История Израиля. Том 1 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1807-1951

Основы системы государственного управления

Если судить только по внешним признакам, то решимость руководителей израильского ишува в мае 1948 г. провозгласить государство была непреклонной, однако несколько спонтанной, не имеющей под собой продуманного плана. Известно, например, что даже решение относительно названия нового государства откладывалось до самой последней минуты, а окончательный машинописный вариант Декларации независимости был одобрен буквально за час до публичного оглашения этого документа. Однако видимые признаки, лежащие на поверхности, зачастую могут ввести в заблужение. В действительности правительство Израиля формировалось не беспорядочно, а на основе тщательно продуманного плана. Еще в октябре 1947 г. объединенными усилиями Ваад Леуми[330] и Еврейского агентства были разработаны правовые основы и общие конституционные положения будущего независимого государства. Согласно первому этапу этого плана, 1 марта 1948 г. был сформирован официальный временный правительственный орган, Народный совет (Моэцет га-ам), состоявший из 37 членов, представителей Ваад Леуми и Еврейского агентства, отобранных таким образом, чтобы обеспечить пропорциональное представительство всех партий и политических сил ишува. Именно Народный совет, в свою очередь, три недели спустя одобрил детально разработанную структуру Временного правительства, власть к которому должна была перейти по окончании срока действия британского мандата.

Согласно Декларации независимости Государства Израиль, структуры управления, созданные до образования государства, подлежали преобразованию в государственные органы. Законодательный орган Временного правительства, именуемый Временным государственным советом, должен был состоять из 37 членов Народного совета, действовавшего с 1 марта, а исполнительный орган — из 13 членов Народного правления[331], также функционировавшего с 1 марта. 14 мая Временный государственный совет официально объявил о своих юридических полномочиях. Таким образом, Бен-Гурион действовал от имени Временного государственного совета, сообщая о том, что все законы мандатных властей сохраняют силу — за исключением тех, которые будут пересмотрены самим Советом. Далее было заявлено об отмене ряда положений, установленных британскими властями и абсолютно неприемлемых для еврейского населения, включая Белую книгу 1939 г. и последующие указы 1941 и 1945 гг., налагавшие дополнительные ограничения на еврейскую иммиграцию и права евреев на приобретение земли, а также ограничивающие их свободу передвижения. Все эти изменения и дополнения были встречены бурными аплодисментами присутствовавших.

Временный государственный совет избрал 16 мая своим президентом (но не президентом Государства Израиль) Хаима Вейцмана и приступил к решению практических задач, связанных с жизнью в условиях чрезвычайного военного положения. Министерства нового правительства, за незначительными исключениями, были сформированы из отделов и бюро, существовавших в рамках Ваад Леуми., Еврейского агентства и мандатной администрации. Так, отделы Ваад Леуми, ведавшие здравоохранением, вопросами религий и социального обеспечения, стали соответствующими министерствами правительства Израиля, а отделы культуры и образования были объединены в Министерство образования и культуры. Аналогичным образом, отделы финансов, иммиграции, труда, политики, торговли и промышленности Еврейского агентства стали министерствами финансов, иммиграции, труда, иностранных дел, торговли и промышленности. Сорок с лишним отделов мандатной администрации перешли в ведение новых властей, и их функции были распределены между тринадцатью министерствами. Временное правительство находилось у власти с 14 мая 1948 г. по 10 марта 1949 г., когда начало официально функционировать первое правительство Израиля, сформированное на основе первых демократических выборов, и на протяжении этого периода оно пользовалось широким доверием населения страны. Никто не подвергал сомнению его моральное и юридическое право сформировать Верховный суд[332] страны, выпустить в обращение национальную валюту и почтовые марки, его полномочия по установлению и взиманию налогов, а также по определению правил и норм выборов в Учредительное собрание. Окончательным подтверждением жизнеспособности Временного правительства стало одобрение общественностью страны тех чрезвычайных мер, которые были приняты во время Войны за независимость.

Никто из жителей страны при этом, разумеется, не полагал, что правящий орган военного времени является чем-то большим, нежели “временное правительство” — как свидетельствовало и само его название. Решение ООН о разделе Палестины предусматривало, что “Учредительное собрание каждого из двух государств (еврейского и арабского) предложит проект демократической конституции для своего государства”. Более того, в Резолюции ООН были перечислены все аспекты такой конституции, в том числе формирование законодательных органов путем всеобщих выборов, подотчетность исполнительных органов законодательным, а также гарантированное равенство гражданских, политических, экономических и религиозных прав населения. Все эти обязательства подтверждались в Декларации независимости Государства Израиль, и было заявлено, что Учредительное собрание должно быть избрано не позднее 1 октября 1948 г. Хотя условия военного времени вынудили сдвинуть намеченные сроки, тем не менее Временное правительство в конечном итоге выполнило свои обязательства. В июле 1948 г. кабинет министров определил дату выборов — 25 января 1949 г., дал указание о проведении переписи населения и разработал детальную процедуру проведения выборов.

Одним из наиболее примечательных аспектов этой процедуры был принцип пропорционального представительства на основе списков политических партий, причем к тому времени этот принцип соблюдался на протяжении десятилетий — при проведении выборов на Сионистских конгрессах и в Собрание депутатов (Асефат га-нивхарим)[333] ишува. Далее было определено, что численность будущего Учредительного собрания составит 120 человек. Право голоса было предоставлено всем жителям Израиля, достигшим восемнадцатилетнего возраста, вне зависимости от пола, расовой принадлежности и вероисповедания. Таким образом, на выборах 25 января кандидаты от 21 партийного списка соперничали за 120 мест в Национальной ассамблее. В голосовании приняло участие около 440 тыс. человек, или 87 % всего населения, имевшего право голоса. С учетом требования пропорционального представительства каждой партии, депутаты рабочих партий получили 57 мест, депутаты центристских и правых сил — 31 место и депутаты религиозных партий — 16 мест. Это соотношение в целом соответствовало расстановке сил, наблюдавшейся в ишуве до создания государства. Из общего числа избранных делегатов 117 человек были евреями и трое — арабами.

Первое заседание Учредительного собрания состоялось 14 февраля 1949 г. Были проведены выборы спикера и его заместителей, а также образованы соответствующие комитеты. Два дня спустя Учредительное собрание обсудило и приняло свой первый закон, который, собственно говоря, был разработан партийными лидерами задолго до выборов. Речь идет о так называемом “Законе о переходном периоде”, известном также под названием “Малая конституция”. Он определял структуру правительства, которое должно было функционировать вплоть до принятия постоянно действующей конституции. Однако (и ниже об этом будет сказано подробнее) этой “Малой конституции” было суждено оставаться законодательной основой деятельности израильского правительства и до сего дня. Данный документ состоит из пятнадцати кратких разделов, определяющих форму государственного правления как республику и устанавливающих (в числе прочего) положения о президенте, кабинете министров и парламенте. Сразу же после принятия Закона о переходном периоде Учредительное собрание официально избрало Хаима Вейцмана президентом государства, после чего Временное правительство подало в отставку.

Проведя в течение нескольких дней консультации с партийными лидерами, Вейцман поручил Бен-Гуриону, возглавлявшему партию Мапай, которая получила большинство голосов в ходе выборов, сформировать первое правительство страны. После трехнедельных переговоров Бен-Гурион подписал коалиционное соглашение с тремя партиями — Объединенным религиозным фронтом (в состав которого входили партии Мизрахи и Га-Поэль га-мизрахи[334], Прогрессивной партией и Сефардским списком. Представители этих партий должны были возглавить несколько министерств. Наконец, 8 апреля вновь сформированный кабинет министров и предложенные им программы были представлены на утверждение Собранию, которое провозгласило себя израильским парламентом — кнесетом. 10 марта кнесет утвердил первое правительство Государства Израиль (73 голосами против 45).

Надо подчеркнуть, что Собрание избиралось не только для того, чтобы стать кнесетом, то есть парламентом, действующим как обычный законодательный орган. Несомненно, его задачей также было принятие конституции. Накануне выборов 25 января 1949 г. было совершенно очевидно, что большинство населения страны, и уж тем более авторы Резолюции ООН о разделе Палестины и Декларации независимости Государства Израиль, не сомневались в скорейшем создании такого документа. Во-первых, конституция имелась у всех стран, которые обрели независимость после 1945 года. Более того, Сионистская организация как таковая тоже функционировала на основе собственной конституции. И вот наконец специальный комитет под председательством д-ра Лео Кона, юридического советника Еврейского агентства, за несколько месяцев разработал проект конституции, и Временное правительство, чей срок полномочий уже заканчивался, передало этот проект Учредительному собранию. Но, несмотря на все имеющиеся прецеденты, равно как и подготовленный черновой вариант текста, Бен-Гурион и руководство партии Мапай все-таки приняли решение отклонить проект.

Это неожиданное на первый взгляд решение было принято сразу по нескольким причинам. Прежде всего, как указал премьер-министр, было бы ошибкой столь поспешно взваливать на себя бремя юридических ограничений. Он отметил, что даже Соединенным Штатам понадобилось одиннадцать лет для принятия своей конституции, после чего через семь лет им пришлось принимать еще и “Билль о правах”[335]. С другой стороны, правительство Великобритании функционировало достаточно эффективно на протяжении столетий без какой бы то ни было формальной конституции. Бен-Гурион также указал, что численность населения страны непрерывно увеличивается, что необходимо время для абсорбции иммигрантов и для борьбы с угрозой вторжения соседних арабских государств. Вопросы, связанные с конституцией, таким образом, способны лишь отвлечь внимание и усилия кнесета, в то время как у него имеется достаточно проблем, требующих неотложного решения. Одна из таких проблем, в частности, связана с позицией ортодоксальных партнеров по коалиционному правительству Бен-Гуриона, которые настаивают на том, что основной закон Израиля должен базироваться на положениях Библии и Талмуда. Очевидно, что правительство и народ Израиля не могли пойти на культуркампф[336], поскольку это послужило бы причиной раскола между религиозной и светской общинами страны. С учетом названных причин в июне 1950 г., после продолжительных дебатов, было решено отложить принятие основного закона. Вместо формальной конституции кнесет различных созывов принял ряд “основных законов”, которые должны были в совокупности составить конституцию.

На практике, однако, это компромиссное решение оказалось недостаточно эффективным. Не удалось провести четкую границу между принятием “основных законов” и утверждением обычных законодательных актов. На протяжении ряда последующих лет кнесет принял несколько “основных законов”, весьма важных по своей сути, хотя процедура их принятия фактически ничем не отличалась от принятия самых рядовых законов. В конечном итоге страна так и не имеет формальной конституции. Для практических целей используется “Закон о переходном периоде” 1949 года, так называемая “Малая конституция”, где определены основные контуры израильского правительства. Аналогичным образом, Учредительное собрание стало первым действующим кнесетом страны, а конкретные законы, принятые кнесетом, определили ход национального политического развития.

Законодательная и исполнительная власть

Система государственного управления Израиля покоится на прочном фундаменте — опыте, накопленном за годы, предшествовавшие созданию государства. Более половины членов кнесета первого созыва принимали участие в работе Сионистских конгрессов и Ваад Леуми. Три десятилетия британского мандата — это приобретенный опыт английского законодательства, что способствовало формированию смеси британского парламентаризма и континентальной сионистской практики. Таким образом, израильский кнесет демонстрирует сходство с английским парламентом: наличие права законодательной инициативы, контроль за правительственной и административной деятельностью, анализ внутренней и внешней политики. Отличается кнесет от британской законодательной системы тем, что он принял, в модифицированном виде, систему Сионистских конгрессов; это однопалатный законодательный орган, выборы в который осуществляются путем голосования по партийным спискам, а не за конкретных кандидатов, представляющих интересы определенных избирательных округов. Каждый из партийных списков включает до 120 кандидатов. Если, например, одна их крупных партий получает 50 % всех голосов, вследствие чего ей причитается 60 мест в кнесете, то эти места занимают первые 60 человек, включенные в список этой партии. Порядок внесения имен в партийные списки определяется центральным комитетом партии и отражает значимость каждого члена партии в партийной иерархии или его потенциальные возможности для привлечения голосов избирателей (так, например, первое место в списке партии Мапай занимал Бен-Гурион). Израильский избиратель лишен возможности вычеркивать имена кандидатов из партийного списка по своему усмотрению. Фактически избиратель голосует за партийную идеологию, а не за конкретных политиков, чью динамичность и благоразумие он вынужден принимать на веру.

Четырнадцатого февраля 1951 г. правительство потерпело поражение при голосовании по вопросу о религиозном образовании в транзитных лагерях иммигрантов (Глава XIV. Кризис израильской демократии, ч. II), и Бен-Гурион незамедлительно выступил с предложением об отставке кабинета. Это привело к новым трудностям, поскольку не существовало одобренной кнесе-том процедуры проведения новых выборов. Тогда кабинет министров и кнесет выдвинули законодательную инициативу о прекращении полномочий кнесета первого созыва и о назначении даты выборов в кнесет второго созыва, причем срок полномочий кнесета всех последующих созывов был определен в четыре года. Такого рода “процедурное” законодательство применялось нечасто, хотя впоследствии и принимались отдельные поправки к Закону о переходном периоде. Обычно вопросы регламента и устава решались путем внесения постепенных изменений в практику работы кнесета и на основе постановлений спикера. Изменения, которые вносились в технические процедуры работы кнесета, были заимствованы из практики законодательных органов других стран, главным образом Великобритании. Так, кнесет каждого нового созыва избирал своего спикера, работал на протяжении двух сессий в год, хотя мог собираться и на чрезвычайные сессии. Работа кнесета в основном происходила в девяти постоянных комиссиях, включая финансовую комиссию, юридическую комиссию и имеющую особо важное значение комиссию по иностранным делам и национальной обороне. Членство в этих комиссиях определялось в зависимости от того, сколько мест получила в кне-сете та или иная партия. Все выдвигаемые на рассмотрение кнесета законодательные предложения должны были (и эта практика сохранилась и в наши дни) пройти, согласно английской традиции, три чтения. После того как законопроект был обсужден в соответствующей комиссии кнесета и одобрен в третьем, последнем, чтении, он передается на подпись премьер-министру, министру, в чьем ведении будет исполнение этого закона, и президенту.

Разумеется, в кнесете имеется оппозиция, но, в отличие от Великобритании, оппозиционные партии не образуют “теневого кабинета”[337]. Такая практика восходит к прецеденту, созданному Сионистскими конгрессами, где обычно предпочиталось обеспечивать всем партиям хотя бы минимальное представительство в президиуме, а не давать им возможность активно действовать в оппозиции. Существовало и еще одно, чисто израильское, обстоятельство: партии, оставшиеся вне правительственной коалиции, обычно не отличались единством или сплоченностью и, соответственно, были не в состоянии нанести урон правительству или свалить его. Таким образом, правительство Израиля зачастую было в состоянии функционировать даже при наличии минимального большинства в кнесете. Давление законодательной власти на исполнительную было несущественным. Так, хотя кнесет мог осуществлять достаточно эффективное и целенаправленное руководство внутренней политикой, ему редко удавалось оказывать давление на правительство по таким критически важным вопросам, как внешняя политика или национальная безопасность, и с “парламентскими запросами” члены кнесета выступали, как правило, уже после принятия правительством соответствующего решения. И все-таки, по прошествии двух десятилетий существования Государства Израиль, кнесет уже принимал от шестидесяти до девяноста законов ежегодно и пользовался всеобщим уважением как эффективно функционирующий законодательный орган. Члены кнесета постепенно привыкали к нормам парламентского поведения, и благодаря уважительному отношению к спикеру удавалось предотвращать конфликтные ситуации, которые на первых порах могли иногда привести к оскорблению действием. Члены кнесета изначально опасались также многословных выступлений “не по делу” и бесконечных бессодержательных дебатов, но опыт показал неосновательность таких опасений.

Президент государства, в свою очередь, призван служить естественным противовесом законодательному органу. Вейцман, человек, пользовавшийся широкой международной известностью, прибыл в Израиль к концу 1948 г. с тем, чтобы играть именно такую роль на посту президента Временного государственного совета. Бен-Гурион с самого начала сделал все от него зависящее, чтобы этому выдающемуся деятелю сионистского движения были предоставлены права, немногим более значительные, нежели те, которыми располагают монархи Соединенного Королевства. Согласно положениям Закона о переходном периоде, президент страны не избирается всенародно, а выбирается кнесетом (Вейцман, кстати, был избран без промедлений и подавляющим большинством голосов), на срок полномочий кнесета соответствующего созыва, но с 1951 г. срок президентских полномочий был продлен до пяти лет. В качестве главы государства, президент наделен полномочиями назначать Государственного контролера[338], председателей судов и судей. Ему также предоставлены права помилования и отсрочки приведения приговора в исполнение, но тоже с оговорками — каждое решение требовало рекомендации министра юстиции и могло быть обжаловано в апелляционном суде. Вейцман не скрывал своего разочарования тем, что ему была уготовлена такая, хотя и почетная, но преимущественно представительская роль, и жаловался своим близким: “Я — как пленник здесь, в Реховоте” (местонахождение его дома).

Несмотря на все эти обстоятельства, основатели Государства Израиль, подобно государственным деятелям большинства стран в послевоенный период, были полны решимости иметь сильную исполнительную власть, которую не могли бы парализовать бесконечные правительственные кризисы. Они намеревались добиться сочетания самых значительных достижений европейской политической системы с лучшими британскими традициями. В результате страна получила сильную — правда, скорее на бумаге, чем на практике, — законодательную власть и влиятельную — пусть не на бумаге, но зато на практике — исполнительную власть. Формирование кабинета, или правительства, как это именовалось в Законе о переходном периоде, поручалось лидеру той политической партии, члены которой получали наибольшее число мест в кнесете (в феврале 1949 г. это был Бен-Гурион, лидер партии Мапай). Назначенный, но еще не вступивший в должность премьер-министр подбирал министров своего правительства с учетом рекомендаций партий, входящих в правящую коалицию, причем не обязательно из числа членов кнесета. Затем сформированное правительство представлялось на утверждение кнесету.

Глава правительства, израильский премьер-министр, принимает решения относительно повестки дня заседаний кабинета, а также определяет приоритеты правительственной политики и деятельности правительственных органов. С формальной точки зрения премьер-министр является лишь primus inter pares, первым среди равных, в своем правительстве, однако его заявление об отставке могло автоматически привести к падению правительства, и это обстоятельство позволяло ему оказывать решающее воздействие как на свой кабинет, так и на кнесет. Правда, с другой стороны, израильский премьер-министр не обладал такой полнотой власти, как его британский коллега. Он не мог сместить членов своего правительства. Он не мог предложить президенту распустить кнесет с целью проведения новых (и дорогостоящих) национальных выборов — такое право кнесет оставил за собой. Более того, падение израильского правительства вовсе не означало, что обязательно будут проведены новые всеобщие выборы. Напротив, в подобном случае президент, после консультаций с руководителями всех партий, входящих в состав кнесета, должен был предложить одному из них формирование нового правительства.

И все-таки наиболее значительный фактор, ограничивающий власть премьер-министра, — это сама по себе природа коалиционного правительства. Характерным свойством израильской политической системы следует считать регулярно происходящие провалы политики совместной ответственности членов кабинета. Этот принцип коллективной лояльности был сформулирован в Законе о переходном периоде, равно как и в правительственных программах 1949,1951 и 1955 гг., где указывалось, что “Правительство формируется на основе коллективной ответственности всех министров и всех входящих в него партий”. Однако, прежде чем войти в состав правительства, ряд партий нередко выдвигают предварительные условия, на основе которых они могли бы в дальнейшем не соглашаться с определенными действиями правительства — в качестве “исключений”, допускающих нарушение принципа совместной ответственности. Так, партии, представляющие интересы ортодоксальных кругов, ставят условием вхождения в правительственную коалицию свободу голосования по вопросам, связанным с религией. Аналогичные требования в защиту интересов своего электората выдвигают и другие партии, входящие в коалицию. К числу эффективных мер, способствующих предотвращению такого рода деструктивных действий по отношению к политике правительства, относится искусство вести переговоры, заключать соглашения и вырабатывать компромиссные решения, а также умение премьер-министра решительно настоять на соблюдении общего политического курса. Несомненно, Бен-Гурион был человеком достаточно решительным для того, чтобы отстаивать принцип совместной ответственности.

Когда же дело все-таки доходило до отставки правительства, Бен-Гурион, равно как и его преемники на этом посту, могли быть уверенными, что страна не окажется в состоянии неопределенности. Кабинет продолжал временно исполнять свои обязанности вплоть до того дня, когда кнесету предлагался для одобрения новый состав правительства. “Временно исполняющее обязанности” правительство, разумеется, не было достаточно сильным, чтобы выступать с законодательными инициативами, но все-таки сам факт его наличия позволял избежать вакуума власти и всех связанных с этим неприятных последствий, которые случаются в подобного рода обстоятельствах в таких странах, как Франция или Италия. Сопоставляя сильные и слабые стороны израильской правительственной системы, следует при этом отметить, что на протяжении первого десятилетия существования государства доминирующее влияние правительства в кнесете было неизменным. Сохраняя контроль над программой работы кнесета и выступая с наиболее важными законодательными инициативами, правительство, то есть исполнительная власть, главенствовало в сфере законодательства. Именно правительство определяло основные направления политики и принимало решения фактически по всем вопросам, имеющим принципиально важное значение для страны.

Двуглавая судебная власть

Деятельность конституционных органов, кнесета и правительства, основывалась на новом израильском законодательстве, тогда как судебная система и свод законов, на которых базировалось отправление правосудия, оставались почти неизменными со времен мандата и практически не были затронуты в рамках “Малой конституции”. Впоследствии кнесет усовершенствовал и дополнил структуру судебных учреждений, но не внес в нее никаких принципиальных изменений. Итак, низшей судебной инстанцией в стране являются мировые суды (23 мировых суда, шесть местных, или муниципальных, судов и 11 мировых судов по делам несовершеннолетних). Средняя судебная инстанция — окружные суды (пять окружных судов). И наконец, Верховный суд, который является высшей апелляционной инстанцией, а также Высшим судом справедливости (во времена мандата он находился в подчинении Тайного совета[339] Соединенного Королевства). Существуют также специальные суды (и законодательство) для вооруженных сил и суды по трудовым конфликтам. Согласно принятому кнесетом закону от 1953 г., кандидатуры всех судей подбираются специальной комиссией по назначению судей, в которую входят министр юстиции (председатель комиссии), два министра, назначенные правительством, два члена кнесета, трое судей Верховного суда и двое избранных представителей Коллегии адвокатов. Все кандидатуры представляются президенту страны, и он утверждает их назначение, которое является пожизненным. К 1956 г. во всех судах Израиля имелось около ста судей, хотя (как и в других странах свободного мира) количество судей всегда считается недостаточным. Рост численности населения страны способствовал значительному затягиванию сроков судебных разбирательств.

Основные компоненты израильского законодательства заимствованы из целого ряда различных источников. Один из таких источников — правовая система Османской империи, положения которой используются главным образом при разборе дел, связанных с землевладением. Второй компонент — нормативы, установленные британскими мандатными властями. С течением времени, однако, эти предписания и правила мандатных властей и османские законы стали заменяться третьей составляющей — собственно израильским законодательством. Четвертый и, по всей видимости, самый значительный элемент, унаследованный израильской юридической системой, — это английское Общее право[340]. Общее право и дополняющее его Право справедливости составили тот фундамент, на котором Израиль, основываясь на прецедентах, или Статутном праве (“писаном законе”), выстроил фактически всю свою правовую систему, включая судопроизводство, а также уголовное и гражданское законодательство. И наконец, при создании израильского законодательства иногда использовался пятый элемент — библейские и талмудические источники еврейского закона.

Несмотря на отсутствие в стране формальной конституции, суды — не без содействия кнесета и средств массовой информации — способствовали развитию гражданских прав, основанных на следовании британской и американской юридической традиции. В Израиле не существует суда присяжных — потому, видимо, что его не существовало в годы мандата. Но, как бы то ни было, в основе израильских судебных разбирательств и решений, несомненно, лежат Хабеас корпус[341] и принцип презумпции невиновности. Хотя государство иногда и ограничивает гражданские свободы и вводит цензуру по соображениям безопасности, это делается на основе либо ряда чрезвычайных правил британского мандата, сохраненных в своде законов страны, либо законодательных положений, принятых кнесетом и заменивших старые постановления и положения о чрезвычайной ситуации. Например, когда возникают ситуации, связанные с соображениями национальной безопасности на территориях Израиля, где проживает арабское население (Глава XIV. Кризис израильской демократии, ч. VI), суды обычно поддерживают правительственные решения более последовательно, чем в Великобритании, США или других западных странах.

Израильская юридическая система допускает еще один отход от англосаксонских норм, когда речь идет о правах индивидуума, определяемых так называемым “личным статусом”. Вспомним, что в Палестине времен Османской империи каждая религиозная община пользовалась самой широкой юридической автономией, если речь шла о таких вопросах, связанных с личным статусом граждан, как браки, разводы, погребение, наследование и т. д. Эта система сохранилась во времена мандата, давая возможность раввинским, а также мусульманским, христианским и друзским религиозным судам решать эти вопросы на основе соответствующих законодательств. Израиль, став независимым государством, сначала сохранил, а впоследствии и расширил такую систему. Бен-Гурион и его единомышленники-социалисты, безусловно, с неохотой упрочили власть религиозных кругов, однако наличие более неотложных проблем — военных и экономических — было важнее, чем конфронтация с ортодоксами.

Таким образом, в ходе последующей законодательной деятельности кне-сета первых двух созывов были в значительной степени расширены пределы юрисдикции раввинских судов, равно как и религиозных судов мусульман и различных христианских общин. Во времена британского мандата вхождение в еврейскую общину было делом добровольным. Однако, согласно закону, принятому кнесетом в 1953 г., раввинские суды не только получили более значительные права в сфере “личного статуса”, но их юрисдикция была расширена и теперь охватывала любого “гражданина еврейской национальности или постоянного жителя Израиля”. Таким образом, теперь даже наличие иностранного гражданства не исключало еврея, проживающего в Израиле, из сферы юрисдикции раввинского суда. И, что значительно более важно, Закон 1955 г. о даяним (членах религиозного суда) предоставил судьям раввинских (равно как и мусульманских и христианских) судов статус государственных служащих. И они, соответственно, назначались — как и судьи нерелигиозных судов — указом президента страны, по рекомендации специального комитета. В состав такого комитета входили — для назначения судей раввинского суда — оба Верховных раввина страны, двое судей раввинского суда, а также несколько членов правительства и кнесета. Неудивительно, что такие законы привели к ожесточенным дебатам в кнесете и вызвали сильное недовольство светского большинства страны. Тем не менее Бен-Гурион и его коалиция настояли на их принятии. Взамен премьер-министр обеспечил себе поддержку ортодоксов по другим вопросам, имевшим жизненно важное значение для его правительства. Как будет показано далее (Глава XIV. Кризис израильской демократии, ч. V), система религиозных судов стала лишь верхушкой того айсберга, который представляет собой политическая власть ортодоксов в Израиле.

Кризис израильской демократии

Речь идет об одной из наиболее опасных слабостей молодого еврейского государства — о политизации, не менее всеохватывающей, чем во времена ишува. Не следует забывать о том, что для подобного положения дел существует объяснение: израильские партии зародились не на местной почве. Они возникли и сформировались в странах диаспоры. Такая партия не ставила своей целью приход к власти. Это была, как правило, организация международного характера, стремившаяся к достижению порой не вполне определенных, но достаточно высоких целей в некоей отдельно взятой стране. Деятельность этих партий в Палестине также не обязательно определялась какими-либо конкретными местными условиями. Партии продолжали черпать идеи за рубежом, с тем чтобы впоследствии переносить их на почву ишува. Они представляли собой довольно замкнутые политические образования, имевшие четко сформулированные устав и программу и с подозрением относившиеся друг к другу. Их идеологические взгляды и платформы, европейские в своей основе, оставались неизменными на протяжении примерно десяти лет с момента образования Государства Израиль, а их непреклонная верность своим принципам делала неприемлемой саму мысль о компромиссах по вопросам, затрагивающим убеждения, — и уж тем более речь не могла идти о том, чтобы представить себе даже чисто умозрительную возможность самоликвидации.

После обретения этими партиями государственного статуса их члены тут же получили новые, прежде неведомые им возможности — право занимать государственные должности и пользоваться различными материальными благами. Речь теперь шла о доступе к источникам финансирования — в частности, о занятии должностей в министерствах и прочих государственных учреждениях либо же в многочисленных организациях и на предприятиях, находящихся под контролем или влиянием правительственных органов (поселения, жилищное хозяйство, система образования). Таким образом, после 14 мая 1948 г. партии с особым рвением вступили в борьбу за основной и самый важный источник голосов электората — за голоса иммигрантов. Случалось, что партийные эмиссары даже направлялись за рубеж, дабы организовать и привезти группу иммигрантов в конкретное поселение, находящееся под влиянием той или иной партии. Если иммигранты по прибытии в Израиль еще не имели определенных политических предпочтений, то партии предлагали их вниманию стимулы, лучше всего доступные пониманию вновь прибывших: жилье, работу и прочие виды экономических благ. Плохо разбиравшиеся в политике и идеологии евреи из стран Востока были в особенности склонны к изъявлению своей лояльности по отношению к тем политическим силам, которые демонстрировали наибольшую эффективность в ходе распределения продуктов питания, денежных ссуд, одежды, в предоставлении рабочих мест, жилья и социальных услуг, а также помогали не затеряться в бюрократических лабиринтах.

Отражением этой всепоглощающей политизации стал тот факт, что в ходе выборов в Учредительное собрание — кнесет первого созыва, в 1949 г., — списки кандидатов были представлены от двадцати одной партии, и все они вели активнейшую предвыборную борьбу; выборы в кнесет второго созыва, в 1951 г., проходили с участием семнадцати партий, в кнесет третьего созыва, в 1955 г., баллотировалось восемнадцать партий, а в кнесет четвертого созыва, в 1959 г., — не менее двадцати шести партий. Различия между соперничающими партиями далеко не всегда могли быть отнесены на счет экономического статуса их избирателей. Напротив, представители рабочего класса являлись основой электората почти всех партий, причем практически в равных долях. Так, численность рабочих среди членов партии Херут[342] была не меньшей, чем среди членов рабочих партий. Следует, правда, отметить, что Херут получила большую часть голосов благодаря малоимущим выходцам из стран Востока. При этом заметим, что за Мапай голосовало немало избирателей, не относившихся к рабочему классу. Различия были скорее идеологическими и организационными, нежели экономическими. В общем и целом, партии разделились на две основные группировки: лейбористы и консерваторы, плюс религиозная подгруппа. На правом фланге находились Херут, Общие сионисты и Прогрессивная партия, отличавшиеся одна от другой некоторыми нюансами в области внутренней политики. Не имелось существенных идеологических различий и между тремя основными рабочими партиями. Но даже при таких условиях борьба между партиями за идеологическую чистоту и стремление законодательно закрепить за собой определенные имущественные права обострялись из-за намечающихся возможностей доступа к государственной распределительной системе.

Так, например, партия Мапам[343], находящаяся в политическом спектре левее, чем Мапай, строго следила как за соблюдением своих принципов, так и за чистотой партийных рядов. Корни партии Мапам уходили в 1930 г., когда была создана и Мапай, именно тогда левые активисты группировки Га-Шомер га-цаир отклонили приглашение одной из основных политических организаций, Мапай, в состав которой входили представители всех направлений социалистического сионизма (Глава VII. Рост городского населения. Борьба за рабочее единство). Они сохранили тогда верность революционному марксизму и кибуцному движению. В результате на протяжении прошедших восемнадцати лет группировка Га-Шомер га-цаир пользовалась весьма умеренной политической поддержкой и даже теряла сторонников — поскольку выступала за создание двунационального арабо-еврейского государства. Затем, в 1948 г., Ахдут га-авода, левый фланг партии Мапай, порвала с партией-основательницей, обвинив бывших соратников в полном бездействии. После этого Га-Шомер га-цаир, объединившись с Ахдут га-авода и с остатками старой Поалей Цион, образовали Мапам. Рядовой электорат новой партии составляли в основном кибуцники, а партийная программа настойчиво повторяла старые мелодии Га-Шомер га-цаир: бесклассовое общество, руководители из числа кибуцников, равные права для израильских арабов, отказ от военной формы правления на арабских территориях, а в области внешней политики — призыв к “нейтральной позиции”, что на практике означало ориентацию на Советский Союз.

Именно доктринерская близость к СССР привела в конечном итоге к ослаблению и развалу Мапам. В 1951 г. чехословацкая полиция арестовала израильского гражданина Мордехая Орена, уважаемого лидера Мапам, который находился в Праге с партийным поручением и был обвинен в “подрывной сионистской деятельности”. Проведенный в 1952 г. процесс над четырнадцатью видными чехословацкими коммунистами, многие из которых были евреями, причем некоторым было предъявлено обвинение в “сотрудничестве с мировым сионизмом”[344], потряс израильское общественное мнение не меньше, чем “дело врачей”[345], начавшееся в январе 1953 г. в Москве. После этого Мапам потерпела сокрушительное поражение на выборах в кнесет третьего созыва. Однако когда центральный комитет партии решил проводить достаточно сбалансированную политику по отношению к Советскому Союзу, раскольники во главе с видным сионистом и командиром Гаганы д-ром Моше Снэ[346] образовали еще более радикальную группу, дав ей название “Левые социалисты”. В конечном итоге отколовшаяся фракция присоединилась к коммунистам — и тем самым полностью ушла в политическое небытие. На следующий год откололся правый фланг Мапам, приняв решение тем самым возродить Ахдут га-авода. В результате всех этих расколов Мапам, бывшая в 1949 г. второй по численности партией Израиля, стала третьей на выборах 1951 г. и шестой на выборах 1955 г. Помимо всего прочего, руководство партии сохраняло неизменную приверженность сельскохозяйственному социализму, что не находило ни малейшего отзыва у многочисленных иммигрантов, преимущественно из стран Востока, для которых главным вопросом была безопасность, а не идеалы коллективизма.

Оставив Мапам в 1954 г. и сформировав в том же году независимую партию Ахдут га-авода, бывшая правая фракция Мапам заявила о своем решительном отходе от доктринерской марксистской политики, как в социальной сфере, так и в области международных отношений. Пражский процесс и московское “дело врачей” стали последней каплей, переполнившей чашу терпения социалистов “правой ориентации”. С одной стороны, Ахдут га-авода продолжала придерживаться традиционной идеи о доминирующей значимости халуцианских ценностей физического труда как в сельском хозяйстве, так и на промышленных предприятиях. Как и Мапам, она выступала за отмену военного правления в арабских деревнях. Но, с другой стороны, партия отвергала просоветскую ориентацию Мапам в области международных отношений и склонялась к идее неприсоединения к военно-политическим блокам. Такая позиция привлекала своей “прогрессивностью”, и потому лидеры Ахдут га-авода, бывшие герои Пал-маха Игаль Алон и Исраэль Галили, пользовались всеобщим признанием. Тем не менее, хотя Ахдут га-авода на протяжении почти десятилетия неизменно занимала в Гистадруте второе место, уступая только Мапай, в кнесете ее позиции ухудшились. Будучи пятой по численности партией на выборах 1955 г., она откатилась в 1959 г. на шестое место.

Помимо Херута (Глава XIV. Кризис израильской демократии, ч. IV), видное место в правоцентристском лагере занимала партия “Общие сионисты”. Напомним, что само название, “Общие сионисты”, было принято в начале XX в. с тем, чтобы добиться широкой поддержки в рамках Сионистского движения. Выступая сторонниками единства и интеграции, “Общие сионисты” не предпринимали особых усилий для разработки своей идеологии или программы и после 1920-х гг. не пользовались особой популярностью в ишуве. В 1946 г. две фракции партии, известные как “Общие сионисты — А” и “Общие сионисты — Б”, слились, образовав Объединенную партию общих сионистов. Это примирение было очень недолгим, и в августе 1948 г. фракция “А” откололась с целью образования Прогрессивной партии (см. ниже), а оставшаяся фракция “Б” стала именоваться партией “Общие сионисты Израиля”. Начиная с этого времени Общие сионисты стали именовать себя выразителями интересов израильского политического центра. Придерживаясь в целом консервативных взглядов, они поддерживают частное предпринимательство, выступают против хронической политизации национальной жизни и являются сторонниками прозападной ориентации в международных делах. На выборах они выступали с переменным успехом. В 1949 г. они набрали всего лишь 5 % голосов и получили в кнесете первого созыва семь мест. В дальнейшем, однако, по мере нарастания в народе недовольства правительственными мерами, ориентированными на контроль экономики и рационирование потребительских товаров, Общие сионисты улучшили свое положение, и в 1951 г. получили в кнесете 20 мест. В 1955 г., однако, их представительство в кнесете уменьшилось до 13 мест, партия переместилась со второго места на третье, а после выборов 1959 г. — и вовсе на пятое. Хотя снижение популярности Общих сионистов можно в известной степени отнести и за счет роста популярности Херута, общее ослабление их позиции было вызвано также достаточно неожиданной стойкостью Прогрессивной партии, бывшей фракции “Общие сионисты — А”. Небольшая по численности, она, тем не менее, пользовалась неизменной поддержкой иммигрантов 1930-х гг. из стран Центральной Европы, вызывая у них симпатию своей осмотрительной сдержанностью. Возглавляемая Пинхасом Розеном[347], Прогрессивная партия в чем-то напоминала Либеральную партию Великобритании. Отражая в основном интересы среднего класса, она пользовалась большей симпатией электората, чем партии правого фланга, благодаря своей политике в области занятости и социального обеспечения, а также за счет своего более умеренного курса по отношению к арабскому населению. В кнесете представители партии первоначально голосовали в поддержку законоположений, предлагаемых Мапай, а затем стали достаточно надежным партнером Мапай в коалиционных правительствах. Впрочем, сами по себе они не оказывали достаточного воздействия на политику правительства. В 1949 г. Прогрессивная партия занимала шестое место по популярности в стране, затем восьмое в 1951 г., а в 1955 г. ушла на девятое место.

Долгое время после провозглашения государства Мапай занимала исключительное положение среди всех израильских партий. Результаты выборов свидетельствовали о ее лидирующем положении в Израиле — точно так же, как и ранее в ишуве. В кнесете первого созыва (1949 г.) у Мапай было 46 мест; в кнесете второго созыва (1951 г.) — 45 мест; в 1955 г. — 40 мест; в 1959 г. — 47 мест. Израильский избиратель считал Мапай именно той партией, которая способствовала росту Гистадрута, усилению Гагань, которая в конечном итоге превратила ишув в Государство Израиль и одержала победу в Войне за независимость. Мапай, что весьма немаловажно, была партией Бен-Гуриона, патриарха и национального героя, каким он выглядел в глазах всех израильтян, в особенности выходцев из стран Востока. И ведь, в конце концов, именно Мапай смогла лучше, чем какая-либо другая партия, решить во времена ишува две критически важные проблемы. Во-первых, она смогла отказаться от идеологической догмы в пользу соображений прагматической гибкости. Мы помним, что по инициативе Кацнельсона и Арлозорова Мапай отказалась от узколобой классовой позиции. “От класса — к нации” — таким стал один из ключевых лозунгов партии, и он был в полной мере реализован после образования государства, когда в ряды партии стали принимать не только рабочих, но и ремеслеников и когда были даже созданы ассоциации врачей и юристов, членов Мапай.

Мапай также демонстрировала образцовое умение работать и с низовыми структурами. Руководство партии довело до совершенства технику осуществления контроля над группами населения, имеющими общие интересы, чтобы затем, путем переговоров, скоординировать политику этих групп и политику партии. Так, на раннем этапе Мапай сосредоточила свое внимание на деятельности Гистадрута, отчасти выполнявшего правительственные функции, и неизменно играла лидирующую роль в этой федерации трудящихся. В сельскохозяйственном секторе Мапай энергично пропагандировала свои взгляды в рамках Хевер га-квуцот, крупнейшего кибуцного объединения. Аналогичным образом, партия традиционно сохраняла свое влияние и в Ассамблее Еврейского агентства. Мапай прилагала усилия для укрепления своего контроля над правительством. Так, в конце 1950-х — начале 1960-х гг., когда большие группы иммигрантов прямо по прибытии отправлялись в города развития, Мапай способствовала принятию решения, которое определяло порядок абсорбции на основе партийного “ключа”. Суть этой системы состояла в следующем: каждая политическая партия страны получала свою квоту репатриантов и имела право направлять их в те кибуцы или мошавы, деревни или поселения, где традиционно было сильно их влияние. Как стало ясно, благодаря системе “ключа” Мапай смогла только усилить свое доминирующее положение.

Тем не менее партийная верхушка ничего не пускала на самотек. Организация, координация и пропаганда среди иммигрантов велись всеми возможными и невозможными способами. Их побуждали вступать в Гистадрут, для них организовывались специальные женские отделы, издавались газеты и журналы на языках иммигрантов. С практицизмом, имевшим отчасти циничный характер, Мапай сосредоточивала свои усилия на иммигрантах из стран Востока, создав Йеменский, Североафриканский и Иракский отделы партии, а также зарезервировав места для этнических представителей в бюрократической системе Гистадрута и в находящихся под его контролем министерствах и органах местного управления. С другой стороны, вплоть до 1960-х гг. руководящие посты на высших уровнях управления в партийной системе занимали исключительно ветераны партии ашкеназского происхождения. Впрочем, такой евроцентризм был характерен практически для всех партий страны. Как будет показано ниже (глава XIX), политические процессы в Израиле того времени привели к определенной стагнации, способствовали выработке иммунитета к фундаментальным переменам и затормозили процессы демократизации.

Эти же самые политические процессы способствовали формированию такого типа правления, который Герберт Сэмюэл определил в своей достопамятной фразе как разделение сущностей, “что сплелись в безжалостных объятиях, подобно вступившим в схватку змеям”. В “безжалостных объятиях” израильской политики сплетались соперничающие партии при формировании недолговременных коалиционных правительств. За всю историю политической жизни страны не было случая, чтобы какая-либо одна партия получила абсолютное большинство в ходе национальных выборов. Так, Мапай даже в лучшие времена располагала большинством всего в 38,2 %, тогда как (до 1974 г.) ни одна из других партий не получала более 20 % всех голосов. В подобного рода ситуациях заключение политических сделок при формировании коалиционных кабинетов было неизбежно. Такова же была традиция Сионистских конгрессов, где практически все партии получали представительство в Исполнительном комитете и где, в силу этого, никогда не существовало явно выраженной оппозиции с формально определенным статусом.

Заключение коалиционных сделок относительно распределения мест в кабинете было делом весьма непростым. Необходимо было договориться не только о числе министерских портфелей, которые получает каждая из партий, но и о том, какие именно это будут портфели. Бен-Гурион всегда настаивал на том, что его партия, Мапай, должна получить портфели министров обороны, иностранных дел и финансов — так что эти должности даже не обсуждались в ходе переговоров. О чем можно было договариваться, так это о политике и принципах. Бен-Гурион вспоминал:

Однако иногда, особенно когда приходилось иметь дело с религиозными партиями, Бен-Гурион чувствовал, что приходится соглашаться с требованиями меньшинства (Глава XIV. Кризис израильской декмократии, ч. V). В период 1949–1960 гг. в Израиле было девять правительств, и каждое из них было сформировано партией Мапай в коалиции с рядом других партий. Собственно говоря, лишь две партии — Херут и коммунисты — не были включены в некоторые из этих девяти правительств. Как правило, Мапай предпочитала иметь дело скорее с ортодоксами, нежели с Общими сионистами, поскольку последние выступали с очень серьезными экономическими требованиями.

Но кто бы ни был кандидатом в коалиционные партнеры, переговоры с ним велись долго, мучительно, с немалой долей хитрости и напористости. Бывали ситуации, когда формирование коалиции затягивалось на целых три месяца. И, что еще хуже, из-за коалиционных разногласий и непомерных требований партнеров сроки пребывания этих девяти правительств у власти были неимоверно короткими — от четырех до двадцати шести месяцев. Ни одно из правительств не продержалось в течение установленного законом четырехлетнего срока, хотя при этом лишь дважды — в 1950-х и в 1960-х гг. — приходилось распускать кнесет и проводить досрочные выборы.

Первый правительственный кризис произошел в октябре 1950 г., когда возникли проблемы, связанные с деятельностью единодушно ненавидимого подавляющим большинством населения страны Министерства снабжения и нормирования (Глава XV). Будучи не в силах решить эту проблему ко всеобщему удовлетворению, Бен-Гурион подал в отставку. В сложившейся ситуации кризис кончился довольно быстро, и Бен-Гурион сформировал второе правительство, по составу практически не отличавшееся от предыдущего. Однако в феврале следующего года правительство пало по значительно менее серьезной причине — речь шла о религиозном образовании в транзитных лагерях иммигрантов, где партии религиозного фронта требовали непременно подключать их к системе образования йеменских детей. Когда руководство партии Мапай отказалось удовлетворить это требование, религиозные партии тотчас же отказали Бен-Гуриону в поддержке, и стало ясно, что новые выборы неизбежны.

Выборы в кнесет второго созыва прошли в июле 1951 г., и в результате его состав существенно изменился. Первая сессия кнесета этого созыва начала свою работу в конце августа; однако прошло еще полтора месяца, прежде чем Бен-Гурион смог сформировать новую коалицию, третье по счету правительство Израиля. По иронии судьбы, этот новый кабинет был почти точной копией предыдущего: он оказался таким же нестабильным, а разница заключалась в том, что в коалицию не вошла Прогрессивная партия. Однако на этот раз религиозные партии, в качестве компенсации за свое согласие войти в коалицию, получили четыре министерства — а не три, как в предыдущем правительстве; кроме этого, были удовлетворены их требования относительно предоставления религиозной системе образования государственной поддержки, а также относительно запрета на импорт некошерных продовольственных товаров. Через год, в декабре 1952 г., возник новый кризис, когда религиозная партия Агу дат Исраэль покинула коалицию, высказав свое несогласие по вопросу о военной службе женщин из ортодоксальных семей. Бен-Гурион внес соответствующие изменения в состав кабинета — это было уже четвертое его правительство, — включив в него партию Общих сионистов и Прогрессивную партию. Менее чем год спустя возникла угроза существованию коалиции со стороны партии Общих сионистов, которые не захотели более мириться с системой приоритетов, принятой в образовании, и потребовали деполитизации школ. Мапай согласилась с их требованиями, конфликт был разрешен, и партия Общих сионистов вернулась в правительство. Но, однако, к этому времени бесконечная череда взаимных претензий и уступок и постоянные реорганизации правительства настолько утомили Бен-Гуриона, что в декабре 1953 г. он подал в отставку с поста премьер-министра.

В течение последующих двух лет пост премьер-министра занимал Моше Шарет (Черток)[348]. Его пребывание на этом посту было непростым. В июне 1955 г. разразился правительственный кризис, вызванный тем, что партия Общих сионистов воздержалась при голосовании по вотуму недоверия в связи с делом Кастнера (Глава XIV. Кризис израильской демократии, ч. IV). Шарет оставался на своем посту, временно исполняя свои обязанности, поскольку правительство пало всего лишь за месяц до уже назначенной даты новых выборов в кнесет третьего созыва. Однако после выборов Бен-Гурион взял бразды правления в свои руки, возглавив кабинет, где большинство составляли представители партии Мапай. По прошествии трех месяцев изнурительных переговоров была сформирована новая коалиция; места ушедших министров от партии Общих сионистов заняли представители партий Мапам и Ахдут га-авода. К этому времени всем уже было очевидно, что такого рода коалиционная система, с ее перетасовкой министерских постов, с ее фракционными союзами и раздорами, никак не может считаться идеальной для страны, страдающей от серьезных проблем в области экономики и безопасности.

Следует, однако, заметить, что парламентская ситуация в целом не была абсолютно беспросветной. Мапай по-прежнему оставалась неизменной основой правительственной коалиции, удерживая за собой ключевые министерские посты. Новые имена в кабинете появлялись нечасто, и им доставались менее важные сферы деятельности. Бен-Гурион все это время — вплоть до 1960-х — оставался премьер-министром, за вычетом 22-месячного периода добровольного отхода от дел, и это, разумеется, способствовало сохранению определенной преемственности правительственной политики. Более того, надо отметить, что израильская демократическая система в целом функционировала практически без сбоев, пусть даже это не всегда было очевидным для стороннего наблюдателя. Избирательные кампании проходили живо и энергично, и население в целом проявляло к ним немалый интерес; процент явки избирателей на участки был довольно высок. Факты коррупции в ходе избирательной кампании были почти неизвестны, не говоря уже о случаях запугивания или шантажа; беспорядков в дни голосования фактически не наблюдалось, как не бывало и подтасовок при подсчете голосов. Даже система пропорционального представительства имела свои достоинства, точно отражая все оттенки фракционных мнений. Если бы в стране существовала система абсолютного большинства, подобная английской или американской, то, даже набрав 49,9 % голосов на каждом избирательном участке, вторая по значимости из двух ведущих партий могла бы все равно не получить ни одного места в кнесете.

И все-таки вряд ли кто-либо мог бы усомниться в том, что недостатки израильской парламентской системы, если рассматривать положение дел в долгосрочной перспективе, все же перевешивают ее достоинства. Жители конкретных городов или районов лишены возможности голосовать за конкретного кандидата, и не существует члена кнесета, который представлял бы их интересы в связи с проблемами местного характера. Сами члены кнесета в ходе своей законодательной деятельности руководствуются практически исключительно мнениями и решениями центрального комитета своей партии, причем отклонение от партийной линии грозит исключением из партийного списка кандидатов на членство в кнесете следующего созыва. Несомненно также, что пропорциональное представительство ведет к дроблению национального электората. Малые партии успешно занимаются шантажом, вымогая у крупных партий уступки в обмен на свои голоса. Впрочем, такое положение могло бы быть терпимым, если бы только избиратели представляли себе заранее, что именно они получат в конечном итоге. Однако, как отмечал Бен-Гурион, “те, кто голосует за Мапай, не знают заранее, кого мне придется пригласить в коалицию и на какие уступки мне, тем самым, придется пойти”.

Ко всему прочему, коалиционная система не гарантирует создания эффективной администрации. Нередки случаи, когда министр от партии-победителя получает в качестве своих заместителей депутатов от другой партии (или даже партий) и не испытывает никакого желания передавать им часть своих полномочий, превосходно зная, что они на деле являются противниками его курса и планов. Бывают также расхождения между взглядами и политикой министров одного правительства. Так, в правительстве Шарета (1954–1955 гг.) министр финансов от партии Мапай выступал за ужесточение контроля над использованием иностранной валюты, тогда как министр торговли и промышленности от партии Общих сионистов предлагал вовсе отменить такой контроль. Не сойдясь во мнениях на правительственном уровне, министры принялись проводить каждый свою политику, не задумываясь о координации действий подведомственных им учреждений и безнадежно запутав систему выдачи лицензий на импорт. Можно привести еще пример: создание Министерства по делам развития изначально объяснялось политическими соображениями и имело вполне определенную цель — руководство проектами развития пустыни Негев; однако вскоре его функции стали пересекаться с функциями других министерств. Тем не менее Мапай не выражала готовности упразднить это совершенно лишнее министерство, поскольку сам факт его наличия был полезен для ведения коалиционных переговоров. При этом, однако, Мапай противилась передаче в ведение этого министерства реально значимых, стратегических функций, поскольку министерство фактически создавалось для представителя одной из малозначительных партий. Все подобного рода причины и приводили к правительственным кризисам 1950-х гг. Невозможно было заниматься долгосрочным планированием и развитием национальных программ в сфере социальной политики, транспорта, здравоохранения и еще ряда областей, которые не входили в круг интересов основных министерств, обычно предназначавшихся для партии Мапай. При этом религиозные партии захватили под свой контроль и мертвой хваткой удерживали все существенно важные вопросы, связанные со свободой вероисповедания и национальной самоидентификации (Глава XX). Итак, можно сказать, что коалиционные правительства уделяли приоритетное внимание достижению консенсуса по вопросам тактического характера, практически игнорируя при этом решение стратегических проблем.

С недостатками израильской демократии в первую очередь сталкивались рядовые граждане страны, подолгу ожидая приема в государственных учреждениях, и именно эти многочасовые очереди в приемных были самым болезненным свидетельством указанных недочетов. Трудно назвать другую полосу препятствий, преодоление которой было бы сопряжено с такими же трудностями. Однако это больное место израильской бюрократии, по-своему уникальное и вызывающее всеобщее негодование, объясняется не только причинами политического характера. Хуцпа (бесцеремонность, нахальство) стала для государственного служащего фундаментом, на котором строилось его возрождающееся самоуважение — и как еврея, и как полноправного гражданина социалистического общества. Ближневосточная апатия и едва ли не летаргическое левантийское оцепенение вкупе с восточноевропейскими традициями также способствовали формированию этой бюрократической преисподней. К тому же израильские государственные учреждения зарождались в хаосе, вызванном уходом британской мандатной администрации и началом арабского вторжения — и от этого беспорядка они так до конца и не оправились. Прекращение действия мандата лишило страну наиболее квалифицированных (то есть английских) госслужащих. Как следствие, заново создающееся израильское правительство вынуждено было поспешно набирать персонал из четырех источников: евреи, служившие на низших должностях в британской администрации, сотрудники Еврейского агентства и Ваад Леуми, ветераны войны (вне зависимости от их профессии и квалификации) и — основной источник! — функционеры различных политических партий, получавшие рабочие места в соответствии с традиционной системой партийных “ключей”.

Лишь две сферы, армия и судебная система, были полностью свободны от пороков политизации (впрочем, несколько лет спустя была деполитизирована и система образования) — и все это благодаря титаническим усилиям Бен-Гуриона. Тем не менее повсюду в стране подбор новых служащих осуществлялся на основе принципа партийной лояльности. Спустя некоторое время министерства уже мало чем отличались от партийных ячеек. Сама по себе идея политической нейтральности государственных служащих была настолько несвойственна израильской ментальности, что комиссия по вопросам госслужащих была образована лишь в 1950 г., когда прошла первая лихорадка правительственной активности. Однако и тогда принцип деполитизации действовал только при назначении на новые должности, причем лишь на низших ступенях иерархической лестницы. Ни в Еврейском агентстве, ни в полуправительственном Гнстадруте деполитизация, в сущности, так никогда и не начиналась; не только все должностные вакансии заполнялись на основе принципа пропорционального партийного представительства, но и вообще целые подразделения этих организаций были укомплектованы подобным образом. Следует также заметить, что даже те госслужащие, которые обладали необходимой квалификацией и опытом, далеко не всегда могли убедить в своей правоте своих начальников — политических назначенцев. На протяжении десятилетий британского мандата у жителей ишува выработалось подозрительное отношение к “специалистам”, и особенно к британским “специалистам”, которые имели обыкновение игнорировать целый ряд специфических аспектов жизни еврейских поселенцев. Подобное отношение сохранилось и после образования еврейского государства. Следует помнить, что Израиль был создан именно политиками, которые были склонны к нетрадиционным и порой блестящим импровизациям, но при этом зачастую с пренебрежением относились к выкладкам и расчетам специалистов-профессионалов.

К тому же не будем забывать, что не так уж много было специалистов-профессионалов, к чьим рекомендациям можно было прислушиваться всерьез. Численность квалифицированных госслужащих, как отвечающих, так и не отвечающих партийным критериям, быстро сокращалось. Лишь немногие из числа репатриантов получили соответствующую подготовку в странах исхода, и уж совсем единицы имели высшее образование. Более того, люди, все же имевшие образование и способности, не видели для себя особой перспективы на государственной службе. В мандатной администрации высокопоставленные чиновники зарабатывали в десять раз больше, чем их подчиненные, а в социалистическом Израиле — в лучшем случае втрое; да к тому же инфляция и прогрессивный подоходный налог это и без того небольшое различие в жалованье практически сводили на нет. Кроме всего прочего, условия труда государственных служащих были далеки от идеальных. В первые годы независимости две трети министерств располагались в старых, ветхих домишках или в бараках, а офисные помещения и мебель были просто убогими. Лишь в немногих министерских столовых можно было получить горячую пищу. Рабочий день обычно начинался в 7:30 и заканчивался в 14:30, с коротким перерывом на чай примерно в половине одиннадцатого. При таких условиях лишь немногие служащие выражали готовность трудиться усердно и быть приветливыми с посетителями.

Государственные служащие собственными усилиями добились улучшения условий своего труда. На протяжении первых месяцев существования государства проблемы, связанные с отсутствием квалифицированного руководства в государственных учреждениях, решались благодаря Гистадруту. Комитеты служащих начали составлять свод основных правил, определяющих условия их труда, причем в некоторой степени эти правила отражали нормативы, существовавшие в Еврейском агентстве и Гистадруте и укрепившиеся во времена мандата. Правительство, переложив организационные заботы на чужие плечи, подписало в конце 1948 г. контракт с Гистадрутом, который гарантировал, что все изменения в правилах найма и условий труда госслужащих будут предварительно обсуждаться с представителями комитетов служащих. После того как правительственные учреждения отказались от своих прав на контроль госслужащих, администрация практически полностью утратила возможность уволить работника, чье поведение, прилежание или квалификация не отвечали установленным нормам. С тех пор многие госслужащие стали выполнять свои обязанности так, как им заблагорассудится, будучи полностью уверенными в своей неуязвимости.

В дальнейшем, однако, появился слабый проблеск надежды. В 1950 г. была учреждена комиссия по делам государственных служащих. После малообещающего начала комиссии все-таки удалось выработать приемлемый пакет процедур. Начался постепенный отказ от рекрутирования служащих среднего и низшего уровней из числа партийных активистов. От кандидатов на должность стали требовать сдачи квалификационных экзаменов. При каждом министерстве был образован отдел профессиональной подготовки и переподготовки, где сотрудники могли пройти курсы управления делами и основ делопроизводства. И наконец, Государственный контролер, действующий от имени кнесета и выполняющий функции аудитора, приступил к ревизии всех министерств и коммунальных служб, результатом чего стал целый ряд нелицеприятных отчетов, по следам которых безотлагательно принимались соответствующие меры. К концу 1970-х гг. качество административной деятельности в Израиле хотя и оставалось по-прежнему многим хуже, чем в США или Великобритании, все же стало более или менее приемлемым — по восточноевропейским или средиземноморским стандартам.

В первые годы существования независимого Израиля все более очевидной становилась непрестанная, непримиримая до озлобления враждебность определенных кругов по отношению к правительству страны, возглавляемому партией Мапай. Эта враждебная недоброжелательность угрожала не только целостности правительственной коалиции, но и тем традициям сдержанности и тактичности, которые лежат в основе самого принципа демократии. Главным источником, из которого исходила эта враждебность, была партия Херут. Основанная членами организации Эцель на идеологической базе ревизионистского движения, Херут и после 1948 г. сохраняла все ту же бескомпромиссность, что была свойственна сионистам-ревизионистам времен Жаботинского. Согласно партийной программе, Израиль должен был стремиться к расширению своей территории в пределах “исторических” границ, по обе стороны реки Иордан, а также принять безоговорочную прозападную ориентацию во внешней политике и исходить исключительно из капиталистических ценностей в своей внутренней политике. Следовало также безусловно поддерживать массовую иммиграцию и принять конституцию, чтобы гарантировать политическую стабильность страны в будущем.

Первоначально сторонниками Херут были главным образом представители среднего класса, выходцы из стран Восточной Европы, жители крупных городов Израиля. Однако в начале 1950-х гг. партия стала активно сосредоточивать свое внимание на городской бедноте, преимущественно на иммигрантах из стран Востока, которым был заказан доступ в ашкеназские властные структуры и которые на эмоциональном уровне целиком и полностью поддерживали антиарабскую политику Херут. Демонстрируя свою твердость и бескомпромиссность, Херут довольно быстро сделалась выразителем чаяний этих кругов и самым значимым противником правительства, большинство в котором составляла партия Мапай и ее сторонники. Популярность Херут была различной в разные годы. В ходе выборов 1949 г. она достигла впечатляющего положения третьей по величине партии в стране, получив 14 мест в кнесете. На выборах 1951 г., уступив партии Общих сионистов, Херут получила всего восемь мест в кнесете, став пятой по популярности партией. Именно это поражение побудило лидера Херут Менахема Бегина, в прошлом командира Эцель, обострить политическую борьбу против правящей партии (Мапай).

Первая значительная возможность противоборства представилась партии Херут в 1951 г., вскоре после выборов в кнесет второго созыва. К тому времени страна переживала глубокий финансовый кризис, и Бен-Гурион годом раньше принял непростое для него решение востребовать репарации с западногерманского правительства. Бонн в принципе согласился обсудить этот вопрос (Глава XVI). Израильское правительство предприняло значительные усилия для того, чтобы разъяснить свою позицию: получаемые от Германии деньги следует расценивать как финансовое содействие, цель которого — облегчить Израилю абсорбцию сотен тысяч репатриантов, переживших ужасы нацистского террора. Ни в коем случае эти деньги не могут рассматриваться как “компенсация” за жизни миллионов уничтоженных нацистами евреев. Несмотря на такое тщательно сформулированное разъяснение, начавшиеся разговоры о “плате за кровь” буквально взорвали израильское общественное мнение. К декабрю 1951 г. предварительные переговоры с Бонном были завершены, и на 7 января 1952 г. было назначено заседание кнесета, которому предстояло одобрить продолжение переговоров. Дебаты на этом заседании стали беспрецедентными по своему накалу. Яростно противостояли сделке с Германией представители всех политических течений — и Общие сионисты, и Мапам, и коммунисты. Однако безудержнее всех вели себя представители партии Херут. Менахем Бегин заявил, что немецкие репарации для него означают “крайнюю мерзость, подобную которой мы не видывали с того дня, когда стали независимой страной”. Лидер Херут при этом предпринял все усилия, дабы его сторонники осознали самый глубинный смысл этих высказываний. Утром 7 января, выступая перед 15-тысячной аудиторией на площади Сиона в Иерусалиме, он сказал (имея в виду инцидент с “Альталеной” во время Войны за независимость): “Когда они стреляли в нас из пушки, я отдал приказ “Нет!” Но сегодня я говорю: “Да!” Это будет война не на жизнь, а на смерть”. В ожидании значительных беспорядков было отдано распоряжение обнести здание кнесета колючей проволокой, и пятьсот полицейских были приведены в состояние полной готовности. Все эти предосторожности, однако, оказались недостаточными.

Колонны демонстрантов направились к кнесету, прорываясь через полицейские кордоны, поджигая автомашины, и принялись забрасывать здание камнями и обломками кирпичей. В зале заседаний кнесета Бегин с трибуны обрушил на Бен-Гуриона поток яростных нападок, называя премьер-министра “фашистом и хулиганом”. Тем временем демонстранты продвигались вперед, вступая в стычки с полицией и грозя ворваться в зал заседаний. Тогда спикер кнесета объявил перерыв в заседании. Но Бен-Гурион не ограничился полумерами — он вызвал войска, и вскоре армейские силы, разогнав толпу демонстрантов, восстановили порядок. В итоге более ста полицейских получили ранения и в здании кнесета были выбиты стекла. Но могли ли эти беспорядки вылиться в гражданскую войну? Когда заседание кнесета возобновилось во второй половине дня, Бегин в своем выступлении не исключил такой возможности и предостерег законодателей:

Лидер партии Херут добавил, что он и его сторонники более не гарантируют неприкосновенности членов кнесета — угроза физического насилия была более чем очевидной.

На следующий день Бен-Гурион выступил по радио с обращением к нации: “Вчера рука зла замахнулась на суверенитет нашего кнесета, и были предприняты первые попытки нанести ущерб израильской демократии… Я хочу уверить народ в том, что мы приняли все необходимые меры для защиты демократических институтов, закона и порядка…” Твердость и спокойствие премьер-министра принесли желаемые результаты. При голосовании по вотуму доверия правительству, состоявшемуся 9 января 1952 г., Бен-Гурион получил внушительную поддержку своей политики — шестьдесят один голос против пятидесяти. Утративший решимость Бегин отменил дальнейшие демонстрации. Более того, он без возражений принял резолюцию кнесета, лишавшую его права участвовать в заседаниях кнесета сроком на пятнадцать месяцев. Создалось впечатление, что Херут на время отказалась от подстрекательств к насилию как от формы политической борьбы.

Этот отказ, однако, не был продолжительным. 1 января 1954 г. в окружном суде Иерусалима начался исторический судебный процесс. Подсудимый, Малкиэль Гринвальд, еврей венгерского происхождения, 72 лет, обвинялся в клевете на сотрудника правительственного аппарата. Гринвальд эмигрировал в Палестину в 1938 г. и присоединился к движению Мизрахи. Десять лет спустя он стал издавать информационный бюллетень, публикации которого преимущественно основывались на слухах касательно случаев коррупции среди членов руководства Мапай. Этот род занятий для Гринвальда был не внове, поскольку в молодые годы, в Венгрии, он выпускал аналогичный бюллетень и уже был осужден за клевету. В Иерусалиме, в 1944 г., британский мировой суд оштрафовал его за устное клеветническое оскорбление. Однако, не обращая внимания на предыдущие приговоры суда, Гринвальд продолжал свою въедливую и не вполне адекватную (в чисто медицинском смысле этого слова) кампанию “за моральное обновление” правительственных кругов. В 1953 г. в одном из выпусков его бюллетеня был помещен материал, направленный против д-ра Рудольфа Кастнера[349], тоже выходца из Венгрии, который тогда занимал пост заведующего отделом по связям с общественностью в Министерстве торговли и промышленности. “Три года я ждал этого момента — сорвать маску с карьериста, который разжирел на пособничестве нацистам, грабившим и убивавшим евреев, — говорилось в статье. — Его преступные махинации и сотрудничество с нацистским режимом дают мне право обвинить его в убийстве наших возлюбленных собратьев”. После такой публикации Дов Йосеф, министр торговли и промышленности от Мапай, принял решение преподать Гринвальду урок, возбудив протии него уголовное дело.

Рудольф Кастнер, венгерский юрист, был в годы войны председателем комитета по спасению евреев в Будапеште. Его заместитель Йоэль Бранд был приглашен 24 апреля 1944 г. в будапештский отель “Маджестик” на встречу с Адольфом Эйхманом. В ходе беседы этот высокопоставленный эсэсовский офицер выступил с предложением сделки “Товары за кровь”, в рамках которой 800 тыс. венгерских евреев могли бы выехать из страны в обмен на поставки союзниками военного оборудования и техники для нужд немецкой армии (Глава х. Трагедия и спасение). Бранд, вылетел 13 мая в нейтральную Турцию, чтобы передать это предложение представителям союзников и Еврейского агентства. Тем временем начались массовые депортации венгерских евреев, по 12 тыс. человек в день. Кастнер, не зная о том, что Бранд был интернирован англичанами в Сирии, продолжал вести переговоры с Эйхманом, пытаясь выиграть время — но безуспешно. В ходе этих переговоров, однако, Кастнер выступил с еще одним предложением, на которое немцы дали свое согласие: Эйхман, как бы в подтверждение искренности своих намерений, разрешил эмиграцию небольшой группы венгерских евреев в Швейцарию. Эсэсовцы поручили Кастнеру сформировать эту группу — не более 200 семейств, и тот принес список из 1685 имен. Эйхман сдержал свое обещание, и этих счастливчиков двумя специальными эшелонами отправили в Швейцарию. Их жизни были спасены. На протяжении следующих двух месяцев, пока войска Красной Армии не взяли Будапешт, еще 434 тыс. евреев были отправлены в Освенцим, на гибель. Сам Кастнер остался в живых.

И вот теперь, в январе 1954 г., отвечая на вопросы Шмуэля Тамира[350], адвоката Гринвальда, Кастнер признал, что он давал показания на Нюрнбергском процессе в пользу одного из нацистских офицеров, принимавшего участие в будапештских переговорах. Перекрестный допрос при рассмотрении этого эпизода был очень жестким. Тамир являлся командиром подразделения Эцель, действовавшего в Иерусалиме, а впоследствии стал активным членом партии Херут — хотя незадолго до этого процесса он вышел из партии. Тамир был полон решимости возложить все бремя ответственности за трагедию венгерских евреев на Кастнера и его “союзников” — то есть на руководителей партии Мапай, возглавлявших во время войны Еврейское агентство, а сейчас занимавших высокие посты в правительстве Израиля, и потому обрушился на него с особым рвением. Почему, спрашивал он, венгерские евреи покорно позволили отправить их в Освенцим, не предприняв даже попытки скрыться? Почему Кастнер ничего не сделал, чтобы предупредить их о грядущей опасности? Ответ Кастнера, что он не хотел ставить под удар переговоры с Эйхманом, прозвучал неубедительно. Затем Тамир сообщил суду, что из 1685 евреев, спасенных Кастнером и отправленных в Швейцарию, 388 человек происходили из Клужа, родного города Кастнера, причем все они были его родственниками или друзьями. Правительственные круги, со своей стороны, представили свидетелей, которые подтвердили показания Кастнера и указали, что сам Кастнер отнюдь не извлек выгоды из этих переговоров и прибыл в Израиль буквально без гроша. Тамир подверг настойчивому допросу всех свидетелей обвинения, постоянно ставя им в вину, что они пытаются защитить “правящую клику”, которая совместно с Кастнером “предала” венгерских евреев.

К концу августа 1954 г. процесс стал подходить к завершению. Восемьдесят судебных заседаний и две тысячи страниц свидетельских показаний — такого не знала вся история палестинского судопроизводства. Действительно, дело Кастнера стало самым известным судебным разбирательством в Израиле. На протяжении более чем полугода вся страна находилась в напряжении, и никто не мог спокойно говорить об этом процессе. Очевидно, одного только факта прямых переговоров Кастнера с Эйхманом было достаточно, чтобы буквально ошеломить общественность. К тому же всем были понятны политический смысл и подтекст, определявшие то беспрецедентное неистовство, с которым Тамир (человек, пользовавшийся всеобщим уважением благодаря своему патриотизму, храбрости и прямоте) и пресса партии Херут нападали на Кастнера — а вместе с ним и на руководителей партии Мапай и Еврейского агентства за ту роль, которую они играли во время войны. Ведь в Израиле жили сотни тысяч евреев, переживших нацистский ад, и теперь эти люди были поражены злокачественной опухолью подозрений в том, что их предали свои же, евреи, те, кто занимает теперь высокое положение в партии Мапам и в системе государственной власти. В этом вроде бы не было сомнений — ведь люди вроде Эгуда Авриэля и Менахема Бадера, сотрудников Еврейского агентства, которые находились в контакте с Ноэлем Брандом в 1944 г. и которых ранее почитали как национальных героев, теперь запинались и противоречили сами себе, давая показания на процессе. Более того, конспиративная теория Катастрофы европейского еврейства обладала определенной и вполне естественной притягательной ценностью, представляя собой альтернативу иной, значительно менее лестной оценке действительности, согласно которой жертвы Катастрофы шли на смерть, как овцы на заклание.

Судья Биньямин Галеви зачитал приговор суда 22 июня 1955 г., за месяц до даты выборов в кнесет. Триста страниц приговора как громом поразили страну. Галеви заявил, что Кастнер ничего не сделал, чтобы предупредить венгерских евреев о нависшей над ними угрозе, призвать их бежать и прятаться в укрытия. Напротив, Кастнер допускал распространение успокоительных слухов, и отнюдь не простым совпадением было то обстоятельство, что причастность к этому обману дала ему возможность спасти своих родственников и друзей из Клужа. Согласившись взять на себя составление списка тех 1685 евреев, которые были отпущены в Швейцарию, Кастнер, по словам судьи, “продал свою душу дьяволу”. Действия Кастнера были “коллаборационизмом в самом полном смысле этого слова”, и, согласно еврейскому закону, спасая одних за счет других, “человек утрачивает свое право на жизнь”. Судья Галеви объявил Гринвальда невиновным по основным пунктам обвинения в клевете. Потрясение, с которым был встречен приговор суда, вызвало замешательство и в правительстве. На следующий день, 23 июня, состоялось экстреннее заседание правительства, и было принято решение подать апелляцию в Верховный суд. А в кнесете партия Херут через четыре дня выдвинула вотум недоверия правительству, обвинив его в “предосудительном” поведении, выразившемся в подаче такой апелляции. Вотум недоверия не получил необходимого числа голосов, однако один из коалиционных партнеров — партия Общих сионистов — воздержался при голосовании, что было равносильно его выходу из коалиции. Премьер-министр Шарет немедленно подал в отставку, оказавшись не в состоянии соблюсти принцип коллективной правительственной ответственности; при этом он оставался исполняющим обязанности премьер-министра вплоть до намеченных через месяц всеобщих выборов.

В ходе всей этой кампании партия Херут в самой полной мере использовала вынесенный Кастнеру приговор, выступая даже с требованием арестовать его как нацистского коллаборациониста. Пресса партии Херут задавала нелицеприятные вопросы. Разве намерение правительства держать Кастнера на государственной службе не является столь же гнусным, как и решение принять немецкие репарации? Если правительство, большинство в котором составляют члены партии Мапай, не в состоянии положить конец арабским террористическим атакам, если оно и далее намерено столь же пассивно воспринимать трагедию населения и считать разочарование в обществе нормой жизни, то разве не виновны в этом те же самые политические фигуры, члены партии Мапай, которые одиннадцать лет тому назад, будучи сотрудниками Еврейского агентства, проявили такую же слабость и нерешительность перед лицом нацистской угрозы и уничтожения евреев? Обвинения, выдвигаемые партией Херут, достигли своей цели, и на последовавших выборах она практически удвоила число своих мест в кнесете — с восьми до пятнадцати, став, таким образом, второй по значимости партией страны.

При всем своем враждебном отношении к правительству Херут, тем не менее, в основном не выходила за рамки политической борьбы; однако в то время отмечалось, что оппозиционная политика партии Херут может стать по-настоящему опасной, если ее подхватят и используют в своих целях фашиствующие и психопатические элементы. Как бы то ни было, этого не произошло благодаря событиям двух последующих лет.

В марте 1957 г. три молодых человека подстерегли Кастнера возле его дома и выстрелили в него практически в упор. Нападавшие были арестованы и в ходе следствия показали, что являются сторонниками запрещенной организации Лехи. Один из них действительно оказался членом Лехи и одновременно полицейским агентом. В ходе дальнейшего расследования были обнаружены тайные склады с большим количеством оружия, с помощью которого юные преступники и их сторонники намеревались осуществить свои параноические планы создания “Израильской империи от Средиземного моря до Тигра и Евфрата”. Широкая общественность, включая сторонников партии Херут и большинства других несоциалистических партий, пришла в смятение и ужас, представив себе неосознаваемую до того момента опасность, которая может исходить от распоясавшихся демагогов. Затем последовали смерть Кастнера от полученных им ранений и принятое в январе 1958 г. решение Верховного суда, которое во многом пересматривало приговор окружного суда. Но в значительно большей степени стабилизации обстановки в стране способствовала начавшаяся 29 октября 1956 г. Синайская кампания, которая продолжалась до 5 ноября; в результате кампании была ликвидирована угроза существованию Израиля со стороны Египта (Глава XVII). Такое свидетельство национального единства и мощи способствовало успокоению общественного мнения и обретению гражданами Государства Израиль утраченного было чувства уверенности в себе и своей стране. Сомнения и тревоги предыдущих месяцев рассеялись сами собой. Все произошедшее в Европе принадлежало европейской истории, а не истории Израиля. Ведь, в конце концов, именно правительство партии Мапай поставило мир перед фактом существования суверенного еврейского государства, которое не так просто уничтожить. Самые резкие националистические выступления и высказывания правого лагеря, во всяком случае, утратили свою остроту. Однако пройдет время, и они возобновятся — с прежней силой и настойчивостью.

Остается, однако, одна сфера израильской жизни, где страсти не только не утихают, но и продолжают до сих пор бурлить с неугасающей силой. Речь идет о наделенных формальным статусом религиозных учреждениях. Как уже отмечалось, гарантии свободы вероисповедания были включены в тексты как Резолюции ООН о разделе Палестины, так и Декларации независимости Израиля. Для того чтобы обеспечить выполнение этих гарантий, было принято решение: следуя примеру ряда стран Центральной и Восточной Европы, создать Министерство по делам религий, с подразделениями, отвечающими за положение дел в рамках основных конфессий (речь шла не только о последователях иудаизма, но и о христианах, мусульманах, друзах). На министерство возлагались такие обязанности, как защита интересов верующих и субсидирование деятельности религиозных учреждений и святых мест, а также утверждение кандидатур на должности служителей культа и судей религиозных судов. Разумеется, подразделение министерства, занимающееся вопросами иудаизма, стало самым большим по численности; в круг его обязанностей входили организация религиозной жизни в поселениях репатриантов, строительство и ремонт синагог и ешив, координирование деятельности религиозных судов, подготовка к выборам в религиозные советы, а также к выборам Верховного раввинского совета и верховных раввинов. Совместно с раввинатом министерство следило за соблюдением свода правил, определяющих пригодность пищи к употреблению. Начиная с 1953 г. министерство отвечало за выплату жалованья практически всем лицам, связанным с религиозной деятельностью (речь идет о представителях всех конфессий).

Однако, если говорить о системе иудаизма в целом, то права и привилегии всех относящихся к этой отнюдь не малочисленной категории обеспечиваются не столько административными мерами и решениями, сколько политической властью и влиянием. Министерство по делам религий, Верховный раввинат, религиозные суды, раввинские советы и даже местные религиозные советы — все они ревностно и старательно поддерживают связи со своими (религиозными) партиями, а эти партии, в свою очередь, неукоснительно блюдут принципы функционирования израильских религиозных учреждений, наделенных формальным статусом, а также наблюдают за всеми сторонами их повседневной деятельности. Изначально таких партий насчитывалось четыре: Мизрахи, Га-Поэль га-мизрахи (Рабочее движение Мизрахи), Агудат Исраэль и Поалей агудат Исраэль (Рабочее движение Агудат Исраэль). Первые две из названных партий, как уже отмечалось, возникли и развивались в рамках сионистского движения, тогда как две другие отвергали идею сионизма. Как бы то ни было, ведущее положение в обоих блоках, как сионистском, так и несионистском, занимали выходцы из стран Европы, хотя в последующие годы они все больше стали ориентироваться на репатриантов из стран Востока.

Мизрахи — старейшая и самая многочисленная из всех религиозных партий страны. Хотя ее членами являются в основном представители среднего класса, горожане, выходцы из восточноевропейских стран, руководство партии не имело и не имеет четко сформулированной и явно выраженной социальной программы и не уделяло особого внимания экономическим вопросам. В целом партия была готова поддерживать Мапай, требуя взамен оказать ей поддержку по вопросам, связанным с религиозной жизнью. До 1974 г. Мизрахи входила в состав всех коалиционных правительств Израиля. Га-Поэль га-мизрахи, с ее ориентацией на интересы сельскохозяйственных поселений и тред-юнионистскими (несоциалистическими) взглядами, испытывала еще меньше проблем при сотрудничестве с партией Мапай. В 1955 г. Мизрахи и Га-Поэль га-мизрахи выступили на выборах единым списком, получив 9 % голосов и 11 мест в кнесете. В 1956 г. они формально слились, образовав Национальную религиозную партию (Мафдаль[351]).

Электорат Агудат Исраэль, напротив, значительно более консервативен, в том числе и по своим религиозным убеждениям, по сравнению со сторонниками Мизрахи. Их идеология далека от халуцианского идеализма; в первую очередь они заботятся о развитии системы ортодоксального религиозного образования и о строительстве новых ешив. Напомним, что в годы британского мандата партия Агудат Исраэль наотрез отказывалась отождествлять себя с кнесет Исраэль, то есть с еврейской общиной Эрец-Исраэль. Решение участвовать в политической жизни Государства Израиль после 1948 г. было принято, что называется, скрепя сердце, главным образом с той целью, чтобы не остаться в стороне от раздачи государственных должностей и привилегий; во всяком случае, партия не собиралась отказываться от своей фундаменталистской позиции. Члены Поалей агудат Исраэль, дочернего политического движения партии Агудат Исраэль, к жизни и деятельности в светском государстве относились со значительно большей терпимостью. К 1955 г. Поалей агудат Исраэль организовала около пятнадцати поселений и сельскохозяйственную школу, а некоторые члены партии вступили в профсоюзы (из числа не связанных с Гистадрутом). Тем не менее детей они отдавали только в школы, относящиеся к учебной системе Агудат Исраэль, и в подавляющем большинстве голосовали за кандидатов этой партии. В конечном итоге, однако, осознавая, что их электоральная сила уступает даже коммунистам или Прогрессивной партии, они, подобно Мизрахи, также выступили на выборах 1955 г. единым списком, а год спустя формально объединили свои силы, создав “религиозный фронт”. В кнесете третьего созыва они получили шесть мест, но их истинную силу составляла та безоговорочная поддержка, которой они пользовались у своих верных сторонников, особенно в Иерусалиме.

В 1949 г. названные четыре религиозные партии создали временную коалицию перед выборами в кнесет первого созыва. Все вместе они получили 12 % голосов, а к 1955 г. эта цифра возросла до 13,8 %. Особо влиять на внутреннюю политику такая сила не могла, но и пренебрегать ею было уже невозможно. Более того, религиозные ортодоксы являлись удобными партнерами в коалиционных переговорах — именно потому, что их требования были заранее известны. Они выражали готовность поддержать Мапай, при условии, что там также отнесутся с пониманием к их требованиям — преимущественно религиозного характера. Со своей стороны, Мапай сочла такой союз значительно более целесообразным, нежели коалицию с партиями правой ориентации, чьи экономические концепции были в принципе неприемлемы для их лейбористско-сионистской идеологии; к тому же их требования относительно получения государственных должностей и прочих привилегий грозили нанести серьезный урон планам партии Мапай. Нет никакого сомнения в том, что выбор ортодоксов в качестве коалиционных партнеров во многом объясняет долговременное и стабильное пребывание у власти партии Мапай и ее союзников.

Этот “брак по расчету” между социалистами и ортодоксами оказал значительное воздействие на многие стороны общественной жизни Израиля — даже в большей степени, чем это было во времена мандата. Закон о соблюдении субботы[352] был введен во всех крупных городах с еврейским населением, кроме Хайфы, и в этот день оставались закрытыми магазины, увеселительные заведения, государственные учреждения, не работал городской транспорт. По субботам и в дни религиозных праздников предприятия связи по всей стране не оказывали услуг даже в минимальном объеме или в экстренных случаях. В рамках неформального соглашения между правительством и религиозными кругами был фактически запрещен импорт некошерного мяса, за исключением некоторой квоты для нужд христианского населения. Аналогичным образом, под давлением ортодоксов в 1954 г. кнесет принял закон, запрещающий разведение свиней и торговлю свининой. Много лет спустя в одном из интервью Бен-Гурион так объяснял эти уступки:

Цена эта, однако, не всегда была столь уж незначительной. Ортодоксы сыграли решающую роль в срыве усилий по принятию конституции страны, превосходный текст которой был представлен д-ром Лео Коном. Система раввинских судов, функционировавшая в период мандата, не только сохранилась в том виде, в каком она существовала накануне создания государства, но была затем еще и расширена согласно Закону о раввинских судах (1953 г.). После принятия этого закона юрисдикция раввинских судов стала распространяться на всех живущих в Израиле евреев, вне зависимости от их гражданства — как будто бы недостаточно было того, что правовые архаизмы, проводимые в жизнь этими судами, отравляли существование коренных израильтян. Назовем несколько примеров: судья раввинского суда мог отдать распоряжение мужу развестись со своей женой, жене — распоряжение не противиться этому разводу, а бездетной вдове мог запретить вступить в повторный брак, если та не заручилась согласием брата своего покойного мужа, который, согласно древнему закону о левиратном браке[353], должен был жениться на ней, чтобы сохранилась линия родства. Однако, несмотря на протесты светского большинства страны, коалиция, возглавляемая партией Мапай, неоднократно шла на уступки, соглашаясь на требования ортодоксов. И лишь когда под вопросом оказались основополагающие принципы существования государства, напряженность в отношениях между религиозным и светским населением проявилась в целой серии правительственных кризисов, парализовавших жизнь страны.

Первое из таких столкновений пришлось на конец 1949 г., когда возник кризис, связанный с проблемами религиозного образования в лагерях репатриантов. Напомним, что принятая в Израиле образовательная система, предусматривающая существование не связанных между собой нескольких различных направлений среднего образования, принадлежащих Гистадруту, партиям Общих сионистов и Мизрахи, функционировала на протяжении всего мандатного периода (Глава VII. Рост городского населения. Борьба за рабочее единство). В первый же год существования Государства Израиль эта устарелая и консервативная система получила новую жизнь благодаря принятию Закона об обязательном образовании, который откровенно поощрял конкуренцию различных политических партий в погоне за популярностью у школьников, а точнее, у их родителей. Именно эта конкурентная борьба и поставила под угрозу целостность коалиции, сформированной партией Мапай, после менее чем десяти месяцев существования первого правительства Израиля. Ортодоксы были твердо уверены в том, что, поскольку репатрианты из Йемена традиционно относятся к категории верующих, то их дети по прибытии в лагеря для репатриантов должны автоматически вноситься в списки школьной системы Мизрахи. Как и следовало ожидать, по этому вопросу Мапай капитулировала. Однако такое положение вещей просуществовало лишь до февраля 1951 г., когда возник новый кризис в системе образования — на этот раз в маабарот, транзитных лагерях, куда распределялись новые репатрианты после первичного приема в специальных центрах. Представители светского населения считали, что люди, живущие в маабарот, — это уже не растерянные и безропотные новые репатрианты первых дней после прибытия, а полноправные граждане страны, и потому, вне зависимости от места происхождения, будь то Йемен или какая-либо иная страна исхода, они вправе свободно выбирать систему образования для своих детей. Иными словами, происходящее на начальном этапе репатриации не должно повторяться на стадии маабарот.

Разгневанные представители религиозного блока объявили, что если будет принят такой порядок, то они выйдут из коалиции. На этот раз Мапай решила стоять на своем. Тогда религиозные партии привели свою угрозу в исполнение, и коалиция распалась, после чего Бен-Гурион немедленно объявил об отставке своего кабинета. Чувствуя себя неспособным и далее справляться с неблагодарной задачей по руководству коалиционным правительством, он воспользовался удобным предлогом для того, чтобы объявить о новых выборах. Тогда и светские, и религиозные круги, мобилизовав все свои силы и всех своих сторонников, вступили в битву за места в кнесете второго созыва. В ходе этой неистовой избирательной кампании стороны обсуждали самый широкий круг вопросов, причем в большей степени даже экономических, нежели религиозных, не скупясь при этом на взаимные нападки и оскорбления. И все-таки основой этой избирательной кампании, предметом самых яростных споров следует считать культуркампф. Дискуссии именно на эту тему не дали никаких результатов; столь же безосновательными оказались и надежды партии Мапай на получение подавляющего большинства мест в кнесете. Попытки построения коалиции с участием партии Общих сионистов также потерпели неудачу из-за расхождений по экономическим вопросам. Таким образом, к своему глубочайшему неудовольствию, Бен-Гурион был вынужден снова обратиться к религиозным партиям. В конечном итоге, после длительных споров и переговоров, к октябрю 1951 г. удалось прийти к определенному соглашению. Согласно его условиям, Мапай добилась согласия ортодоксов на отмену пагубной для страны школьной системы различных направлений. Взамен, однако, руководство Мапай вынуждено было согласиться с тем, что религиозные школы должны получить одинаковый статус со светскими школами в рамках “официальной” системы государственного образования. В ходе длительной межпартийной дискуссии, продолжавшейся не менее полутора лет, по этому вопросу удалось прийти к взаимопониманию, на основе которого был принят Закон о государственном образовании (1953 г.).

Как и ожидалось, принятие этого Закона способствовало созданию двух новых категорий средних учебных заведений: государственных школ и государственных религиозных школ. Предполагалось, что 75 % учебных часов и в тех, и в других школах будет уделено изучению светских предметов, но в государственных религиозных школах оставшиеся 25 % времени отводились исключительно религиозным предметам. Достигнутый “компромисс” оказался более чем односторонним. Так, например, государственные религиозные школы, хотя формально и относившиеся к системе Министерства образования и культуры, на практике находились в ведении религиозных советов (в состав которых преимущественно входили ортодоксы), причем эти советы сохраняли за собой право принимать окончательные решения как при определении содержания учебных программ, так и при подборе преподавателей. Более того, в тех случаях, когда две трети родителей изъявляли соответствующее пожелание, правительство обязано было предоставить равный статус и так называемым “признанным” школам. Признанные школы — это эвфемизм для учебных заведений, относящихся к сохраняющей свою независимость образовательной системе Агу-дат Исраэль, которая теперь получила право официально продолжать свое существование — причем зачастую при финансовой поддержке городских органов самоуправления. В результате всех этих преобразований к 1955 г. в “признанных школах” училось уже 17 тыс. человек. Получаемое ими образование было, безусловно, ортодоксальным по своей сути и ни в коей мере не отвечало потребностям светской жизни.

Закон о воинской повинности, вынесенный на обсуждение кнесета в 1953 г., — это не менее вопиющий пример капитуляции перед ортодоксами. Согласно первоначальному варианту документа (1949 г.), предусматривалось, что девушки также будут призываться на военную службу, на годичный срок. Но раввины заявили, что армейская служба может вступить в противоречие с “этическими нормами”, которых придерживаются девушки из ортодоксальных семейств, и ввиду этого обстоятельства эти девушки стали массово получать освобождение от армии. Когда же в этот закон были внесены изменения, устанавливавшие более продолжительные сроки службы как для мужчин, так и для женщин, они ни в коей мере не затронули статус девушек из ортодоксальных семейств. Общественность весьма негативно отнеслась к столь явному проявлению неравенства, и тогда, в начале 1951 г., правительство представило в кнесет еще один вариант закона, согласно которому девушки из ортодоксальных семейств могли призываться для прохождения не военной, а “национальной” службы, что предусматривало их работу в государственных учреждениях, больницах или на предприятиях общественного питания системы социальной службы. Они не должны были жить в казармах, носить форму, и на ночь они возвращались домой. В число их обязанностей входило, главным образом, преподавание, уход за больными, помощь репатриантам. Иными словами, было сделано все возможное для того, чтобы предвосхитить любые возражения религиозного населения.

Однако все эти примирительные жесты оказались тщетными. Когда законопроект был передан на рассмотрение нового кнесета второго созыва в конце 1952 г., сторонники Агудат Исраэль выступили с бурными протестами. Иерусалимский квартал Меа Шеар им, оплот ультраортодоксов, был весь оклеен плакатами, призывающими “защитить наших дочерей от бесчестья и растления”. Толпы религиозных фанатиков устраивали демонстрации перед зданием кнесета, энергично нападая на полицейские кордоны. Надо сказать, что кампания, организованная Агудат Исраэль, выплеснулась за пределы Израиля. Манифестации были организованы в Браунсвилле и Уильямсбурге — нью-йоркских районах компактного проживания хасидов. Даже верховный раввин Израиля рабби Ицхак Герцог[354], известный своей мягкостью и терпимостью, оказался втянутым в общую кампанию протеста. После нескольких недель борьбы негодование и недовольство сошли на нет — поскольку был достигнут очередной “компромисс”. Встретившись с рабби Герцогом, Бен-Гурион дал ему в неофициальном порядке обещание, что если сторонники Мизрахи (как партии, с которой, по всей видимости, проще всего вести переговоры) прекратят акции протеста, то правила национальной службы для религиозных девушек будут трактоваться с максимальной гибкостью. После такой договоренности поправка к закону была принята. Как стало очевидным впоследствии, значительная категория религиозных девушек вообще была исключена из числа подлежащих призыву на национальную службу.

Следует также заметить, что при всей беспощадности нападок на законодательные власти в целом по стране, религиозные фанатики удваивали свой напор, когда речь заходила о Иерусалиме. Объяснялось это переменой статуса города. В годы мандата британские власти неизменно делали все от них зависящее, чтобы мэром Иерусалима был араб. После того как власть перешла в руки евреев, сторонники Агудат Исраэль, по большей части проживавшие в Иерусалиме, осознали, что им представилась уникальная возможность взять в свои руки контроль над городской жизнью и получить значительную долю общественных должностей и привилегий. Какие бы изменения ни происходили в других городах Израиля, здесь, в Иерусалиме, община ортодоксов, составлявшая в 1948 г. треть еврейского населения города, была твердо намерена защищать, не щадя сил, свои интересы: свой традиционный образ жизни, свои дома и дворики в Меа Шеарим, свою больницу Бикур Холим, свои кредитные товарищества и свою систему школьного образования.

Первые выборы городской администрации проходили одновременно с выборами в кнесет первого созыва. Сторонники Агудат Исраэль знали, что они не составляют большинства даже среди религиозных евреев, поскольку в численном отношении их уже превосходили сторонники Мизрахи. И тогда они предложили поддержку кандидату на пост мэра Иерусалима от партии Поалей Мизрахи, выставив при этом “обычные” условия: получение своей доли должностей и привилегий. Представители Мизрахи, хотя и без особого восторга, согласились, признав, что в противном случае существует реальная опасность победы светских партий. Сотрудничество оказалось достаточно эффективным, и на протяжении практически семи последующих лет муниципалитет Иерусалима оставался в руках религиозного населения, причем деятельность представителей партии Мизрахи служила своего рода прикрытием для склонных к воинственному поведению сторонников Агудат Исраэль. Надо заметить, что последние не проявляли излишней скромности, когда дело доходило до дележа прибылей. Их сеть “специальных учебных заведений”, отличавшаяся узостью кругозора и низким качеством преподавания, стала получать стопроцентное финансирование из городского бюджета. Они требовали для своих сторонников все большее и большее количество должностей в муниципальной системе. Кроме того, они добивались снижения городских налогов для тысяч и тысяч своих приверженцев, которые объявляли себя, зачастую безосновательно, лишенными средств к существованию. И наконец, Агудат Исраэль со всей решительностью принялась проводить свою политику, внося в городское законодательство положения относительно кашрута и шабата, беспрецедентные по своей строгости и бескомпромиссные с точки зрения методов их претворения в жизнь.

Время, однако, показало, что ортодоксы значительно больше преуспели в законодательном творчестве и обеспечении для себя финансовых привилегий, нежели в таком непростом деле, как управление жизнью города, численность населения которого к 1955 г. составляла уже 150 тыс. человек. Ни один из двух первых мэров Иерусалима от партии Поалей Мизрахи не имел ни малейшего представления о том, как следует решать все эти малоприятные проблемы, имеющие явно выраженный “светский” характер. Уличное освещение постоянно выходило из строя, мусор не вывозился, налоги не собирались вовремя, и муниципальные служащие месяцами не получали зарплату. К 1955 г. положение дел стало невыносимым. Многие иерусалимцы, жившие в городе на протяжении длительного времени, вынуждены были переехать в Тель-Авив и другие места. В конце концов Министерству внутренних дел пришлось распустить городской совет и уволить мэра Карива. Затем в течение четырех месяцев город управлялся специально назначенным комитетом, после чего на последовавших выборах Мапай получила — впервые в истории города — большинство, достаточное для принятия решений (семь мест из двадцати одного). Представителям религиозных партий пришлось, стиснув зубы, согласиться с кандидатурой нового мэра Гершона Агрона (Агронского), бывшего главного редактора выходившей на английском языке газеты “Палестайн пост”. Но и тогда они не отказались от борьбы; уже будучи не у власти и, следовательно, не обремененные ответственностью за городские дела, они настойчиво проводили политику непримиримости, и это способствовало распространению культуркампфа за пределы города и далее, по всей стране, причем складывавшаяся ситуация грозила выйти за пределы норм гражданской терпимости (Глава XX).

Выступая перед Специальным комитетом ООН по вопросам Палестины (ЮНСКОП) летом 1947 г., сионистские представители безоговорочно подтвердили, что арабское меньшинство в будущем еврейском государстве будет обладать всеми гражданскими, национальными и культурными правами. Впоследствии эти права были определены в Резолюции ООН о разделе Палестины, а также специально гарантированы в Декларации независимости Государства Израиль. Однако непредвиденное развитие событий в первые годы после обретения Израилем государственной независимости воспрепятствовало безусловному выполнению этих обещаний и заверений. Речь, в частности, шла о таких факторах, как массовое бегство арабского населения с территории вновь образованного еврейского государства, а также прочие изменения демографического характера. К этому надо добавить последствия вторжения соседних арабских государств и безжалостный характер их действий на заключительном этапе войны.

По окончании войны в пределах государственных границ Израиля оставалось приблизительно 156 тыс. арабов. В 1970 году арабское население Израиля составляло 440 тыс. человек. Они выбирали себе место жительства по большей части в населенных пунктах, где проживали исключительно арабы, а также в пяти городах со смешанным населением, где евреи составляли большинство — в Ако, Хайфе, Яфо, Рамле и Иерусалиме. Приблизительно 60 % арабского населения проживало в Галилее, еще 20 % — в “малом треугольнике”, деревнях, примыкающих к иорданской границе; два небольших арабских анклава, в каждом примерно по 7 %, оставались в районе Хайфы и в Негеве. В целом, как мы видим, все центры компактного проживания арабского населения находились поблизости от границ Израиля с враждебными ему государствами, и это обстоятельство обусловило необходимость пересмотра обещаний и заверений, данных руководителями еврейского государства относительно предоставления арабам равных прав гражданства. Как будет показано ниже, арабы получили полное право избирать представителей и самим быть избранными в кнесет, создавать свои политические партии, критиковать деятельность правительства, издавать свои газеты и журналы, обучать детей в школах, где преподавание ведется на арабском языке. Они имели право пользоваться услугами всех государственных учреждений и учреждений судебной системы. Наконец, подобно представителям всех прочих религиозных общин, мусульмане (составляющие большинство арабского населения) получили широкую юридическую автономию по вопросам личного статуса. Мусульманские кади, равно как и даяны, раввинских судов, стали государственными служащими, чья деятельность финансировалась из государственных источников. Вакфы, мусульманские религиозные траст-фонды, ранее управлявшиеся муфтиями, были выведены из сферы их ответственности, и функции муфтиев были переданы Министерству по делам религий Израиля, которое и осуществляет до сих пор управление от их имени. И наконец, арабы были полностью освобождены от несения всех видов воинской службы.

Освобождение от воинской службы стало свидетельством того глубокого недоверия, которое еврейское население испытывает к арабам, проживающим в Израиле. Известно, что они поддерживают тесные связи с сотнями тысяч своих родичей, которые, покинув Израиль, поселились в соседних странах. Таким образом, нетрудно было предположить, что оставшиеся в Израиле члены арабской общины станут испытывать психологические проблемы, связанные по меньшей мере с двойной лояльностью, а то и с явно выраженной неприязнью к новым израильским властям. Исходя из указанных предположений, правительство вплоть до апреля 1952 г. все время откладывало принятие законодательства о гражданстве. На протяжении четырех первых лет своего существования Израиль оставался, с юридической точки зрения, государством без граждан — как урожденных, так и натурализованных. Правда, кнесет первого созыва принял Закон о возвращении[355] (1950), согласно которому всем евреям, вне зависимости от места их проживания, предоставлялось право репатриации в Израиль. Заметим при этом, что арабское меньшинство вряд ли могло счесть для себя ободряющим толкование, которое давал закону Бен-Гурион: “Закон о возвращении подтверждает, что Израиль — это не только еврейское государство, большинство населения которого составляют евреи, но и государство для всех евреев, где бы они ни жили, равно как и для каждого еврея, который пожелает здесь поселиться. Это право является неотъемлемым для всех, кто был рожден евреем”. Выборы в кнесет первого и второго созывов проводились не на основе гражданства, а по месту жительства. И в том, что решение по вопросу о гражданстве все время откладывалось, не было ничего удивительного. Необходимо было изыскать “юридически обоснованный” способ ограничить права значительного по численности и не вызывающего особого доверия арабского меньшинства. Наконец, после длительных дебатов, кнесет принял в 1952 г. Закон о гражданстве, не упоминавший конкретно ни евреев, ни арабов, благодаря чему эта проблема и была решена весьма рациональным образом.

В рамках этого Закона назывались четыре способа обретения израильского гражданства: путем иммиграции (репатриации), путем натурализации, по месту рождения и по месту жительства. Что касается первого способа, то гражданство предоставлялось всем тем, кто въехал в страну официальным образом в качестве иммигранта (репатрианта) как до, так и после провозглашения независимости Государства Израиль, а также тем, кто пожелал, в рамках Закона о возвращении, выбрать Израиль в качестве постоянного места жительства. Очевидно, что в каждом таком случае речь могла идти только о евреях. Что касается остальных трех способов, то здесь интересы арабов задевались в значительно большей степени, чем интересы евреев. Так, гражданство могло быть предоставлено лицу, рожденному в стране как до, так и после провозглашения независимости Государства Израиль, при условии, что хотя бы один из его родителей являлся гражданином Израиля. Гражданство по месту жительства предоставлялось детям вернувшихся в Израиль палестинских беженцев при условии, что они зарегистрировались по состоянию на 1 марта 1952 г. как жители Израиля. (Надо сказать, что всевозможные оговорки и поправки лишали права на гражданство большинство арабских беженцев.) И наконец, гражданство путем натурализации могло быть предоставлено тем, кто жил в Израиле на протяжении не менее трех лет, имел право на постоянное жительство, хотя бы в какой-то мере владел ивритом и отказался от своего предыдущего гражданства.

Условия получения гражданства “по месту жительства”, были — со всей очевидностью — сделаны умышленно трудновыполнимыми именно с оглядкой на арабов. У большинства феллахов не имелось документов о палестинском гражданстве; в период британского мандата они тысячами переходили из соседних арабских государств через границу с Палестиной и селились там без какого бы то ни было официального разрешения. То же самое можно сказать и об арабах, вернувшихся после Войны за независимость (1948 г.) — их число составляло, по меньшей мере, 50 тыс. человек. Никто из этих людей не мог претендовать на израильское гражданство — что, кстати, являлось явным нарушением Резолюции ООН о разделе Палестины, в которой говорилось, что и арабы, и евреи, “проживающие в Палестине, станут гражданами того государства, жителями которого они являлись на момент провозглашения независимости”. Неудивительно, что Закон о гражданстве вызвал сильное разочарование и негодование арабской общины. Впрочем, у закона нашлись и еврейские критики, причем не только в кнесете, но и за его стенами. Разумеется, этот закон не был исполнен во всей его полноте и строгости. В течение буквально пяти лет после его принятия подавляющее большинство арабских жителей Израиля получили израильское гражданство. В сущности, арабская община была возмущена тем, что закон давал властям законный повод для дискриминации.

Был также предусмотрен еще ряд мер, имевших целью усложнить жизнь арабского населения страны. “Юридические и административные предписания” Временного правительства позволяли министру обороны предпринимать действия, оговоренные в Чрезвычайных правилах безопасности, установленных еще в 1945 г. британской администрацией для борьбы с подрывной деятельностью еврейского подполья. Речь, в частности, шла о создании “зон безопасности”, в которых вводилось военное правление. Предписания были незамедлительно претворены в жизнь в стратегически важных приграничных районах, где проживало большинство арабского населения. Там были созданы органы военного управления, существовавшие вплоть до окончания Войны за независимость. Таким образом, общая атмосфера, определяемая постоянными угрозами со стороны враждебно настроенных арабских государств и увеличением числа антиизраильских терактов, организованных за границей, способствовала тому, что впечатляющие израильские заявления относительно предоставления арабам равных прав оказались во многом сведенными на нет. В качестве примера можно рассмотреть ситуацию с так называемыми “зонами особой безопасности”. Это были небольшие по площади и весьма специфические анклавы, примыкавшие к границам страны, через которые можно было с легкостью осуществлять инфильтрацию с территорий Сирии и Иордании. Арабское население анклавов было выселено, причем соответствующие предупреждения они получили всего за четыре дня. Несколько бедуинских племен в Негеве, а также жители приграничных деревень Шааб, Эль-Бира, Умм-аль-Фарадж и Мад-ждаль были эвакуированы армейскими силами. Жителей христианской деревни Иркит в Западной Галилее выселили, дав обещание, что им будет предоставлена возможность вернуться через две недели; на деле же они оказались выселенными навсегда, и в 1951 г. армия разрушила все дома деревни, не пощадив даже здание церкви.

Такого рода действия в “зонах особой безопасности” коснулись в целом не более полутора тысяч человек; что же касается ситуации в приграничных “зонах безопасности”, где проживало большинство арабского населения, то там было введено военное правление, и власти получили указание использовать в случае необходимости “все необходимые силовые меры” для обеспечения безопасности. В частности, там были учреждены военные суды с широкими полномочиями для рассмотрения дел, связанных с нарушениями законов чрезвычайного положения, причем судебные заседания зачастую проходили при закрытых дверях. Полиция и армейские силы получили право проводить обыски в любом жилом доме или производственном помещении, если возникают подозрения, что происходящее там “представляет угрозу для общественной безопасности”. Любой человек, находившийся в зоне действия военной администрации, мог быть задержан, подвергнут обыску, на его передвижение или трудовую деятельность могли быть наложены ограничения, и он мог быть депортирован. Также “в интересах общественной безопасности” окружные комиссары получали право брать во владение любой участок земли и конфисковывать любое имущество. Полицейские и военнослужащие могли быть расквартированы в домах жителей этих зон, причем жители несли все связанные с этим издержки. Движение по дорогам могло быть запрещено или ограничено, мог быть введен комендантский час, а также прекращено действие всех средств связи, включая почту и телефон.

Разумеется, мало какие из перечисленных мер применялись на практике — разве что в случае крайнего обострения ситуации. В основном военная администрация действовала со всей возможной гибкостью и пониманием — во всяком случае, значительно более мягко, чем вела себя арабская военная администрация по ту сторону границы по отношению к еврейскому меньшинству. В сущности, лишь один вид ограничений постоянно осуществлялся израильскими властями: ограничение свободного передвижения между населенными пунктами. Так, например, араб из Назарета, пожелавший навестить своего родственника в Яфо, должен был обратиться к представителю военной администрации для получения специального пропуска. Ему предстояло заполнить соответствующие документы, принести их в штаб военной администрации и там ждать в очереди — иногда в течение нескольких часов. Безработному арабу, живущему, скажем, в деревне Шафа-Амр и желающему найти работу в Хайфе, предстояло проделать такую же процедуру, причем с точно такой же вероятностью получить отказ. Собственно говоря, отказывали немногим, но сама процедура подачи прошения отнимала много времени и была довольно унизительной.

Власти страны утверждали, что все эти правила служат только одному — обеспечению безопасности. Отмечалось, что соседние арабские страны вели постоянную радиопропаганду, адресованную арабскому меньшинству Израиля, а израильские арабы тем или иным образом поддерживали контакты со своими родственниками за границей. Эта аргументация была вполне обоснованной; тем не менее возникал вопрос: оправдывают ли соображения безопасности суровость указанных мер? Об этом говорили как еврейские, так и арабские критики существующего положения дел, и этот вопрос неоднократно поднимался в прессе и в кнесете. Реагируя на эту критику, Бен-Гурион создал в декабре 1955 г. специальную комиссию для рассмотрения вопроса об отмене военного правления или хотя бы уменьшении числа связанных с ним ограничений. Всесторонне рассмотрев ситуацию, комиссия в марте 1956 г. приняла решение, что еще не настало время для смягчения чрезвычайных мер, поскольку границы по-прежнему остаются небезопасными. Решение комиссии вызвало сильное разочарование у членов арабской общины, которые провели несколько митингов протеста; левая пресса, как арабская, так и еврейская, подвергла деятельность комиссии критике.

Однако к середине 1950-х гг. уже стали появляться признаки постепенного ослабления ограничений. Мало-помалу были сняты запреты на поездки в пределах арабской “зоны безопасности”. В судах начали, впервые со времени создания государства, рассматривать дела по обвинению представителей военной администрации в злоупотреблении властными полномочиями. Верховный суд страны, являющийся также Высшим судом справедливости, стал опротестовывать судебные решения низших инстанций о депортации арабов — даже в случаях, когда имелись подтверждения их противоправной деятельности. Хотя взаимоотношения Высшего суда справедливости и военных трибуналов к 1956 г. еще не были строго регламентированы, все отчетливее стала вырисовываться тенденция в пользу гражданской правовой системы. Так, даже армейские суды начали основывать свои решения на принципах общего права, и все это вместе давало надежду на скорейшие изменения в чрезвычайном положении.

Условия чрезвычайного положения были не просто и не только унизительными для арабов — они также ухудшали и их экономический статус. Ситуация объяснялась не только последствиями войны, но также и израильской земельной политикой. Текст Резолюции ООН о разделе Палестины ясно и недвусмысленно указывал правительству границы его действий. “В еврейском государстве не дозволяется никакая конфискация земель, находящихся во владении арабов, кроме отчуждения на общественные нужды, — гласил этот документ. — Во всех случаях отчуждения земли владельцам должна быть выплачена полная компенсация по цене, установленной Верховным судом, причем платеж должен быть осуществлен до отчуждения участка”. Но зловещие признаки нависшей опасности проявились уже в декабре 1948 г., когда Временное правительство Израиля опубликовало свои первые постановления, касающиеся собственности отсутствующих землевладельцев. Цель этих постановлений заключалась в том, чтобы опередить эмигрировавших арабов, включая и бывших граждан Израиля, которые бы пожелали вернуть свою собственность, оставленную ими во время войны либо сразу после нее. Первоначально эти меры были, судя по всему, направлены исключительно против того значительного числа арабов, которые во время военных действий бежали на территорию соседних арабских стран, став беженцами. В этом же, очевидно, заключались и намерения кнесета первого созыва, принявшего в 1950 г. правила, регламентирующие статус собственности отсутствующих землевладельцев. Согласно этим правилам, ведомство Государственного опекуна собственности отсутствующих землевладельцев получало право продавать Управлению по делам развития земельные участки и здания, принадлежавшие арабам. Действуя через посредство различных учреждений, Управление по делам развития, в свою очередь, получало право сдавать в аренду землю и прочую недвижимость еврейским кибуцам и мотивам, а если это была собственность в черте города — то и частным лицам (Глава XVI).

Но на протяжении первых двух лет существования государства выяснилось, что правила, касающиеся собственности отсутствующих землевладельцев, применимы и для конфискации примерно 40 % земли, принадлежащей арабам, легально проживающим в Израиле. Жертвы такой политики делились на две категории. Первую (и сравнительно небольшую) группу составляли арабы, выселенные из “зон особой безопасности”; как уже отмечалось, численность этой группы составляла примерно 1500 человек, и в основном это были фермеры, пострадавшие от политики эвакуации. Обратившимся за компенсацией было предложено подождать некоторое время, пока им предоставят аналогичные участки земли в других местах. В конечном итоге выселенные арабы получили обещанное, но лишь по истечении нескольких лет; а до того они вынуждены были довольствоваться временным проживанием у родственников, выполняя в их хозяйствах малопривлекательную работу за скудное вознаграждение. Значительно большую группу составляли примерно 30 тыс. палестинских арабов, которые оставили свое место жительства после принятия Резолюции ООН о разделе Палестины; эти люди не намеревались покидать еврейскую территорию, но они, тем не менее, были отнесены к категории “отсутствующих землевладельцев” согласно правилам, принятым в декабре 1948 г. Например, все арабы, имевшие собственность в Новом городе Ако, даже те, кто никогда не удалялся от Старого города Ако на расстояние в несколько сот метров, были сочтены “отсутствующими землевладельцами”. Аналогичная ситуация сложилась и в других районах страны — особенно в Лоде, Рамле и Иерусалиме. Общая площадь землевладений этих “внутренних беженцев” составила примерно 300 тыс. дунамов (подчеркнем, что речь идет только о земельной собственности). Все это стало легкой добычей ведомства Государственного опекуна.

Итак, землевладельцы отсутствовали; однако присутствовали еврейские критики описанных выше несправедливых действий. Так, Моше Смилянский, член партии Мапай, в своей статье в газете Га-Арец[356] в ноябре 1949 г. предупреждал, что “наступит день, когда нам придется отвечать за этот грабеж и захват имущества не только перед своей совестью, но и перед законом”. Правительство под нажимом этой критики вынуждено было создать специальную комиссию для рассмотрения арабских требований относительно компенсации. Пришлось сделать несколько жестов доброй воли: шестидесяти семи арабским жителям Яфо, Хайфы и Иерусалима, из числа никогда не покидавших страну, было возвращено их имущество — полностью или частично; примерно тридцать-сорок фермеров получили обратно свои фермы. В целом, однако, ведомство Опекуна выдало всего лишь 209 сертификатов, подтверждающих возвращение земельных участков их изначальным владельцам. Столь незначительные масштабы восстановления справедливости вызвали гневное осуждение членов кнесета, независимо от их партийной принадлежности. Реагируя на эту критику, в 1950 г. правительство согласилось внести ряд дополнительных изменений в существующий порядок вещей. Ведомство Опекуна впервые было вынуждено называть источники, из которых поступала информация о статусе отсутствующих землевладельцев. В результате понятие “отсутствующий землевладелец” подверглось значительному пересмотру, и из этой категории были исключены арабы, проживавшие на территориях, контролируемых израильскими вооруженными силами по состоянию на 29 ноября 1947 г. (дата принятия Резолюции ООН о разделе Палестины). Однако поскольку лишь небольшая часть территории тогдашнего Израиля находилась в ноябре 1947 г. в руках евреев, то число арабов, оказавшихся в выигрыше благодаря таким изменениям, тоже оказалось не столь уж большим. В числе других изменений следует назвать ограничения прав ведомства Опекуна на конфискацию деловых предприятий. Теперь, в частности, конфискация становилась возможной, если только отсутствовали абсолютно все арабские партнеры, акционеры и руководители предприятия — а не половина, как это было ранее. Впрочем, за исключением названных оговорок и ряда им подобных, статус отсутствующего владельца остался практически неизменным.

Защищая правительственную политику в кнесете, министр финансов Элиэзер Каплан[357] особо подчеркнул, что собственность отсутствующих землевладельцев, израильских арабов, — это “деликатный вопрос”, напрямую связанный “с проблемой безопасности государства”. У него лично, разумеется, нет никаких сомнений в справедливости принципов равноправия, но при этом, спрашивал он, “разве можно оставлять без внимания тот факт, что мы окружены враждебными государствами, в которых постоянно раздаются призывы к началу новых военных действий; потому-то нам и следует принимать меры предосторожности”. Каплан указал, что “не деловые или коммерческие соображения, а соображения безопасности” должны определять нашу стратегию по вопросу собственности отсутствующих землевладельцев. Незадолго до выборов в кнесет 1951 г. правительство приняло еще несколько, по сути своей малозначимых, поправок к правилам, касающимся собственности отсутствующих землевладельцев. В тот же период, между прочим, группа израильских арабов привлекла внимание общественности к более чем странной ситуации: основная часть арабских земель из тех 300 тыс. дунамов, что были конфискованы в пользу еврейских сельскохозяйственных поселений, так и оставалась необрабатываемой. Как отмечалось в заявлении этой группы, не следует ли вернуть эту землю ее прежним владельцам для использования по назначению — руководствуясь пусть даже не соображениями законности, но хотя бы экономическими интересами самого Израиля? Эта аргументация произвела должное впечатление, и в 1952 г. ведомство Опекуна приступило к возвращению значительного количества земельных участков. В течение двух лет порядка 100 тыс. дунамов были “сданы в аренду” пяти тысячам “отсутствующих” семейств в ста деревнях.

И наконец, в 1953 г., принимая в расчет постепенную экономическую стабилизацию Израиля, а также реагируя на критику внутри страны и за рубежом, правительство приняло Закон о приобретении земли. По сути дела, этот закон обеспечил выплату компенсаций за 300 тыс. дунамов земли, изъятых у арабских граждан Израиля, а также возмещение ущерба за землю и собственность, конфискованные “с учетом соображений безопасности или жизненно важных государственных интересов” в период между 4 мая 1948 г. и 1 апреля 1952 г. Большинству безземельных фермеров был предоставлен выбор: финансовая компенсация или возможность арендовать земельный участок, достаточный для содержания своей семьи. Все платежи должны были производиться, исходя из цен на землю по состоянию на январь 1950 г.

Именно последнее условие вызвало особое негодование “отсутствующих землевладельцев”. Начиная с 1948 г. постоянно растущая инфляция лишала израильскую лиру ее покупательной способности. Так, например, один дунам земли, стоивший в 1950 г. 25 лир, в 1954 г. стоил уже 150 лир, а в 1955 г. — 170 лир. В ответ на все критические замечания был дан официальный ответ: стоимость увеличилась за счет того, что теперь это земля еврейского государства; достигнуто это благодаря усилиям еврейского народа, и потому арабы не могут претендовать на связанную с этим компенсацию. Тем не менее после нескольких месяцев переговоров с арабскими истцами и их адвокатами (среди последних, кстати, было немало евреев) правительство согласилось на очередной “компромисс”: стоимость будет исчисляться по формуле, согласно которой к стоимости реквизированной земли в ценах 1950 г. будет добавлено по 3 % за каждый год. Многие арабы не согласились на такое предложение и продолжили свою борьбу в судебных инстанциях. Впрочем, были и такие, кто согласился, пусть и с неохотой, взять деньги — чтобы только разорвать этот заколдованный круг. К 1956 г. Управление по делам развития сообщило, что примерно треть из 3076 поданных исков удовлетворены путем выплаты денег или предоставления земельного участка. В целом процесс разрешения спорных ситуаций продвигался очень медленно. Прошло еще два года, прежде чем стороны смогли прийти к окончательному и более подобающему решению (Глава XVIII), а до того времени трагедия израильских “отсутствующих землевладельцев” являла собой вопиющее несоответствие хваленым израильским притязаниям на равенство и справедливость для всех граждан страны.

У арабов были и другие проблемы экономического характера. В конце 1940-х — начале 1950-х гг. нехватка земли для сельскохозяйственной деятельности в арабских деревнях привела к тому, что многие молодые люди стали искать работу в другом месте. Довольно скоро они поняли, что в городе для них нет подходящих занятий. Евреи им не доверяли. Гистадрут, основанный сионистами и партией Мапай, на протяжении многих лет не проявлял желания бороться за равенство прав арабского населения на труд. Таким образом, арабские рабочие были в состоянии найти только такую работу, которая не требовала особой квалификации. Очевидно, что при этом и уровень зарплаты, и социальные блага были минимальными. Зачастую арабам приходилось тратить очень много времени на дорогу — домовладельцы Хайфы или Тель-Авива не желали сдавать им жилье. Организация их досуга также оставляла желать лучшего. Экономическая ситуация, в которой находилось арабское население, значительно улучшится в середине и особенно к концу 1950-х гг. (Глава XVIII). Но до середины 1950-х гг. арабские рабочие и земледельцы в финансовом отношении жили так же плохо и трудно, как и малоимущие еврейские репатрианты из мусульманских стран.

Общинная структура в иностранном государстве

Явно выраженное отсутствие сколько-нибудь определенной политики по отношению к арабскому меньшинству Израиля было одновременно и причиной, и следствием наличия в стране нескольких правительственных учреждений с частично пересекающимися функциями. Так, три независимые структуры — Министерство внутренней безопасности, Министерство обороны и Управление по делам арабского населения Министерства главы правительства — отвечали за проблемы безопасности. Другие структуры, в том числе Министерство сельского хозяйства, Министерство по делам религий, Министерство внутренних дел, Министерство труда, Министерство образования и культуры, занимались в основном улучшением качества жизни арабского населения. Однако их усилия, в том числе и деятельность министерств, не связанных с вопросами безопасности, зачастую оказывались тщетными, несмотря на все попытки найти подход к этой немалочисленной, легко уязвимой и не склонной к ассимиляции группе населения.

Достаточно типичными были трудности, стоявшие перед Министерством образования и культуры. Израильский Закон об обязательном образовании был рассчитан как на еврейских, так и на арабских детей. Впервые во всех арабских деревнях были построены школы, в результате чего количество арабских начальных школ возросло с 59 в 1948 г. до 114 в 1956 г., количество учителей — с 250 до 846, количество учащихся — с 10 тыс. до 26,5 тыс. человек, причем численность всего арабского населения в стране была меньше, чем в годы мандата. Доля арабских девочек, посещающих школу, увеличилась с менее чем 2 % в 1949 г. до 40 % в 1956 г. Учителя со стажем проходили переподготовку и повышали свою квалификацию на курсах при Министерстве просвещения; новых преподавателей готовили на специально организованных семинарах. Сотрудники Министерства просвещения прилагали все усилия к тому, чтобы ненароком не ущемить самолюбие и достоинство арабского населения. Обучение велось на арабском языке, иврит изучался только как второй язык. Учебные материалы по литературе и истории были посвящены практически исключительно арабскому культурному наследию. В учебных программах фактически отсутствовали материалы, связанные с еврейской тематикой, кроме основных сведений по еврейской истории. В арабских учебниках не было ничего, чем-либо напоминающего сионистскую пропаганду. Несмотря на эти явно искренние и великодушные усилия израильтян, арабские преподаватели не могли не заметить, что как ни мало места в учебных программах было отведено сионистской истории, еще меньше внимания уделялось арабскому националистическому движению в Палестине и соседних арабских государствах. Произведения арабских авторов, высоко ценимых в арабском литературном мире, включались в учебные программы в ограниченном объеме, если их тематика была связана с панарабизмом.

Арабское сельское население выражало также недовольство тем, как было организовано содержание школ и прочих учебных заведений. В годы мандата британские власти, как правило, обеспечивали финансирование арабских учреждений. Израильское правительство, напротив, полагало, что арабские местные власти должны делать то же самое, что и еврейские органы местного самоуправления — а именно финансировать всю систему коммунальных служб (включая и учительскую зарплату, и школьное оборудование) за счет введения специальных местных налогов. Когда же выяснилось, что арабские власти, то в одном месте, то в другом, отказываются брать на себя эти заботы, то израильское правительство было вынуждено ввести особый подушный налог и обеспечивать неукоснительность его сбора. В знак несогласия местные жители устраивали забастовки, а иногда и демонстрации, переходящие в беспорядки, и тогда приходилось прибегать к вмешательству полиции. Причиной такого рода конфликтов между арабскими местными властями и израильским правительством была, по сути дела, скрытая борьба за политическое лидерство внутри самой арабской общины. На протяжении первых нескольких лет после создания Государства Израиль рычаги власти в арабской деревне по-прежнему оставались в руках главы местного семейного клана — хамулы. Как правило, никто, кроме этих старейшин, возглавлявших хамулы, не был в состоянии нести соответствующие расходы, связанные с выборной кампанией. Однако у молодых членов общины росло чувство негодования против “патриархального” засилья в системе местной власти, и было немало таких, кто стремился к проведению давно назревших социальных реформ. Отсутствие у них возможностей коренным образом перестроить традиционную систему управления зачастую находило свое выражение в возмущении израильскими правящими кругами, которые молодые арабы считали ответственными за сохранение старого порядка вещей.

Несомненно, весьма серьезную психологическую проблему для арабских националистов составляла невозможность направить свое возмущение в политическое русло. Самые известные выразители настроений и чаяний арабской общины — семейства Хусейни и Нашашиби — были в числе первых, оставивших страну в 1948 г. Последовавшие за тем попытки израильских арабов образовать новые политические партии неизменно оканчивались неудачей. Во-первых, сам по себе механизм политических организаций, действующих в рамках подлинно демократической страны, был неизвестен арабам. Более того, израильским арабам неоткуда было получить советы опытных политических лидеров, да к тому же они не располагали необходимыми денежными средствами для ведения политической борьбы. Их честолюбивые политики не могли рассчитывать на поддержку ни армии, как это было в соседних арабских странах, ни влиятельных деловых кругов, как это было в Ливане. Напротив, по прихоти судьбы, содействие, получаемое арабами, исходило от еврейских политических кругов. Наиболее яркий пример такого странного сотрудничества — активная роль, которую сыграла Маки, Коммунистическая партия Израиля. В годы мандата эта партия не имела никакого влияния и вообще была практически неизвестна на политической арене; после создания Государства Израиль коммунисты с гордостью заявляли, что они — единственная в стране партия, чья идеология не является сионистской, и что, таким образом, лишь они могут принимать близко к сердцу интересы арабского населения. Избегая теоретических дискуссий по проблемам марксизма, лидеры Маки — и евреи, и арабы — сосредоточили свои усилия на критике военного правления, национальной земельной политики и прочих проблем, вызывавших недовольство арабского населения. Первоначально Маки даже выступала за предоставление арабам полной независимости, но через несколько лет партия сменила свои требования и настаивала уже на обеспечении арабской автономии в пределах израильских границ. Однако, как будет показано ниже, все попытки Маки привлечь большое число арабских голосов оказались тщетными.

Столь же малоуспешными оказались и все усилия в данном направлении партии Мапам. В начале 1949 г. эта левая рабочая партия, известная своими идеалистическими настроениями и стремлением защитить права арабского населения, способствовала организации и оформлению списка арабских кандидатов на выборах в кнесет первого созыва. Однако, после того как этот “Арабский народный блок” не смог получить ни одного места в парламенте, Мапам сформировала свою собственную арабскую секцию, а к выборам 1951 г. ее руководство пошло на включение арабского кандидата в свой избирательный список, поставив его на достаточно высокое место, чтобы гарантировать ему избрание. Руководители Мапам вели активную работу среди арабского населения. Их кибуцы, выступали с предложениями дружбы и помощи соседним арабским деревням. Мапам, с учетом интересов арабского населения, также организовывала сельскохозяйственные школы, открывала программы профессиональной подготовки, транспортные кооперативы, издавала арабскую литературу и организовывала встречи и дискуссии между арабскими и еврейскими преподавателями и представителями интеллигенции. Тем не менее Мапам преуспела не больше коммунистов в своей борьбе за права арабов; с другой стороны, даже будучи членом правящей коалиции во главе с Мапай, Мапам не смогла предложить арабам каких-либо существенных материальных стимулов. В целом усилия Мапам были восприняты в арабском секторе страны без особого энтузиазма.

Ирония ситуации заключается в том, что наиболее значимым политическим фактором в рамках арабской общины оказалась основная правящая партия страны, Мапай, которая также несла основную ответственность за все невзгоды арабского населения. Поддержанные этой партией арабские избирательные списки носили эффектные названия: Демократический список арабов Израиля (Назарет и Галилея), Партия сельскохозяйственного развития (Западная Галилея и друзы) и еще несколько других списков. Но вне зависимости от названия все списки содержали имена арабов, отобранных в индивидуальном порядке, с учетом интересов партии Мапай, причем каждый список включал, в соответствующей пропорции, арабов различных конфессий — мусульман, христиан и друзов. Списки также отражали интересы наиболее значимых кланов-хамул, и основные места в списках были отданы представителям богатых и знатных семейств. В большинстве своем эти арабские представители партии Мапай были явными и откровенными оппортунистами, которых более всего волновали вопросы личного престижа и карьерные соображения. Но одновременно они также демонстрировали и прагматичность, то есть ясное понимание того, в чьих руках находится власть — поскольку здесь же был и источник материального благосостояния для их общин. Ведь, в конце концов, прочие партии могли лишь выступать с протестами, и только Мапай была в состоянии — при желании, разумеется, — предпринять конкретные действия. Таким образом, чтобы обеспечить хорошее отношение и поддержку со стороны правящей партии, арабские кандидаты были сговорчивыми и умеренными в своих требованиях, сосредоточиваясь в основном на местных и общинных программах. Их электорат, в массе своей, с пониманием относился к их сдержанности, осознавая, чего можно добиться благодаря такому поведению.

Более того, преодолев послевоенный шок и осознав перемену своего статуса в еврейском государстве, арабы довольно скоро начали принимать активное участие в национальных выборах. Если не считать выборов в кне-сет 1949 г., когда лишь немногие израильские партии предприняли сколько-нибудь серьезные попытки привлечь арабов к своей избирательной кампании, участие арабского электората всегда было (если учитывать численность населения) более активным, чем участие электората еврейского. Уже в 1949 г. 79,3 % зарегистрированных арабских избирателей опустили свои бюллетени в избирательные урны. Тогда же начала вырисовываться общая тенденция поведения арабского электората. Опыт подтвердил, что арабский инстинкт “главного выигрыша” не имеет практически ничего общего с националистическими устремлениями. Так, 51,7 % всех арабских голосов были отданы за четыре арабских списка рабочих партий, три из которых сформировала Мапай и один — Мапам. Далее, 22,2 % избирателей голосовало за Маки (коммунисты), 11,4 % — за партию восточных евреев (которая вскоре прекратила свое существование), и 9,6 % проголосовали непосредственно за Мапай. Таким образом, Мапай и сформированные ею списки получили 61,3 % арабских голосов, то есть абсолютное большинство. В ходе последующих выборов приверженность арабов партии Мапай сохранялась, а иногда даже и возрастала. Очевидно было, что арабы хранили преданность и верность своим клановым вождям, “источнику всех благодеяний”.

Что касается социального состава арабских членов кнесета, то из семивосьми человек подавляющее большинство составляли крупные землевладельцы; кроме них было двое журналистов и один архитектор. Вне зависимости от своего происхождения, арабские члены кнесета редко выступали с его трибуны по вопросам общеполитического характера. Основное внимание они уделяли темам, представляющим особый интерес для арабского меньшинства, регулярно и ненавязчиво поддерживали идею мира на Ближнем Востоке, выражали осторожную надежду на ослабление режима военного правления и на воссоединение арабских семей. В более конкретном плане они требовали повышения уровня жизни арабского населения, увеличения бюджетов на дорожное строительство, медицинские и учебные учреждения, расширения возможностей для трудоустройства арабской молодежи в тех сферах, которые не связаны с простым физическим трудом. Но вне зависимости от того, насколько удовлетворялись их требования, арабские члены кнесета при голосовании неизменно соблюдали партийную дисциплину (то есть дисциплину партии Мапаи).

Такое послушание, кстати, отнюдь не означало, что арабы начали приспосабливаться к условиям жизни под израильским правлением. Ситуация вдоль иорданского “выступа” границы по-прежнему оставалась крайне сложной и запутанной. Переходы через границу и посещения родственников по обе стороны зоны перемирия были как бы в порядке вещей. Возможность слушать по радио (а потом и смотреть по телевизору) передачи из соседних стран неизменно укрепляла чувство национального самосознания израильских арабов, поддерживая их духовную связь с остальным арабским миром. По мере того как для арабов Израиля расширялся спектр экономических возможностей, неизменно росло их недовольство своим положением граждан второго сорта. Еврейское население все больше укреплялось во мнении, что в середине 1950-х гг. “израильские арабы жили лучше, чем когда бы то ни было, и несравнимо лучше, чем их собратья в арабских странах”. Так оно в действительности и было — но сами арабы не осознавали, что, не будь Израиля, не было бы и такого прогресса в их жизни. Постоянно слушая разговоры о демократии и гражданском равенстве, а также наблюдая за тем, как эти разговоры становятся действительностью в еврейском секторе, израильские арабы стали соотносить свою жизнь не с жизнью арабов вне пределов Израиля, а с жизнью своих еврейских соседей в Израиле. Ростки лояльности, которые пытались взрастить министерства сельского хозяйства, благосостояния, здравоохранения и просвещения, были загублены на корню вследствие политики военного правления и действий ведомства Государственного опекуна. Арабы составляли более 10 % всего населения Израиля, но никто из них не получил ни министерского поста, ни другой достаточно высокой правительственной должности. “Какой смысл открывать университет для арабской молодежи, — писал в Га-Арец Зеэв Шиф, — если военный губернатор может на несколько месяцев задержать выдачу разрешения на свободное передвижение молодому человеку, который учится в Иерусалиме, и он не сможет выехать из своей родной деревни, потому только, что его отец когда-то был замечен в антиправительственных действиях”.

На протяжении многих лет израильское общественное мнение игнорировало, сознательно или неосознанно, статус израильских арабов. Такое положение вещей становилось все более и более нестерпимым, и в 1953 г. кади из Назарета шейх Тахир аль-Табари обратился с письмом к президенту Израиля. Он писал, что среди евреев растет убежденность в том, будто арабы являются пятой колонной[358] в стране, и что его соплеменники опасаются, как бы ситуация не сделалась совсем невыносимой, по мере того как отношения между двумя народами будут и дальше ухудшаться. Ввиду этого он предлагает, чтобы любой израильский араб, пожелавший оставить Израиль и воссоединиться со своим народом, мог бы свободно продать свое имущество и уехать из страны. Это письмо было напечатано на первых страницах всех израильских газет и послужило поводом для широкой дискуссии. Отвечая шейху Тахиру, также через газету, министр иностранных дел Шарет напомнил своему оппоненту, равно как и всему народу в целом, что израильские арабы “связаны кровными узами и общим национальным самосознанием с арабами за рубежом, притом что последние продолжают считать себя находящимися в состоянии войны с Израилем”. Таким образом, “угроза подрывной деятельности не может не оставаться основным предметом обеспокоенности правительства, до тех пор пока не удастся достигнуть мира”. Смысл сказанного был предельно ясен. Для обеспечения своей безопасности Израиль готов был поступиться благополучием израильских арабов — невзирая на все данные им гарантии и на те принципы, что легли в свое время в основу государства.

Хотя судьба арабского меньшинства и свидетельствовала об отсутствии идеальной справедливости в Израиле, вместе с тем арабы были не единственной группой населения, страдавшей от неравенства и несовершенства общественного порядка. Достаточно назвать проблему юридического характера, которая причиняла неудобства и неприятности отнюдь не всем гражданам Израиля, а только и исключительно евреям — речь идет о политике раввината и законах, определяющих “личный статус”. И тут следует признать, что данной проблеме, по всей видимости, суждено было оставаться в перспективе значительно более мучительным анахронизмом. При этом, как по контрасту, после 1956 г. и юридический статус арабов, и в особенности их экономическое положение стали изменяться к лучшему, и к тому же эти перемены были значительно более заметными, нежели перемены во всех иных областях израильской жизни. Впрочем, страну в целом также ждали перемены к лучшему. В частности, с течением времени коалиционные правительства стали более устойчивыми. К 1955 г. из восемнадцати партийных списков осталось только двенадцать. Год спустя процесс слияния политических партий пошел еще более быстрыми темпами, подобно тому как это происходило в свое время в западных странах; партии лейбористов и консерваторов стали объединяться, на широкой основе, в “блоки” (Глава XIX). Чиновничий аппарат постепенно начинал функционировать все более и более профессионально — хотя эти положительные изменения были заметны далеко не во всем. Но, по-видимому, важнее всего — даже важнее повышения эффективности государственной машины — было укрепление демократических начал в израильском обществе. С каждым годом становился все более и более значимым авторитет народной власти, что позволяло справляться с проблемами, в основе которых лежали военный кризис, политическая демагогия и, казалось бы, непреодолимые экономические и социальные трудности, связанные с возвращением евреев в страну отцов. Действительно, хотя положение дел в стране было и не самым простым, но при этом выборы проходили без особых нарушений, кнесет ставил на рассмотрение и принимал законы, налоги собирались, решения суда выполнялись, законы соблюдались, общественный порядок охранялся. Если сравнивать ситуацию в Израиле с происходящим в других странах, которые также были образованы после Второй мировой войны, то нельзя не признать, что политические достижения Израиля выглядели более чем значительными. Можно сказать, что в этом плане Израиль не знал — или почти не знал — себе равных.