Игра Нептуна

XLVIII

— Черт побери! — то и дело восклицал Брезийон, возбужденный экскурсией на кладбище. Они возвращались в Париж. — Восемьдесят килограммов песка. Он был прав, черт возьми.

— Такое с ним часто случается, — откликнулся Мордан.

— Это все меняет, — продолжил Брезийон. — Теория Адамберга обретает реальность. Тип, симулирующий свою смерть, не ягненок. Старик все еще функционирует, в его активе двенадцать убийств.

— И последние он совершил в возрасте девяноста трех, девяноста пяти и девяноста девяти лет, — уточнил Данглар. — Вам это кажется возможным, господин окружной комиссар? Столетний старик тащит по полям свою жертву и ее велосипед?

— Это проблема, вы правы. Но Адамберг угадал насчет смерти Фюльжанса, это факт. Вы отрекаетесь от него, капитан?

— Я просто сопоставляю факты и вероятности.

Данглар молча сидел на заднем сиденье, не вмешиваясь в разговор коллег, потрясенных воскресением старого судьи. Да, Адамберг оказался прав, что еще больше осложняло ситуацию.

Приехав домой, он дождался, когда дети заснут, и позвонил в Квебек. Там было шесть часов вечера.

— Есть успехи? — спросил он своего квебекского коллегу.

Он с трудом сдерживал нетерпение, слушая объяснения собеседника.

— Нужно ускорить дело, — отрезал Данглар. — У нас все изменилось. Провели эксгумацию и обнаружили вместо тела мешок с песком… Да, ты правильно понял. И наш окружной, похоже, поверил. Но настоящих доказательств как не было, так и нет. Действуй быстро и эффективно. Он может выйти сухим из воды.

Адамберг поужинал один в маленьком ресторанчике в Ришелье, в той уютной и чуточку грустной тишине, которая свойственна провинциальным гостиницам в мертвый сезон. Совсем не похоже на шумные «Черные воды Дублина». В девять вечера город кардинала опустел. Адамберг поднялся в номер и улегся на застеленную розовым покрывалом кровать. Подложив руки под голову, он пытался удержать разбегающиеся мысли, разложить их по ячейкам. Зыбучий песок, куда нырнул судья, чтобы исчезнуть из мира живых. Нависшая над ним угроза с тремя железными зубцами. Выбор Квебека в качестве места казни.

Замечание Данглара тяжким грузом лежало на другой чаше весов. Он с трудом мог себе представить, как столетний старик волочет тело Элизабет Винд через поля. Девушка, чье имя ассоциировалось с легким ветерком, была отнюдь не хрупкой. Адамберг моргнул. Так Рафаэль всегда говорил о своей подружке Лизе — легкая и страстная, как ветер. Ее фамилия — Отан — происходила от названия теплого юго-восточного ветра. Два ветра — Винд и Отан. Он приподнялся на локте и начал мысленно восстанавливать в хронологическом порядке имена других жертв. Эспир, Лефебюр, Ванту, Субиз, Лантретьен, Местр, Лессар, Матер, Бразилье, Февр.

Ванту и Субиз встали в один ряд с Винд и Отан.[6] Четыре олицетворения ветра. Адамберг включил свет, сел за бюро и составил список жертв, ища комбинации и связь между двенадцатью именами, но не нашел ничего, кроме первых четырех слов.

Ветер. Воздух. Одна из Четырех Стихий вместе с Огнем, Землей и Водой. Возможно, судья хотел собрать своего рода космогонический пасьянс и стать повелителем четырех стихий. Богом наподобие Нептуна с трезубцем или Юпитера с молнией. Комиссар нахмурился и перечитал список. Только фамилия Бразилье[7] могла ассоциироваться с огнем или костром. Ни одна другая фамилия не имела ничего общего ни с огнем, ни с землей, ни с водой. Он устало оттолкнул от себя список. Неуловимый старик, выстраивающий непонятную цепочку убийств. Он вспомнил Юбера — столетнего старика из своего детства, который едва мог двигаться. Он жил на верхней улице и орал из своего окна всякий раз, когда взрывалась жаба. В восемьдесят пять он спустился бы вниз и задал им трепку. «На пятнадцать лет моложе».

Адамберг выпрямился и положил ладони на стол. Слышать других, сказала Ретанкур. А доктор Куртен был категоричен. Нельзя игнорировать его мнение профессионала только из-за того, что оно не совпадает с его собственными знаниями. «На пятнадцать лет моложе». Судье было девяносто девять лет, потому что он родился в 1904 году. Но разве дьяволу есть дело до метрики?

Адамберг сделал несколько кругов по комнате, схватил куртку и выскочил на улицу. Вышагивая по прямым улицам городка, он оказался у парка, где стояла в ночной тени статуя кардинала. Ловкий правитель, не чуравшийся мошенничества. Адамберг сел рядом с памятником, подтянув колени к подбородку. «На пятнадцать лет моложе». Предположим. То есть он родился в 1919-м, а не в 1904-м. Значит, сегодня ему восемьдесят четыре, а не девяносто девять. В этом возрасте старый Юбер еще забирался на деревья, когда подстригал их. Да, судья всегда выглядел моложе своих лет, даже несмотря на седину. Посчитав на пальцах, Адамберг определил, что в начале войны ему было двадцать, а не тридцать пять, а в 1944-м — двадцать пять. Почему именно 1944-й? Адамберг поднял глаза на бронзовое лицо кардинала, как будто тот мог ответить на этот вопрос. Ты все прекрасно знаешь сам, мой мальчик, словно бы говорил ему человек в красном. Мальчик и впрямь знал.

1944 год. Труп с тремя ранами, расположенными строго по прямой линии. Он исключил это убийство из списка по причине молодого возраста убийцы: парню было двадцать пять, а не сорок. Адамберг уперся лбом в колени, чтобы сосредоточиться. Мелкий дождик обволакивал его туманным коконом у ног хитроумного кардинала. Комиссар терпеливо ждал, пока давние факты выплывут из тумана или безымянная рыба вынырнет из древнего ила озера Пинк. Речь шла о женщине. На ее теле три раны. Убийству предшествовала история с чьей-то гибелью в воде. Когда? До убийства? После? Где? В болоте? В пруду? В Ландах? Нет, в Солони. В пруду в Солони утонул мужчина. Отец. После его похорон и была убита эта женщина. Из глубин памяти всплывала фотография в старой газете. Лица отца и матери, над ними заголовок. Это событие серьезно потрясло общественное мнение, раз удостоилось специальной вкладки в газете: нетерпеливое ожидание высадки союзников задвигало все остальное на задний план. Адамберг сжал кулаки, мучительно вспоминая заголовок.

«Трагическое убийство матери в Солони». Вот так называлась статья. Подчиняясь инстинкту, Адамберг не шелохнулся. Всякий раз, когда смутная мысль начинала пробиваться на поверхность из глубин подсознания, он замирал из страха спугнуть озарение, как удильщик — клюющую рыбу. Он подсекал ее, подтащив к берегу, уверившись, что она не сорвется. После похорон единственный двадцатипятилетний сын утонувшего убил свою мать и сбежал, но остался свидетель — то ли слуга, то ли служанка, — парень оттолкнул его, убегая. Поймали его или нет? Неужели ему удалось раствориться во время высадки союзников и освобождения? Адамберг не знал, он не углублялся в подробности этого дела, потому что убийца был слишком молод для судьи Фюльжанса. «На пятнадцать лет моложе». Значит, Фюльжанс мог быть виноват. В убийстве матери. Вилами. В памяти внезапно всплыли слова майора Мордана: «Его первородный грех, его первое убийство. То, что порождает призраков».

Адамберг подставил лицо дождю и начал кусать губы. Он заблокировал все убежища призрака, вынудил привидение к реинкарнации и нашел первородный грех. Он набрал в темноте номер Жозетты, надеясь, что дождь не повредит обнажившиеся лапки аппарата.

Услышав голос старушки, он подумал, что выбрал самого результативного из своих коллег. Худенькая помощница с хитрым личиком, бродящая в тапках и серьгах по неизведанным подземельям. Интересно, какие она надела сегодня? Жемчужные или золотые, в форме листка клевера?

— Жозетта? Я вас не отрываю от дела?

— Вовсе нет. Я шарю в одном швейцарском сейфе.

— Жозетта, в гробу был песок. Мне кажется, я нашел первое убийство.

— Подождите, комиссар, я возьму ручку.

Адамберг услышал в глубине коридора громкий голос Клементины.

— Говорят же тебе, он больше не комиссар.

Жозетта в двух словах пересказала подруге историю с песком.

— Слава богу, — прокомментировала та.

— Пишу, комиссар, — сказала Жозетта.

— Мать, убитая сыном в сорок четвертом году. Это случилось до высадки союзников, в марте или в апреле, все произошло в Солони, после похорон отца.

— Три раны в линию?

— Да. Двадцатипятилетний убийца скрылся. Ни фамилии, ни места я так и не вспомнил.

— И это очень старая история. Похороненная под спудом лет. Буду работать, комиссар.

— Снова ты называешь его комиссаром, — пробурчала где-то в глубине квартиры Клементина. — Такова жизнь, Жозетта.

— Звоните мне в любое время.

Адамберг спрятал телефон и медленно побрел к гостинице. Каждый внес свою лепту в эту историю. Санкартье, Мордан, Данглар, Ретанкур, Рафаэль, Клементина. Ну, и Вивальди, конечно. Доктор Куртен. Кюре Грегуар. И даже кардинал Ришелье. Возможно, даже Трабельман со своим чертовым собором.

Жозетта позвонила ему в два часа ночи.

— Так, — сказала она. — Мне пришлось влезть в Национальный архив и заглянуть на чердак полиции. То еще дельце.

— Сожалею, Жозетта.

— Да нет, все в порядке. Клеми сварила мне кофе, добавила арманьяк и поджарила гренки. Обхаживала меня, как подводника, готовящего торпедную атаку. Двенадцатого марта сорок четвертого года в деревне Коллери, в Луаре, состоялись похороны Жерара Гийомона, умершего в возрасте шестидесяти одного года.

— Он утонул в пруду?

— Да. Что это было — несчастный случай или самоубийство, — осталось невыясненным. Его лодка дала течь и затонула на середине пруда. После похорон и поминок сын усопшего — Ролан Гийомон, убил свою мать — Мари Гийомон.

— Я помню, что там был свидетель, Жозетта.

— Да, кухарка. Она услышала вопль, начала подниматься по лестнице, и парень сбил ее с ног. Он выбегал из комнаты матери. Кухарка нашла свою хозяйку убитой. Больше в доме никого не было. Никто не сомневался, кто убийца.

— Его задержали? — с тревогой спросил Адамберг.

— Нет. Предполагали, что он пошел в маки и мог там погибнуть.

— Вы нашли его фотографии? Газетные снимки?

— Ни одного. Шла война, сами понимаете. Кухарка умерла, я проверила в архивах. Комиссар, а разве наш судья мог быть тем убийцей? Ведь ему в сорок четвертом исполнилось сорок.

— Жозетта, он на пятнадцать лет моложе.