Игла бессмертия

Глава 13

Гораздо позже рассвета, когда солнце уже незыблемо утвердилось на небе, и тени стали коротки, приехал Евсей. К тому времени Николай уж устал костерить своих соратников.

— Ну ладно Олег задремал, но ты-то как смог, Федор? И ведь кряхтел во сне, стонал на всю округу.

— Не знаю, бес попутал.

— Вот разве что.

— Здорово, защитнички! — издали крикнул возница. — Как улов? Щука или караси?

— Ты ещё позубоскаль.

— Да я что, я интересуюсь.

— Вот и прищеми свой длинный нос. Всё что видели — тайна, — осадил болтуна Николай.

Ведь коли тайна — стало быть, что-то было? Значит, растреплет балабол что-нибудь сам и врать не придётся.

— Как же, а что я скажу куме?

— Да ты уже порассказал небось.

— То одно, вчерашнее, а это новое, с другого угла.

— Всё, сказано тебе: тайна. Будет языком чесать, я устал.

Солдаты погрузились в телегу, а Олег пошёл рядом. Упрёки Николая он слушал со вниманием и понурив голову, но про себя не переставал вспоминать свой сон. Страшная концовка не смущала его и скоро забылась, а вот всадница на огненном коне так и неслась, так и скакала перед внутренним взором. Увидеть её, побыть рядом, вот что сделалось всего желанней.

Тряская телега не давала покоя Николаю — на каждую кочку нога отзывалась пренеприятной болью. В голове избранного старшим гуляли не менее неприятные мысли. Бесполезные, прямые нахлебники, вот что скажет господин капитан, когда узнает об этаком поиске — никого не словили, храпом и стонами всех чертей распугали. А ведь что-то было, Николай чувствовал это, только не показалось. Да и приметы, и следы указывали на нечисть. Утром, как рассвело, он доковылял до развалин церкви и осмотрел их. На брёвнах остова, на угольных краях были чёткие следы когтей, таких же, как и на стенах раскопов. Никакие безумные, лешим пуганые лисы не полезут на стены. А значит, он оплошал. Показал себя никчёмным рекрутом, лапотником, только оторвавшимся от сохи и ни бельмеса не смыслившим в деле. А если теперь нечисть и не покажется? О-хо-хо…

Фёдор же всё вспоминал свой сон — золото, такое реальное, тяжёлое даже на взгляд, прочно засело в его думах. А ну как сон в руку, и те норы и в самом деле ведут к кладу? Разом всё бросить и пожить по-человечески… Мысли эти надолго поселились в его голове.

А утро не замечало смурного настроя людей. Роса серебрилась на травах, тут и там перекликались какие-то птахи, порхала меж стеблей мошкара, и солнце освещало мир тёплым, золотым светом.

Встречные селяне здоровались, солдаты отвечали им неохотно, а Евсей гримасничал изо всех сил, пытаясь без слов показать значительность. К чему он это делал, он и сам бы не сказал, а так вот заведено у него было, что всё напоказ.

Добрались до Антипова двора, а там у плетня Богдан, казацкого головы человек, с Демидом препирается. Разговор их, видно, шёл уже какое-то время, потому как казацкая кобыла успела объесть всю траву вокруг.

— Да я ж тоби сам показав, що краще сабли ничого нэмае, — промолвил казак, подбоченясь.

— Хех какой ты важный, ну точно наш ротный кашевар. Как переписали в табели ихнего брата в кухмейстеры, так набрал он себе за щеки столько спеси, сколько не набирал щей.

— Що? Що ты казав?

— Да ни що, а таковского прыгуна с саблей я уж не единого на штык наколол. И кабы не наша беспечность на постое, то вот бы вы нас взяли, — ехидно ответил Демид и скрутил собеседнику дулю.

— Ах ты змий, кабы нэ рана, так я уж поучил бы тэбэ, — схватился Богдан за рукоять сабли, но лишь для того, чтобы тут же её и отпустить. Ведь с раненого какой спрос.

— Эй, что вы петушитесь, точно недоросли перед девкой? — вмешался Николай. — Богдан, для чего тебя послали?

— Мэнэ послалы? Мэнэ нихто нэ може послаты! Мэнэ попросыв пан Степан заехать и поклыкаты вас до нашего хутора. И швыдко.

— Ну так передай пану, что мы с дела вернулись и раньше, чем после полудня, к нему заехать не сможем.

— Так я що тоби, оголец, бегать з посылкамы? Я свою справу зробыв, — сказал Богдан и сел в седло. — А з тобой, змий, ми ще побалакаем, — обратился он к Демиду.

— А то как же, кашевару-то я завсегда рад и ужо будет случай, так и сам попотчую!

Казак ожег кобылу плёткой и был таков.

— Дёма, куда ты вылез? Намокнет повязка-то, тебе ещё лежать и лежать, — напустился на друга Фёдор и хотел повести его обратно, но тот отмахнулся.

— Отстань, репейник. Мочи уж нет на стены глядеть, я уж все щели высмотрел. Сам вернусь, когда надо будет.

Фёдор не стал препираться, а только махнул рукой и пошёл в дом. Николай с Олегом двинулись следом.

Докладываться Антипу Николай не стал, отбрехался парой слов про следы и завалился на полати отдохнуть. Делать было нечего, как только будущей ночью снова идти в секрет. Но как идти, с кем? Разве что у Степана найдутся охотники.

Федор стал готовиться к перевязке, а Олег сел было на лавку, но не утерпел — начал ходить из угла в угол. Небывалый трепет овладел им — сегодня они поедут на хутор Перещибки, там будет она, его дочка — девица на огненном коне.

Но чем больше он предвкушал встречу, тем больше смущался — ведь немой он, как с ней изъяснится? Разве что письмом…

С собой у него имелись и принадлежности для письма, и молитвослов в крепком деревянном переплёте, где, он точно помнил, три последних листа были пустыми. Он со всей поспешностью отыскал его и сел за стол.

Книгу эту он получил от владыки Сергия в дорогу и, хотя знал там каждую молитву наизусть, испытывал и трепет, и почтение всякий раз, когда открывал её. Теперь же искусно выведенные буквы и ровные строчки не задержали его внимания, он пролистнул исписанные листы и лишь на мгновение замешкался на последних страницах. Вырвать или расплести переплёт? Вырвать казалось кощунством, но расплетать, а после обратно собирать было делом долгим, а ему не терпелось начать. Мгновение раздумывал над выбором недавний послушник и твёрдою рукою вырвал лист.

Поставил перед собой склянку с чернилами, положил перо. Что же написать? Никогда в жизни не сочинял он писем, лишь переписывал священные тексты. Может, оттуда что-то? Но на ум ничего подходящего не шло — цитаты о Деве Марии, о Богородице совсем не вязались с лихой всадницей с плёткой в руке.

— Что это ты, никак за письмо сел? — спросил Фёдор. Он закончил перевязывать ногу Николаю и готовил чистые лоскуты для Демида.

Что ответить?! Олег прикрыл пустой лист ладонями и несмело улыбнулся. Он и забыл, что не один в избе. Взял лист, склянку, перо и, всё так же смущённо улыбаясь, вышел.

А куда податься с бумагой на улице? И некуда, примостился кое-как на чурбаке у крыльца.

Письмо, письмо… письма начинают с обращения. Ой, а как же её звать? Степан называл имя? Нет, не называл… Если обратиться: «Дева»? Светлая дева, как в акафисте Пресвятой Богородице: «Радуйся, Светоносная Дева».

Только разумеет ли она грамоту? Да и захочет ли внимать убогому? Нет, конечно, не захочет. Так может, и не стоит ехать? Толку там от него никакого, да и вообще…

Олег опустил плечи и весь сгорбился, не успев написать ни слова. Недавнее возбуждение уступило место тоске и укоризне себе самому.

Осторожно ступая, чтобы не потревожить рану, к парню подошёл Демид.

— Что, Олежек, никак весточку Перещибкиной дочке готовишь?

Парень оглянулся на него снизу-вверх с видом пойманного в ладони птенца и тут же покраснел.

— Ха, угадал? Я-то сразу приметил, как ты тогда стоял, рот раззявив. И не токмо я, — хитро улыбнулся солдат и подмигнул. — Горячая девка, такая думает, что всем знает цену.

Олег склонил голову и обречённо махнул рукой.

— Э, ты погоди, негоже спину показывать, не сделав и выстрела. Ты верно рассудил — писем-то она от местных парней, небось, не получала.

Грусть мгновенно сменилась надеждой, и парень посмотрел на солдата с блеском в глазах.

Но как высказать?

Он показал чистый лист и развёл руками.

— Я всё равно плохо грамоту разумею, тут я не помощник. Ты лучше напиши одно слово или нарисуй что-нибудь, коли ты к письму способен, — посоветовал Демид и, более не смущая влюбленного, прошёл в дом — на перевязку.

Олег тут же склонился над листом, он уже знал, и что нарисовать, и что написать.

Когда солнце уж прошло полпути к закату, Николай, Фёдор и Олег собрались в гости. Извозчиком снова подрядили Евсея.

Узкая, резаная тележными колёсами, поросшая мелкой сорной травой дорога повела их через поля и рощицы мимо сгоревшей церкви прямо к холму, на вершине которого устроился широкий хутор.

Хотя хутором-то это хозяйство назвать можно было бы не вполне честно. Скорей, это был острог. С одной стороны, где холм обрывался круто вниз, стоял длинный бревенчатый господский дом, в одном месте, слева, имея в высоту три этажа. Ну точно смотровая башня с пристройкой. С трёх других сторон от стен этого главного строения шёл частокол, к которому изнутри лепились дома, амбары и хлев для скотины. В самом пологом месте, там, куда упиралась дорога, имелись крепкие ворота. У подножия холма, внизу, со стороны обрыва, стояли еще несколько дровяных сараев.

Хозяева увидали гостей загодя и встречали их с большим почтением. В широко распахнутых воротах столпились все обитатели хутора. Нарядно одетые девушки и девочки с цветами и лентами стояли впереди, за ними подкручивали висячие усы их отцы и братья, в третьем ряду гомонили бабы.

Евсей остановил кобылу, не доезжая пары саженей до хозяев, и все седоки повставали, а затем степенно подошли к встречающим. Разговоры смолкли, и только отдалённое кудахтанье кур нарушало уважительную тишину встречи.

— Здравствуйте на все четыре ветра, — с поклоном проговорила девушка с караваем в руке. — Отведайте нашего хлеба, будьте дорогими гостями.

— Благодарствуем, — ответил Николай с поклоном же. — Мир вашему дому.

Гости поочерёдно стали отламывать от каравая и есть хлеб.

Олег в свою очередь отломил кусочек, но глянул на девушку лишь мельком — не она, не Степанова дочка. А любой сердцу красавицы не было видно среди встречающих.

Как только последний гость положил хлеб в рот, так сразу же треснула и раскололась разговорами, шепотками и смехом чинное безмолвие.

Сразу же проявился хозяин всего хутора и взял гостей под свою опеку.

— Ну-ка, ну-ка, красавицы, расступитесь! — Он шутливо растолкал девушек и широким жестом пригласил гостей внутрь, за стены. — Проходите, проходите, гостюшки, покажу вам наше хозяйство, наше житьё-бытьё.

Обитатели хутора потянулись к длинному дому, перед которым были расставлены столы, а Перещибка стал показывать да рассказывать:

— Ось цэ главный дом, його мы поставылы первым. Враз всё зробылы, в один день, а ночью уже спали под крышей.

— Как же вы… с жёнами да с детишками сразу приехали? — спросил Николай ради поддержания разговора.

— А не було тоди баб с нами. Эти все хозяюшки — местные уроженки. Кто с Берёзовки, кто с Перепашного, а есть и с Воронежской ярмарки залётные пташки.

— А вы сами откуда будете?

— От Днепра, от Запорожского войска останние казаки.

— Так нет ведь уж войска давно.

— Войска нэма, а мы есть. Жили своим хозяйством у Каменного Затона, а колы в восемьдесят втором годе русские гарнизоны наполнились солдатами, так и мы шашки в руки взяли да пошли Крым забирать.

— И как же вышло?

— Та ось так, що я теперь туточки хозяин, — рассмеялся Перещибка. — Добре вышло, добре. Глядите, цэ дома моих хлопцев, цэ овины, цэ скотный двор, а ось тут кузня.

Хозяин вёл гостей вдоль прилепившихся к тыну домов и показывал, и рассказывал, и водил руками. О каждом столбе, о каждой кадке мог он поведать историю, чем заслужил уважительные взгляды Фёдора.

Однако ж болтать сверх меры Перещибка не стал, так как знал, что долго его земляки против пустых чарок сидеть не смогут и потому, уронив последние пару слов о наковальне, повёл гостей к столам.

А те были богаты. В центре, на широкой разделочной доске, в оправе из зелени, красовалась вареная целиком свиная голова. Вокруг неё россыпью приближенных теснились тарелки с кислой капустой, вареной картошкой, свежими и солёными огурцами. Справа и слева, на почтительном удалении от царственной головы, притягивали взгляды румяными боками копчёные окорока и тоже со свитами из молодой репы, сладкой тыквы и яблок. Между главенствующими блюдами протянулись уж порубленные толстыми кольцами кровяные колбасы с чесноком и перцем, жареные и варёные куски мяса в горшках, караваи хлеба.

И конечно, между снедью целили в небо высокими горлышками вызволенные из глубоких холодных подвалов бутыли горилки.

Широки праздники в конце лета, и казацкий голова не поскупился на угощение.

От такого пира у гостей загорелись глаза, а Перещибка первым поднял чарку.

— Вот що я скажу, пани та панове. Трудное выдалось лето, пришлось нам вспоминать, с какого боку за саблю держаться. Ха, алэ мы и нэ забувалы! — И Перещибка потряс кулаком под одобрительные возгласы своих казаков. — Беда не ходит одна, и после ратного дела свалилась на нашу голову нечистая сила, с которой честным железом совладать мы нэ можемо. И хотя чертовщина ще нэ отпустила наш хутор, уже есть надия. С Господнего произволения гости наши прошли сквозь поля прямо к нам на допомогу! Потому первый глоток зелена вина выпьем за нашу православную веру, за небесных заступников, за святого Петра и всё небесное воинство!

Кто-то перекрестился, кто-то выпил так.

— Второй глоток отдадим нашим гостям! — Перещибка снова поднял свою чарку.

Все сделали ещё по глотку, а иные поспешили подлить себе, потому как отпивали щедро и уже углядели донышко.

— А третий глоток за вас, пани та панове! За ваше здоровье! За наше хозяйство!

Третий тост вызвал наибольшее одобрение, и все осушили кубки.

Олег пил по чуть-чуть, но всё равно после третьего глотка захмелел и стал взглядом искать прекрасную дочь Перещибки. Других, встречных взглядов, которыми одаривали его многие молодые девушки, он совсем не замечал. В ответ взял слово Николай, но Олег его совсем не услышал. Вокруг завязались разговоры, весёлые перебранки и шутки, но и соседи по столу не могли отвлечь парня от поиска. Он уже хотел встать и оглядеть всех ещё раз, когда услышал-таки интересный разговор двух девиц:

— Олеська-то носа не кажет из конюшни.

— А нечего отцу перечить, не помешало бы ей ещё и плетей отсыпать.

— Жалко, сейчас танцы будут, а она из нас первая.

— Чего жалеешь, дура, хоть на тебя, да на меня парни посмотрят, а то и гости…

И в самом деле, после этих слов первые из хозяев поднялись от столов и стали расходиться в круг.

Тут же нашлись музыканты, и вот, под лёгкий напев свирелей, начал «казачка» выходом вприсядку чубатый парень. К нему тут же вышла девица в ярких красных сапожках и ну отбивать каблучками задорные трели. Кружит кавалер вокруг неё широким ходом, выкидывает коленца, бьёт себя ладонями в грудь, а красавица знай на месте притоптывает, одна рука в бочок упёрлась, вторая лозой в небо стремится, а очи опущены долу. И не видит, и не восторгается удали лихого молодчика. Прошел парень вокруг строптивицы два круга, лишь на третий удостоился взгляда. Тогда уж взялись они за руки и пошли кружиться.

И все, кто был рядом, стали парами, и закружились, и запели.

Олег тоже поднялся из-за стола, но в танец не пошёл, а бочком-бочком двинулся к конюшне. Заглянул внутрь и расслышал сквозь звуки праздника девичий говор.

— Что я ему, кукла, в сарафан наряжаться и с караваем стоять?! И не учил ли он сам меня держать в руках шашку? — доносился возмущенный голос из дальнего угла.

Олег пошёл на голос мимо стойл, огороженных лишь круглыми тонкими жердями. Лошади, увидев чужака, возмущённо фыркали или тянулись к нему из любопытства, но говорившая ничего этого не замечала.

— И моё место рядом с ним или с хлопцами назади баб.

Стойла были узкими, лошадям не повернуться, а это последнее, у стены, пошире. Там-то и жаловалась на отца красивому, коричневой масти, жеребцу своевольная девица.

Олег не решался ещё встать пред её очи. Что скажет она ему, чем встретит? В благоговейном трепете остановился он за пару шагов до стены.

— И сколько ему твердить? Когда уже он дослышит, что я — казачка и не могу жить по бабьим законам?

И в самом деле, одета Олеся была так же, как тогда — в шаровары, рубаху и жилет. Но мужская одежда не могла скрыть девичьего стана. Расстёгнутый ворот рубахи открывал взгляду нежную шею и ложбинку между ключиц, а широкий тканевый пояс вокруг узкой талии не прямо, но ясно говорил о совершенстве фигуры, скрытой просторной одеждой.

— У-у-у, залышу без коня, залышу без коня, — передразнила отца строптивица. — Как нас можно разлучить, Светик? Я к тебе в конюшню спать пойду.

Хозяйка обняла коня и погладила по морде. Последние слова растрогали Олега и убедили в добром нраве красавицы, и он решился подойти.

— Ой! — Девушка отстранилась от жеребца и шагнула было назад, но тут же достала из-за пояса короткую плётку и встала гордо. — Кто таков, отвечай!

Олег только развёл руками и как смог по-доброму улыбнулся.

— Чего лыбишься? Стегану — не засмеёшься!

Парень показал на свои губы пальцем, а после приложил ко рту ладонь.

— Немой?

Кивнул.

— А-а-а, отец рассказывал, что с гостями убогий. Ты чего тут?

Олег показал на неё, на свои глаза и махнул куда-то, где, ему казалось, осталась Сухая Берёзовка.

— Видел ты меня уже? И что с того?

Олег приложил руки к груди, а после протянул их к девушке, будто предлагая своё сердце ей.

— Глянулась я тебе? — удивилась она. А после рассмеялась. — Ой, женишок, ой, удалой! Так приходи ж к моему батьке свататься! Ах-ха-ха-ха!

Но парень не смутился, знал уже, что доброе у неё сердце. Он поклонился и протянул сложенный пополам листок.

— Что это? Подарочек? — продолжала забавляться девушка. — А бусы ты мне подаришь? Красные бусы или платочек?

Но Олег больше ничего не сказал, а лишь снова поклонился и пошёл к выходу.

Олеся развернула листок. На нём скупыми, но чёткими штрихами был изображён её конь, а внизу подпись.

— Р-а, ра, д-у, ду, раду, — по слогам прочитала хозяйская дочка. — Радуйся.

— Радуйся… вот чудной.

А листок сохранила, уж больно ладно был нарисован её Светик.

Тем временем за столами вели беседы не охочие до танцев степенные люди.

— А приметил ли ты, Петро, сапоги на ногах у гостей? — спросил один седоусый казак другого.

— Важные сапоги. Думаю, что по аршину кожи ушло на голенища.

— По аршину на каждый или на оба?

— На оба.

— Нет, я так смекаю, что на каждый.

— Это ж сколько нужно отсыпать монет, чтобы на каждый по аршину? Нэ можэ того быть.

— Ну, положим, не за свои же они покупали, за казённые.

— Хм, и то верно.

— А что, как ты полагаешь, хороша ли у них подмётка?

Перещибка же вёл беседу с Николаем. Он давно уже подсел к нему и всё подливал в чарки, да подкладывал в тарелки.

— А что, не доводилось ли вам по судебным делам ездить? — спросил хозяин.

— Нет, не доводилось.

— А начальник ваш не судится ли с кем-нибудь?

— Чего не знаю, того не ведаю, а что?

— Та ни, ничого такого, — вздохнул Перещибка. Помолчал, икнул и сказал невпопад: — А по мне и добрэ, что к нам никто не заезжает. Мы-то сами вольные, а гостей нам не требуется, хоть бы ещё дюжину лет так оставалось.

— Пошто так?

— А ось… — Старый казак замялся и с минуту кусал губу, не зная, что ответить. — Нэзнамо як та справа с ряжеными выйдет, — наконец нашёлся он, — ще нам вину присудят. Была бы церковь, я б за счастливое решение свечку поставил.

— Да, без церкви тяжко вам.

— Так, ось за-ради новой церкви и надо нечисть извести.

— Изведём, изведём, господин капитан своё дело знает.

— Ну, давай ще по чарке.

Тут к столу подошёл парень и обратился к Перещибке:

— Пан голова, кто-то до нас едет.

Парень оказался совершенно трезв и с саблей на боку, что было странно на празднике.

— Ещё гостей ждёте? — спросил Николай, прикидывая, где он оставил свой тесак. Изрядное количество вина уже затуманило голову и нагрузило ноги.

— Ни, пойдём подывымось, кто до нас пожаловал.

Облако пыли увидели раньше, а впереди него подскакивала на кочках телега. Ездок погонял кобылу, и та неслась, не разбирая дороги и поднимая за собой серый шлейф.

— Куда он так пылит? И ось поломает и колёса, тьфу, растыка[13], беспортошник, — осудил седока Фёдор.

По мере приближения стали видны черты этого худого хозяина.

— Кажись, староста, — первым разглядел возницу парень, поднявший гостей из-за стола.

— Антипка? Нэ, нэ можэ того статься, он телегу бережёт, — не поверил Перещибка.

Но это и в самом деле был староста.

— Беда! — крикнул Антип ещё издали. — Нечисть в полях! Ведьма с серпом бабам явилась! Девочку ищет!