Искушение. Мой непокорный пленник

ГЛАВА 18

Пока Маркус занимался говядиной, нарезая ее на толстые куски и сдабривая специями, он поделился идеей, как расширить мое дело, сделав его гораздо более прибыльным.

Оказалось, после сегодняшних бесед с владельцами рынков арамерец подметил, что многие горожане не хотят покупать рабов не только из-за высокой стоимости, но и потому, что товар не окупает затраченных денег. Не все нуждаются в постоянных слугах. Кому-то нужна помощь по хозяйству всего на несколько часов в день. Кому-то для выхода в свет или приема гостей, чтобы, так сказать, пустить пыль в глаза. И приобретать ради этого дорогого раба может позволить себе далеко не каждый.

Маркус эту информацию обдумал и нашел интересное решение, которое повергло меня в испуг и восторг одновременно. Необходимо будет купить рабов, которых можно будет сдавать в аренду. Что имеется в виду: я должна приобрести некоторые количество прислуги, воспитать как считаю нужным и сдавать их на день, два, неделю или пару часов за определенную плату.

Таким образом у меня, с одной стороны, будет постоянный штат личных слуг, занимающихся домом, за счет чего мне не придется взваливать все хлопоты на беднягу Вира. Во-вторых, обученные рабы смогут помогать мне воспитывать новеньких. В-третьих, Маркус сказал, что среди рабов обязательно должно быть несколько крепких парней, чтобы если вдруг в дом вновь проникнут бандиты, было кому защитить меня. И, самое главное, благодаря такой системе мне не придется зависеть от работорговцев и у меня появится стабильный источник денег.

На мое возражение, что я сейчас не смогу себе позволить купить рабов, Маркус ответил, что предусмотрел и это. Он пообщался с Фогом и заручился его поддержкой. Толстяк был готов вступить со мной в долю, вложившись в покупку рабов, а после помогать мне искать клиентов и получать за это свой процент.

Я когда это услышала, меня аж в жар бросило. Идея гениальная! У нас такого никто еще не делал, и я понимала, что это наверняка будет пользоваться спросом. Но мысль, что мне придется купить рабов, содержать их, за всеми следить, постоянно сдавать в аренду, с каждого получать комиссию. Пусть даже клиенты сами будут приходить — все равно это было настолько масштабно, что я боялась не справиться.

Не говоря о том, какие деньги может приносить план Маркуса. По его подсчетам, я могла бы иметь ежемесячный доход более двух тысяч далариев!

Совершенно немыслимая сумма. Я таких денег отродясь не видела.

— Я не справлюсь одна, — меня охватила паника, как будто мне уже завтра предстояло погрузиться в новое для себя занятие, при том, что у меня пока не было денег на покупку персональных рабов. — Для этого ты должен быть управляющим и всем этим заведовать. Я не смогу.

— У тебя все получится, и ты со всем справишься, — сказал Маркус, деловито выкладывал мясо на сковороду, отчего масло зашипело и брызнуло в стороны.

По комнате распространился ароматный запах жареной говядины.

— Пока я еще здесь, помогу купить несколько рабов. Думаю, мне даже удастся договориться с Фогом, чтобы он их продал в счет будущей оплаты. Ты их начнешь воспитывать, а я поищу желающих взять рабов в аренду. Главное — начать, а там сама поймешь, что ничего сложного в этом нет. Ты все это уже делала раньше, и у тебя прекрасно получалось.

Я все равно переживала. Такие деньги огромные, совершенно другой подход к работе. Но мысль о том, что у меня появится своя постоянная команда, которую я сама смогу отобрать и которая будет помогать Виру по дому, согревала меня не хуже терпкого шеисидского вина.

Меня беспокоил еще один вопрос, касаемо чувств Маркуса, но спросить об этом я не решилась. Побоялась, что ответ будет положительным. Иначе как объяснить ту бурную деятельность, которую развил арамерец? Ведь явно не для себя старался. Или для себя?

— Как тебе удается быть таким смелым? — решила поговорить на другую, не менее волнительную для меня тему. — Почему ты не боишься отказов? Конфликтов? Что у тебя в этот момент в голове происходит?

— К чему ты спрашиваешь? — брюнет следил за говядиной, параллельно нарезая овощи для салата.

— Хочется быть хотя бы в половину такой же смелой, как ты.

Ни с кем другим я не стала бы обсуждать эту тему. Но Маркус выглядел как человек, который не станет высмеивать слабости других. А вопрос меня действительно интересовал.

Сама я ни за что не решилась бы вот так идти и с кем-то договариваться о новых условиях работы. А Маркус, даже будучи в статусе раба, не побоялся общаться с незнакомыми людьми и предлагать им сделку. Причем, я смотрела на арамерца и понимала, что для него это действительно не составляет труда. Его не охватывают сомнения и страхи, что о нем могут как-то не так подумать, что его предложения назовут глупыми. Он просто взял и пошел договариваться. И это меня восхищало.

— Я не размышлял над этим. Возможно, так получается, потому что нас учат уважать самих себя. Как бы тебе объяснить? — он помолчал, в задумчивости разглядывая пучок зелени. — Мне кажется, отличие наших культур в том, что вас не слишком-то хвалят в детстве, и поэтому во взрослом возрасте вы постоянно ищите чужого одобрения. Вся ваша жизнь зациклена на собственных переживаниях. Вы все погружены внутрь себя. Думаете, кто и что о вас скажет, как к вам отнесутся. Боитесь действовать, считая, что можете потерпеть неудачу и опозориться. Пытаетесь каждому показать какие вы хорошие и остро реагируете, если окружающие думают о вас иначе. У нас нет таких мыслей. Нет нужды искать чужого одобрения. Мы и без этого знаем себе цену и поэтому не стесняемся делать то, что считаем правильным. Даже если кто-то сочтет наши поступки глупостью, нас это не обидит. Важно то, что мы сами об этом думаем.

— У нас тоже есть такие люди. Они уверены, что лучше других и им можно все.

Мне на ум пришла Эйстерия. Вот она точно ни с кем не считалась и творила то, что ей взбредет в голову, даже не задумываясь о том, как ее поступки отразятся на других людях. Например, на ее рабах.

— Нет, ты меня не поняла. Я о другом. Мы не пытаемся ставить себя выше других. Или ниже. Мы в принципе не сравниваем себя с другими. Я — это я. Такой, какой есть. Я нравлюсь себе. Если нравлюсь кому-то еще — хорошо. Не нравлюсь — ничего страшного. Это никак не влияет на мое внутреннее восприятие. Когда ты не тратишь силы, чтобы понравиться другим, то перестаешь смотреть внутрь себя и начинаешь смотреть внутрь окружающих. Думаешь не о том, как воспримут тебя, а о том, что на душе у людей? Как они себя чувствуют? Чем ты им можешь помочь? В этот момент страх перед людьми пропадает.

— Ага! А сам-то! Помнишь, когда только-только ко мне попал? — подловила я Маркуса. — Как ты фыркал от одного упоминания о рабстве! И когда Эйстерия сказала тебе встать на колени!

— Ну, знаешь ли! — возмутился арамерец. — Одно дело, когда тебе говорят: «Ты ничтожество», а ты про себя знаешь, что это не так. И совсем другое, когда тебя заставляют самого сказать про себя «Да, я ничтожество». Быть сильным — не значит позволять окружающим обращаться с тобой так, как им вздумается. Быть сильным — это спокойно воспринимать окружающих и происходящие с тобой события, зная, что ты со всем справишься и нет нужды переживать. Сила она всегда тесно связана с верой. Когда ты веришь в себя, то становишься сильным. И наоборот, когда ты чувствуешь в себе силу, то вместе с ней приходит и вера, что ты всего достигнешь.

Арамерец перевернул мясо, а я залюбовалась им. Как же ему повезло с родителями! Какие толковые мысли ему вкладывали в голову. Меня никто в детстве такому не учил. Наоборот, только и слышала, что я все делаю неправильно, что я не ребенок, а сущее наказание, и что со мной одни проблемы.

— Эх… хорошо тебе, — произнесла я с легкой завистью. — У тебя были мудрые родители и вон ты какой вырос. Ничего не боишься.

— Дело не в мудрости родителей, и поверь, там не все так гладко с воспитанием, — Маркус закончил готовить салат, вытер руки полотенцем и повернулся ко мне. — Сила не дается от рождения. Это не постоянная величина, которая с тобой на протяжении всей жизни. Каждый день ты встаешь перед выбором: струсить или проявить смелость? И это касается не только моментов, как когда тебе пришлось дать отпор бандитам. Смелость — это сказать незнакомому человеку теплые слова ободрения, это решиться уехать в другую страну, позволить самому выбирать чем тебе заниматься в жизни…

На последних словах Маркус мечтательно улыбнулся каким-то своим внутренним мыслям.

Последняя его фраза всколыхнула в душе далекие воспоминания. Я ведь совершенно не желала такой жизни. Мне никогда не хотелось заниматься воспитанием рабов. Но в свое время я побоялась отказать тетке и это привело к тому, что несколько лет вся моя жизнь выглядела как ежедневное наказание самой себя.

Вот родственница — она любила свою работу, и это чувствовалось. Ей нравилось все: воспитывать рабов, наказывать их, ломать характеры, заводить знакомства с аристократами, торговаться. В моем же случае единственное, от чего я получала хоть какой-то намек на удовольствие — учить воспитанников манерам, рассказывая им об истории, литературе, этике. И то, лишь когда мои знания попадали на благодатную почву. В остальном каждый день как испытание.

Я задумалась: как могла сложиться моя жизнь, найди я в себе смелость ответить родственнице отказом? Вернулась бы к родителям в нищету? Или осталась бы в городе и пошла подмастерьем к кому-то из ремесленников? Возможно, научилась бы создавать украшения или вазы, может быть, пекла бы хлеб. Хотя, нет, с готовкой у меня отношения никогда не складывались. Но сам факт, что я могла бы жить в гармонии с миром, занимаясь тем, что приносит удовлетворение, заставил мое сердце сжаться от тоскливой обиды.

— А что делать, если из-за страхов так испортила свою жизнь, что теперь не знаю, как из этого выбраться? — спросила я, пока арамерец раскладывал ужин по тарелкам.

— Я ведь сказал: каждый день, сталкиваясь с обстоятельствами, ты находишься перед выбором: как поступить? Представь, что твоя жизнь — не прямая линия, идущая от рождения и до смерти, а тропинка с развилками. В самом начале ты идешь по обычному лесу. Он не хороший и не плохой. В меру зеленый, есть в нем и солнечные поляны, и темные ельники. И на этой тропинке постоянно встречаются развилки. Сказали тебе родители, что на тебе лежит обязанность идти по их стопам, побоялась им перечить, при том что хотела для себя иной судьбы — свернула на левую тропинку. Отстояла свою позицию — на правую. Чем чаще действуешь из страхов, тем чаще выбираешь левую сторону. Идешь себе, идешь, и в какой-то момент замечаешь каким темным и неприветливым стал лес. И трава здесь пожухлая, и листва с деревьев облетела, и солнца почти не видно. А если наоборот, чаще действуешь как смелый человек, то на развилках поворачиваешь направо. Там и трава сочнее, и цветов больше, и ягоды спелые растут, и полянки такие красивые солнечные, что аж душа радуется.

— У меня как раз такое чувство, что я настолько боялась отстаивать свое мнение, что забрела в чащу, из которой уже не выбраться.

— Это тебе сейчас так кажется. Но ты попробуй начать выбирать правую развилку. Пусть даже в мелочах. Почаще спрашивай себя: а чего я сама хочу? Какую жизнь мне хотелось бы проживать? Слабые люди живут так, как им говорят другие. Сильные — так, как хотят сами. И ты, если начнешь прямо сейчас поступать так, как хочешь сама, очень скоро выберешься из чащи. Поначалу, если забрела слишком глубоко, тебе будет казаться, что ничего не меняется, что вокруг все тот же беспросветный темный лес, но нужно набраться терпения и продолжать выбирать правую сторону. И вот увидишь, что через какое-то время мрачная чаща сменится солнечными полянками. Достаточно думать о собственных желаниях и иметь решимость делать так, как хочешь ты сама.

— Хорошенькое дельце, — последняя фраза меня возмутила. — Это если каждый будет делать только то, что он хочет, и думать только о себе любимом, то что ж это за общество получится? Все будут самовлюбленными и зацикленными только на себе? А до других им и дела не будет?

— Что за глупости? — Маркус даже рассмеялся. — Когда человек слаб, он не может позаботиться даже о себе самом. Но когда ты уделяешь внимание в первую очередь себе, то у тебя появляются силы заботиться об окружающих. И забота эта получается искренней, от всего сердца. Как ты сможешь отдать что-то людям, если сама опустошена? Добрые поступки проистекают из изобильного сердца. Поэтому сначала наполняешь себя, а потом помогаешь другим.

— И как мне наполнять себя и развивать внутреннюю силу? — меня заинтересовала теория Маркуса. Ведь он прав. Разве можно что-то отдавать другим, если у тебя самого этого нет?

— Начни с малого. Например, подумай, чем бы ты хотела завтра заняться и осуществи это. Съешь на завтрак то, что хотела бы съесть именно ты сама. Поговори с людьми, с которыми ты сама хотела бы провести время. А не с теми, с кем это необходимо сделать по работе или ради поддержания репутации в городе. Выбирай в первую очередь саму себя и свои желания. Учись говорить «нет» тому, что тебе не нравится. Не бойся отказывать. Не бойся отстаивать свои желания и интересы. В принципе не бойся хотеть чего-то хорошего для себя. И все получится. Потихоньку выберешься из чащи и поймешь, что мир на самом деле не такой уж опасный и угрюмый, как тебе кажется.

Беседа с Маркусом заставила меня иначе взглянуть на свою жизнь. Мне сложно было представить, каково это — не думать, что скажут окружающие, не пытаться подстроиться под других, не искать чужого одобрения. Но сама идея думать в первую очередь о себе показалась любопытной. Нас всегда учили, что думать о себе — признак эгоизма. А у Арамерцев, выходит, совсем иной подход к воспитанию. В первую очередь думай о себе, чтобы было желание думать о других.

И метафора про тропинку в лесу понравилась. Пока ужинала ароматной говядиной, сдобренной грибным соусом, размышляла — какой жизни для себя хочу? И поняла, что не знаю. Мне раньше и в голову не приходило, что можно подумать, как бы мне самой хотелось жить. Чего я хочу? Собственный дом? Ну да, наверное. А еще?

Не знаю. Сложно это все. Я не привыкла размышлять о таких вещах. Всю мою жизнь за меня решали другие, и вот так сразу понять собственных мечтаний я не могла. Но решила не сдаваться и впредь поступать, как научил Маркус: почаще спрашивать себя даже в самых мелочах, а чего хочу я сама?

Еще у меня из головы не выходили слова Дилизия. Что если Маркус и правда влюблен в меня? Иначе стал бы он оббегать пол города и со всеми договариваться?

А с другой стороны, может быть для него это и правда настолько легко, что он не считает свой поступок каким-то грандиозным подвигом? К тому же, все выглядело так, будто он специально решил позаботиться обо мне, прежде чем покинет дом. Так сказать, в знак благодарности за мое отношение.

Или же он передумал уезжать и заранее подготавливал почву, чтобы были деньги выкупить себя у Эйстерии и вернуться ко мне в качестве управляющего?

Мысль интересная. Я решила обязательно выведать планы Маркуса, как только представится такая возможность.

После ужина меня ждал уже ставший привычным напиток — эщет. В этот раз Маркус заварил его с ягодами граната. Удивительно, как быстро я полюбила этот заморское питье. Он больше не казался мне горьким и неприятным лекарством. Напротив, с каждым разом я все глубже проникалась его тонким вкусом и ароматами.

В какой-то мере эщет можно было сравнить с вином: он также приятно успокаивал и настраивал на миролюбивый лад. Он тоже обладал разными цветами: то рубиново-насыщенным, то легким и светлым, почти прозрачным, то золотисто-желтоватым, то темным как кора дерева. И вкус его менялся: он мог быть сладковатым, фруктовым, мятным, цветочным или ягодным.

Выпив эщет и поняв, что окончательно запуталась в размышлениях о Маркусе, решила дать мозгу отдохнуть и переключиться на что-нибудь другое. Тем более, у меня был повод — в моем подвале уже со вчерашнего вечера сидели под стражей три бандита. Я высказала Маркусу желание поговорить с ними и узнать, есть ли у них сообщники и почему они выбрали именно мой дом.

Оказалось, что арамерец еще утром провел с разбойниками беседу.

— Желаешь посмотреть на результат, госпожа? — произнес он с озорным блеском в глазах.

— Надеюсь, они живы? — усмехнулась я, но сама подумала, что моя шутка вполне может оказаться правдой. Вчера, когда Маркус говорил, что чуть не убил разбойников, у него был такой свирепый взгляд, что с него сталось бы забить пленников до смерти.

— Конечно. Для этих подонков смерть была бы слишком легким наказанием, — голос Маркуса посерьезнел.

Мы прошли в подвал. Завидев меня, мужчины, сидящие в тесной клетке, вскочили со своих мест. Взгляд у них был запуганный.

— Госпожа, умоляем, простите нас.

— Я не так вас учил! — строго прикрикнул Маркус.

Вся троица рухнула на колени.

— Госпожа, нижайше умоляем вас о прощении.

— Уже лучше, — тон брюнета был грозен.

Я привыкла, что обычно арамерец добр и покладист. Как выражается Дилизий: «весь такой Маркуська-лапуська». Но когда надо, эта лапуська умеет рявкнуть так, что желание спорить отпадает у любого. Причем, в мой адрес я такого не замечала. Он мог повысить голос, когда мы спорили, покомандовать в какой-то чрезвычайной ситуации, но чтобы вот так на меня кричать — никогда.

К Виру и Или-Тау тоже относился с заботой и доброжелательностью. Разве что Дилизию время от времени попадало. Причем, я не могу сказать, что они меж собой ругались. Наоборот, мне показалось, что у них весьма дружеские теплые отношения. Сама несколько раз наблюдала, как Дилизий обращался к арамерцу за советами, как они о чем-то болтали, посмеиваясь, как вместе выполняли работу по дому. И лишь когда паренек начинал откровенно хулиганить, Маркус превращался в строгого батю и не давал мальчишке спуску.

Но, оказывается, с чужими арамерец мог вести себя ой как грозно.

— Позвольте искупить нашу вину! Мы готовы на все, чтобы заслужить вашу милость, — суетились преступники.

Интересно, они ели хоть что-нибудь? Или Маркус весь день морил их голодом?

— Что скажете, госпожа? — при обращении ко мне тон арамерца вновь стал привычно-мягким.

Маркус наклонился и прошептал на ушко:

— Сделай вид, что они тебе не нужны.

Очередная манипуляция от брюнета. Хорошо, подыграю.

— Ну и зачем мне эти никчемные существа? — я изобразила недовольство. — И вот ради этого ты отвлек меня?

— Госпожа, если желаете, я тотчас отправлю их к Рамону. Только прикажите, — предложил арамерец.

Из клетки понеслись стенания и мольбы о пощаде.

— Я лишь подумал, — продолжал брюнет, — что возможно Вы захотите, чтобы они отработали свой долг? Их можно продать на рудники…

— Только не это! Умоляем! Пощадите!

— … Или в дом разврата, чтобы они ублажали пьяных матросов…

— Госпожа, умоляем!!!

— … Можно продать в амфитеатр. Конечно, не думаю, что они выдержат хоть один бой, но зато, Вы получите удовольствие, наблюдая как эти нечестивцы умирают прямо на арене пред Вашими очами.

Я с трудом сдерживала смех, глядя как брюнет нагоняет на страху на разбойников. Очевидно, решил перед тем, как продавать их Фогу, добиться максимальной покорности. Чтобы для них попасть в руки к толстяку казалось наивысшим благом.

— Я подумаю, что с ними делать. Посмотрю, как будут себя вести и приму решение: убить или сохранить им жизнь.

Надеюсь, что улыбка, которой я одарила троицу, была достаточно кровожадной. Судя по лицу Маркуса, он был доволен тем, как я сыграла свою роль.

— Ты что с ними сделал? — спросила у брюнета, когда мы поднялись на первый этаж, устроившись на лавочке в саду. — У меня, чтобы получить такое поведение от разбойников, ушло бы минимум дня четырех. А ты… когда успел? Ты ведь весь день отсутствовал.

Для меня действительно казалось удивительным, что арамерцу удалось настолько запугать трех крепких и весьма агрессивных мужчин.

— Всего лишь провел с утра небольшую экскурсию по вашей дисциплинарной комнате, госпожа, — брюнет выдал самую невинную улыбку.

И вот опять: он сам, без каких-либо просьб решил встать пораньше и заняться грабителями. Если бы не любил — стал бы так делать?

Одно дело сражаться с разбойниками, в целом это действительно можно оправдать тем, что парень — военный и для него бороться с противником — вполне привычное занятие. Но бегать по всему городу, договариваться с торговцами, заниматься бандитами. Стал бы он так поступать просто из желания помочь? Или это часть его философии — думать о других?

— Ты меня любишь? — вопрос был неожиданным даже для меня самой, не говоря о Маркусе.

Я не планировала задавать его так прямо и открыто, но слова сами вырвались наружу.

— В каком смысле? — арамерец взглянул на меня таким холодным и строгим взором, каким на любимых точно не смотрят.

Тут же вспомнилось как отстраненно Маркус обнял меня, когда я бросилась к нему на шею в порыве радости. Не робко, не смущенно, не обескураженно. А как будто вообще не испытывал ко мне никаких чувств и был вынужден терпеть объятия, не желая обидеть, притом, что самому ему они были без надобности.

Я уже была не рада, что решила завести этот разговор. Это все Дилизий с его дурацкими предположениями. Засадил мне в голову сомнения, вот они теперь и всплывают.

— Да в прямом, — отступать не имело смысла. — Дилизий сказал, что ты меня любишь.

— Забавная ты, Лиша, — усмехнулся арамерец, — Вместо намеков и догадок решила спросить прямо в люб.

Я с шумом вдохнула ночной воздух, смешанный с ароматами цветов. Маркус ни в какую не хотел говорить открыто и это настораживало. Но и я не собиралась так легко сдаваться.

— По-моему, ты что-то скрываешь.

— Просто не знаю, что сказать, чтобы не обидеть.

— То есть «нет»?