Игра Нептуна

XXVII

Адамберга вырвало, и он пришел в себя. Лоб болел так сильно, что глаза открылись с трудом. Сфокусировав наконец взгляд, он не увидел ничего, кроме темноты.

Темное небо, понял он, клацая зубами. Он не на тропе. Не на дороге, вокруг ледяной холод. Он с трудом приподнялся, опираясь на руку и держась за голову. Господи, что произошло? Он услышал, как совсем рядом ворчит Утауэ. Хоть какой-то ориентир. Он находился в конце тропы, в пятидесяти метрах от своего дома. После удара о ветку он, должно быть, потерял сознание, поднялся, снова упал, потом шел и падал. Он положил ладони на землю и встал. Потом выпрямился, перебирая руками ствол дерева, пытаясь справиться с головокружением. Пятьдесят метров. Всего пятьдесят метров, и он в своей комнате. Адамберг плелся, чувствуя, что вот-вот замерзнет, через каждые пятнадцать шагов приходилось останавливаться, чтобы не упасть, все тело болело, казалось, что из ног кто-то повыдергал все мышцы.

Последние шаги до освещенного холла оказались самыми мучительными. Он толкнулся в стеклянную дверь, потом рванул на себя ручку. Ключ, господи, где этот чертов ключ? Привалившись плечом к косяку, обливаясь ледяным потом, он нашел ключ в кармане и открыл дверь под изумленным взглядом охранника.

— Черт возьми, вам плохо, комиссар?

— Не очень хорошо, — пробормотал Адамберг.

— Вам помочь?

Адамберг отрицательно покачал головой, и боль снова настигла его. Хотелось одного — лечь и молчать.

— Ничего, — слабо сказал он. — Была драка. Банда.

— Проклятые псы. Ходят толпами и ищут, с кем бы подраться. Ужас.

Адамберг кивнул и зашел в лифт. Попав наконец в номер, он бросился в ванную, и организм изверг большую часть выпитого. Черт возьми, что за дрянь ему наливали? Руки тряслись, ноги подгибались, он упал на кровать, не закрывая глаз, чтобы комната перестала кружиться.

Когда он проснулся, голова была почти такой же тяжелой, но ему показалось, что худшее позади. Он встал, сделал несколько шагов по комнате. Ноги все еще не слишком хорошо его держали. Он рухнул на постель, но тут же подскочил как ужаленный, увидев свои руки. Они были все в засохшей крови. Адамберг потащился в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Ужас. От удара на лбу образовалась огромная фиолетовая шишка. Должно быть, у него текла кровь, он тер лицо и размазал ее по щекам. Здорово, подумал Адамберг, будь проклят этот воскресный вечерок. Он закрутил кран. В понедельник, в девять утра, ему следовало быть в ККЖ.

Часы показывали без четверти одиннадцать. Адамберг сел на кровать и набрал номер Лалиберте.

— В чем дело? — весело проорал суперинтендант. — Проскочил поворот, забыл о времени?

— Извини, Орель, я не очень хорошо себя чувствую.

— Что случилось? — забеспокоился Лалиберте, сменив тон. — Голос у тебя тот еще.

— Я разбил лицо на тропинке вчера вечером. Истек кровью, меня вырвало, а сегодня я еле держусь на ногах.

— Погоди, ты упал или был в размазе? Что-то у тебя не сходится.

— И то и то, Орель.

— Расскажи мне все подробно, ладно? Сначала ты набухался, так?

— Да. С непривычки меня подкосило.

— Ты пил со своими коллегами?

— Нет, я был один, на улице Лаваль.

— Почему ты пил? Проблемы?

— Да.

— Соскучился по дому? Тебе здесь не нравится?

— Очень нравится, Орель. Просто навалилась хандра. Не стоит разговора.

— Ладно, проехали. А потом?

— Я возвращался по перевалочной тропе и наткнулся на ветку.

— Черт, и чем ты шандарахнулся?

— Лбом.

— Искры из глаз посыпались?

— Я рухнул как подкошенный. Когда очнулся, потащился по тропинке и дополз до дома. Только что проснулся.

— Не расхристался?

— Не понял, Орель, — усталым голосом сказал Адамберг.

— Так и спал в одежде? Что, было так плохо?

— Угу. Голова тяжелая, а ног я вообще не чувствую. Машину вести не рискну, буду в ККЖ в два часа.

— Принимаешь меня за чудовище? Останешься дома, поспишь, полечишься. У тебя есть все необходимое? От головной боли?

— Ничего нет.

Лалиберте подозвал Жинетту. Адамберг слышал, как его зычный голос разносится по кабинету.

— Жинетта, поедешь лечить комиссара. Он нажрался как свинья, его мутит, и чердак раскалывается.

— Сен-Пре привезет тебе все, что нужно, — сказал он в трубку. — Никуда не ходи, слышишь? Увидимся завтра, когда тебе полегчает.

Адамберг принял душ, чтобы Жинетта не увидела засохшую на лице и руках кровь. Почистил ногти, оделся и, если не считать успевшую посинеть шишку, стал похож на человека.

Жинетта прописала ему лекарства — от головы, от живота и от ног. Продезинфицировала рану на лбу и намазала ее какой-то липкой мазью. Профессиональным жестом исследовала зрачки и проверила рефлексы. Адамберг не сопротивлялся, вялый, как тряпичная кукла. Успокоенная результатами осмотра, она дала ему рекомендации на день. Каждые четыре часа принимать лекарства. Пить много воды. И почаще скачивать.

— Скачивать?

— Мочиться, — объяснила Жинетта.

Адамберг вяло кивнул.

На сей раз она вела себя очень сдержанно и почти сразу уехала, оставив ему несколько газет — если он будет в состоянии читать, и еду на вечер. Как предупредительны канадские коллеги, надо будет обязательно отметить это в отчете.

Он оставил газеты на столе и не раздеваясь лег на кровать. Он спал, видел сны, смотрел на вентилятор на потолке и поднимался каждые четыре часа, чтобы принять лекарства, попить и пописать и сразу ложился обратно. Около восьми вечера он почувствовал себя лучше. Головная боль утекала в подушку, к ногам возвращались сила и чувствительность.

Позвонил Лалиберте, чтобы узнать, как он себя чувствует, и Адамберг встал с кровати почти без усилий.

— Тебе не хуже? — спросил суперинтендант.

— Гораздо лучше, Орель.

— Голова не кружится? Не ведет?

— Нет.

— Ну и хорошо. Завтра особо не торопись, мы проводим вас в аэропорт. Хочешь, чтобы кто-нибудь помог тебе собраться?

— Я справлюсь.

— Тогда спокойной ночи, и чтобы завтра вернулся воскресшим.

Адамберг заставил себя поесть и решил отправиться к реке попрощаться. Термометр показывал минус десять.

В дверях его остановил охранник.

— Вам лучше? — спросил он. — А то вы вчера были в таком виде… Вот же сволочи. Вы хоть приложили кого-нибудь?

— Да, всех. Простите, что разбудил.

— Ничего, я не спал. Было почти два часа ночи. У меня бессонница.

— Два часа? — переспросил Адамберг, возвращаясь. — Так поздно?

— Без десяти два. А я не спал, ужас какой-то.

Обеспокоенный Адамберг засунул руки в карманы, спустился к Утауэ и сразу повернул направо. В такой холод не хотелось ни сидеть, ни встречаться с этой фурией Ноэллой.

Без десяти два. Комиссар ходил взад и вперед по маленькому пляжу вдоль берега реки. Командующий канадских гусей был все еще на посту: устраивал войска на ночлег, загонял в строй ушедших в самоволку и заблудившихся. Комиссар слышал у себя за спиной нетерпеливое кряканье. Вот у него точно нет никаких душевных травм, он не пойдет напиваться воскресным вечером в кафе на улице Лаваль. За это Адамберг еще сильнее возненавидел безупречного вожака. Этот гусь, наверное, каждое утро проверяет, все ли перья у него в порядке. Он поднял воротник куртки. Оставь его в покое и подумай, шевели мозгами, как сказала Клементина, не так уж это и сложно. Следуй советам Санкартье и Клементины. Пока они были его единственными ангелами-хранителями: старуха и сержант. Каждому свое. Думай.

Без десяти два ночи. До эпизода с веткой комиссар помнил все. Он спросил у бармена, который час. Четверть одиннадцатого, тебе пора спать, приятель. Как бы он ни шатался, с веткой «поцеловался» минут через сорок. Ладно, пусть через сорок пять, со всеми допусками. Не больше, потому что ноги тогда еще слушались его. Значит, он наткнулся на дерево около одиннадцати. Очнулся на выходе с тропы и еще двадцать минут шел до здания. Значит, очнулся в половине второго ночи. Следовательно, между встречей с веткой и жутким пробуждением на тропе прошло два с половиной часа. Черт возьми, два с половиной часа на путь, который обычно занимал полчаса.

Что он мог делать эти два с половиной часа? Он ничего не помнил. Был без сознания все это время? При температуре минус двенадцать? Он бы замерз. Значит, двигался, шел. Или падал, вставал, снова шел и снова падал. Теряя сознание.

Алкоголь, мешанина. Он знавал людей, которые буянили всю ночь и ничего об этом не помнили. В камере вытрезвителя они интересовались, что делали накануне, не помня, что избили жену и выбросили в окно собаку. Двух- и трехчасовые пробелы в сознании, а потом свинцовый сон. Как будто пропитанный спиртным мозг отторгал воспоминания, как мокрая бумага отторгает чернила.

Что он пил? Три порции виски, четыре бокала вина, коньяк. Если бармен — а он спец в этом деле — решил, что его пора выкинуть вон, значит, на то были веские причины. Бармены определяют уровень алкоголя в крови не хуже приборов ККЖ. Бармен увидел, что клиент переступил за красную линию, и даже за деньги не налил бы ему еще одну рюмку. Они такие, эти бармены. За внешностью торговцев скрываются химики, филантропы, морские спасатели. Он нахлобучил ему на голову шапку, это Адамберг помнил очень хорошо.

Вроде все, заключил комиссар и повернул назад. Пьянка и удар по лбу. Бухой и травмированный. Ему понадобилось два с половиной часа, чтобы пройти по этой чертовой тропинке, то и дело падая. Он был настолько пьян, что окутанная спиртными парами память отказалась «записывать» что бы то ни было. Он зашел в этот бар, ища то самое забытье, что прячется на дне стакана. Что ж, он более чем преуспел.

Вернувшись, он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы собрать чемодан и освободить белую комнату. Свободное пространство — вот что он хотел увидеть в Париже. Он чувствовал, что сыт по горло облаками, темными кучевыми облаками, которые сталкиваются друг с другом, как надутые жабы, порождая молнии. Нужно было разъединять облака, резать их на кусочки, класть каждый кусочек в ячейку, на пластинку для обработки, а не кидать в огромную неподъемную сумку. Он станет поступать с подводными камнями так, как его научили в ККЖ, конечно, если сумеет. Он подумал о ближайшем: присутствии в аэропорту Ноэллы, готовой лететь рейсом в 20.10.