Вчера, когда Одаевский ушел, я приняла душ и, скинув с кровати окровавленное покрывало, завалилась спать. Как ни странно, но слез не было. В моем положении, когда не знаешь, что будет завтра, глупо оплакивать утраченную девственность. Поэтому я просто накрылась одеялом с головой, спрятавшись от всего мира, и, незаметно для себя, погрузилась в сон.
А сейчас я открываю глаза и первое, что вижу, — это большой букет белых роз. Ваза с цветами стоит на тумбе около кровати, и это объясняет прекрасный запах, которым буквально окутало мою постель, вместе со мной.
Я не слышала, как цветы принесли. И понятия не имею, кто это был. Но у меня нет иллюзий. Вряд ли это его святейшество, наверняка, у него и для этого имеются «специально нанятые люди».
Гордая половина меня тут же вознамерилась выкинуть букет в окно. Но рациональная моя часть напомнила, что в этом нет никакого смыла. Цветы то чем виноваты? Еще и такие красивые! Протягиваю ладонь, трогаю живые лепестки. Прелесть же! Не знаю, кто выбирал эту красоту, но мне нравится. Даже захотелось улыбнуться. Что я и сделала.
Только улыбка тут же слетела с лица, как только я встала с постели и взгляд упал на покрывало, аккуратно сложенное и лежащее в кресле. Следы кровавой бойни исчезли вместе со старым покрывалом. Вернее, их аккуратно замели. А вот, воспоминания-то все равно остались.
Так, спокойно, не время рефлексировать. Нужно умыться и подумать, что делать дальше. Очевидно же, что гвоздь меня больше не спасет. Кстати, а где он? Надо бы поискать. Какое-никакое, но все-таки оружие.
Порванные штаны и футболка тоже пропали из видимости. Поэтому пришлось открыть шкаф и выбрать одно из платьев. Настроения наряжаться нет никакого, поэтому простое черное подойдет. К нему выбираю черные лодочки, снова на каблуке, но это лучше, чем босиком.
Сидеть в комнате, объявив голодовку, я не намерена. Выхожу из спальни и спускаюсь по лестнице, мысленно надеясь, что Одаевский куда-нибудь уехал, а лучше, провалился сквозь землю. Однако, моим молитвам не суждено было осуществиться.
Наверное, я сильно нагрешила в прошлых жизнях, потому, что Одаевский, в строгом синем костюме и галстуке, сидит за столом и пьет кофе. Как ни в чем не бывало, чертов насильник и гад! Будто ничего не произошло! Прибила бы сволочь!
— Доброе утро, — говорит мне спокойным голосом, отпивает кофе.
Я не отвечаю. Только посылаю ему убийственный взгляд, мысленно пожелав мужчине рассыпаться на атомы.
Но эта самоуверенная сволочь рассыпаться и проваливаться не собирается. И вообще, судя по его отдохнувшему виду, чувствует себя прекрасно. Как и я, впрочем. Не смотря на вчерашний прискорбный инцидент, о котором теперь напоминает только перебинтованная ладонь Одаевского. Даже странно, что у меня нет ни сожалений, ни жутких симптомов жертвы изнасилования. Будто и не было ничего.
— Отлично выглядишь, — продолжает Одаевский диалог, делая вид, что не замечает моего взгляда.
Подхожу к столу и занимаю место подальше от хозяина дома, игнорируя приборы, которые аккуратно разложены возле соседнего с мужчиной места. Властный гад замечает мой протест, но никак его не комментирует. И не останавливает прислугу, которая почти тут же сервирует стол в том месте, что я выбрала. Передо мной появилась тарелка с омлетом с ветчиной, а еще кофе. И все это умопомрачительно пахнет.
Назло врагам, я имею свойство не терять аппетит даже в самых трудных обстоятельствах. Желудок громко заурчал, подталкивая к расправе над завтраком. Чем я и занялась, мысленно послав Одаевского к черту.
Расслабилась, а зря.
Мужчина встал и подошел ко мне сзади. Да так бесшумно, что я даже не заметила маневра. И, только, когда его перебинтованная ладонь опустилась на стол рядом с моей тарелкой, вздрогнула. Рука машинально сжала вилку, готовая воткнуть ее зубцами в свежую рану.
— Вечером ты едешь со мной на прием, — шепчет мне в ухо этот гад, вызывая мурашки на коже, — потрудись собраться. Я заеду за тобой в семь вечера.
Моя рука сжала вилку сильнее, до побелевших костяшек. И, кажется, это не ускользнуло от внимания мужчины. Он обхватил мою ладонь, разжал пальцы, заставляя выронить орудие возмездия.
— Это тебя не спасет, принцесса, — шепчет, наклонившись еще ближе, обжигая дыханием кожу на шее.
Тело обдает жаром. Возмущение захлестывает, заставляя забыть страх. Этот паук, с его манерой все контролировать и заставлять подчиняться всех вокруг, вызывает во мне бурю эмоций, и все они разрушительны. Я ненавижу его!
— Ты не можешь мне приказывать, — шиплю сквозь зубы.
Он ведет носом по моей шее, поддевает губами мочку уха. Так, будто имеет на меня все права. Будто мне это все должно нравится. Правда, кожу немного покалывает в месте прикосновения, но, наверное, это от злости и раздражения. Я еще докажу этому гаду, как сильно он ошибается!
— Ты моя, — звучит его хриплый шепот, — смирись и прими это. Иначе тебе же хуже.
Чертов гад! Он отпускает мою руку, быстро выпрямляется и выходит из комнаты.
Только сейчас, когда он ушел, меня накрывает. Слезы брызнули из глаз, а из горла сорвался всхлип. Есть резко перехотелось, кажется, я сыта по горло. Его домом, его наглостью и этой жизнью в неволе. Сейчас мне хочется бежать, и как можно дальше отсюда. Мне бы только ключи от ворот, только бы выйти. А там… плевать куда, хоть пешком по лесу, но я уйду от него.
Ненавижу его!
Чертов Шакал!
Выбегаю из комнаты, по лестнице поднимаюсь в свою комнату. Запираться даже не пытаюсь, это бесполезно, хищник слишком силен. Никогда раньше я не чувствовала себя такой беспомощной. Даже, когда меня везли неизвестно куда в темном багажнике автомобиля. Даже, когда отец заставил идти на то дурацкое свидание с ботаником.
С разбега падаю на кровать, обнимаю подушку. Мне хочется умереть и не думать ни о чем. Если бы так можно было, выключился и все. Я бы даже с радостью свалилась в обморок на какое-то время, как настоящая принцесса. Только принцесса с меня никакая. Даже кожа на лице не побледнела после вчерашнего. Что уж говорить о том, что после такого позора настоящая принцесса должна была умереть от бесчестия.
Реву в подушку, не сдерживая слез. Выплескиваю всю боль последних дней. Плевать на гордость! На все плевать!
Он победил!
А мне остается только… мириться?
Ну, уж нет!
Не стану я мириться!
Мой отец не стал бы отдавать все врагу. И я не отдам.
Я все еще наследница Аралова, пусть и в заточении. Пусть пока он смог меня поймать. Пусть заставил делать то, что ему нужно. Но моей покорности этот ублюдок не получит!
Вытираю слезы, встаю с кровати.
В двери стучат. Это так непривычно, что я замираю, не сразу сообразив, что нужно ответить. Одаевский всегда вламывался без стука.
— Кто там?
В комнату заглядывает женщина лет тридцати. Стройная, в деловом костюме, идеально подогнанном по фигуре и в удобных ультрамодным туфлях.
— Привет, — говорит женщина, — меня зовут Ирина. А ты у нас Вероника, да? — я киваю, и она продолжает:
— Я помогу тебе собраться для сегодняшнего вечера.
А я уже и забыла о вечере, мне же Одаевский говорил про какой-то прием.
— Так, — цокает Ирина языком, — посмотрим, что тут у нас.
Она по-хозяйски проходит в комнату, оглядывает меня с головы до ног.
— А что с лицом? — спрашивает, кивая на мои зареванные глаза.
Женщина ведет себя со мной так, словно мы давно знакомы. Но почему-то это не вызывает неприязни и раздражения. В этом есть что-то, сближающее и доверительное. А мне сейчас хочется рядом кого-то, кому можно довериться.
— Слезы нам ни к чему, детка, — заключает Ирина уверенно. Подходит к шкафу, открывает его, начинает перебирать мои платья. А там есть, из чего выбрать. — Поверь, из-за мужиков вообще не стоит плакать.
— Почему не стоит? — спрашиваю, даже не задумываясь.
— Они все одинаковы, а ты у себя одна, — подводит итог Ирина. И, как-то, не поспоришь с ней, права же.
— Так что выкинь все это из головы и давай займемся делом, — продолжает Ирина, все так же бойко передвигая плечики с платьями в моем шкафу, останавливая взгляд то на одном наряде, то на другом. — А работы у нас много. Начальство желает, чтобы ты сегодня затмила всех, поэтому времени у нас в обрез.
И тут до меня доходит.
— Это вы покупали мне гардероб, да?
— Угу, — кивает, доставая из шкафа вечернее платье изумрудно-зеленого цвета.
На миг мне стало неловко от того, что эта женщина выбирала мне трусы. Обычно я сама занималась столь деликатными покупками.
— Так, это, думаю, подойдет, — заключает женщина, прикладывая платье ко мне, как к манекену, — подходит к цвету твоих глаз.
Она вешает платье прямо на дверцу шкафа, снова подходит ко мне. Бесцеремонно подхватывает мой подбородок пальцами, осматривает лицо.
— Одаевский, конечно, сволочь, — заключает она вслух, повергая меня в шок. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то в этом доме так говорил о хозяине, — но и мы не промах, правда? У меня есть маска для лица, которая творит чудеса, сама себя не узнаешь.
И Ирина полезла в свою сумку доставать кучу баночек, скляночек и прочего барахла для того, чтобы сделать из меня красавицу.