Игры Эн Ро Гримм

Глава 3. ЩЕДРЫЕ ДАРЫ

Хозяина этих мест Джек распознал сразу – на него точно были направлены невидимые прожекторы.

«Так вот какой ты, Великий Неблагой из Эн Ро Гримм».

В горле резко пересохло.

Он был отменного роста – на полторы головы повыше немаленького Джека, плечистый, статный. Всё в нём казалось чрезмерным, словно бы внутренняя сила не могла удержаться в тесных рамках физической оболочки: глаза пылали огнём, блестящие волосы цвета венозной крови, жёсткие, как проволока, топорщились в разные стороны, ногти на руках напоминали, скорее, звериные когти. Он был облачён в красное и серое, точно сквозь пепел и золу просвечивали тлеющие уголья, а голову его венчала корона из костей, истлевших листьев и чёрных сухих ягод.

Смотрел же он так, точно всё, на что падал его взор, принадлежало ему по праву.

– Настал наконец час, когда отворились двери, прежде запертые, и то, что было разобщено, стало единым, – произнёс Великий Неблагой. Голос у него оказался низким, вкрадчивым, и пробирал до самого нутра; пока он звучал, на душе становилось всё тяжелее, точно ясное небо заволакивал смрадный дым. – Тридцать долгих лет Война Железа опустошала мир, тридцать долгих лет была закрыта дорога в человечьи земли, да и потом, надо признать, пробиться было нелегко. Но вода точит камень! Полвека тому назад я впервые сумел вернуться – и узнал с удивлением, что люди позабыли обо мне; обо всех нас. Мои владения опутаны железом – на земле, под землёй, над землёй, и шагу нынче не ступить, чтобы не обжечься! И всё же люди остались прежними. Они алчные, трусливые, подлые; их сердца черны и полны зависти. Но даже и во зле не знают они чистоты, и страсти свои укрощают, чтобы казаться благопристойнее. Потому-то так и забавно наблюдать за ними; потому-то легче лёгкого их подловить…

Договорить он не сумел.

Некто, проявляя вопиющее неуважение к хозяину, рассмеялся – легко и беспечно.

– Сколько бы времени ни прошло, а ты не меняешься, недруг мой, – произнёс другой голос, на удивление, хорошо знакомый Джеку. – Горд, заносчив и дальше своего носа не видишь. Люди все разные: иные дурны, а иные диво как хороши, смотреть – и не насмотреться. Уж кому знать, как не мне!

Первые ощущения не обманули: это был давешний бродяга с ярмарки, с которым Джеку довелось разделить трапезу. Но как он переменился! Лицо у него стало чистое, светлое; глаза сияли ясной зеленью, как молодая майская листва. Грязные лохмотья исчезли: теперь он был одет с королевской роскошью, в летящие шелка и бархат всех оттенков красного, и красными были его волосы, длинные, с лёгкой волной, на концах выцветающие до медной рыжины. А в волосах горел золотой венец, точно бы сплетённый из тончайших веточек ясеня, дуба и орешника; пальцы были унизаны кольцами, ворот рубахи же скрепляли два цветка чертополоха вместо броши. На плечах у него лежал плащ с глубоким капюшоном, очень длинный и широкий, сделанный из какого-то изумительного меха, блестящего, необыкновенно пышного, с алым отливом.

Одной рукой бродяга держал кубок с вином, таким густым и ароматным, что запах его долетал даже до арены; другой – мерно поглаживал по голове между ушей крупного чернобурого лиса, прикорнувшего у его коленей.

А сколько лисиц дремали, сидели, возились в шутливой драке и просто суетились поблизости – и вовсе не сосчитать. Рыжие, чёрные, белые…

– Эйлахан-Искусник, король и чародей, – произнёс Великий Неблагой, изрядно помрачнев, хотя казалось бы – куда там! – Смотрю, долгие странствия среди людей не поубавили тебе дерзости. Сколько раз предавали тебя твои обожаемые люди? Сколько раз травили тебя, как зверя, а затравив, снимали шкуру?

– Ну, своим шкурам я нашёл неплохое применение, – усмехнулся тот, кого назвали Эйлаханом, и потёрся щекой о собственное плечо, о тёплый рыжевато-красный мех плаща. – И именно потому-то я и говорю: люди ещё сумеют тебя удивить, готов об заклад биться.

Неблагой в ответ гулко расхохотался – да так, что факелы дрогнули и жухлые листья взметнулись с земли.

А Джек почему-то сразу поверил, что шкуру с этого Короля-Чародея, повелителя лисиц и любителя прикинуться голодным бродягой, снимали взаправду, а не метафорически. Волоски на руках тут же встали дыбом; пышный плащ на рыжем меху теперь уже не казался таким уж красивым.

– Не трусь, дурень, – превратно истолковал его реакцию крошечный человечек, непостижимым образом снова очутившийся у Джека на плече. Хихикнул, смачно хрустнул яблочным огрызком прямо в ухо и продолжил: – У них, видать, забава такая: как ни сойдутся вместе, так собачатся, всякий раз одно и то же. Шпарят как по писаному!

– Это ритуал? – шепнул он в ответ еле слышно, не рискуя ни посмотреть на двух спорщиков прямо, ни совсем отвернуться. – Что-то типа шоу, да?

– Чего-чего?

Тем временем Неблагой закончил веселиться и продолжил говорить:

– Удивить, значит… Что ж, посмотрим. И, раз уж нынче Игры у нас особенные, то отчего б и впрямь не побиться об заклад, – добавил он и в упор уставился на Короля-Чародея. – Если ты, конечно, не струсишь.

Но тот словно только этого и ждал.

– А давай! – подскочил он на месте, хлопнув себя по коленке. Чернобурый лис недовольно завозился во сне. – Если выйдет по-моему, и сострадание окажется сильнее обиды и гнева, а любовь – больше, чем алчность и злость, то выиграю я! И тогда ты, недруг мой, отправишься в мир людей как простой странник – так, как бродил там я.

– Читай, если они друг друга все не поубивают исподтишка? – ухмыльнулся Неблагой. – Пойдёт. Вот только, поверь, окажется по-моему, и на том мосту, где лишь вдвоём пройти можно, один другого спихнёт, а следом и сам подохнет… И тогда, Король-Чародей, ты на год и один день пойдёшь ко мне в услужение.

Стоило ему произнести это, и все шепотки, смешки и пересуды утихли. Кажется, даже ветер опасался дуть, пламя – гудеть, а сухая листва – шелестеть под ногами. В наступившей тишине Джек отчётливо услышал, как маленький человечек на его плече сглотнул – и выронил огрызок, пробормотав:

– Ну вот такого и впрямь никогда не было…

А чернобурый лис, который до того мирно дремал, положив морду на колеи Королю-Чародею, вдруг взвился на дыбы, огромный и страшный – и обернулся рослым светлоглазым мужчиной с благородной сединой в тёмных волосах, облачённым в чёрное и серебряное. На поясе справа у него был виден кнут, свёрнутый тугими кольцами, а длинный плащ был оторочен мехом.

После всего услышанного Джек на этот мех тоже косился с подозрением.

– Ну, ну, сядь, душа моя, – со смехом одёрнул темноволосого Король-Чародей. И повторил более настойчиво, когда тот не послушался: – Сядь, Валентин. Ты ведь знаешь, что правда на моей стороне. Зачем же мне бояться, что я проиграю?

– Затем, что на Играх у моего дражайшего кузена победителей не бывает. – заметил кто-то вкрадчиво. Джек, глянув искоса, с трудом разглядел в полумраке под старым тисом бледного черноглазого красавца. Он щеголял в зелёном свитере крупной вязки на голое тело, невозможно узких джинсах и высоких грубых ботинках, точь-в-точь как те, которые любили носить модники в столичном университете, а его тёмные волосы были обрезаны чуть ниже ушей, ровно, как по линейке. – И неудивительно: ведь он норовит вытащить из игроков наружу всё худшее, что в них есть. А нет такого человека, в котором не было бы совсем никаких пороков.

Окружавшие его существа – иные из них были похожи на ожившие кряжистые пни, а другие, напротив, с виду казались нарочито миловидными – зашептались и захихикали, и только серьёзный молодой человек в сером пальто нахмурился. А Неблагой же развернулся всем телом и широко улыбнулся, обнажая острые зубы:

– Дорогой кузен Айвор! Неужели я слышу от тебя нечто разумное?

– Чистил бы уши – слышал бы почаще, – невозмутимо откликнулся тот, кого назвали Айвором. – Впрочем, я не говорил, что победа за тобой. Эйлахан – из лисьего племени, а они никогда не проигрывают, знаешь ли… Ну что, я наподхалимничал на бокал вина?

– На бутылку, – фыркнул Эйлахан, Король-Чародей. Физиономия у него была подозрительно довольная и проказливая для того, кто ввязался в безнадёжный спор; даже его приятель, Валентин, поостыл и снова сел рядом, правда, уже не в лисьем обличье, а в человеческом. – Что ж, будешь свидетелем нашего спора – и судьёй.

– Да мы все здесь свидетели, – расхохоталась из темноты женщина, и следом зазвучали другие голоса:

– Ай да Игры нынче!

– Ещё не начались, а уже веселье пошло!

– Видать, не зря Фэлан-домосед с Пресветлой Сирше в кои-то веки честному народу на глаза показались!

– Видать, не зря Город-Змей из своих болот выбрался!

– Ой, да ты погляди, сестра, как он шипит!

– Видать, не зря Дева-Беда намедни волосы чесала и плакала!

– Видать, не зря речной колдун наконец оженился…

– Речной колдун зря вас не утопил, болтуны. Ну, так это никогда не поздно сделать.

Они бы, наверное, долго ещё пересмеивались и перешучивались, но тут Неблагой из Эн Ро Гримм хлопнул в ладоши, и грянул гром, а каждый лист, каждая былинка на мгновение вспыхнула зловещим красноватым светом.

Голоса умолкли.

Неблагой, оглядевшись довольно, продолжил:

– Так-то лучше. А то залопотали, как листья на ветру… Между тем, Игры нынче и впрямь непростые. Тот, кто сможет победить, получит не только трон и корону, – он понизил голос; вдоль поясницы точно холодком потянуло. – Я исполню любое желание победителя. Я, Великий Неблагой из Эн Ро Гримм. Слышите? Я могу вернуть мёртвых, по которым вы тоскуете. Я могу обернуть время вспять. Ваших врагов могу утопить в крови, дать любую власть, любую силу… Я могу всё.

Уж кто-кто, а Джек хорошо знал, что это обман. Сказки, которые рассказывала мать, учили этому, да и не только они… Но на одно мгновение – всего на одно – он страстно захотел вернуться домой.

Не в особняк, ставший чужим, нет.

…туда, где медвяные травы на крутом склоне холма; туда, где мать смеётся и тянет к нему руки, помогая карабкаться вверх, а отец сидит на клетчатом покрывале, пьёт чай из крышки термоса и улыбается, и глаза у него ещё не потускневшие, живые, и…

«Обман, – напомнил себе Джек, крепко сжав кулаки. – Всё это обман. То, что ушло, не вернуть, никаким колдовством, даже самым могущественным».

Он знал это наверняка – и всё же страстно желал.

А Великий Неблагой, который до сих пор даже в сторону его не глядел, вдруг посмотрел в упор и усмехнулся, точно видел это желание так же ясно, как смертные люди видят огонь в ночи.

– Славно, – произнёс он, и от короткого слова повеяло отчего-то кровью и смертью. – Славные будут Игры.

У Джека изрядно закружилась голова – и очень невовремя, потому что Неблагой перешёл наконец к сути и начал излагать правила. Рассказал о «королевстве» – о некой ограниченной территории в землях фейри, обнесённой магическим барьером, «стеной тумана», которая не пустит назад игроков, однажды туда попавших. О «ролях», которые между игроками распределяли – ведьмы и ведуны, короли и королевы, дичь, охотники, следопыты, разбойники… К каждой «роли» прилагались свои преимущества. Например, каждому «королю» с самого начала доставалась в управление какая-нибудь мелкая деревенька, а значит, добывать себе пропитание и заботиться о крыше над головой ему было не нужно. Охотникам выдавали оружие, ведьмам – по магической книге…

«Тут должен скрываться подвох», – сквозь дурноту подумал Джек.

И оказался прав.

Король мог стать сильнее и отправиться за пределы своей деревни, только раздобыв магическую книгу, но в то же время он являлся обладателем фрагмента некого ключа, без которого не открыть путь к лабиринту, в сердце которого спрятана главная награда.

– Выходит, что любому королю, чтоб иметь шанс на победу, непременно нужно обокрасть ведьму и лишить её силы, так, что ли? – пробормотал Джек. – Ведьмы, чтоб нарастить могущество, станут отнимать книги друг у друга. А любой другой игрок будет охотиться за королём, чтобы добыть этот самый ключ… И так все между собой перессорятся, что ли?

– Переубивают, – злобно хихикнул человечек у него на плече. – Уж такие вы, люди. Каждый раз одно и то же!

Такие ловушки, стравливающие игроков между собой, крылись на каждом шагу.

По всему «королевству» были разбросаны «головоломки», многие из которых решить получилось бы только сообща, усилиями нескольких человек, но вот награда полагалась только одна. А без награды – ключа или подсказки – не доберёшься до лабиринта. Не доберёшься до лабиринта – ни сможешь победить в Играх. А не сможешь победить – останешься навек пленником этих земель и рабом их жестокого хозяина.

«Великий Неблагой из Эн Ро Гримм, – подумал Джек, и во рту у него пересохло; чем дальше, тем больше Игры виделись не возможностью исполнить мечту, а огромной западнёй. – Вот почему его так зовут».

– Кроме одного, никаких запретов и нет, – подвёл тем временем итог Неблагой, широко ухмыляясь. – Предавайте, подличайте, убивайте – никто не увидит, никто не накажет! Всё дозволено… Не дозволено лишь убегать: кто попытается пройти сквозь границу-туман, тот пускай пеняет на себя. Затравлю гончими – их, чай, тоже кормить надо.

Джек поёжился – и окончательно уверился в том, что, пожалуй, зря сел на тот поезд.

Но прочие игроки, кажется, думали иначе. У многих лица были пустыми, точно человек грезил наяву – этих явно околдовали лживые посулы исполнить заветное желание; другие ожесточённо размышляли о чём-то и подсчитывали – так мужчина в красивом коричневом пальто всё бормотал, что, верно, удобней быть «королём». Некоторые воспринимали происходящее как сон… И лишь единицы из всей толпы выглядели сосредоточенными и спокойными, как, к примеру, та девчонка, которой Джек одолжил куртку. Вспомнился сразу рассказ маленького человечка о том, что иные-де об Играх знали и сами стремились сюда попасть – ради награды.

«Вот только вряд ли хозяин позволит кому-то победить».

– На рассвете откроются врата, – продолжил Неблагой, и выражение лица его стало особенным, жестоким и весёлым, точно он предвкушал кровавую забаву. – А пока самое время вручить раздать щедрые дары, о мои смертные гости, ибо в королевстве вас ждут нелёгкие испытания… Обидно, если всё закончится быстро. Ну? Кто же станет первым? Смелей – смелых я люблю.

На скромный взгляд Джека, любовь Неблагого была сомнительным преимуществом, и лично он бы бежал от неё со всех ног, не оглядываясь. Но далеко не все так думали. Высокая щуплая женщина в канареечно-жёлтом пуховике шагнула вперёд; её мосластые ноги, обтянутые чёрными джинсами, отчётливо подгибались, круглые очки запотели, а каре, ещё с четверть часа назад аккуратно уложенное, теперь напоминало птичье гнездо.

– Я… Я буду первой!

Неблагой сразу весь переменился. Его опасное сияние немного поугасло, а лицо стало выражать внимание и сочувствие – сейчас оно, пожалуй, казалось даже добрым.

– Прекрасно, – и он улыбнулся, не разжимая губ. Пламя факелов присмирело, свет стал мягче, а безумное мельтешение теней прекратилось. – Раз так, то позволю тебе самой выбрать свою роль. Для начала скажи, как твоё имя?

– Кэри, – ответила она. – Кэри Хилер.

Стоило ей произнести это, и что-то изменилось, точно под невидимым договором поставили подпись и скрепили его печатью. Джек бы и не понял, что к чему, если б не смотрел в тот самый момент не на саму женщину, а на землю у неё под ногами… и, кажется, единственный из всех игроков понял, что что у женщины исчезла тень.

– И кем ты хочешь стать в моём королевстве, Кэри Хилер? – тихо спросил Неблагой, чуть сощурив глаза.

Она вцепилась в собственный пуховик, стягивая его на груди, сглотнула – и выпалила:

– Ведьмой! Ведьмы же умеют колдовать, да? – и сама сникла, напуганная собственной храбростью.

Взгляд у неё был диковатый – и отчаянный.

– Умеют, – подтвердил Неблагой всё с той же фальшивой полуулыбкой. – Что ж, я сделаю тебя ведьмой. Но сперва скажи: что ты хочешь обрести в конце игры? Какое желание пылает в твоём сердце, Кэри Хилер?

Запах прелых листьев и горькой гари усилился – так, что Джеку стало трудно дышать. И не одному ему: та девчонка в пижамных шортах и топе, которой он одолжил свою куртку, тоже поморщилась и прикрыла ладонью рот. Но по большей части никто ничего не заметил, наоборот, у многих появился румянец, словно от выпивки и глаза заблестели.

«Да он дурит нам всем головы! – догадался Джек, украдкой оглядываясь. – Похоже на какой-то наркотик, что ли… Интересно, это дым? Или какое-то здешнее волшебство?»

В волшебство верилось даже больше, но факельный чад казался теперь подозрительным.

Женщина в жёлтом пуховике же окончательно потерялась. Взгляд у неё стал блуждающим; несколько раз она открывала рот и снова закрывала, точно не решаясь произнести вслух, а потом выпалила резко, невнятно, точно эти слова из неё выбили силой:

– Я-хочу-стать-красивее-чем-та-женщина! – и резко прижала ладонь к губам. Бормотание стало совсем невнятным: – Деррик ушёл к ней, она моложе и выглядит ничего, он всегда любил таких шлюх, сказал мне идти к хирургу, сказал, что смотреть на меня не может, но я не могу под нож, я…

– Значит, красивее, – произнёс Неблагой веско, и женщина умолкла, точно обессилев разом. – Что ж, решено, Кэри Хилер. Ты будешь Многоликой Ведьмой! Так я решил. Прими же мой щедрый дар… и отдай то, что тебе больше не нужно.

Мучительно долгую секунду не происходило ничего – а потом женщина закричала, сгибаясь пополам.

Её собственное лицо утекало у неё сквозь пальцы.

Кожа растянулась, провисла, как нагретая резина; два белёсых желеобразных комка шлёпнулись на стёкла очков изнутри, нос поехал вниз, к подбородку… Не выдержав, Джек зажмурился – его мутило.

– Бедняжечка, – пробормотал маленький человечек над ухом. – Эк ей несладко… Ну, так все знают, что хозяин эту любовь-морковь не любит, а нытьё и подавно.

Вскоре крики стихли. Когда Джек рискнул снова взглянуть на женщину, она уже стояла прямо; вместо лица у неё был гладкий безгубый чурбак, и в одной руке она держала изящную маску, а в другой – небольшую книгу.

– Восславьте мою щедрость, ибо я дал этой несчастной то, чего она желала, – глумливо, уже не скрываясь, пророкотал Неблагой. – Ну же, хлопайте, хлопайте! Теперь она может сделать себе любое лицо, какое ей по нраву, даже самое прекрасное. А если одержит победу в Играх, то заберёт книгу и дар с собой, домой… Ну, кто-то ещё желает бескорыстно одарить нашу смелую Кэри? – обернулся он к трибунам. Женщина вздрогнула – и поникла, не смея, кажется, ни звука произнести, чтоб не привлечь ничьё внимание. – Что? Совсем никто?

Но Король-Чародей, похоже, был больше увлечён своим вином и тихим разговором с приятелем, с Валентином, а остальные и подавно не проявляли интереса. Лишь коротко остриженная блондинка в джинсах и кардигане, окружённая стайкой девиц, сплошь в белом и кружевном, нахмурилась. Но промолчала – и не двинулась с места.

– Ну, что ж… – начал было Неблагой, но тут с сиденья поднялся худощавый мужчина небольшого роста, белобрысый, гибкий, в толстовке с огромной зубастой лисой и облегающих джинсах. Выглядел он, пожалуй, немного человечней, чем монстры вокруг него – и точно уж куда добрее Неблагого. – А, речной колдун. Милости прошу, одаривай.

В его тоне слышалось явное пренебрежение, но белобрысый не удостоил его даже взглядом. Он хмурился, почёсывал острый подбородок, словно раздумывая о чём-то, а потом вдруг глянул на безликую женщину в упор.

Глаза у него оказались нестерпимо яркие, ослепительно голубые, как грозовой разряд в ночном небе.

«Да уж, теперь его с простым смертным не перепутаешь».

– Я помню тебя очень хорошо, Кэри, – произнёс речной колдун очень спокойно. – Как помню каждого, кто приходил к берегу Кёнвальда, потерянный и одинокий, или подолгу смотрел с моста. В речной воде будешь отражаться ты настоящая – вот мой дар, –сказал он и опустил ресницы; слепящее электрическое сияние поугасло. – И, поверь, милая, ты ещё скажешь мне за это спасибо… Не то чтобы я нуждался в твоей благодарности.

Он опустился обратно на своё место и тут же натянул капюшон толстовки; женщина, которая сидела рядом, волевая красотка с пышной каштановой косой, быстро поцеловала его в щёку и приобняла.

А Неблагой хохотнул:

– На мой взгляд, так дар бесполезный – к чему смотреть на то, что тебе не мило? Ну, это не мне решать, впрочем… Кто следующий? Никто? Что ж, тогда я выберу сам.

Смельчаков и правда поубавилось. Не то чтоб Джек их не понимал – теперь он и сам не прочь был провалиться под землю и вывалиться где-нибудь неподалёку от прокуренного хостела, откуда он недавно сбежал.

«Или проснуться, – пронеслось в голове. – Проснуться было бы ещё лучше».

Вот только, к сожалению, он прекрасно знал, что не спит, и всё это происходит наяву.

Между тем Неблагой нашёл новую жертву и заставил выступить из толпы мужчину, похожего на успешного банковского сотрудника в разгар обеденного перерыва: недешёвый деловой костюм, чёрный кожаный кейс, начищенный ботинки, твидовое пальто. Мужчина вряд ли был сильно старше Джека – лет тридцать, может, тридцать три, но надо лбом у него образовалась уже сильная залысина, а немногие уцелевшие белесоватые волосы смешно курчавились и беспорядочно торчали в стороны.

Звали его Руфус, и Неблагой забрал это имя вместе с тенью, как и в прошлый раз.

– Мне много не надо, – сказал Руфус, отчаянно покрываясь испариной, так, что остатки волос липли в шее и вискам. – Я бы всего лишь хотел заполучить отцовскую фирму вместо сестры, да. Женщины не очень подходят для руководящей работы, но она старше, и отец её всегда выделял… Мне много не надо, да, – повторил он и улыбнулся, обнажая редковатые белые зубы. – Теоретически фирма и так принадлежит мне, и то, что её должна получить Розалин, просто ошибка… И да! Если возможно, я бы не хотел платить, скажем, своей рукой или ногой, понимаете, это серьёзно осложнит работу на руководящей должности, – улыбка у него стала заискивающей. – Но у меня есть дочь, две дочери, по правде, они ещё маловаты, да, но я слышал, что для вашего народа это самое то… Да?

Блондинка на трибуне цокнула языком и отвернулась; подружки в белых кружевах хлынули к ней, как метель, зашелестели подолами и рукавами, окружая, зашептали что-то. Неблагой же выглядел откровенно позабавленным. Он склонил голову к плечу и спросил:

– Значит, предлагаешь мне своих дочерей? Что ж, справедливо. Древняя традиция. Уважаемая… Но отчего б не пойти дальше – и не забрать не тех, кто уже есть, а нерождённых? Опять же, не рука и не нога, не на виду, – похабно осклабился Неблагой – и резко сжал кулак. Мужчина выронил кейс и скрючился, прижимая руки к причинному месту. Из лысины у него проросли корявые металлические зубцы, по кругу, как плесень. – Будешь королём Деревни Истуканов – вот тебе мой дар. Как раз, ха-ха, руководящая должность. И никаких баб! – расхохотался он уже открыто.

На сей раз никто дополнительных подарков игроку не вручил; Джек, признаться, ничуть не удивился – и на сей раз товарищу по западне не особенно то и сочувствовал.

Следующей оказалась женщина средних лет в инвалидной коляске, мечтающая о том, чтобы снова ходить. Неблагой обратил её в стройную олениху с золотыми рогами и даровал ей возможность высекать левым передним копытом из камня вместо искр золотые монеты. Многие из игроков тут же оживились, видимо, сообразив, что она может стать источником богатства – и Джек ей мысленно посочувствовал… В человечьем же облике ходить женщина по-прежнему не могла и еле-еле, не без посторонней помощи, сумела взгромоздиться обратно на коляску и зябко укрыться шалью.

Когда Неблагой готов был уже выбрать следующего, вдруг заговорила та холодная блондинка, окружённая девицами в белых кружевах.

– Один вопрос, – произнесла она звонко, чуть сузив сияющие глаза. – Та вон твоя шаль… Ты сама её сделала?

Женщина от неожиданности даже улыбнулась – и это была искренняя улыбка с начала Игр:

– Ну да. Ходить-то я не могу, что ещё делать? Всю прошлую зиму сидела и вязала, сидела и вязала. И смотрела в окно, а за окном каток зимой, и дети там… – она сглотнула и потупилась, не договорив.

А блондинка, опустив длинные ресницы, подумала мгновение – и сдёрнула с левой руки тонкое серебряное кольцо.

– Лови, – кинула она его через всю арену; кольцо сверкнуло, как падающая звезда, и приземлилось аккурат на ладонь к женщине. – Надень и никогда не снимай. Когда настанет пора умирать – а убьют тебя быстро, ты и до Йоля не доживёшь – я приду за тобой. И заберу тебя – вместо смерти… А ты только попробуй мне возразить! – обернулась она к Неблагому с неожиданной яростью.

Тот поднял обе руки и отступил на полшага, точно сдаваясь:

– Да кто я такой, чтобы возражать Белой Госпоже? Присмотрела себе новую кружевницу – да хоть сейчас забирай, у меня, вон, ещё с полсотни игрушек… Ну, кто там дальше?

…брата и сестру – учеников из музыкальной школы, совсем ещё юных, им вряд ли и по семнадцать-то исполнилось – он обратил в двух малиновок. Желание их было простым и ясным: найти мать, если она ещё жива. У них Неблагой ничего не отнял, но попросил спеть дуэтом; когда песня кончилась, то вручил им ещё по ножу, который режет любые путы, и по неугасимой свече.

…бесстрастную женщину, которая произнесла своё желание так тихо, что его не услышал никто, сделал королевой деревни Потерянных Голосов. Женщина сама сняла со своей руки браслет и отдала Неблагому; тот принял его, как показалось, удовлетворённо, даже с почтением.

…хромой мужчина, который страстно желал отомстить виновнику автомобильной аварии, в которой погиб его сын, стал первым охотником; Неблагой щедро обвешал его оружием и, посмеиваясь, забрал «то, что легче пушинки, а всё же висит на сердце тяжким грузом и не даёт ни шагу ступить вперёд». Мужчина после этого хмурился и выглядел потерянным, озадаченным – и других даров не получил.

Когда счёт перевалил уже за полтора десятка, то подошёл наконец черёд девчонки в розовом пижамном комплекте. Она больше не куталась зябко в Джекову куртку, да и пухлое лицо её не выглядело ни робким, ни смешным. Коротко остриженные золотистые волосы стояли дыбом, как одуванчиковый пух; серые глаза сузились и потемнели. Когда Неблагой её поманил, она уверенно вышла вперёд, на открытое место, ни разу не запнувшись в великоватых домашних тапочках на пробковой подошве, и громко заявила:

– Я знаю, кто ты! И ничего тебе не отдам, потому что мне не нужно твоих даров. Я и сама справлюсь, потому что я и есть колдунья!

Выражение лица у Неблагого сделалось в тот момент по-настоящему хищным.

– Настоящая? Что ж, прекрасно. Колдуньи – редкие гостьи на моих Играх, обычно таких, как ты, никакими посулами не заманишь… Но всё же чего-то тебе надо от меня, маленькая смелая колдунья. Так? Иначе бы ты сюда не попала.

На миг во взгляде у девчонки – а сейчас ясно было, что ей лет восемнадцать, вряд ли больше – проскользнула растерянность.

И страх, да – но только на миг.

– Я хочу, чтобы ты навеки и навсегда отстал от моей мамы, и не преследовал её ни ради мести, ни ради развлечения, ни ради чего ты там ещё придумаешь, хозяин Эн Ро Гримм, – сказала она звонко, и на щеках у неё расцвели пятна лихорадочного румянца.

По трибунам пронёсся вздох, а кое-где и смешки; только тот, кого раньше называли Айвором, привстал на своём месте, хмурясь, и вид у него стал тревожный и досадливый одновременно.

– И кто же твоя мать? – спросил Неблагой с искренним, кажется, любопытством. – Она тоже колдунья? Не припомню, чтоб я преследовал какую-то…

– Морин, – тихо ответила девчонка, опустив взгляд и сжав кулаки. – Морин из рода Дары-Отступницы.

Пламя факелов взметнулось до небес – и загудело. Лицо у Неблагого сделалось тёмным, страшным.

– Лжёшь, – произнёс он. – У неё не могло быть детей, я ведь сам…

– Не лжёт. Морин ведь из рода Дары-Отступницы, сам слышал, и не сказать, чтоб это было для тебя новостью, дорогой кузен, – перебил его Айвор, вставая во весь рост и делаясь, пожалуй, едва ли не страшнее, чем Неблагой. Тис за его спиной зашелестел, нет, загудел даже; оглянулась и Белая Госпожа, и по трибуне вокруг неё стал расползаться иней. – А значит она, как и её наставница, и наставница её наставницы, приняла в семью и воспитала чужое дитя, словно своё собственное. Они не родные по крови, но во всём, кроме этого, они мать и дочь, колдунья и её ученица. Что, до сих пор сердишься, что Морин обвела тебя вокруг пальца и сбежала с Игр?

– Это ты украл её! – рявкнул Неблагой.

– Украсть можно вещь, а Морин, знаешь ли, поживей тебя будет, – отозвался Айвор почти миролюбиво. И опасно улыбнулся: – Впрочем, это всё дела минувшие. Ты ведь не будешь срываться на бедной девочке за собственные неудачи, кузен? Она пока не нарушила никаких правил.

Минуту они смотрели друг на друга; их явно связывало очень многое – и старая вражда, и те давние Игры, запутанные узы мести и родства… Неблагой сдался первым. Он отвернулся и факелы угасли, а Айвор сел на своё место с торжествующей улыбкой.

– Верно, она не нарушила пока правил, – глухо сказал Неблагой. – Как она и просит, я не дам ей ничего – и ничего не возьму взамен. И допущу до Игр, и даже исполню желание, если она сумеет победить… Но если ты сбежишь, маленькая колдунья, то я выслежу и тебя, и твою приёмную мать, а что будет дальше… Ты ведь готова к этому?

Она вздёрнула нос, маленькая, смелая, и очень глупая, как птичка:

– Я не сбегу.

– Тогда дай в залог своё имя.

На сей раз она немного колебалась, прежде чем ответить, но всё же откликнулась тихо:

– Ширла О’Тули. Так меня зовут.

– Что ж, Ширла, я услышал твои слова; надеюсь, ты меня не обманешь… – он ещё не договорил, как с её плеч соскользнула куртка, а дурацкая куцая пижама, затрещав, вдруг вытянулась, поменяла цвет и превратилась в удобный чёрный комбинезон точно по фигуре. Ширла ойкнула, затем гневно взглянула на Неблагого. – Не пищи, это сделал не я, – махнул он рукой. – Его благодари.

Айвор отсалютовал ей бутылкой вина – и отвернулся, точно потеряв интерес.

А на чёрном комбинезоне проступила небольшая аккуратная вышивка, веточка тиса с красной ягодой.

Точно над сердцем.

Ширла, растерянная, шагнула в сторону прячась за спинами других игроков; Неблагой дёрнул, словно хотел последовать за ней, и взгляд у него на секунду стал задумчивым. По всему было видно, что та загадочная Морин, которая сумела сбежать с прошлых Игр, оставила в его памяти глубокий след.

«Или в сердце, – подумал Джек. И тут же осадил себя: – Да ну, ерунда какая-то, нечего себе надумывать».

Следующему игроку не повезло. Старика, мечтавшего об «уютном семейном гнёздышке, о второй молодости и регулярном доходе», Неблагой под всеобщий гогот обратил перепуганной гусыней, несущей золотые яйца.

То, что осчастливленный таким образом старик закончит жизнь в клетке, самое лучшее, было ясно уже сейчас.

Не одарённых ещё игроков оставалось всё меньше. Спохватившись, Джек понял, что скоро его черёд, и задумался о том, как лучше себя повести, чтобы не получить какой-нибудь унизительный, вредный или попросту опасный дар… Как ни крути, выходило, что лучше прикинуться дураком и отказаться от милостей хозяина вовсе. В конце концов, там, в человеческом мире, Джек научился выживать самостоятельно – без помощи семьи, без дома, без медицинской страховки, без постоянного дохода и даже без документов.

«Справлюсь как-нибудь и без колдовства».

…а потом сердце ёкнуло, в горле пересохло. Джек сначала понял, как тихо стало вокруг, затем отметил, что игроки – и одарённые, и пока ожидающие своей очереди – расступились. И лишь потом увидел, кто стоял в центре образовавшегося круга.

Это был тот самый мальчишка-скрипач.

Сейчас, в свете колдовского пламени, он казался даже ещё красивее, чем прежде. Вот только красота его, прежде хрупкая, юная, стала болезненной и тёмной. Он выглядел так, словно несколько дней не спал… или, скорее, заснул в неправильном месте, наполненном колдовским дурманом. Злость, которой скрипач прежде маскировал растерянность и страх, окрепла, разрослась, словно ядовитая лоза, всюду пустила корни, развернула шипы. Глаза – светлые, зеленовато-серые – казались почти чёрными из-за расширенных зрачков. Он весь болезненно вытянулся, напрягся, точно струна, которая вот-вот порвётся, и будто бы слышался даже тонкий, тревожный, пронзительный звон…

Дурацкой Джековой шапки видно не было.

«Надеюсь, он тогда со злости не выкинул бумажный пакет вместе с деньгами, – пронеслось в голове. – Было бы обидно… Впрочем, какая теперь разница».

– Охо, – произнёс хозяин, выгнув брови, и разве что не облизнулся, как при виде лакомого куска. Новый игрок явно пришёлся ему по нраву. – Да у нас тут скрипач! Всегда хотел украсть себе человеческого скрипача, ха! И чего же ты ищешь, дружок? Чего ты желаешь настолько страстно, что забрался даже в неблагие земли Эн Ро Гримм?

Скрипач не ответил. Вместо этого он, не смущаясь от чужих взглядов, скинул коротенькое пальто, оставшись в тонкой водолазке, потом раскрыл футляр и достал скрипку. Приладил её к плечу, затем плавно повёл смычком…

Первый звук был, откровенно сказать, неприятный.

Визгливый; резкий, тревожный.

Да и второй, признаться, не лучше.

Но вскоре Джек поймал себя на том, что стоит, приподнявшись на мысках, напряжённый, измученный – и слушает так, словно пьёт ледяную воду в жаркий полдень. Не оторваться, хотя зубы и ломит, а в висках стучит пульс…

Это, пожалуй, было похоже на чары.

Смычок двигался необычайно быстро и легко; разум никак не мог согласовать звуки, которые он извлекал из струн, с движениями – чудилось, что звучит разом два, нет, три или четыре инструмента. Что грохочет гром; что кто-то изрыгает проклятия; что дует ветер, и лопаются со звонким дребезжанием стёкла, и кто-то плачет, отчаянно, взахлёб… А потом гроза отгремела, обернулась зыбкой моросью, серым туманом, и гнев померк, как меркнет вечером свет. Остался только плач; плач стал птичьей песней, а потом утих и он.

Тишина казалась оглушительной.

На трибунах не было никого, кто остался бы сидеть смирно. Кто-то подскочил; кто-то наклонился, жутковато вытянулся вперёд, к арене; кто-то стоял, зябко обнимая себя – и у всех, у всех было одинаковое жадное выражение. Даже у милосердной Белой Госпожи; даже у насмешника Айвора.

Эйлахан, лисий чародей, впрочем, глядел в сторону, задумчиво и мирно.

– Дружочек скрипач, как тебя зовут? – хрипло спросил Неблагой, нарушая молчание.

Глаза у него полыхали, точно уголья, а полы одежды шевелились беспрестанно, как живые.

– Сирил Айленд, – упрямо вскинул подбородок скрипач. Под глазами у него залегли глубокие тени, и выглядел он откровенно истощённым. – И даже не думай украсть это имя у меня, как воровал у других. Думал, никто не заметит?

Джек думал, что Неблагой рассердится, но он только кивнул – и сделал несколько шагов, маленьких, заискивающих будто.

– Не стану. Оставь себе, – улыбнулся он. И добавил внезапно: – Дружочек Сирил… Сыграй-ка ещё.

Сирил Айленд прикрыл глаза, глубоко вздохнул – и скрипка снова запела.

На сей раз она была нежной, робкой. Как первый поцелуй; как летний дождь в сумерках. Над ареной – над всем этим чадом, и жаром, и прелыми листьями, и кислой землёй – поплыл вдруг аромат медовой травы, и луговых цветов, и юной кожи, обласканной солнцем. Скрипка обещала любовь, она заманивала, звала, смеялась и трепетала, а когда умолкла, то стало грустно и светло. Неблагой меланхолично притих, становясь, пожалуй, капельку человечней; он словно бы не решался заговорить первым – или был слишком глубоко погружён в воспоминания.

Зато заговорил скрипач.

– Я пришёл сюда ради одного человека, – произнёс он чисто и ясно, широко распахнув глаза. – Он… он очень сильно меня оскорбил. И всё, чего я сейчас хочу – заполучить его… его голову, растоптать, уничтожить, унизить так же, как он унизил меня. Вот этот человек, прячется за чужими спинами.

Подняв руку, он указал на Джека.

И в следующее мгновение все взгляды были устремлены только на них двоих.

«Я попал, – понял Джек с ошеломляющей ясностью. Он не понимал, чем умудрился так задеть этого Сирила своей непрошеной милостыней и советами, как можно оскорбить бургером… да и что вообще происходит, тоже уже не понимал. – Я попал, он с меня шкуру снимет, к гадалке не ходи».

Ужасно хотелось дёрнуть несуществующим хвостом и забраться куда-нибудь под корягу.