— За что вы хотите его казнить? — все обернулись на голос.
Перед нами стояла младшая сестра правителя города, спустившаяся с верхнего яруса. Светловолосая пухлощекая Ликея. Молоденькая, чуть в теле, при этом невероятно легкая, воздушная, точно облачко, плывущее над землей.
Она была той самой покровительницей, благодаря которой меня пускали в ложу аристократов.
— Насколько я поняла из вашего спора, вы сами попросили раба пояснить свою позицию, — продолжила Ликея. — А теперь хотите предать его смерти за то, что он выполнил ваш приказ?
Ее миловидная кукольная внешность и звонкий голосок были способны ввести в заблуждение тех, кто видел Ликею впервые. Могло показаться, что хорошенькая блондиночка умеет лишь щебетать о девичьих глупостях и готова подчиняться чужой воле по первому требованию.
На самом же деле сестра градоправителя обладала железным характером и имела безграничное влияние на брата. Поэтому ссориться с ней желающих не было. Все прекрасно знали, какими проблемами это может быть чревато.
— Простите, госпожа Ликея, — принялся оправдываться хозяин терм, недовольно отряхиваясь. — Но как можно допускать распространение столь чудовищного вранья?
— Почему же вранья? Вы были на том поле битвы? Нет. А он был. И видел все своими глазами. Ведь так?
Маркус кивнул.
— Но госпожа…
— Я не договорила, — ее голос разлетался будто звон колокольчиков, — В его истории я не увидела ничего предосудительного. Раб лишь в очередной раз показал, насколько находчивы наши легионеры и как ловко используют военные хитрости в свою пользу. То, что он выбрал не самые подходящие слова — здесь я с вами согласна. Думаю, госпожа Фелисия проведет сегодня над этим работу. Я права?
— Безусловно, госпожа Ликея, — я поклонилась, мысленно умоляя, чтобы все поскорее закончилось. Как же стыдно…
— Так вы действительно хотите подвергнуть казни раба, поведавшего вам о заслугах наших воинов?
Мужчины замялись, замотали головами и начали расступаться, вспомнив о важных делах.
— Пойдем поболтаем, — Ликея подхватила меня под руку, уводя подальше от толпы.
Хмурый Маркус пошел за нами.
— Откуда у тебя такой грозный вояка? — усмехалась Ликея, разглядывая брюнета.
— Это не раб, а сплошное наказание, — оставшись с сестрой градоправителя наедине, я перешла на более дружеский тон. — Кажется, боги меня прокляли, подослав этого самоубийцу.
— Чей он?
— Госпожи Эйстерии.
— О-о-о… — протянула очеровательная покровительница, — Тогда вдвойне сочувствую.
Я нашла взглядом Эйстерию. Та недовольно смотрела на меня, но не решалась подойти, пока со мной беседовала Ликея.
— Ты спасла этого безмозглого осла от смерти, зато похоже навлекла смертную кару на меня, — я кивнула на искаженное злобой лицо Эйстерии.
Ликея хихикнула:
— За это можешь не переживать. Спасу и тебя от смерти. Ты мне нужна живой. Я там такого мальчика прикупила…
С Ликеей мы были не сказать, что в дружеских отношениях — все-таки разница статусов давала о себе знать. Но общались меж собой довольно непринужденно и часто. А все из-за ее страсти к симпатичным юношам. Причем, такие истории происходили регулярно и каждый раз развивались по одному и тому же сценарию. Начиналось всегда с того, что Ликее попадался на глаза какой-нибудь обаятельный раб, которого она не задумываясь покупала, чтобы спасти прекрасного незнакомца от незавидной участи.
Сестра правителя имела весьма прогрессивные взгляды на рабов и всегда стремилась относиться к ним по-человечески. В этом мы были с ней довольно схожи. Но если я все-таки знала меру и старалась держать подопечных в рамках правил, то Ликея вела себя крайне неразумно.
Как только объект симпатии переступал порог ее дворца, сердобольная госпожа принималась щедро баловать новенького: покупала ему дорогие наряды и украшения, водила с собой в общественные места, угощала деликатесами. И попутно приглашала меня для частных уроков, чтобы я в короткие сроки обучила юношу этикету.
Поначалу объекты воздыхания Ликеи вели себя вполне разумно и благодарно. Они были счастливы, что смогли вырваться из нищеты, да еще и переехать жить во дворец самого градоправителя. Но в какой-то момент их далеко не самые светлые головы посещала одна и та же мысль: что праздник жизни не закончится никогда, особенно если играть на чувствах Ликеи.
Им всем казалось, что ее влюбленность настолько сильна, что благородная госпожа согласится на что угодно, лишь бы осчастливить их. Юноши принимались капризничать, устраивать драматические скандалы с обидами и жалобами на свое рабское положение, требовать дать им статус свободного гражданина, купить отдельный дом и взять в официальные мужья.
Но они не учитывали одного: Ликея хоть и была невероятно добра, но ее точно нельзя было назвать дурой. Она сразу понимала, когда ею пытаются манипулировать. Как только раб начинал считать, что Ликея у него на коротком поводке и ей можно вертеть, как вздумается, чувства блондиночки мигом остывали, и раба отправляли куда-нибудь в провинцию.
Единожды разочаровавшись в человеке, второго шанса Ликея не давала. Аристократка быстро оправлялась от неудачного любовного романа, а затем находила себе новую пассию.
Не знаю, почему она так зациклилась на этих молоденьких симпатичных мальчиках. Мы с ней беседовали на эту тему, и я пыталась мягко вразумить госпожу, что возможно ей стоило бы присмотреться к иному типажу: выбирать менее красивых, но более верных и преданных мужчин, тех кто не станет ее использовать. Либо изначально держать себя в руках и не пытаться слишком баловать рабов. Но все было бесполезно. Ликея из раза в раз повторяла одну и туже ошибку: выбирала смазливого юношу, развращала его вниманием и богатством, становилась жертвой скандалов и манипуляций, после чего раб навсегда изгонялся из города.
В какой-то момент я от нее отстала, решив, что несмотря на все жалобы о разбитом сердце, на самом деле сестре градоправителя нравилась эта игра. Возможно, ей вовсе не хотелось влюбиться раз и навсегда. Ее будоражила влюбленность. А как только она начинала спадать, Ликея, сама того не осознавая, делала все, чтобы раб избаловался и испортил отношения.
Вот и сейчас белокурая покровительница спустилась в нашу ложу, чтобы сообщить, что она купила необычайно прекрасного юношу. Что он, разумеется, самый лучший и вот теперь-то точно тот самый. И его срочно нужно обучить манерам.
Единственная за сегодня светлая новость! Хвала Далару!
Частные уроки во дворце Ликеи длились часа по три-четыре в день, при этом платила сестра градоправителя весьма щедро — по двадцать далариев за одно занятие. В среднем мы проводили по двадцать занятий, а это значит, что я смогу заработать около четырехсот далариев. Это, как если бы Фог привел мне четырех рабов, только при этом не нужно было бы тратить деньги на их пропитание.
Новость очень хорошая. Потому как выданный Эйстерией задаток подходил к концу, а рабов от Фога так и не предвиделось.
Договорившись о времени, в которое мне следовало завтра прибыть во дворец для урока, Ликея ненадолго подошла к Эйстерии, о чем-то с ней побеседовала и вернулась ко мне.
— Все, можешь не переживать за свою жизнь, я решила этот вопрос, — сообщила она.
— Что ты ей сказала? — сейчас Эйстерия выглядела не сказать, что обрадованной, но моя экзекуция явно откладывалась на неопределенный срок.
— Что мне понравился этот дерзкий раб и что если она готова его продать, то я с удовольствием заберу себе, — ответила Ликея.
— И как? Согласилась? — на короткий миг у меня промелькнула надежда. Отдать Маркуса Ликее было бы идеальным выходом из ситуации. Уж она-то точно не стала бы портить мне жизнь из-за характера раба, поигралась бы немного и сослала бы Маркуса куда подальше.
— Нет. Наоборот, теперь хочет владеть им еще больше, — заулыбалась Ликея.
Я тоже вежливо улыбнулась и поблагодарила за помощь, стараясь скрыть разочарование. Впрочем, мы обе знали собственнический характер Эйстерии и насколько она не любит отдавать свое. И рассчитывать, что Ликея согласится вступить в конфликт и фактически отобрать Маркуса, чтобы тем самым спасти и меня, и его — было глупо. Да и Маркус не был похож на тех юношей, которые могли бы вызвать у Ликеи интерес. Поэтому я была благодарна ей хотя бы за то, что она успокоила Эйстерию.
Из амфитеатра мы уходили молча. Хоть госпожа Ликея смогла погасить скандал, но окружающие все равно поглядывали на нас с Маркусом неодобрительно. В основном, конечно, на него, но и заодно на меня. Это ведь я привела столь наглого раба в приличное общество.
Пока шли, мысли осиным роем кружили в голове. Если бы не вмешательство Ликеи, даже не знаю, чем бы все обернулось. Маркуса могли отправить на виселицу за публичную критику в адрес армии. А мне выписать штраф за то, что таскаю бунтаря по общественным местам и позволяю ему провокационные высказывания. И это был бы еще не самый плохой исход. Меня могли заподозрить в мятежных замыслах, и тогда одному Далару известно, в каких подвалах я оказалась бы.
Как только получу первые деньги от Ликеи — немедленно верну этого идиота Эйстерии. Пусть сама с ним разбирается. Тем более, повод есть. Я точно также могу ей предъявить, что она подсунула мне мятежника. Точно! На это и буду давить! И может даже смогу выкрутить ситуацию так, что это я буду пострадавшей стороной и смогу не возвращать задаток.
Тем более, если так рассудить, а за что я должна отдавать деньги? Эйстерия купила непойми кого, привела в мой дом. Я потратила время и силы на его обучение, кормила его, содержала. А оказалось, что он не просто военнопленный, а еще и открыто выступает против нашего государства. Разумеется, я жертва в этой ситуации.
Хотя, кого я обманываю? Мне духу не хватит сказать такое Эйстерии в лицо.
И если так рассуждать, то ведь это не первый случай, когда кто-то воевал против нас и оказывался в рабстве? Другие пленники тоже не спешили расписываться в симпатиях к империи. Просто никому из них не хватало ума сообщать об этом вот так демонстративно, при скоплении знати. Так что Эйстерия тоже может заявить, что это я не справилась со своей работой, потому что не смогла воспитать Маркуса.
Тем более, меня действительно никто не заставлял тащить раба на мероприятие, не будучи уверенной в его благонадежности. Это мне почему-то показалось, что мы с Маркусом смогли наладить общение и он не доставит мне проблем.
Господи, какой позор. Теперь никто даже близко не захочет обращаться ко мне за заказами. Все пропало. Ни денег, ни репутации, ни клиентов. Рамонов Маркус!
Да и я сама не лучше. С чего решила, что, если приду с рабом на мероприятие — мне тут же посыплются заказы?
Мне почему-то показалось, что если я явлюсь в сопровождении арамерца, а все знают об их непокорном характере, то собравшиеся посмотрят, как мне удалось обуздать военнопленного и обязательно захотят обратиться ко мне за услугами. Но, по итогу, окружающим было плевать на раба. Они даже не замечали Маркуса, пока тот не решил объявить наших солдат трусами.
Внутренний монолог помог немного успокоиться, хотя мысли по-прежнему находились в смятении. У меня не было ни малейшей идеи что делать с упрямым брюнетом. То ли вернуть Эйстерии, то ли оставить у себя, но усилить наказания, пока не добьюсь максимальной покорности. Быть с ним строже. Никаких дружеских бесед, только дисциплина и требование полностью соблюдать все правила. Может быть это на него подействует?
— Прости меня, — произнес арамерец. — Я понимаю, что очень тебя подвел, не сдержавшись.
— Это еще мягко сказано! — его фраза вновь всколыхнула только-только утихающий гнев. — Ты отдаешь себе отчет, что меня могли посадить? А тебя приговорили бы к смертной казни.
— У вас настолько суровые законы?
— Конечно! За дискредитацию армии в самом лучшем случае назначат штраф. Да такой, что мне за полгода на него не накопить. А ты еще и напал на аристократа!
— Формально, это он на меня кинулся, а я лишь увернулся.
— Да не важно! Никто не стал бы разбираться! Высказаться он решил. И чего ты этим добился? Это как-то помогло бы оживить твоих друзей? Или, может, ты думаешь, что смог что-то доказать?
Маркус остановился передо мной, заграждая дорогу.
— Правда, извини, я уже осознал, что поступил весьма опрометчиво. Мне следовало сдержаться и промолчать. Как я могу загладить свою вину?
Взгляд у брюнета был настолько искренний и раскаивающийся, что мне невольно и самой стало совестно, за то, что так набросилась на военнопленного. В самом-то деле, поставить меня на его место: если бы меня заставили смотреть на то, как убивают моих друзей…
По идее, сейчас Маркус должен быть зол, разгневан, проклинать империю, скорбеть о погибших соратниках, жаждать отомстить тем, кто высмеивал его родину. Если бы я оказалась в подобной ситуации, то полностью ушла бы в собственные переживания и думала только о себе. Вместо этого арамерец извиняется, сочувствует, что подвел меня и предлагает искупить провинность.
— Почему ты такой? — мы продолжали стоять по среди пустой дороги, ведущей к дому. Я жадно вглядывалась в карие глаза в попытке понять характер Маркуса.
Кто в подобной ситуации стал бы думать о ком-то еще кроме себя? Представьте: вы попали в рабство, вас только что прилюдно унизили, выставив на всеобщее обозрение промежность, на ваших глазах убили тех, с кем вы сражались, ваших соотечественников поносят и желают им скорейшего проигрыша в войне. Как при всем этом можно оставаться таким рассудительным?
— Какой такой? — спросил Маркус.
— Почему ты не кричишь? Не требуешь, чтобы я оставила тебя в покое? Не обвиняешь, что это я притащила тебя смотреть на гибель друзей?
— А разве ты специально это устроила?
— Нет, но…
— Я прекрасно слышал, как тот толстяк на арене, говорил, что бой с арамерцами — это сюрприз, о котором никто не знал. Видел, как ты пыталась увести меня домой. Я сам остался смотреть на эту постыдную бойню.
— Но все же…
— Пойдем, — Маркус двинулся вперед по тенистой улице. — Не знаю, как воспитывают ваших детей, но у меня на родине нас с детства учат быть сильными. Не только физически, но и морально.
— И? — я не понимала, к чему он ведет.
— Сила не в агрессии. Она не в том, скольких людей ты можешь победить в бою или споре. Слабый человек заботится только о себе. Сильный заботится об окружающих.
— Но кто тогда заботится о нем самом? И что это за философия такая? Это, получается, наплюй на себя, тогда будешь считаться сильным? — я не столько критиковала, сколько пыталась понять суть подобного воспитания. И как все это соотносится к спокойному поведению Маркуса.
Спору нет, для окружающих такая позиция весьма выгодная. Вынуждать человека думать в первую очередь о других, и только потом о себе самом. Но как-то это все попахивает злостными манипуляциями. У нас в Савении с детства каждый знает: сам о себе не позаботишься — никто другой этого не сделает.
— Не совсем так, — мягко возразил Маркус. — Когда у тебя есть настоящая сила, которая живет внутри, то нет смысла пытаться что-то доказывать, оскорблять, унижать.
— Так я и говорю, получается, что суть воспитания в том, чтобы терпеть, утешая себя тем, что это признак силы.
— Да нет же, — Маркус улыбнулся и замедлил шаг. — Вот смотри, представь, что ты знаешь, что в твоем в саду растут персики. Но приходит гость, который не видел твоего сада и начинает доказывать, что ты врешь, и персиков там нет. Станешь ты из кожи вон лезть, пытаясь доказать свою правоту? Главное, ты сама знаешь, что персики растут. И этого достаточно.
— Ну хорошо, допустим. В споре — да, наверное, есть смысл не тратить время, пытаясь доказать, что кто-то не прав. Но когда дело касается обидчика? Тоже игнорировать? А если он лезет с кулаками?
— Зависит от ситуации, но и там принцип схож. Многие люди слабы и действуют жестоко только из страха за самих себя. Для них мир полон бед и тревог. Каждый прохожий — источник угрозы. Каждое событие, не вписывающееся в их замыслы, несет разочарование и боль от сломанных надежд. Я вижу это по вашим соотечественникам. Тому, как вы переживаете, с какой настороженностью относитесь друг к другу. У нас совсем иной взгляд на жизнь. Мы не ищем подвохов в других. Даже если мы разочаруемся в человеке — это не убьет нас. Мы сильные, со всем справимся. Когда нет нужды бояться, мир воспринимается совершенно иначе.
«Ну-ну. То-то в итоге на вас напала наша армия», — подумала я, но вслух сказала иное:
— Ты поэтому так быстро успокоился?
— Правда на нашей стороне. Я знаю, что мы победим. И ты совершенно была права, напомнив, что криками я не помогу убитым, не изменю мнение ваших аристократов. А раз так, то незачем сотрясать воздух. Прости, еще раз. Я и впрямь забыл о том, как сильна моя нация, сколько в ней мужества и достоинства. Мы справимся с любым врагом, а мое поведение говорит лишь о слабости и страхе. Спасибо, что указала мне на это.
Остаток дороги мы провели молча, каждый думал о своем. Интересная у Маркуса философия. Не могу сказать, что согласна с ней, мне кажется, она может быть губительной в ряде случаев, но есть в ней и рациональное зерно. В чем-то даже схожа с трудами иллейских философов. Любопытно было еще пообщаться на эту тему, но сперва мне хотелось сделать кое-что иное.
Поведение Маркуса во время обратного пути настолько меня обезоружило, что если в начале дороги я думала о наказании для раба, то под конец — о том, чтобы как-то его поддержать. Понимаю, выглядит нелогично. Вроде сама вот только размышляла, что нужно быть строже, что я разбаловала арамерца.
Но, с другой стороны, он искренне старался вести себя как примерный раб, хотя я прекрасно понимаю, что вся эта покорность ему поперек горла. Он сдержался, когда Эйстерия полезла его ощупывать. Хотя тоже мог наговорить такого, что я оказалась бы в больших неприятностях. Аристократам он тоже не сказал ничего дурного. Лично он их никак не оскорблял, в драку не лез. Даже на выпад не стал отвечать. Я уже не говорю о том, что ему пришлось наблюдать за тем безжалостным боем.
Начни он закатывать истерику, ругаться, обвинять меня в том, что я нарочно его потащила в амфитеатр — заперла бы его в клетке дня на три. У нас в подвале есть такая. Маленькая, в ней только лежанка помещается, краник с водой и дырка в полу, чтобы было куда справлять нужду. Ни света, ни тепла. Даже спать приходится, поджав ноги, потому что в полный рост вытянуть их нет возможности.
У меня тетка раньше любила в нее сажать провинившихся рабов. Запирала в клетке, лишая еды. Выводила дважды в день в дисциплинарную, порола и возвращала обратно.
Так вот, возвращаясь к Маркусу. Он вел себя совершенно не так, как я ожидала, и мне захотелось не наказывать его, а наоборот, поощрить.
Не знаю… Жалко его стало. И так мужик попал в переплет, и так ему в скором времени предстоит прислуживать Эйстерии, а тут еще я со своими обидами и дисциплиной. При том, что на счет манер я могу не переживать — Маркус и до меня был хорошо воспитан, а за неделю с небольшим мы успели отточить мелочи, отличавшие наш этикет от арамерского, и теперь брюнет вполне мог составить конкуренцию любому первоклассному рабу.
По предпочтениям Эйстерии тоже прошлись и все обговорили. Заставлять брюнета ползать на коленях, изображая собаку или часами стоять с подносом в руках у меня нет желания. Так что, летели оно все в артаг к Рамону!
— Можешь больше не называть меня госпожой, — объявила я, когда мы зашли в дом.
— Что случилось? — Маркус выглядел весьма озадаченным.
— Решила, что хватит с тебя обучения, — было что-то бунтарское в моем настрое. — Так что с этого момента представь, что ты просто находишься у меня в гостях. Тебя и так ждет незавидная участь, поэтому будет справедливо, если оставшиеся три недели ты проведешь как свободный человек.
Надо было видеть лицо арамерца. Еще добрых часа два он с недоверием посматривал в мою сторону, ожидая, что я сообщу, что пошутила. Но я не собиралась менять решение.
Обычно мне не было жалко рабов, потому что те, кто попадал ко мне, после обучения отправлялись в дорогие дома и жили потом получше моего. Да, для этого приходилось трудиться и жить вне воли, но многие и сами горели желанием променять свободу на комфорт.
Даже те, кого приводила Эйстерия, не слишком цеплялись за гордость. Разумеется, никто из них не выказывал радости, но вскоре каждый из них приходил к выводу, что готов терпеть унижения в обмен на сытую жизнь по среди роскоши.
А по Маркусу сразу было видно, что он не смирится. Будет до последнего биться за свободу, ценой жизни. И ничто не убедит его сложить гордость на алтарь богатства.
А еще я не переставала удивляться характеру арамерца. В нем действительно чувствовалась эта внутренняя сила. С самого первого дня чувствовалась. Он не боялся открыто говорить в кругу аристократов. Уверена, если бы не моя просьба вести себя как подобает дисциплинированному рабу, он бы сегодня в амфитеатре еще хлеще высказался бы и в адрес Эйстерии, и тех мужчин.
Несмотря на объявление, что с этого дня Маркус может вести себя как мой гость, арамерец все равно самостоятельно отправился на кухню готовить ужин.
— Знаешь что? — заявила я после того, как брюнет достал из печи горшочки с томленым мясом и овощами. — Неси-ка все это добро в столовую и накрывай там стол на троих! Я сейчас Вира позову. Поедим все вместе!
— Эм… хорошо, — похоже, он начал понимать, что я не шучу.
К Рамону все правила. Пусть оба едят за красивым накрытым столом, а не как обычно, сидя на тесной кухне, ютясь в углу за низким столиком.
Вир особого энтузиазма не выказал, узнав, что я хочу поужинать вместе с ним в столовой, но отказываться не стал. На севере у них принято есть на кухне, но раз госпожа велела кушать вместе с ней в столовой, то куда деваться.
Поел, после чего, показав жестами, что у него еще много дел, поспешил улизнуть. А мы с Маркусом прихватили еще вина и перебрались в гостиную. За окном уже начинало смеркаться, да и на улице похолодало, так что брюнет разжег огонь в камине, пододвинул поближе к пламени два кресла и помог мне устроиться.
— Ты меня тоже прости за сегодняшний день, — миролюбивое настроение сказывалось на моем желании выговориться. — Если бы я знала, что сегодня будет — ни за что бы тебя не повела в амфитеатр. Я понятия не имела, ни про Эйстерию, ни про битву.
— Не бери в голову. Все нормально, — лицо Маркуса погрустнело.
— Просто я понимаю, насколько тебе было тяжело смотреть как…
Я не смогла закончить предложение.
Мы помолчали. Отпили вина. Треск пламени убаюкивал, окутывая ноги мягким теплом.
— Я с ними вместе сражался, — тихо произнес Маркус. — Мы тогда в Тарикии воевали. Это наша провинция у границ.
— Да, я знаю.
— Наши основные войска двинулись вперед, к границе, догонять отступающего противника. А мой… мы отстали и решили разбить лагерь на ночлег. Уже поздно было, темно. Слышим — идет кто-то с тыла. Присмотрелись — небольшой отряд, человек десять. Одеты по-нашему, все в крови и грязи перемазаны. Решили, что не только мы отстали. Приняли, ужином поделились. Меня еще тогда насторожило, что из всего отряда только один с нами общался. Остальные отмалчивались, отвечали односложно: «да», «нет». Но мы списали все на состояние после боя. Подумали, что ребят сильно потрепало. Не стали лезть с расспросами. Ночью я проснулся от криков. Эти твари дождались, когда мы уснем…
Арамерец замолчал. Я не торопила, понимая, как ему нелегко вспоминать те события.
— Кого-то успели убить во сне, многих ранили во время потасовки, а там и имперское подкрепление подбежало. Эти… в общем, мы уже потом только поняли, что это был обманный маневр. Часть савенийской армии сделала вид, что бежит с поля боя, а вторая в это время обогнула и ударила с тыла. Так мы оказались в плену. Нас отволокли на рынок. Меня Эйстерия сразу купила, и я понятия не имел, что с остальными. Надеялся, что смогу выяснить.
— Ты поэтому постоянно рвался вместе со мной в город? — спросила я.
— Да. Хотел узнать, что с ними. Узнал…
Подробностей Маркус не пожелал рассказывать, ни об отряде, ни о погибших соратниках, поэтому я сочла правильным не давить на него. Хотя мне давно хотелось расспросить о том, как он воевал.
Вместо этого Маркус попросил рассказать о моем детстве.
Я не стала скрывать, что родилась в обычной семье ремесленников. Мой отец занимался гончарным делом. Работа не из легких: ты все время весь в глине, спина с утра до вечера в согнутом положении. Но нужно было как-то содержать семью, и выбора у отца не было.
С малых лет я помогала ему: месила глину, лепила миски и горшки, расписывала их. Детей в семье было пятеро, и денег не хватало.
Поэтому в семнадцать лет меня отправили к тетке, чтобы я смогла, как сказала мама, «выбиться в люди».
Сперва было сложно. Приходилось и самой учиться, и обучать воспитанников. При том, что я была не многим лучше любого деревенщины, попавшего в Дом Покорности.
Мне повезло, что в детстве родители водили меня в школу, где я научилась читать, а у тетки оказалась весьма приличная коллекция свитков. Со временем освоила тонкости этикета, выучила другие языки, смогла понять, как находить подход к рабам и угождать клиентам.
С тех пор я лишь дважды навещала родителей. Отец все так же занимался горшками, мать хлопотала по хозяйству. Братья: кто в армию подался, кто помогал отцу. Младшая сестра готовилась к замужеству. Было видно, что хоть мне и рады, но для них я стала чужой. Им казалось, что я купаюсь в роскоши. Сестра откровенно завидовала, а один из братьев, перепив вина, упрекал, что я не привезла семье денег.
Было бы что везти…
— А у тебя есть кто-то дома? Тот, кто тебя ждет? — поинтересовалась я.
— Мать, отец… Сестренка.
— Почему они не заплатили за тебя выкуп? Вы разорены? Или ты в плохих отношениях с родителями?
— Лиша… Давай еще вина принесу.
Как только речь заходила о родных, Маркус моментально закрывался. Что ж там у него за ситуация такая, что он не хочет рассказывать?