Игла бессмертия

Глава 9

Остаток дня прошёл благополучно — казаки уехали к себе на хутор, люди разошлись — и служивые смогли покойно отдохнуть в доме старосты. Хозяйка затопила баню да выдала бочонок кваса, и все, кроме несчастливого Демида, попарились вволю.

Ночью в небе снова мелькали неведомые тени. Точнее, для служивых вполне ведомые, но снять их оттуда не было никакой возможности — темно.

А ещё был волчий вой. Сначала со стороны дороги донеслось одинокое долгое завывание, чуть позже на него откликнулись с противоположной стороны, а затем волчьи песни стали слышны отовсюду. Они звучали не хором и нечасто, но были настолько необычны и противоестественны, что вызывали безотчётный страх даже у бывалого Николая. Так что толком выспаться никому не удалось, и поутру все вставали тяжело.

— Доброе утро, други! — проснулся первым Демид. — Кто хочет проводить меня до ветру?

Фёдор сделал вид, что не слышит.

— Пошли, провожу, — ответил Николай со своей лавки.

Но первым подскочил Олег и жестом показал, что он отведёт. С его помощью Демид поднялся и прихватил с собой заряженный пистолет, который снарядил ещё с ночи.

Вспомнив вчерашнее утро, Николай тоже решил, что вот так — со спущенными портками — их больше застать не должны и перед тем как выйти на двор — оделся и вооружился.

Но утро, такое же свежее и приветливое, как и вчера, сегодня не преподнесло никаких сюрпризов.

— Что, гостюшки, как почивалось? — спросил Антип за завтраком.

— Спать — не на марше шагать, благодарствуем, — ответил Николай.

— А всё ж таки тревожен сон ваш был, я же видел, — не согласился староста. — А мы так недосыпаем уже месяц с лишком!

— Да-а…

— Что — да? Вы скажите, что делать намерены. Как вызволять нас будете?

— Надо подумать сперва, — уклонился Николай.

— Думать — думайте, конечно, а я вам так скажу: люди ждать долго не будут, — проворчал хозяин, вставая.

Староста вышел, а служивые переглянулись.

— А ведь верно, — сказал Фёдор, — вот задержится его благородие, так не угадаешь, как повернётся.

— Да как повернётся-то? Мы ж герои местные, кто нам поперёк скажет? — удивился Демид.

— Сказать смогут, ещё как смогут, ежели местная чертовщина и дальше продолжаться будет. Ведь на кого собак повесят, ежели что? Раньше не на кого было, а теперь, вот вам, пожалуйте, трое на лопате, — возразил Фёдор.

— Хм…

— Да, у здешних нет почтения к мундиру, да и сидеть без дела нам нельзя, — включился Николай. — А куда кидаться? Приказов-то господин капитан не оставил.

— Ты, стало быть, вместо него команду принять должен, — предложил Фёдор. — Ты старший по званию, ты полудницу на свет вызвал, тебе и карты в руки.

— Верно! — поддержал его Демид. — Федька, давай пока в картишки перекинемся?

И оба занялись подготовкой к игре, будто и обсуждать уже нечего. Вот ведь соратнички — свалили всё на одного и в ус не дуют.

Николай вышел во двор, присел на пень для колки дров и достал кисет. Нет ничего лучше для раздумий, чем неспешно приготовлять трубку. Пока отмеришь долю табака, пока набьёшь, да ещё высечешь искру, раскуришь, глядь — уже и мысль какая-никакая промелькнёт.

Да, промелькнёт. Вчера как раз чертила небо тень, должно быть, братца тех упырей, что остались у лесной дороги. Хозяина их сыскать трудненько будет, да и навряд ли получится без господина капитана.

Николай затянулся и поглядел на небо. Он то с одной, то с другой стороны подходил к мысли о том, чтобы изловить или извести этого упыря — и работу предъявить людям можно, и справиться им по силам. Хороша идея, но летает нечисть ночью, когда толком ничего не видно.

Тут два пути: либо лежку его днем найти, а он тут, в Березовке где-то хоронится, либо подсветить как-то ночью, правда, как — пока непонятно. Значит, сперва — обход, а если не сыщется, то надо подумать ещё. Старосту взять с собой, чтоб на дворы легче пускали, Олега можно, лишняя пара глаз не помешает.

От принятого решения сразу стало легче на душе. Николай докурил трубку и бодро встал. Но тут же почувствовал резкую боль в ноге, да такую, что чуть обратно не шлёпнулся.

— Ах ты ж боже мой, глупость моя несусветная…

Вернувшись в избу, он застал там хозяина.

— Антип, надумали мы — дворы осматривать будем.

— Это зачем же?

— Как зачем? Нечисть искать. Она, стерва, ночью летает, а днём-то спит.

— Аааа… Так ты думаешь, во дворе у кого-то?!

— А где ж ещё? Вокруг поля да перелески — чёрного бора нет, стало быть, и деваться ей от солнца некуда.

— Что ж — дело говоришь, — повеселел староста.

— Пойдут Фёдор, Олег и ты. Фёдор — за старшего.

— Я? Я-то на что? — изумился староста.

— А как же? Ты здесь власть, тебя люди знают.

— А ты что же?

— А мне ходить невмочь, да и что смущать людей своей колченогостью?

— Что ж, добро.

Фёдор и Олег стали собираться, пока Николай давал наставления.

— Начните с дворов заброшенных, если есть. Нет, значит, с захудалых, где доживают свой век старые бабки.

— Заброшенный двор у нас один, со стариками несколько.

— Вот и отлично. В дома, сараи с пустыми руками не ходите. Олег, возьмёшь мой тесак, Антип — Демидов.

— Нет, куда мне? — возразил староста. — Никогда я такого в руках не держал, лучше топор возьму, мне — ухватистей.

— Можно и так. Значит, что ещё? Смотрите сначала сверху, люди оттуда напасти не ожидают.

— Добро, — сказал Фёдор, помогая Олегу с портупеей.

— Да, фонарь возьмите. А коли отыщете, то тело на свет не тащите — сгорит, и нечего будет показать людям.

— Да где ж я тебе фонарь возьму? Отродясь такого добра не было, — развёл руками Антип.

— Значит, факел, в темноту не суйтесь. Спит он, не спит, кто знает?

— Факел? Сделать можно — смола есть.

Пока Антип с Фёдором работали, Николай всё ковылял вокруг, время от времени высказывая новые наставления, и умолк только когда понял, что повторяется.

Фёдор переживал не меньше, он вообще побаивался нечистой силы. В той давней истории с мортецами, кабы не Демид, так он в первый же день переселился бы куда подальше от Ярмилкина дома. А нынче ему надобно было быть за главного.

Антип вовсе не понимал, чего ожидать. С одной стороны, побаивался, скорее по привычке, приставшей за два месяца чертовщины, с другой — хотел быстрее уже прекратить это всё и зажить спокойно, размеренно, как бывало раньше.

Олег чувствовал беспокойство, ведь ему предстояло столкнуться с силами ада, силами, противными всему живому. Да, он боялся. Но не только, ещё было любопытство — неживое, но действует, как это можно? И как можно быть воплощением зла? И не любить этот прекрасный мир? И как можно желать ему гибели? Едва ли чудовище может или будет разговаривать, но вдруг удастся хотя бы заглянуть ему в глаза?

В смятенных чувствах команда выступила с Антипова двора.

Деревня встречала своих защитников приветствиями, людей было немного — все, кто хоть как-то мог работать, ушли в поля, на покос.

«Вот и славно. Коли успеют высушить сено, то и скотина не падёт от бескормицы, и сами, глядишь, переживут зиму», — размышлял Фёдор. Мысли его цеплялись за привычные, милые сердцу дела, старательно обходя тему дела предстоящего.

Покой нарушил Антип, отчего-то решивший рассказать историю пустого дома;

— Жили там Заплетнёвы — Михаил и Серафима. Лет, пожалуй, семь назад переехали они к нам со всем скарбом, с коровами и прочим. Не знаю уж, что не жилось им в Нижнем Бору, такая же казённая деревня, как наша, только побольше. Но… выправили бумагу и прибыли.

Ладно бы, что приехали, у нас места полно. Но они ещё и старую Серафимову мать, Аксинью, с собой притащили. Ох и склочная оказалась душонка! Ни с кем мирно жить не хотела, всем была недовольна. И так, окаянная, слова складывала, что кого хошь могла за пояс заткнуть.

Михаил поставил дом, мы ему всем миром помогали, и стали они втроем там жить. Но старая ведьма молодых жалом своим змеиным так ласкала, что детишек у них всё не появлялось.

Прошло два года, и в наше село пожаловали покрутчики. Брали тогда только молодых и только крайних, ан Михаил сам в солдаты подался. Взял небольшой откуп с одного двора, где парень годный был, и вместо него пошёл. И жену, и дом, и трёх коров бросил, и прочую живность.

Серафима два месяца убивалась, а потом перестала. Ходить по «холостым» дворам начала, всё парням вздыхала, косу показывала, но никто не польстился, хоть и была она собой ещё пригожа.

Одной хозяйство держать тяжко, да ещё мать на неё напустилась хуже прежнего, мол, она с мужем плохо жила, колода пустобрюхая, вот он и ушёл.

Что тут делать? Две коровы из трёх она продала и в Боброцск умотала. Я уж подавал на неё бумаги, но баб-то беглых не так как мужиков ищут. Говорят, в казённом кабаке с кем-то спуталась. Так и пропала.

А бабка Аксинья осталась. Что с ней приключилось, то мне словом трудно рассказать. Может, бес в неё вселился или что, но после побега дочки она даже и говорить почти перестала, всё больше шипела на прохожих, камнями да коровьим дерьмом кидалась.

Последнюю бурёнку она вроде бы продала, уж точно не помню, а остальной скот сгинул — передохли и свиньи, и козы, и куры. Соседи ей корки сухой давать не хотели, надеялись, что Господь ли, чёрт ли, приберут её поскорее. Но она как-то жила еще два года, видно, были добрые души. А три года назад пропала. Была и не стало. Как выглядывать-то в окна она перестала, так соседи зашли внутрь, чтоб схоронить, но — пусто. Бабки нет, а куда она могла деться? К тому времени из дому она уж не выходила.

— Так и не нашли её? — спросил Фёдор.

— Нет. Говорят, прямиком в ад провалилась. С тех пор изба стоит пустой. Отец Феофаний уж и кропил её святой водой, и молитвы читал… Э-э-э, да всё без толку… Соседи-то врали, что в окнах, бывает, мелькнёт Аксинья… вот никто селиться и не захотел.

Между тем пустой двор уж показался впереди. Он был заметен отсутствием стёкол в окнах, открытой, перекосившейся дверью, сорной травой, выросшей повсюду, даже и на тропинке до крыльца, и той неухоженностью, той печалью, какая всегда появляется вокруг покинутого жилья.

Подойдя к калитке, запалили факелы, но перед избой встали в нерешительности.

— Обойдём для начала вокруг? — предложил Фёдор, заглядывая в глаза спутникам.

Никто не спешил лезть внутрь, и все кивнули.

Дом был довольно большой, выстроенный буквой «Г», где короткая черта была хозяйской половиной, а длинная предназначалась для скотины. Внутрь вели две двери: одна в сени, вторая в хлев. Никаких других построек на дворе не было, но Фёдор с Антипом всё ходили вокруг.

— Там… там… есть что-то, — сказал староста.

— Видел?

— Нет, но… кажется.

— Если кажется — креститься надо, — сказал Фёдор, и сам последовал своему совету.

Они бы ещё долго ходили вокруг, если бы на дороге не начали собираться люди. Старики и старухи с босоногими карапузами потихоньку сходились поглядеть на работу защитников. Уже слышались пересуды и слова: «Черта пришли ловить»! Дальше ждать было никак нельзя.

— Ну, с богом, — ещё раз перекрестился Фёдор и сделал шаг к провалу двери.

Внутри на пределе видимости мелькнуло что-то серое, и солдат резко отшатнулся, выставив вперед тесак.

— Господи, помоги… — пробормотал он.

Антип, стоявший рядом, тоже подался назад, и только Олег остался на месте. Молодец выставил перед собой факел и вошёл первым, смело пересек маленькие сени и вступил в горницу.

Обстановку, видно, разобрали соседи, потому как ни стола, ни лавок не было, и уже давно. Солнечные лучи, проникавшие сквозь оконные проемы, давали достаточно света, и факел был бы не нужен, но огонь… он придавал уверенности. Всюду запустение — пыль, земля, даже несколько сорняков прижилось. В углу худой кучей свалено какое-то истлевшее тряпьё. Спрятаться негде, разве что в горниле печи или на полатях.

Притвор стоял отдельно, и ничто не мешало заглянуть под закопчённые своды. Но внутри — ни чугунка, ни миски. На лежанке лишь рваная мешковина. Даже жаль…

В дом вошли Фёдор с Антипом — напряженные, скованные и испуганные, будто в застенок к палачу пожаловали.

— Уф, кажется, пусто, — с облегчением пробормотал староста, осмотревшись.

Если по дороге он ещё сомневался, то сейчас решительно утвердился в мысли, что он в таких делах лишний. Пущай бы они вдвоём здесь промышляли… Не вернуться ли назад? Нет, пожалуй, уже никак…

— Кхм… идём дальше, — сказал Фёдор, вспомнив, кто за старшего.

Он испытывал одновременно и стыд, и облегчение оттого, что первым решился пойти Олег. Но теперь, переборов свою робость, солдат возглавил поиск.

После небольшой горницы длинный и высокий хлев показался очень просторным.

Фёдор отправил Олега наверх, на сеновал, а сам с Антипом пошёл проверять загоны. В стойле, в кутке для поросят, в курятнике — везде лишь запустение. Ни бочек, ни ящиков, за которыми мог бы спрятаться нечистый.

На сеннике Олег нашел лишь остатки трав и сломанные деревянные грабли, которые показал спутникам, жестом дав понять, что это всё.

Оставалась дверь в подклеть — низенькая, в половину роста, она была приоткрыта. Трое сошлись перед ней и переглянулись, теперь готовые ко встрече. Но тут тишина, до того царившая вокруг, прервалась шорохом: то ли быстрые шаги, то ли постукивания донеслись из темноты.

Сердце зашлось скорым бегом, но Фёдор больше не собирался оставаться позади. Пинком распахнув дверь, он решительно шагнул внутрь.

Движение справа! Там, за развалившейся бочкой… Солдат шагнул туда и ударил ногой — бочка отвалилась в сторону, а за ней! За ней свернулся клубком внушительных размеров ёж.

— Тьфу ты! — выругался охотник за нечистью.

Олег с Антипом зашли внутрь и тоже увидели колючего обитателя.

— Ха-х, — улыбнулся староста, — и что он тут ест?

— Упырей, видимо. Пошли отсюда.

Дом оказался пуст, хотя напугал всех изрядно. Вокруг двора набралась немалая толпа перешептывающихся зевак.

— Расходитесь! — объявил староста собравшимся. — Что глазеете, на ярмарке нешто?

— А ты, Антип, я гляжу, белее покойника, — заметил седой точно лунь дед, и вокруг послышались смешки. — Черта словил?

— Ты поговори, поговори, Терентий. Вот помрешь, тогда и станешь сравнивать. А чёрта я не поймал, потому как ты его каждый вечер ловишь так, что за версту слышно, вот он и стал пуганым.

— Эк ты нынче норовист, — осклабился дед, показав все три оставшихся зуба.

Люди повеселели, стали расходиться, а трое охотников отправились по дворам стариков.

Но проходили зазря, разве что в последнем доме бабка попросила закинуть наверх, под крышу, сено, так помогли — всё одно делать было нечего.

Вернулись, доложились Николаю.

— Так ничего и не нашли, хотя на тёмные углы натаращились, — закончил Фёдор.

Все, кроме Демида, расположились за столом; вернувшиеся не то чтобы устали телесно, а скорее измотались душевно. Авдотья стала подавать разную снедь в горшочках и плошках: резаную дольками редьку, солёные с чесноком огурцы, маленькие, не больше яблока, хрустящие репки. Отдельно на разделочной доске, крытой рушником, принесла и поставила в центр стола каравай свежего ржаного хлеба. И проголодавшиеся горе-охотники расслабились, повеселели, начали неспешно жевать.

А когда хозяйка внесла большой чугунок гречневой каши с мясом, с салом, с мелко нарубленной морковкой, так и вовсе все печали забылись. В ход пошли глубокие ложки, и какое-то время слышен был только их стук о стенки чугунка.

— А вот вам, заступнички, угощенье от соседки моей, Федоры, — проговорила Авдотья и поставила на лавку небольшой бочонок пахучего пива.

— Пиво у неё отменное, лучше не сыщете, — заявил Антип.

— О! Вот это дело! — обрадовался Фёдор.

— Что ж, отведаем, — поддержал Николай.

— Пейте, пейте, гости дорогие!

Пиво, мутное, прохладное, с темно-зелёными листочками какой-то приправы, с шумом полилось через край кадки в большие деревянные кружки. Вкус освежающий, лёгкий и в то же время насыщенный, чуть пряный, чуть горьковатый сразу же завоевал солдатские сердца. Только и слышалось, что «эк!» да «уф!».

— Боже мой, что за чудо! Должно быть, ангел на небе нёс это пиво святому Петру, да пролил невзначай в эту кадку! — выдал из своего угла восхищенный Демид.

— Д-а-а-а… — протянул Николай, обтирая рукой усы.

— Вечером ещё будет, только избавьте нас от напасти этой, от нечисти проклятущей! — проговорила Авдотья.

— Да, — кивнул Николай и оглядел своих. — Что, братцы, видно, придётся нам туда, к церкви, идти…

— А и сходим! — неожиданно для себя расхрабрился Фёдор.

— Верно, надо туда идти, — поддержал его Демид. — Эх, жалко, я не ходок.

Он полусидел на широкой лавке и потихоньку смаковал пиво. Рана его хотя уже не кровоточила, но двигаться всё ещё не позволяла.

— А что такого в церкви-то нашей? — спросил Антип. — От неё только остов один чёрный остался, изба поповская да погост рядом.

— Погост… А хоронить вам после пожара приходилось? — заинтересовался Николай.

— Да, бабка Евфросинья преставилась на следующий день после пожара. Мы из Перепашного попа позвали и её схоронили по христианскому обычаю.

— Так, стало быть, дошёл до вас поп в то время?

— Да.

— А потом кто-нибудь ещё приходил?

— Нет, он последний был.

— Та-ак, ладно, а бабка как померла?

— Как — не знаю, а нашли её недалеко от пожарища, лежала на обочине с парой обгорелых дровин в руках.

— От церкви, что ли?

— Должно быть.

— Зачем же ей?

— Бог знает зачем. Может, на растопку, а может, для защиты, ведь говорят, что и черепок из святого места от зла защитить может.

— Так-то оно так, да не всяк. А что, богомольна была старушка?

— Хм, не больше других, пожалуй. Но про неё лучше кого другого попытайте, я-то с ней детей не крестил. — Антип уже вставал.

— А кто ж с ней ладил?

— Откуда ж я ведаю, в этом бабском курятнике чёрт ногу сломит, а не разберётся. Хозяйку мою порасспросите, она вам скажет.

— А что я? — донесся из-за двери голос Авдотьи. — С соседями она жила в ладу, и молилась, и причащалась со всеми, — добавила она, заходя в комнату. — А про доски вот что скажу: святую смерть принял отец Феофаний, очистительную. И место теперь это тоже святое, так что и нам, и всяким прочим не грех оттуда что-нибудь принести.

— Ладно, — проговорил, помедлив, Николай, — тогда едем на пепелище. Мне с вами надобно быть, а посему нужна телега.

— Добро, — согласился Антип. — Только на чем же ехать? Все кобылы на полях.

— Евсейку опять попросим. Олег, сходи, пригласи извозчика. — Николай протянул юноше пару монет.

— Вот ещё, опять платить этому прохиндею, — проворчал Демид из своего угла.

Парень, не мешкая, вышел. Собирать особенно было нечего, и все просто ждали его возвращения. Вскоре с улицы послышался весёлый голос возницы:

— А я всем помогаю, вот и сюда я приехал, к свояченице — не за забавой! Ой, да что говорить…

На козлах Евсей сидел уверенно, но шебутные, веселые глаза выдавали его с головой.

— Оно и к лучшему, — сказал Николай сам себе, ковыляя к телеге. — Здорово, Евсей!

— Поздорову, дядька Николай, поздорову!

— А что это — дядька?

— А как же мне тебя величать? Я-то не из солдат, обращений не знаю, а ты человек здесь главный, на то и «дядька».

— Ха, ну что ж, добро, племяш, добро. Мы тебя не просто так позвали, а потому что ты человек надёжный, нам будешь верным помощником, — польстил Николай, ковыляя к задку телеги, где не было борта и проще было влезть.

— Вот это верно, правильно ты рассудил! На меня как на бревно положиться можно! Крышу поставь держать — сдюжу! — веско заверил Евсей и потряс для убедительности кулаком с зажатыми вожжами.

Кобыла, видно, успевшая дорогой задремать, вздрогнула и тронулась в тот самый час, когда Николай старался ловчее влезть.

— Едрить тебя налево! Кобылу держи, бревно надёжное!

— Тпру, стой, бедовая! — спохватился горе-извозчик.

С грехом пополам разместившись, тронулись в путь. Ехать было вроде и недалече, с версту, а вроде и не так уж близко, ведь обычно церкви строят на окраине села.

— Отчего ж ваша церковь не в селе стоит? — спросил Николай старосту.

— Место там уж больно красивое — холм круглый, будто гончар обжигал, а вокруг рощица — деревья светлые, стройные. Вот и решили, что пусть и в стороне божий дом, зато в добром месте. Да сам скоро увидишь.

— А не в тягость ли туда ходить, покойников носить?

— Не-ет, мы уж привыкли, сызмальства туда вся деревня бегает — вокруг земляничные полянки, а подальше за рощей ещё и озерцо с пескарями.

— А отец Феофаний почему при церкви жил, а не в деревне?

— Бог знает почему, не рассказывал. Огород, к примеру, в селе держал, потому как не хотел плетнями да амбарами красоту портить.

— Ишь ты, — удивился Фёдор — Как же он хозяйство вёл? А жена его как же готовила?

— Справлялись, соседи с огородом помогали. Вообще, любили его люди. Да-а… Сейчас перелесок обогнём и церковь увидим.

Евсей подгонял кобылу, стараясь за прошлый промах, и потому вид открылся путникам резко, сразу.

Словно гнилой зуб в десне, сидел на холме чёрный, кое-где обвалившийся бревенчатый остов церкви. Сам холм теперь весь был испещрён раскопами и коричневыми земляными отвалами, отчего напоминал червивое яблоко. У подножия застыли мёртвые, потерявшие листву деревья.