Игрушка для Шакала (СИ)

Глава 42

— Ты получила доказательства, — констатирует Калинин.

В его лице ни тени сомнения. Ни тени никакой эмоции. Не человек, а глыба льда.

— Тест ДНК ничего не меняет, — говорю, глядя ему в глаза. — У меня есть отец… был отец, который дал мне все, что мог дать. А вы тут не при чем.

Калинин никак не изменился в лице. На мгновение мне показалось, что именно такого ответа он от меня ожидал. Но сказать что-то уверенно в отношении этого непробиваемого человека я не могу.

— Ты наивна, Вероника, — говорит Калинин, — не хочешь использовать возможность, которая сама плывет в руки из-за нелепых убеждений.

Внутри все ухнуло вниз. Ощущение такое, словно мне ушат холодной воды на голову вылили.

— Нелепых убеждений? — повторяю за ним, как полоумная.

О чем мне говорить с этим человеком? Если мою любовь к отцу он только что назвал нелепым убеждением?!

— Для вас нет ничего святого? — вырвалось прежде, чем я успела обдумать слова и сочинить подходящий ответ.

— Все, что я считал по-настоящему ценным, было у меня отобрано. Осталась только ты.

Калинин подошел ближе. Теперь его аура давит на меня, будто, стараясь придавить к полу и раздавить, как блоху. Именно такое ощущение возникло у меня при первой встрече с Одаевским. Но потом наши отношения изменились, и я привыкла к мужчине настолько, что сила и власть, исходящие от него, кажутся привычными и, даже, родными.

Только это не Одаевский. И нужно ему от меня… Кстати, а что ему нужно?

— Чего вы от меня хотите? — спрашиваю с вызовом. — Если ждете, что я прыгну вам на шею с радостным криком «папа!», то не дождетесь.

Калинин чуть заметно улыбнулся. Уголки его губ на пару секунд приподнялись и тут же вернулись на место.

— Я жду от тебя рассудительности, Вероника, — говорит мужчина, — не можешь же ты не понимать, что помочь тебе могу только я.

— Разве я просила о помощи?

Калинин снова улыбнулся. И в этот раз в его взгляде блеснула гордость.

— Ты точно, как я, в молодости, — говорит он. — И я был таким гордым и независимым. И готов был разорвать любого, кто в этом усомнится. Но ты не сможешь уйти от Одаевского без посторонней помощи.

Ауч. Больной мозоль. Даже рана, которая постоянно кровоточит. Что он может знать о наших отношениях с Одаевским? Откуда мог узнать о моем желании уйти? Неужели, я когда-то произносила это вслух и нас подслушали? Черт, я даже не могу вспомнить, в какой момент это произошло.

— И зачем мне от него уходить? Он меня не обижает.

Калинин сделал еще шаг в мою сторону. Теперь мужчина будто нависает надо мной. И ощущение собственной уязвимости и зависимости стало почти осязаемым.

— А что дальше, Вероника? — задает он мне вопрос, который я каждый день задаю сама себе. — Что будет, когда ты ему надоешь? Одаевский никогда не отличался постоянством. О его многочисленных романах ходят легенды. Не думай, что ты для него единственная, это не так. Ты одна из многих. Думаешь, потом, когда ты станешь ему не интересна, он все так же не станет обижать?

Больно. Ощущение такое, словно, мне кол в сердце воткнули и провернули несколько раз. И возразить тут нечего.

Я же не слепая, вижу, как женщины смотрят на Одаевского. Как на лакомый кусок. И нужно быть полной дурой, чтобы не понимать, что Шакал во мне больше не нуждается. Его план по отъему активов Аралова воплощен, и теперь мужчина может захотеть от меня избавиться в любой момент.

— Что вы предлагаете? — спрашиваю Калинина. — Вы же не просто так затеяли это невероятное разоблачение своего отцовства именно сейчас. Что вам от меня нужно?

— Мне нужна ты, Вероника, — отвечает Калинин. — Ты — мой единственный ребенок.

— Только я вас своим отцом не считаю! — бросаю ему с вызовом.

Калинин покачал головой, не разрывая зрительного контакта.

— Это капризы маленькой девочки, а тебе нужно повзрослеть, — говорит мужчине все тем же спокойным тоном. Похоже, мои слова его совсем не задевают. — Аралов больше ничего не может тебе дать, все его активы перешли Одаевскому. И тебе ничего не светит, если ты останешься с ним. Уж поверь, я знаю Одаевского намного дольше тебя, и понимаю, на что он способен. Этот человек может быть безжалостным, даже по отношению к своим близким.

Видно, не зря его прозвали Шакалом. Не просто так он получил свое прозвище. Я и раньше знала это. А теперь и подавно.

Нет, у меня нет иллюзий на счет Одаевского. Всегда знала, что для него я — только временная игрушка.

— Тебе нужно бежать от него, Вероника, — слова Калинина вгрызаются в мозг и зависают там, словно на повторе, прокручиваясь снова и снова.

— От него невозможно сбежать, — рассуждаю вслух, — он и под землей меня найдет.

Калинин грустно ухмыльнулся.

— Он не станет искать, если будет уверен, что тебя нет в живых.

Опускаю глаза и отворачиваюсь от Калинина. Мне нужно подумать, нужно решить, как поступать дальше. Но на долгие размышления просто нет времени. А что, если Калинин обманет? Я могу ему верить? Я могу верить хоть кому-то?!

— Ты — моя дочь. Моя наследница. И будешь иметь все, что пожелаешь, — прилетает мне в спину.

На глаза навернулись слезы, но я быстро совладала с эмоциями. Нельзя раскисать, особенно сейчас. Я просто не могу позволить себе быть слабой.

— Я хочу свободы! — почти выкрикиваю, резко оборачиваясь.

— Ты ее получишь, — обещает Калинин.

Хоть вой! Он бьет по самому больному месту! Так запросто обещает то, о чем Одаевский даже не хочет со мной разговаривать.

Калинин склоняется надо мной, хватает за плечи, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Хорошо подумай над моим предложением, Вероника, — говорит он, — потому, что второго такого шанса может не быть.

Мужчина так же резко отпускает меня.

— Когда примешь решение, дай знать, — говорит Калинин. — Ты помнишь девушку, которая передала тебе письмо?

— Да.

— Просто скажи ей, что готова. Все остальное я организую сам.

— Но как..?

— Не волнуйся об этом, — говорит мужчина.

А вдруг он обманет? Что, если это все — только часть чьей-то чужой игры, в которой мне снова предстоит быть только пешкой?

— Ты — моя дочь, Вероника. Верь мне, я помогу, — заключает Калинин. — Тебе пора возвращаться. Одаевский не должен заподозрить неладное.

Киваю. Он прав. Я должна взять себя в руки и изобразить беззаботность и хорошее настроение.

Выхожу из комнаты и возвращаюсь к столу, нацепив на лицо свою самую обворожительную улыбку. Одаевский заключил в капкан своих рук мою ладонь, стоило мне присесть на стул.

— Все хорошо? — прошептал мне в ухо.

— Угу, — и я даже смогла улыбнуться и посмотреть ему в глаза.

«Одаевский не должен ничего заподозрить», — звучит в ушах отголоском разговора голос Калинина.

Несмотря на решение, которое я приму, Одаевский ничего не должен знать о моем разговоре с Калининым.

Весь вечер я изображаю из себя счастливую невесту, не переставая ощущать взгляд Калинина, которой жжет мне спину. И который не дает забыть обо всем, что было сказано.

Украдкой поглядываю на Одаевского. Сейчас он не похож на наглеца, способного быть жестоким. Но я еще не забыла, что именно он отнял у меня все. И именно этот мужчина, который смотрит на меня с такой нежностью во взгляде, когда-то запер меня в своем особняке и изнасиловал. И он не похож на того, кто хоть в чем-то раскаивается.

Калинин предлагает побег. Почему-то я сразу поверила в то, что он сможет устроить все так, чтобы Одаевский меня никогда не нашел.

Но стоит ли мне доверять ему?

После ужина, когда мы возвращаемся в особняк, Одаевский всю дорогу прижимает меня к себе. А я, вот дурочка! чувствую себя счастливой и самой желанной. Будто Шакал способен любить?!

И все это было бы романтичной идиллией, которую так любят все женщины, без исключения. Да только слова Калинина все не выходят у меня из головы.

— Очень устала? — спрашивает Одаевский.

Такая заботливость, не свойственная этому сильному мужчине, в последнее время стала моей постоянной спутницей. Кажется, мужчина полностью переменился. Или нет? Может, мне просто хочется так думать?

— Немного, — отвечаю тихо.

— Можешь поспать, пока мы едем, — говорит Одаевский, пристраивая мою голову на своем плече.

— Нет, не хочу.

Поворачиваю голову. Чтобы заглянуть в глаза мужчине. Черные омуты фиксируются на моем лице. В них столько нежности, что даже я, со всем скептицизмом, на который способна, не могу отмахнуться и не признать, что Одаевский заботится обо мне совершенно искренне.

Только где-то, глубоко внутри, по-прежнему точит противный червячок, все время напоминающий мне кто я. Вероника Аралова, наследница одного из самых богатых и влиятельных людей в стране.

— Марк, — говорю, набравшись смелости. Мне нужно знать, нужно спросить напрямик. — Я хочу съездить в офис моего отца. Я имею на это право.

Лицо Одаевского превратилось в каменную маску, по нему пробежала тень. Мужчина шумно выдохнул, потирая лоб рукой.

— Зачем тебе это? — спрашивает, уже не глядя в мою сторону.

— Затем, что я не могу быть все время комнатной игрушкой! — вырывается у меня. — Это и мой холдинг, я хочу вести дела.

— Послушай, — говорит Одаевский, повернувшись ко мне лицом. — Бизнес — это не цветочки по утрам. А ты заслуживаешь цветов и того, чтобы тебя баловали, принцесса. Думаешь, кто-то станет баловать тебя на совете директоров?

— Я не хрустальная, не нужно меня оберегать, — железный аргумент, от которого Одаевского передернуло.

— Не нужно оберегать? — шипит Одаевский, наклонившись к уху. — Ты забыла, принцесса, как еще недавно тебя хотели убить?

— Но больше никто не хочет меня убивать!

— Пока ты под моей защитой, никто не осмелится, — выкидывает Одаевский свой железный аргумент. И на этом аргументе держатся все наши отношения.

— Ты просто не хочешь поверить в меня! — выпаливаю обиженно, скрестив руки на груди.

— А ты — капризная принцесса, которая сама не понимает, о чем просит!

— Не называй меня так!

— Я буду называть тебя так, как посчитаю нужным!

Наши взгляды встретились, скрестившись в безжалостной немой перепалке. И ни одна из сторон не желает уступать. Как обычно. Этот мужчина не пробиваем! Хорошо, что мы уже приехали, и мне не нужно оставаться с ним в сжатом пространстве автомобиля.

Выхожу из машины и иду в дом. А куда еще? Мой маршрут продуман Одаевским, стоит повернуть не туда, и охрана быстро вернет меня на место.

Одаевский догоняет меня уже в спальне. Он подходит сзади и пеленает меня руками.

— Пусти! — дергаюсь, пытаясь вырваться.

— Нет, принцесса, — шепчет мужчина зло мне в ухо, — ты не сбежишь. Ты — моя! Плевать на твои капризы!

Изворачиваюсь, чтобы залепить ему пощечину. Но мужчина ловко перехватывает мою руку, не давая нанести удар. Подхватив под ягодицы, он резко бросает меня на кровать и тут же наваливается сверху. Как всегда, во время наших ссор, он оказывается сильнее. И, как всегда, мне было невероятно хорошо этой ночью. Настолько, что я забыла обо всем, захлебываясь собственными стонами.

Так же, как и всегда, мы заснули уставшие и удовлетворенные, в объятиях друг друга. И я проспала до утра, проснувшись, как от толчка, от мысли: «Калинин!»

Оглядела комнату. Одаевского нет, он всегда уходит очень рано. Под ложечкой засосало от неуместного сейчас огорчения от того, что не могу прикоснуться к мужчине. Несмотря ни на что, рядом с ним безопасно и спокойно. Я чувствую себя защищенной в его руках. И самой желанной на свете.

Так, стоп! Вероника, это просто привычка. И, наверняка, сам Одаевский не настолько сильно ко мне привязан. Это для меня он — первый и единственный. А я для него? Черт, я даже не хочу раздумывать над своим порядковым номером в его послужном списке!

Очнись, Вероника! Ты для него — лишь временное увлечение. Просто кукла, с которой он может сделать все, что захочет. И давать тебе свободу он не станет. Как и то, о чем ты просила вчера. Разве игрушкам дают возможность руководить компанией? Нет!

А что делают с надоевшими игрушками? Правильно, выбрасывают. Это факт. И Калинин прав насчет Одаевского. Шакал не изменится.

Встаю с постели, привожу себя в порядок и выхожу из спальни. Спускаюсь по лестнице, а потом через холл, в гостиную, где уже накрыт стол. Взгляд сразу же выхватывает в комнате знакомую фигуру той самой девушки, которая раньше передавала мне письмо от Калинина. Жду, когда она подойдет ко мне, чтобы налить кофе.

— Передай ему, что я согласна, — говорю, выбрав момент, девушке.

Она только кивнула в ответ, давая понять, что выполнит поручение.