Игла бессмертия

Глава 24

— Тихон! — окликнул Воронцов — спина слуги маячила впереди. Да, это был точно Тихон — кафтан, шапка, лёгкая сутулость, он, сомнений быть не могло. — Тишка, эй, оглох ты, что ли?

Георгий пошёл следом за слугой и ещё пару раз окликнул его, но тот не отозвался.

«Ну ладно, — подумал Воронцов, — жив и слава богу».

Беспокойство, навязчивая мысль о повешении крутились в голове, паутиной зацепившись где-то на краю сознания.

«Вздор, вздор. Вот же он, передо мной. Пожалуй, надо прибавить ходу. Экий прыткий».

Однако как ни ускорял капитан шаг, а догнать не мог. Улица в Боброцске была пустынна, окна домов темны, и тишина — ни скрипа, ни гомона домашних птиц.

Наконец Тихон пришёл куда хотел — на двор к Прасковье. Он отворил калитку и двинулся к дому, а ему навстречу уже вышла хозяйка.

Воронцов не мог различить её лица, он видел только очертания, и те как будто менялись. Он ступил следом. С каждым шагом он всё больше сомневался, что видит перед собой ведьму — и фигура не та, и платье богатое, господское.

А Тихон меж тем встретился с хозяйкой и заговорил с нею.

— Тихон, я до тебя докричаться не могу, — окликнул Воронцов и положил руку тому на плечо.

Слуга вздрогнул и обернулся.

Белое мёртвое лицо с вывалившимся языком и мутными глазами. Да, это был Тихон, только покойник.

И хозяйка выглянула из-за плеча гостя. Найдёнова. У той лицо было синее и опухшее.

«Мертвецы! — Георгий отшатнулся. — Значит, всё правда! О боже, нет!»

Мёртвые же не заметили Воронцова, они посмотрели сквозь него и вернулись к своей беседе.

— Катерина Сергеевна, как же вы в телеге поедете?

— Ничего, я поеду. Тетка-то меня и на худших развалюхах возила, а мне лишь бы уехать поскорее отсюда.

— Уедем, уедем, не извольте беспокоиться, Георгий Петрович мне строго-настрого приказал уехать утром.

«Я сплю, сплю! Это дурной сон!»

— Георгий, Георгий! — Его тихо звали и осторожно тормошили, но Воронцов проснулся резко и рывком сел.

Тут же голова закружилась, и он осел на постель.

— Не пидпрыгивай, захворал ты.

Воронцов перевёл дыхание и огляделся. Он лежал на кровати, под одеялом, на втором этаже дома. Рядом сидел Перещибка, чуть в стороне стояли Олег с Николаем. Голова болела, хотелось пить, а в груди, в сердце, поселилось жжение, пульсировавшее с каждым вздохом.

— Как я здесь оказался?

— Как хватились тебе, так и знайшлы — бесчувственного на башне. И я б тэбэ нэ трогал, да, кажись, супостаты наши готовят якийсь пакость.

— Воды.

Олег поднёс кружку, а Воронцов посмотрел на него, будто впервые увидел. Какая-то мысль крутилась в голове, но никак не желала попадаться.

Перещибка опять стал толковать о лагере, но Воронцов не слушал.

«Олег, немой послушник из монастыря… Зачем я взял его с собой? За чудотворную молитву, она могла пригодиться в деле, да и сам он хотел…»

— …горят костры! Кажись, палят всё подряд…

«О Господи, какой же я слепец! Не вижу ничего, кроме своих желаний! Да ведь он не годится для таких дел! И Тишка не годился, а я снарядил его одного!»

— …так не случилось бы чего худого со стороны… экхм… с чёртовой стороны.

«Гонюсь за диковинным знанием, за чудесной силой, а не вижу, что за бесплотную эту погоню плачу чужими жизнями. Нет, этого не должно повториться!»

Стало тихо, и Воронцов вопросительно посмотрел на Перещибку:

— Да… прости, я упустил твои слова, будь добр, повтори ещё раз.

— Кхм… эм… Так вот, палят с ночи костры, а нынче поутру и небо в серой мгле.

— И что же?

— Алэ ж нэ бувало такого, да и… как буть-то?

— Помогите мне встать.

— Ни, нэ трэба, лежи, и отсюда видно добрэ.

Перещибка поднялся и распахнул тяжелые ставни.

Сквозь окно в дом попало совсем немного света, а сам небосвод был грязно-серым, как бывает перед дождём.

— И становится всё темнее, — сказал он.

Георгий приподнялся на локтях, к нему сразу подскочил Николай и помог.

«Вот на кого я только и должен опираться», — мельком подумал Воронцов и выглянул в окно — от лагеря вверх поднимались три столба дыма, и дым этот рассеивался очень слабо, а больше клубился и собирался в облака, почти заполнившие собой горизонт. Теперь они приближались и к хутору.

Осада не кончилась со смертью князя, и теперь Воронцову мнилось, что он предчувствовал такой исход. Нет, он не сожалел о содеянном, только болезнь теперь оказалась так некстати.

— Да, это колдовство, но зачем оно, я сказать не могу.

— Та видомо на що — напугать нас хочуть, алэ мы-то нэ из пугливых.

Капитан посмотрел на Перещибку. Слова казака удивительно дополнили недавние раздумья Воронцова.

«Да, мы не из пугливых, а что с теми, кто слабее? С теми, кто, как Тихон и Катерина, слабы и не могут противиться злу? Я должен не искать колдунов для знаний, для службы государству, но защищать от них. Нам надобно спасти крестьян, уберечь местных жительниц, вот моя цель».

— Степан, нам надо освободить крестьян в Сухой Берёзовке.

— Так, цэ б нэпогано, только мало нас.

— Возьмём пленных.

— Татар? Эк, так нэ годится! Воны нам же нож в спину и воткнут!

Георгий вздохнул, говорить было тяжело.

— Расскажем им о судьбе Арслана, они все родичи.

— Родичи, не родичи, а веры им нет.

— Значит, проверить нужно.

— Як?

— Пусть в вылазку идут. Сегодня пушки молчат, и не надо им больше разговаривать… — Капитан снова перевёл дух и продолжил: — Пусть забьют запальные отверстия. Татары должны знать, как охраняется батарея.

— Экхм… — Казак погладил усы в раздумье.

У Воронцова от разговоров разболелась голова, но он не обращал на это внимания.

— Возьми Демида, он охотник до таких дел, и пригляд за татарами будет.

— Добро! К ночи всё подготовим. — Перещибка собрался уходить. — Ну вже мы им зубы повырвем! — Он погрозил кулаком.

— Подожди. Что бы колдун ни искал под твоим хутором, а мы должны найти это раньше. Вели продолжить раскопки.

— Добро, добро, Георгий Петрович, пусть Господь Бог пошлёт тебе исцеление.

Казацкий голова вышел, а Воронцов откинулся на подушки. Сердце жгло, он устал даже от короткого разговора. Но времени на отдых не было, следовало ещё многое сделать.

Все эти приготовления будут бесполезны, пока они, как в мешке, сидят под охраной полудницы. Почему ведьма закрыла выход? Она обещала помощь, но действия её противоречивы — отпустила, исцелила, но открыла дорогу князю. Прасковья передала весть о колдуне, но полудница перекрыла ход из деревни, собрала убежавших татар. Впрочем, нынче следует принимать любую помощь.

— Николай!

— Я здесь.

— Мы не сможем ничего сделать, пока хутор и деревню сторожит полудница. Ты с ней по-доброму смог сговориться, так выступи парламентёром ещё раз — пусть она передаст весточку своей хозяйке или Прасковье. — Воронцов прервался.

— Понял, ваше высокоблагородие, будет сделано.

Больной чуть улыбнулся.

— Брось церемонии, не на плацу. Нам нужна помощь… пусть пришлёт целебное зелье, а лучше пусть явится сама, колдун готовится к штурму.

— Передам, Георгий Петрович.

— Знаешь ли, как её дозваться?

— Да, в поля нужно пройти и колосьев коснуться.

— Верно. Но кое-что ещё я тебе скажу. Полудница… она просила меня дать ей покой. — Георгий умолк, рукою показав, что сейчас продолжит. — Она жаждет встретиться с дочерью. Не знаю… помогут ли тебе сии сведения, но… ты подумай.

От такой длинной речи Георгию стало совсем худо, и он лишился чувств.

— Георгий Петрович! — всполошился солдат. — Олег, беги за Федькой!

Николай сбрызгивал больного водой, тормошил, но тот оставался недвижим, и солдат успел встревожиться не на шутку, пока Олег привёл Фёдора.

— Помоги ему!

Фёдор в последние дни был сумрачен и молчалив, вот и сейчас он подошёл нехотя, всё время бросая взгляд на серое, колдовское небо за окном.

Поглядел на болящего, послушал сердце.

— Он спит, не надо его трогать.

— Добро. Сиди тут, у его постели.

— Да к чему? Ран у него нет, а я не дохтур.

— Сказано сиди, значит, сиди, — неожиданно рассердился Николай. — Кроме тебя некому. Олег, а ты чего ждёшь? Помолился бы за здоровье господина капитана.

Попенял и вышел, а Олег и в самом деле совсем позабыл о молитвах. Все его мысли занимала Олеся. Он общался с ней при посредстве писем, а вчера вечером она даже позволила взять себя за руку, и сегодня Олег жил только этим чудесным воспоминанием.

От слов Николая он несколько опомнился, поглядел на господина капитана и, сложив молитвенно руки, обратился к Богу. Он старался и просил искренне и, как и прежде, испытал тёплое, доверительное чувство причащения к Спасителю, то чувство, каковое единственно испытывают младенцы к своим матерям. И если ранее он всегда слышал некий ответ, то теперь перестал его ощущать.

Ещё совсем недавно это открытие повергло бы его в пучину горя, а нынче он лишь решил повторить попытку снова ближе к полудню, а сам отправился сочинять новое письмо своей любимой.

Николай же сгоряча вышел на двор, но делать там ему было нечего. Досада кипела у него в сердце — и Олег нехорош, и Фёдор, и даже господин капитан. Как можно было слечь в постель в такой час? Почему лучший врачеватель не хочет лечить, почему послушник не спешит молиться? Разлад и смятение, этак здешнее сидение добром не кончится.

Вокруг казаки выводили татар по двое, по трое, и с ними сурово говорил Перещибка, а рядом стоял, ухмыляясь, Демид.

Николай же пребывал в замешательстве. Он, со своим гренадёрским ростом, никогда не ходил в вылазки и теперь не знал, как подступиться к заданию. Идти предстояло в светлое время — как прятаться, как укрываться от разъездов? Пожалуй, начать стоило с того, что разузнать где они сейчас. Солдат попросил у Перещибки его трубу и двинулся на башню.

Когда проходил второй этаж, у постели больного уже никого не было.

— Федька! Етить твою мать! Федька!

Но никто не отзывался!

— Олег! Язви тебя в душу!

И парень скоренько выглянул из кухни.

— Подъедаешься?! Вот вытянуть бы тебя по хребту плетьми! Ты почему отошёл от господина капитана?!

Спокойный обычно Николай разошёлся не на шутку, а Олег, в другой раз оробевший бы, нынче глядел хоть и смирно, но с хитринкой, с этакой задорной искрой в глазах.

Откуда искра вскоре выяснилось — в кухоньку за чем-то зашла молодая казачка, а красная как помидор Олеся выскочила.

— Та-ак… а ну-ка бегом наверх, и чтоб сидел подле господина капитана неотрывно! Ишь какой дролечка выискался.

Олег покраснел, кивнул и бросился исполнять.

Николай поднялся на башню. Почти что весь горизонт уже был заполнен серыми, дымными облаками, и лишь вдалеке виднелись просветы. Тревожное зрелище, а тут ещё господин капитан занедужил…

Лагерь выглядел покинутым — ни часовых, ни вообще какого-либо движения. Разъездов тоже не видать, хотя те могли и в высокой траве затаиться. Николай вглядывался в разнотравье с четверть часа, но так никого и не выискал.

— Ну что ж… — пробормотал он в усы. — Без пригляда-то отчего ж не пройти.

Он спустился, в двух словах рассказал Перещибке о предстоящем деле и одолжил у него потёртый и выцветший кафтан. Переоделся, привязал к одному из брёвен тына верёвку, сунул за пояс пару пистолетов и, перекрестясь, стал спускаться.

Ничто не помешало ему ступить на землю, и он, пригибаясь, побежал к высокой траве, клочками росшей между проплешинами выпасов.

Добежал, сел и осторожно коснулся.

— Пороша, Пороша, — позвал потихоньку.

Крапива кольнула пальцы, и из воздуха явилась полудница.

— Зачем зовешь, зачем тревожишь? Вы дали мне вспомнить, но память — это только мука.

— Прости, коли в чём перед тобой виноваты. Не со зла Олег за тебя помолился, помочь хотел. И нынче я к тебе — за помощью.

— Что ж, говори.

— Недужен наш командир, просит твою хозяйку прислать отвар чудодейственный, а лучше — ту мастерицу, что отвар готовит, Прасковью.

— Передам, — сказала полудница и начала истаивать.

— Постой! Хочу помочь тебе, да не знаю, как. Хочешь, снова поговорю с твоей хозяйкой?

— Уж я просила… гневалась она, грозилась… не отпустит добром.

Николай задумался. Что сделает ведьма, если служанка взбунтуется? И может ли она взбунтоваться? Не узнаешь, пока не проверишь.

— Добром не хочет, а коли провинишься ты, воспротивишься ей?

— Как же? Я… не могу.

— Чего тебе бояться? А доброе дело сделать можешь. Освободи крестьян в селе, дай им дорогу!

— Не знаю…

— Ведь там и детишки есть малые, чьи-то сыны и дочки, худо им будет.

Полудница встрепенулась и глянула на Николая остро.

— Согласна! — крикнула она, но после успокоилась. — Только в село мне хода нет, ты их отпустить должен.

— Добро! Но не сдюжить мне одному, позволь друзей позвать.

— Друг твой уже здесь. — Она указала на кого-то сзади.

Николай обернулся и увидел неподалёку схоронившегося Фёдора. Он бы его не заметил, кабы не указка — тот тоже был без мундира, в крестьянской одежде, но с тесаком и ружьем.

— Э-э-э… — замешкался Николай. — Ты погоди, Пороша. Послание-то передай, а уж после.

— Передам, ждите. — Полудница исчезла.

— Федька, Федька, — негромко позвал солдат, но тот не спешил подходить.

Тогда Николай сам пробежал к нему.

— Ты что тут делаешь? Я тебе что приказал?

Фёдор молчал и только смотрел волком, что вовсе на него не походило.

— Сейчас вернётся полудница, и мы с тобой пойдём на вылазку в деревню, понял? Да говори же!

— Понял.

— Освободим крестьян, а после ты расскажешь господину капитану, зачем сюда вылез.

Фёдор не ответил, а через мгновение вернулась Пороша, и они, не таясь, пошли за ней. Сделали, казалось, всего шагов пять, а уже перед ними появились огороды.

Николай резво перемахнул плетень, пробежал вдоль стены избы и глянул на улицу. Никого, только дома печально молчат распахнутыми дверями.

Солдаты вернулись на зады и стали пробираться огородами, но от дома к дому везде одна картина — тишина и запустение.

— Где же люди? — сам себе сказал Николай.

Господин капитан рассказывал Перещибке, что их сгоняли к центру деревни, и теперь солдаты находились поблизости, домах в трёх от центра, но никаких признаков людей рядом не было. Одновременно с этим Николай чувствовал, что пленники где-то здесь, недалеко, только их не видно.

— Морок… — потерянно проговорил он.

Что делать с таким колдовством, он не знал.

— Проклятое колдовство, бесовщина, — впервые подал голос Фёдор. — Сжечь бы всех этих колдунов да по ветру развеять.

— Сжечь? — повторил Николай.

А что, если и в самом деле подпалить какой-нибудь дом. Пожар заставит сторожей вывести людей на улицу.

Он поднял с земли приставную лестницу и поднялся к сеннику под крышей.

— Эй, ты это чего? — окликнул его Федор. — Всё село спалишь.

— Сиди смирно и не галди.

Николай достал огниво и стал высекать искры. Да, была опасность большого пожара, потому что с полей дул ветерок, но другого пути Николай не видел. Вскоре сено занялось.

Так же задами солдаты отбежали к окраине села и стали наблюдать.

Сперва ничего не происходило, только от подожжённой избы валил серыми клубами дым. Но едва пламя разошлось и взметнулось горой, провалив крышу, как на улице показались двое татар. Они выбежали из хаты через дорогу, осмотрелись и стали заполошно кричать и махать руками, призывая своих. Всего сторожей оказалось семеро, и пленников они держали в разных домах.

Николай с Фёдором глядели во все глаза, а сторожа живого товара решили тушить пожар. Они вывели несколько дюжин женщин и устроили передачу воды от колодца. Дело продвигалось плохо, ветер, пусть и слабый, раздувал пламя и носил искры во все стороны, так что татарам пришлось выводить на улицу и остальных.

— Идём ближе, — распорядился Николай. — Их семеро, у меня два выстрела да у тебя один, потому стреляем и бежим в дом.

Фёдор проворчал что-то себе под нос. Лицо его, осунувшееся и бледное, было, однако, решительно.

— Я стану в дверях с твоим ружьем, а ты перезарядишь пистолеты. Понял?

— Понял.

— Двинулись.

Перебежками, прячась за углами домов, за бочками и кустами смородины, солдаты приблизились к горящей избе. Пожар заливали с улицы, но один из сторожей отошёл поглядеть — не тлеет ли крыша у соседнего дома и столкнулся с солдатами нос к носу.

Николай был готов к встрече и выстрелил, не раздумывая.

«Чик», — стукнул боёк, но выстрела не последовало, осечка.

— Дошманнар![23] — завопил татарин и схватился саблю.

Он вытянул её и уже замахивался, когда Фёдор достал его длинным уколом в живот. Татарин упал, а солдат добил его, приколов сверху в сердце.

В этих простых, человеческих, врагах Фёдор увидел средоточие всех своих бед, и в нём проснулась та боевая решимость, которая есть в каждом ветеране.

Солдаты выбежали на улицу, и Николай выстрелил в ближайшего татарина, теперь удачно, а Фёдор рванулся со штыком наперевес к двум другим.

— Ур-ра! — закричал он, и Николаю ничего не оставалось, как вторить ему:

— Ур-ра!

Охранники растерялись и отпрянули. Двое ближайших побежали прочь, но с другой стороны улицы спешили ещё трое. Они расходились в стороны, собираясь охватить чужаков с боков и изрубить саблями. Но в ружье у Фёдора оставалась пуля, и когда против него встал, играя клинком, татарин, он застрелил его и сам стремительно напал на соседнего.

Николай с тесаком управлялся плохо, и противник рубил всё сильнее и быстрее, чувствуя слабину. Солдат надеялся теперь только на то, чтобы подойти к своему врагу поближе и схватиться с ним накоротке. Но этого не пришлось делать — Фёдор заколол своего противника, и последний охранник бежал.

— Уф, лихо ты, молодец. — Николай повернулся к товарищу, но тот пошатнулся и осел на землю.

От плеча к локтю прошла длинная резаная рана, и кровь уже намочила рукав.

— Ах ты ж господи…

— Перехвати ремнём, здесь, сверху, — сказал Фёдор слабым голосом.

Боевой задор прошёл, осталась боль и слабость.

Николай снял ремень с ружья и им перетянул руку.

— Ничего, скоро до хутора доберемся, там тебя перевяжем.

— Нет… я уйти хочу, сбежать, отпусти меня, Николай.

— Да ты что? Куда бежать?

— Не могу я больше, колдун проклятый каждую ночь приходит. Он убьёт меня и душу проглотит.

— Да что ты несешь? Тебя по голове задели? Господин капитан поможет, он с ним справится!

— Куда ему помогать, сам хворый.

— Дезертировать — последнее дело, ведь найдут, вырвут ноздри и на каторгу!

— Значит, на роду мне так написано. Хотел я пожить, поработать… эх, да чего говорить.

Тем временем бабы разглядели своих спасителей и бросились к ним.

— Николай, это Николай! Спасители! Избавители!

Плач вперемешку с радостными криками заполнил улицу.

— Бабы!!! — строго гаркнул Николай. — Они вернутся! Скорее берите еду, одежду и в ближайшее село, дорога открыта! Скорее!!!

Николай хмурился и перевязывал руку Фёдору, а тот пытался поймать его взгляд. Федор молчал, но в его глазах кричала мольба.

— Говорю тебе, вернёмся вместе, — сказал Николай. — Теперь до Воронежа весть быстро донесётся, сидеть тут нам недолго.

— А и то! Я до Воронежа пойду! Я упрежу, у меня и деньги на дорогу есть. — Федор достал здоровой рукой кошель. — А хочешь, себе возьми, только избавь меня от этого проклятого места!

— Убери. Я тебе не начальник, сами меня выбрали… делай как знаешь.

— И трёх дней не пройдёт, как буду в Воронеже! — обрадовался Фёдор.

Он сунул раненую руку между завязками кафтана, простился с Николаем и быстро пошёл прочь из деревни. Походка его была хоть и спешная, но слабая, солдата заносило то в одну, то в другую сторону.

— Далеко ли так уйдешь… — проговорил сам себе Николай, вздохнул и стал скликать баб.