Игла бессмертия

Глава 11

— Тпру-у-у!!! Мать честная, это что же? — всполошился Евсей.

— Не останавливайся, езжай, — скомандовал Николай и достал из-за пояса пистолет. Так же поступил и Фёдор.

Удивительно уродливым местом теперь стали развалины церкви. Зелень трав не покушалась приближаться к холму, а голые деревья рощи стояли будто памятником скорби, и даже лучи закатного солнца не добавляли этому месту ни теплоты, ни приятности.

— Антип, а деревья когда листву потеряли?

— Не знаю, я сюда не хаживал… Дурной знак! — Староста перекрестился, разительные перемены порядком его напугали.

— Может, ну его, а поутру вернёмся? — предложил Фёдор.

— Будьте наготове, в тень не ступайте. У нас ещё час, не меньше, — уверенно ответил Николай.

Лошадь не спеша топала к холму, но не дойдя сажён двадцать, встала.

— Н-но! Пошла! — несмело скомандовал Евсей и даже стегнул кобылу вожжами, но та не двинулась.

— Ладно. Фёдор, ты слева холм обходи, но в раскопы не суйся, Олег со мной справа, а вы тут сидите.

Николай неспешно двинулся вокруг. К пепелищу вела дорога, и только она и осталась нетронута неведомыми копателями. А кто это мог быть? Ни лопат, ни мотыг нигде не валялось, да и сами раскопы были какими-то странными — слишком узкими, человек туда не влезет, а вот упырь — вполне. Но чтоб упыри копали себе норы, навроде лисьих? О таком Николай не слыхивал.

Однако ж посмотреть поближе всё же стоило, и он подошёл к норе, заглянул.

Стенки и пол были иссечены чем-то узким и довольно длинным, вполне возможно — когтями. Уже через пару аршин лаз уходил ниже. Душного, гнилого запаха, сопровождающего обычно нечистых, вроде бы не ощущалось.

Они с Олегом обошли холм и на другой от дороги стороне повстречали Фёдора.

— Диковинные дела, — сказал Николай, указывая на норы.

— Да, я тоже глянул одним глазком. Может, лисы?

— Да уж какие лисы… Город они тут свой затеяли, по-твоему?

— Верно, верно, стаями-то они не ходят, но… не знаю.

— Пошли избу осмотрим.

Поповский дом с небольшим палисадником и огородом, по видимому, не пострадал от пожара. Входную дверь слева сверху перегораживала доска, ещё несколько досок подлиннее стояли рядом.

— Похоже, дверь сначала заколотили, а потом освободили, — поделился наблюдением Фёдор.

— Поглядим.

И действительно, вход в дом был открыт, верхняя доска отвалилась сразу же, как Николай потянул за ручку.

— Куды лезете?!! Нечестивцы! Ирода-царя приспешники! — раздался сзади хриплый крик.

Со стороны сгоревшей церкви, вниз с холма, спотыкаясь на рытвинах, спускался человек. Грязный, с всклокоченной бородой, с торчащими во все стороны космами, в обносках, какие и в канаве не сыщешь и такой худой, что состоял, кажется, из одних костей. Но при этом слабую грудь его дважды пересекала цепь в палец толщиной. Пришелец был столь необычен, столь непохож на сельского жителя, что солдаты поначалу приняли его за нечисть и наставили пистолеты.

— А! Проклятые! Приуготовили уж огненные жала! Да воздастся вам в геенне огненной!

— Ты почто такой сердитый? — первым спохватился Николай и опустил оружие.

Юродивый успел уже спуститься и теперь стоял близко, пригибаясь и кривляясь. Худое лицо его не слишком было приспособлено к лицедейству, и потому гримасы казались неживыми и страшными.

— А оттого, оттого, голубок божий, — ехидно процедил убогий, — что слуги вы раболепные для плода гнилого вонючего, для деток Мишки-царя.

Мужик, нисколько не боясь расправы, прильнул к Николаю и погладил в притворном восхищении мундир, перевязи, а после зашептал, но зашептал громко и горячо:

— Надавали, надавали тебе, голубок божий, нарядов и кафтанов, да серебра насыпали, да против честного народа грамоту. А от кого получил? — Шёпот его становился громче, переходя в визг. — От кого?! От порушителя истинной веры! Осквернителя, от потомков его и друга его ближайшего, мерзкого Никонки-христопродавца!!!

— В обряде мы с тобой расходимся, но веруем одинаково. В Христа. — Николай примирительно поднял руки.

— В антихриста, в антихриста веруете! Ибо срамным кукишем креститесь и дым изо рта пускаете, аки злого духа из задницы! Так кто вы есть?!! Кто?!!

— Ну, будет собачиться. Скажи лучше, что ты здесь делаешь.

— А не твоего умишки дело, не твоего умишки, не твоего! — Юродивый запрыгал вокруг Николая.

— А что это за раскопы?

— А могилки! Могилки, могилки! Для еретиков проклятых! Для их приспешников, для их помощников! Для вас, ребятушки!

И более ничего путного от него было не добиться. Николай с Фёдором осмотрели избу, внутри всё как будто было на местах, даже икона в богатом окладе печально смотрела из красного угла.

Пока солдаты были в избе, Олегу захотелось на божьего человека поглядеть поближе. Бывали, бывали такие люди в монастыре, но никогда надолго не задерживались. Отчего он такой суровый? Может, голодный? Парень пошарил по карманам и вытянул кусок пирога в тряпице, что приготовила ему хозяйка старостина, Авдотья.

Подошёл к убогому, протянул подношение и взглянул как мог открыто, с улыбкой.

Тот посмотрел на мякиш с капустой, принюхался и потянул было руку, хотел взять, но лишь взглянул в глаза парню и отстранился.

— Что зыришь?!! Хер немочный при псах антихристовых! Прикормить меня решил? Я те не скотина! Бесполезный, ненужный, пустой нахлебник!!!

Облаял и отвернулся, поковылял обратно на холм, а Олег так и остался стоять с куском пирога в руке и померкшей улыбкой на лице.

На крики побежал туда от телеги Антип. Но бежал неспешно, далеко вытянув вперёд шею, надеясь таким образом упредить возможную для себя опасность. Однако же ничего враждебного не углядев, шаг прибавил и даже крикнул, не дойдя десятка саженей и подняв руку:

— А, это ты, Митрофан? Здравствуй!

— Здравствуй, здравствуй, Антип Осипович.

— Что, как ты жив-здоров?

— Благодарствую за заботу, слава богу.

— Что-то не захаживал ты к нам уж долгонько. Чем живешь?

— Живу божьей милостью, вкушаю плоды дерев и земли.

— Ты уж уважь нас, зайди. Хозяйка моя тебе угощение приготовит.

— Зайду, зайду, побеспокоюсь.

Спокойно и даже уважительно заговорил странный человек. Олег стоял в сторонке и разве что рот от удивления не раскрыл. В дверном проёме показался Николай и тоже замер, прислушавшись.

— Что это такое вокруг случилось? — продолжал староста. — Как будто изрыто всё…

— Чёрные дела творятся здесь по ночам, — заговорил убогий доверительно. — Черти роют нору в преисподнюю, а как дороют, так станут затаскивать туда грешников и в первую голову — никонианцев. Потому ты, Антип Осипович, подумай, крепко подумай…

— Свят, свят, свят… — Староста перекрестился и с выпученными глазами отступил на шаг назад. — А как же ты тут жив?

— Я хоронюсь в избе Федькиной и молюсь до самого рассвета. И пока Господь Бог не дал меня им на растерзание. А главное, главное — вот! — Юродивый показал два пальца, коими крестились все раскольники.

— Свят, свят, свят… Как жить-то нам теперь?..

— Есть путь, есть. Уж говорил тебе: отринь антихристову веру и тем спасёшься!

— Да-да. Что же, видно, так надо.

— Ну, бывай здоров. — И юродивый поковылял к развалинам.

Николай с Фёдором подошли к Антипу, и все втроём поглядели вслед убогому. Тот, словно почувствовав, обернулся и солдатам скроил рожу, а старосте махнул рукой. Потом, задумавшись на мгновение, отвернул от остова и пошёл к избе.

— Это что за человек такой? — спросил Николай.

— Убогий это, Митрофан.

— И давно он тут?

— Да, почитай, с весны.

— И-и-и… Что же, он всегда таков?

— Он мирный обычно, всё в веру старую зазывает.

— А как же он с отцом Феофанием?

— Тоже мирно жил, у него при церкви часто обретался, никогда от него худого слова не слышно было. А как пожар случился, так и вовсе сюда переселился. Я, да и многие, его подкармливаем — божий человек, хоть и раскольник. А что же теперь делать-то? Неужто ж и в самом деле черти?

Николай молчал. Солнце тем временем уже почти погрузилось за горизонт. Выкрашенные им облака показались старосте чересчур красными, будто не лучами были озарены, а сполохами адовых костров.

— Что делать-то? — нервно переспросил Антип. — Пора бы до дому.

— Да, пора, — кивнул Николай. — Ты с Олегом и Евсейкой поезжай, а мы тут останемся.

— Да как же?

— А так. Ежели сюда нечистые ходят, то тут нам их и ждать.

— Пропадёте!

— Не впервой.

Олег ехать отказался, а Николай не стал настаивать. В конце концов, Георгий Петрович ведь за какой-то надобностью взял его в компанию.

Крестьяне уехали, и вокруг как по команде сделалось темнее. Поблёк закатный горизонт, луны нигде не было видно, и оттого резче и чернее сделался остов церкви и мёртвые деревья вокруг.

Люди переглянулись, и тревога промелькнула в каждом взгляде.

— Что ж, где расположимся? — спросил Николай скорее для того чтоб разогнать тишину, чем для обсуждения.

Мест было немного: развалины, попова изба или сарай. К остову уж не пошли, при свете дня его осмотреть не успели. В дому схоронился Митрофан, и делить с ним кров значило излишне шуметь. Решили секрет устроить в сарае; он был невелик, стоял отдельно и не имел окон, что могло быть полезно, коли и в самом деле держать оборону придётся. Внутри его на стене было наколочено несколько полок, стояла бочка да пара ящиков. Судя по обстановке, хозяин нечасто сюда захаживал.

— Запалим, может, костерок? — предложил Фёдор.

— Какой костерок — спугнём, — возразил Николай.

— А маленький, в бочке, а на вытяжку можно часть крыши разворошить.

— Нет.

— Озябнем без костра ночью-то.

— Сходи посмотри в избе одеяла. Олег, а ты погляди на сеннике, не осталось ли соломы.

Парень ушел и быстро вернулся с большим ворохом сена на вилах. Из избы послышались крики юродивого, потом показался Фёдор с одеялами, и охотники устроились справа и слева от оставленного открытым входа.

Солнце зашло, но из-за дальних туч выплыла луна. Ущербная, она всё же давала достаточно света для того чтоб различить мир сажен на пятнадцать — двадцать окрест. В бледном её сиянии всё казалось чёрно-серым, без блеска, без красок жизни. А и блестеть-то было нечему — изнутри сарая просматривалась лишь правая сторона холма с угольными развалинами церкви, да часть избы.

Время шло, а вокруг было тихо. Тихо так, как не бывает на природе: ни голоса птицы, ни шелеста мыши, ни даже назойливого жужжания комара не слышно.

Николай это приметил и сидел спокойно, не таращась понапрасну в темноту, но отдавшись на волю глаз — как бывает, они сбоку, невзначай, замечают движение. Размышление его тоже шло ровно, неспешно — коли и вправду здесь упыри обретаются, так уж хотя бы одного да смогут они добыть и вот хоть в ящик да схоронят напоказ честному люду.

Олег сел за Николаем, там, где было велено, и старался исполнить то, что было сказано, а именно — сидеть, не шуршать, не ёрзать. Однако с непривычки исполнить указание оказалось сложно, и оттого он внутренне боролся с желанием то почесать нос, то передвинуть ногу. На борьбу эту уходило всё его внимание.

Наконец порывы его успокоились, парень расслабился и нежданно уснул. Во сне показалась ему та самая казачка, что встретилась им в деревне. Верхом на огненном жеребце галопом скакала она через поля, махом перелетала овраги, с каждой секундой приближаясь к нему, Олегу. Вот конь под ней прыгнул что есть мочи и стал перед Олегом — ярится, копытом бьёт. Наездница стоит в стременах лихо, смотрит грозно, но Олег не боится, тянет руку к конской морде, дотрагивается, и рысак успокаивается. Кланяется Олег казачке, и та в ответ улыбается, и уже не казачка она, а девица, уж не мужской наряд на ней, а длинное платье. Хочет Олег взять её под руку, но вдруг налетает злой чёрный ветер, и уже не дотянуться ему, не дотронуться. Вмиг завьюжил веретеном, поднял девушку, закружил и понёс по полям. Олег бежит, бежит, но догнать не может, и тянутся поля, и нет конца погоне.

Николай заметил, что парень уснул, но будить не стал, всё ж не Олегово это дело — врагов сторожить.

А Фёдор сидел спокойно, как, бывало, сиживал в секретах во время турецкой кампании. Он знал, как сделать так, чтобы ничто из того, что поначалу истязало Олега, не беспокоило его, но как совладать с внутренним волнением, а точнее, с робостью перед нечистью, не ведал. Хорошо Николаю, он, видать, в этом деле опытный, не пропадёт, а он, Федор, что? И глядеть-то на этот чертями изрытый прыщ с развалинами тошно. Оттого взгляд его постоянно уходил от холодного, лунным светом озарённого дверного проёма к уютной темени углов и стен сарая.

«К чему такая служба, когда невзначай попадёшь на зуб нечистому? И зря говорит Дёмка, мол, люди сильнее. Это когда батальон рядами наступает под барабанный бой, вот так сильнее, а тут? Того и гляди — налетят, раздерут на лоскуты и Богу помолиться не успеешь. Да, не успеешь, изъязвят тело, а душу в ад упрячут на муки вечные. Вот что страшно. А за что? Жалование, скажем, дают хорошее, но разве оно сгодится в аду? Не успею потратить, пожить не успею… нет, как кончим это дело, так запрошусь в отставку».

Взгляд Фёдора при этих мыслях неспешно шёл от стенки до левого угла и всегда проходил по едва-едва освещенному лунным светом куску земляного пола: темнота, чуть свет, темнота — и обратно: темнота, чуть свет, темнота. Неизменность картины успокоила, и раздумья его от страшного перешли к приятному — как он потратит деньги и заживёт хозяином на своей земле. От покойных мыслей он расслабился и водил взором бездумно.

Но в очередной раз привычный порядок изменился: темнота, темнота, темнота. Что-то загородило освещённый участок! Взгляд Фёдора остановился, не в силах двинуться в обратный путь. Сбоку почудилось движение — тень, она то горбатилась медведем, то извивалась змеёй, а после и вовсе шагнула внутрь!

«Что же Николай не стреляет?! Олег что? Спит?!» — бессильно забилось в голове.

Рука с пистолетом лежала на колене как чужая — и пальцем не вздрогнуть! Да что пальцем, взгляд, взгляд как застыл на стене, так и не шевелился! А тень надвигалась, уже видна была её неестественная объемность, её телесность! От страха Фёдор глядел уж в точку; как мог сжал взор свой, ведь если не видишь ты, то и тебя не увидят, а? А? А? А-а-а-а-а!!!

И вот, когда от ужаса, кажется, поднялся на теле каждый волос, тень вломилась в крохотное поле зрения и обернулась мужичком, оборванным и грязным — давешним юродивым. Тем самым, что не далее как пару часов назад поносил их. Фёдор вздрогнул всем телом — душная, невыносимая тяжесть страха покинула его, оставив совсем без сил. Он двинул рукой, поводил туда-сюда взглядом, вздохнул. Оказалось, что он почти не дышал всё это время!

А юродивый уже показывал ему какие-то знаки, корчил рожи, на что-то намекал.

«Чёртов дурень, Дёмка б непременно дал тебе в зубы, а я б поглядел».

— Да отстань ты, банный лист, — начал было Фёдор, но замолк.

В тусклом лунном свете неожиданно сверкнуло жёлтым блеском золото. Цепочки, монеты, браслеты… засаленные, все в каких-то разводах, но толстые, тяжёлые даже на взгляд в пригоршне нечистых рук.

— Клад, — зашептал мужичок. — Клад я здесь нашёл. Тебе отдам. Только ты чист душой. Уйдешь за Урал-реку, за пологую гору, в пустынь, в чистоте истинной веры заживешь и спасёшься!

Мужичок шепчет, а руки его так и ходят, так и носят перед носом богатство, а чёрные, земляные пальцы гладят, перебирают сокровище, но ничто не падает, всё цело.

— Бери и беги, беги за Урал-реку, — донимает юродивый.

Уже потянулся было Фёдор за деньгами, но ощутил в руке тяжесть пистолета и вспомнил, зачем он здесь. Вспомнил про своих спутников, поворотил голову, а там… Николай сидит, чело склонив, а из-под сердца рукоять ножа торчит. Олега не видно, но Фёдор знает, точно знает, что задушен парень, словно слепой котёнок.

— …за Урал-рекой, за пологой горой жить будешь. Жить будешь. Жить.

В смятении глядит Фёдор на юродивого и тянет пустую и трепетную руку к золоту.

«Уйду из этого проклятого места, да, туда, в пустыню, где нет никого, и Дёмку с собой заберу».

Мысль о друге быстрой стрелой, острой болью пронзила смятённые мысли. А Дёмка-то в деревне, раненный, пропадёт без него.

— …ты жить будешь. Ты — жить, — всё так же доносится шёпот, но теперь уже бессильный, враз потерявший всё своё значение.

— Ах ты, сволочь! — закричал солдат, навёл на юродивого пистолет и выстрелил.