Индия наизнанку

Глава 12. Варанаси

Город Варанаси считается священным для индуистов. Сюда приезжают умирать, и каждый индус, вне зависимости от того, какую жизнь он вел и чего добился, считает за честь быть сожженным в одном из гхатов — огромных коптилен-крематориев под открытым небом, расположенных прямо на берегу священной реки Ганги. После сожжения, по традиции, прах сжигаемого должен быть развеян над священной рекой, чтобы очистить его душу от грехов. Уже на протяжении многих тысячелетий огонь гхатов не гаснет, а вновь и вновь прибывающие индусы и их трупы ожидают своей очереди возле священной реки. Специально для сжигаемых тел к реке свозятся тонны и кубометры древесины, деньги на которую собирают пока еще не умершие, но уже чующие свою близкую кончину индусы. Подумать только: бедные индусы, из самых низших слоев, задолго, может быть, за несколько лет до собственной смерти, занимаются таким, казалось бы, бессмысленным делом: сбором пожертвований на дрова, которые послужат костром для сожжения их собственного тела.

Умом Индию не понять.

Понятное дело, что весь этот бизнес оброс своими рэкетирами, бандитами, жуликами, молодыми помощниками-попрошайками, которые работают «на благое дело», помогая «бабушкам на дрова» и отчисляя себе в карман «за работу».

За всем этим зорко следит местная мафия и полиция, а также животные — собаки и козы, побирающиеся вокруг гхатов, доедая остатки цветов и людей, прошедших процедуру кремации.

Где-то мне приходилось читать, что не так давно в Индии существовала целая каста «доедателей» — людей, специализировавшихся на употреблении в пищу остатков того, что не сгорело. Другие источники утверждают, что данная каста существует и по сей день. Я лично своими глазами их не видел, но коров, коз и собак — предостаточно. Встречались мне и не до конца догоревшие конечности некоторых не очень богатых или успешных бывших индусов (денег на дрова не хватило), поэтому их обугленные куски отправлялись по Ганге «прямо так», к вящей радости плавающих неподалеку огромных сомов.

Из-за всего этого слава Варанаси распространяется не только по Индии, но и на весь мир. В немалом количестве сюда приезжают и туристы, дабы поглазеть на уникальное место, занесенное, к тому же, в список всемирного наследия ЮНЕСКО.

Варанаси в целом, как и другие индийские города, выглядит печальным и обшарпанным, однако, несмотря на его ЮНЕСКОсть, облагораживать его не спешат, оставляя все, как есть и как было сотни и тысячи лет назад: умирающих калек, кучи дров, разжевывающих недогорелые конечности коз и бесконечно коптящих и смердящих крематориев под открытым небом.

Варанаси, как и следовало ожидать, встретил меня трупом. Посреди дороги распласталось бесхозное тело, которое, стараясь не обращать на него внимания, объезжали рикши, велосипеды и машины. Через какое-то время появились полицейские с дубинками, такие же, как в запущенном Дели, а не цивильные, как на юге, и оттащили тело, чтобы не мешалось. Я отправился дальше, искать себе гостиницу. После шестидесятичасовой тряски в поездах мне необходимо было где-то отмыться и отоспаться.

«Только в нашей гостинице — бесплатный wi-fi и незабываемый вид на все гхаты Варанаси! Вы увидите, как сжигаются трупы, не выходя из дома» — гласила настенная реклама на английском.

«Маркетинг на высоте и с юмором неплохо», — сделал вывод я, но решил сэкономить и снял комнату без окон. Правила, висевшие на стене в моей комнате, помимо английского, были продублированы почему-то еще и на корейском. Видимо, немало корейцев приезжает в Варанаси.

В Варанаси я провел целых три дня, отдыхая от поезда, наслаждаясь реалиями витающей вокруг смерти, похоронными процессиями и священной Гангой.

Как-то раз среди праздно шатающейся по городу публики я заметил еврея.

Настоящего, в мохнатой шляпе, плаще и с пейсами. На туриста он явно не был похож, да и был тот еврей не слишком стар, чтобы готовиться к уходу в мир иной.

— Что, тоже умирать сюда приехал? — поинтересовался я.

— Нет, — ухмыльнулся он. — У меня тут бизнес. Продаю дрова.

— Неплохой бизнес! — похвалил я.

— Не жалуюсь, — улыбнулся еврей и удалился по своим бизнес-делам.

В другой день, наблюдая издалека за процессом сожжения трупов, я привлек внимание одного парнишки, «помогавшего» бабушке насобирать на дрова. Он, конечно, прилип ко мне.

— Эй, мистер!

Ко мне нечасто привязываются всякие приставалы и прилипалы в разных странах, предпочитая принимать меня за своего: к счастью, я выгляжу не как блондинка с мешком денег. Поэтому иногда, когда интерес ко мне просыпается, я даже заинтересованно слушаю собеседника, мечтающего вытянуть с меня доллар-другой. Не всегда, правда, вынесенный мной вердикт удовлетворяет просителя.

К примеру, выучив в туристической Хургаде арабскую фразу «я жадный», я неизменно пользовался успехом у местных выпрашивателей бакшиша — в отелях, магазинах и такси.

Понятное дело, и без меня в Хургадах найдется с кого запросить бакшиш, однако когда слышишь заговорщическое шипение араба:

— Бакшишшшшш…?

И отвечаешь:

— Ана бахиль, — с удовлетворением отмечаешь, как меняется лицо просителя сначала на удрученное, а потом слышишь негромкий смех, служащий оценкой находчивости «мистера».

На «денег нет» или «не хочу, не нужно» всегда можно услышать ответ:

«Дискаунт, мистер».

А на «я жадный» и ответить-то, собственно, нечего: с жадного ничего не сдерешь, и даже жалость не победит жадность.

Но индийский парнишка оказался не из этих. Клей, с помощью которого он ко мне прилип, можно было отстирать только деньгами.

— Ты не понимаешь, как страдает эта бедная несчастная бабушка, как она хочет побыстрей умереть и насобирать побольше дров, чтобы обрести счастье в загробном мире, — твердил на хорошо выученном английском парнишка.

После нескольких попыток отвертеться, от вялых до агрессивных, я понял, что спорить бессмысленно, и всучил ему пачку белорусских рублей, цинично предложив жечь костер прямо ими, по причине низкой себестоимости лукашенковских денег.

Я был осведомлен о колоссальном бизнесе, где делаются огромные деньги на смертях больных, старых и убогих индусов, где жулики и бабушки заодно, где с каждого доллара на настоящие дрова доходит лишь рупия, а все остальное оседает в карманах помогаек и попрошаек, которые и умирать-то не собираются. Поэтому на мою совесть давить было бессмысленно.

Тогда же, стоя на берегу священной Ганги, размышляя о своем путешествии по Индии и обо всем на свете, я смотрел, как группа рыбаков на лодке с остервенением боролась с огромным сомом — поедателем трупов, попавшим к ним в сеть. Ганга мне казалась рекой ядовитой, и я удивлялся, как в нескольких десятках метров от сжигаемой человечины спокойно купались дети, ловилась рыба, пастухи отмывали свой крупный рогатый скот, а женщины стирали белье. Ядовитость Ганги рисовала страшные картины в моих глазах, и вот, будто бы у выловленного и побежденного сома мелькнул третий глаз на лбу.

Над всем этим ужасом роились стаи злых и кусающих комаров, особо активизировавшихся под вечер, когда спадала адская жара и многие туристы и индусы выплывали на реку, дабы понаблюдать за гхатами с лицевой, а не тыльной стороны и спустить священный огонь на священную реку.

Следя за рыбаками и сомом и вспоминая предостережения из путеводителя: «Пожалуй, во всех городах Индии травились иностранцы, однако умирали от отравления только в Варанаси», я старался минимизировать потребление пищи в целом и оградить себя от мясных продуктов, сведя завтраки, обеды и ужины к потреблению риса и чая.

«Very delicious fish from Gang[20]!» — гласила надпись на некоторых ресторанах, и я сразу вспоминал этого гигантского трехглазого сома, бросавшегося на своих мучителей.

Однажды даже, как-то ночью, я выплыл с одним индусом на середину реки, чтобы понаблюдать за песнопениями, ритуальными сожжениями и другими процессами, происходившими на берегу, отдав, однако, предпочтение самостоятельной работе на веслах и позволив индусу и другой паре пассажиров отдыхать. То и дело в голове крутились картины, как мы переворачиваемся и нас пожирает огромный трехглазый сом. К счастью, ничего такого с нами не произошло.

Основной опасностью оставались стаи комаров, пытавшихся высосать из тебя кровь: махание веслами приходилось совмещать с отмахиванием от кровожадных москитов.

Город Варанаси (как и попадание в него) стал заключительным аккордом, квинтэссенцией моего пребывания в Индии. Все то, что я лицезрел последние пару месяцев — все это собралось в Варанаси и по дороге к нему: нечисть, бичи, святые дервиши, калеки, грязные переполненные поезда, коровы, сжигаемые мертвецы, адская антисанитария[21]…

Как и в день встречи с Варанаси, в день прощания, дорогу мне перегородил… опять труп, труп молодого индийца. К трупам в этом городе я так привык, что просто обошел его, не дожидаясь полицейских и, как и остальные прохожие поспешил по своим делам, на автовокзал.

С большой радостью я прощался с Индией и ехал, трясясь в ночном автобусе по восточно-индийским ухабам, навстречу новым приключениям и новой стране — Непалу.