История Израиля. Том 1 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1807-1951

Двери распахнуты

На протяжении полутора лет со дня принятия Декларации независимости в Израиль прибыло 340 тыс. евреев. Они приплывали на комфортабельных морских лайнерах и на суденышках, едва держащихся на плаву, прилетали самолетами и пробирались через границу тайными пешеходными тропами. Война еще не закончилась, и казалось, что страна стоит на грани гибели или экономического краха, — однако поток репатриантов не прекращался. В годы мандата число иммигрантов составляло в среднем 18 тыс. человек в год. На протяжении первых трех лет независимого существования Израиля туда в среднем прибывало 18 тыс. человек в месяц, а бывали месяцы, когда эта величина доходила до 30 тыс. человек. За время между 15 мая 1948 г. и 30 июня 1953 г. численность еврейского населения страны удвоилась. Таких темпов прироста населения не знала ни одна страна в период новой истории. Это была политика “открытых дверей”, на проведение которой не могли бы решиться старые и значительно более богатые страны. Основываясь на фундаментальных принципах сионизма, в эмоциональном плане эта политика восходила к библейским пророчествам и ориентировалась на реализацию Декларации независимости, гласящей, что Израиль “будет открыт для евреев всех стран рассеяния”. В самом деле, основной смысл создания государства, как указывалось в Законе о возвращении, заключался в том, чтобы Израиль стал родиной для каждого, кто захочет оставить диаспору и “вернуться домой”.

Существовала, однако, еще одна, не менее значимая цель, которую ставило правительство, организуя столь массовое, беспрецедентное по масштабам возвращение евреев в страну отцов. В Израиле со всей ясностью понимали, что существует необходимость незамедлительно увеличить численность населения и тем самым способствовать решению сразу нескольких взаимосвязанных задач: укрепление вооруженных сил за счет репатриантов, годных к службе в армии; заселение пустующих районов страны; создание новых и расширение существующих сельскохозяйственных поселений, а также поселений в приграничной полосе; обеспечение рабочей силой предприятий, необходимых для развития современной экономики и достижения западного уровня жизни. Хотя об этом предпочитали не говорить во всеуслышание, но именно эти факторы экономического и оборонного характера побудили израильских лидеров пойти на риск практически бесконтрольной массовой иммиграции. Собственно говоря, решение “распахнуть двери” никем и не оспаривалось — тем более что разрозненные еврейские общины в странах Европы, Азии и Африки стали выступать с требованиями переправить их в Израиль, где они могли бы чувствовать себя в безопасности. Едва удалось разрешить этот первый “кризис репатриации”, как последовала новая кризисная ситуация.

Провозгласив создание Государства Израиль, израильское правительство, совместно с Еврейским агентством, сразу же приступило к доставке в страну заключенных из лагерей для перемещенных лиц, расположенных в Германии, Австрии и Италии. Таким образом, за период с сентября 1948 г. по август 1949 г. в Европе было закрыто 52 центра для перемещенных лиц, а их обитатели переправлены в Израиль через порты Марсель и Бари; кроме того, в Израиль вывезли 25 тыс. евреев, интернированных в лагерях на Кипре. Практически в то же время началась массовая репатриация болгарских евреев, а также значительной части югославских и турецких евреев. В период между весной 1948 г. и осенью 1950 г. коммунистические режимы Польши и Румынии дали согласие на эмиграцию проживавших там евреев, хотя потоки репатриантов из этих стран время от времени и прерывались ввиду запретов местных властей. Однако в сентябре 1950 г. Варшава, под нажимом СССР, запретила дальнейшую эмиграцию евреев, а Бухарест перестал выдавать разрешения на выезд в феврале 1952 г. Впрочем, к этому времени в Израиле уже проживало 100 тыс. польских и 120 тыс. румынских репатриантов. На протяжении последующих четырех лет численность репатриантов увеличилась еще на 48 тыс. евреев, приехавших из стран как Восточной, так и Западной Европы.

Эта волна репатриантов в массе своей была напрочь лишена халуцианского энтузиазма. Следует прямо сказать, что прибывшие не подвергались никакому предварительному отсеву. Люди пожилые и больные, измученные и лишенные всех иллюзий, они приехали в поисках мира и покоя, а не рискованных приключений. В большинстве своем это были люди, прошедшие войну, а многие из них смогли выжить в немецких концлагерях. Они вряд ли годились для суровой жизни в приграничных поселениях и вовсе не были готовы к тому, чтобы противостоять бездушным и безжалостным бюрократам или выносить экономические трудности. Их опасения по поводу того, как сложится жизнь на новом месте, в полной мере подтвердились не только тяготами эмиграции и проживания в транзитных лагерях, но и конфликтами — уже по прибытии в Израиль — с лавиной приехавших одновременно с ними евреев из мусульманских стран, чье почти полное отсутствие интереса к идеалам прогрессивного, динамичного сионизма оказалось заразительным даже для идеалистически настроенного меньшинства “западных” евреев.

Иммиграция из стран Востока

Прибытие евреев из стран Востока в Израиль стало для европейских евреев запоздалым напоминанием о стародавнем мире еврейской “глубинки”. Это был мир былых времен, более старый, чем ашкеназская диаспора. Восточные евреи поселились частично в Вавилонии и странах Леванта (еще до времен Вавилонского пленения), частично на Аравийском полуострове и в Северной Африке, но по большей части они мигрировали на территорию Ближнего и Среднего Востока, следуя за арабской экспансией и расселяясь в странах, захваченных армиями Пророка. Начиная с VII в. н. э. и вплоть до расцвета европейского империализма в XIX в. восточные евреи практически не вступали в непосредственный контакт с западными странами и западной культурой. Их мировосприятие и культурная среда были в основе своей “восточными”, и по мере того, как исламское возрождение уходило в небытие в годы позднего Средневековья, восточные евреи все больше и больше погружались в апатию и оцепенение, свойственные ближневосточному региону.

По состоянию на 1939 г. общая численность евреев, живших в странах ислама, достигла 1,7 млн человек. Если учесть, что численность ашкеназских евреев на эту дату составляла порядка 15 млн человек, то становится ясным, что восточные евреи представляли лишь неполные 11 % всего мирового еврейства. К тому же влиятельные центры еврейской жизни также были сосредоточены в странах Запада, и потому вряд ли вызывает удивление тот факт, что идеология сионизма и его первые сторонники уделяли мало внимания как далекой и бедной восточной окраине еврейского мира в целом, так и небольшим группам сефардских или восточных евреев, которые поселялись в Палестине на протяжении нескольких последних веков, движимые религиозным мессианством либо по причинам экономического характера. Накануне Второй мировой войны европейские евреи составляли большинство населения ишува — почти 77 %. К концу войны Катастрофа европейского еврейства коренным образом изменила демографическую картину еврейской жизни как в Палестине, так и во всем мире. За пять лет, на протяжении которых нацисты осуществляли свое “окончательное решение еврейского вопроса”, доля сефардских и восточных евреев в общем составе мирового еврейства увеличилась почти вдвое, а численность потенциальных иммигрантов в Израиль возросла до 45 %. Лишь тогда сионистское руководство спохватилось, по-новому взглянув на жителей восточной глубинки, и, пусть с опозданием, оценило ту роль, которую они могли сыграть в деле создания еврейского государства.

Община выходцев из Йемена была первой, кто увеличил свою долю в составе населения Израиля. Имамат Йемена, расположенный на юго-западной оконечности Аравийского полуострова, был не менее отдален от взоров Запада, чем Тибетские твердыни Гималаев. В начале XX в. там жило порядка 30 тыс. евреев, а к 1945 г. — почти 50 тыс. человек, в основном в столице страны Сане и ее окрестностях. Йеменская диаспора прослеживает свою историю в стране со времен римского господства. После завоевания Йемена в VII в. мусульманами йеменские евреи получили статус зимми[359], то есть религиозного меньшинства, находящегося на низшей ступени социальной лестницы. Этот статус, дававший евреям минимальные права и юридическую защиту, ограничивал их местожительство еврейским кварталом, а род занятий — ремеслом. Вплоть до XX в. они платили особые налоги, обязаны были носить особую одежду или отличительные знаки, не имели права ездить верхом на лошадях и верблюдах. Не может не вызывать приятного удивления, что при таких унизительных ограничениях эта небольшая, отчасти подвергшаяся арабскому влиянию группа населения сохранила свои еврейские традиции и жила в неколебимом и трогательном в своей наивности ожидании прихода Машиаха, который вернет всех сынов избранного народа в Эрец-Исраэль.

В 1880 г. это видение Возвращения неожиданно обрело вполне определенные черты. С торговыми судами и караванами до Йемена дошли сведения о том, что немалое число европейских евреев поселилось в Палестине и что, таким образом, начала сбываться извечная еврейская мечта. Возможно, в этих рассказах было немало преувеличений, но нельзя было упускать даже малейший шанс на избавление. Охваченные мессианской горячкой, сотни семейств Саны наскоро продали свое имущество и отправились в Святую землю. Дойдя пешком до портов Ходейда и Джидда, они пересели на дау, одномачтовые суденышки, доплыли по Красному морю до Суэца, там пешком добрались до Александрии, оттуда морем в Яфо и далее в Иерусалим. Почти треть из них не выдержала тягот пути, но на следующий год их примеру последовали еще сотни йеменских евреев, и к 1914 г. в Палестине уже жило не менее 7400 йеменцев. Три десятилетия спустя, благодаря иммиграции и естественному приросту, численность йеменской общины в стране составляла почти 40 тыс. человек. Это были бедняки, самые неимущие из всех жителей ишува. Они либо нанимались на цитрусовые плантации, либо работали ремесленниками. Жили йеменские евреи преимущественно в трущобах и выполняли самую тяжелую и плохо оплачиваемую работу. Их жены в основном нанимались в прислуги. Но почти никто не жаловался на судьбу — ведь они были в Сионе.

После того как Израиль в 1948 г. провозгласил свою независимость, Сион и вовсе оказался единственным местом, пригодным для жизни. Речь шла уже не только о мессианских устремлениях: Йемен стал регионом повышенной опасности. Озлобленные поражением арабских сил в Палестине и разгоряченные мыслью о легкой наживе, мусульманские банды совершали грабежи и поджоги в еврейских кварталах Саны и других городов страны. Отъезд из Йемена стал вопросом жизни или смерти. Имам Йемена не чинил особых препятствий на пути отъезжающих: достаточно было всего лишь оставить свое имущество государственной казне. Еврейское агентство, в свою очередь, достигло согласия с шейхами, по чьим территориям проходил путь из имамата Йемена в Аден, колониальное владение Соединенного Королевства. Была оговорена определенная сумма, за которую правители этих территорий соглашались пропустить йеменских евреев. И вот они отправились в южном направлении, к морскому побережью, и их путь лежал по мрачной, пустынной и каменистой местности. К тому времени, когда они дошли пешком до лагеря “Джойнта” в Хашеде, многие исхудали до того, что выглядели как живые скелеты.

Водный путь по Красному морю был теперь невозможен, поскольку Египет закрыл Суэцкий канал для судов, направляющихся в Израиль. Тогда “Джойнт” избрал воздушный путь, заключив контракт с группой американских чартерных авиаперевозчиков, и эта операция получила название “Ковер-самолет”. Изнуренных и истощенных йеменцев (даже взрослые, случалось, весили менее 40 килограммов) по 200 человек сажали в американские самолеты DC-4 и отправляли в Израиль по круглосуточному воздушному мосту, до семи-восьми рейсов в день. Курс был проложен над территорией Йемена, но в обход других арабских стран; самолеты летели по очень узкому воздушному коридору; ночами это были “слепые” полеты, причем пилоты вынуждены были полагаться на не очень надежные приборы и не имели возможности пользоваться радиомаяками. Вынужденная посадка где-либо на протяжении маршрута почти наверняка имела бы самые тяжелые последствия. К счастью, вся операция “Ковер-самолет” прошла без сбоев. К сентябрю 1950 г., по завершении операции, в Израиль было доставлено 47 тыс. йеменских евреев, то есть практически вся община страны, а также около 3 тыс. евреев из Адена.

После репатриации йеменских евреев была проведена еще более масштабная операция — доставка в Израиль иракских евреев. Евреи Ирака — это крупнейшая, старейшая и самая значительная из всех восточных еврейских общин. В 1948 г. ее численность составляла приблизительно 130 тыс. человек, и члены общины прослеживали свое происхождение от жителей еврейских поселений в Вавилонии[360] в годы еще до Вавилонского пленения. Во времена древности и Средневековья эта община не знала себе равных по культурному уровню и экономической мощи. В Багдаде была резиденция эксиларха[361], “главы пребывающих в изгнании”; там же находились самые почитаемые академии Суры и Пумбедиты. Однако начиная с середины XI в. последовавшие одно за другим нашествия монголов и турок нанесли ущерб экономике Ирака и подорвали ощущение безопасности — в равной мере и у евреев, и у арабов. Следующие сто лет были полны опасности и риска. Потом, на протяжении заключительного периода существования Османской империи, евреи смогли снова вернуться к тихой, хотя и отчасти застойной, жизни; при этом некоторая часть еврейской общины достигла определенного процветания. Однако наибольших успехов иракские евреи достигли к концу Первой мировой войны. Именно тогда, в годы правления британского ставленника короля Фейсала I, иракская община вновь обрела былую значительность. Ее представители стали играть ключевую роль в работе крупнейших предприятий, действующих на национальном уровне, и немало евреев получило важные должности в государственных учреждениях.

Первые признаки перемен к худшему стали наблюдаться после проникновения в страну в конце 1930-х гг. немецких агентов влияния и, одновременно с этим, активизации арабских националистов правой ориентации. Ксенофобские настроения достигли пика в 1941 г., во время восстания Рашида Али[362], когда чернь врывалась в еврейские дома и магазины и когда было убито несколько сот евреев. Хотя пронацистский режим вскоре был свергнут вошедшими в страну английскими войсками, евреи осознали, что их безопасность вновь находится под угрозой. Началась эмиграция в Палестину, впрочем, не очень многочисленная, и этот процесс продолжался, то ускоряясь, то замедляясь, до создания Государства Израиль. Однако в 1948–1949 гг., в период израильской Войны за независимость, для иракских евреев наступили самые тяжелые времена. В стране было объявлено о действии законов военного времени, и багдадские власти начали организованное преследование евреев. В еврейских домах проводились обыски, нередко сопровождавшиеся актами мародерства. Сотни евреев были арестованы и посажены в тюрьму по обвинению в шпионаже. Евреев стали увольнять из государственных учреждений, были введены запреты на практику еврейских врачей и фармацевтов, еврейских студентов исключали из университета, еврейские банки были закрыты, а еврейские торговцы не могли возобновить свои лицензии на импорт. Община стояла перед угрозой полного экономического краха.

После начала военных действий в Палестине эмиграция в Израиль была приравнена к государственной измене. Однако некоторое время спустя власти страны пересмотрели свою точку зрения, с учетом тех перспектив, которые открывала перед ними возможность завладеть оставленным в стране еврейским имуществом. И тогда, в марте 1950 г., иракский парламент дал официальное разрешение на эмиграцию евреев, при условии, что все подающие на отъезд отказываются от иракского подданства. В качестве побудительного стимула к эмиграции евреи получили заверения, что все их имущество, включая недвижимость, деловые предприятия и банковские счета, будет реализовано в законном порядке, после чего им будут возвращены все вырученные суммы. Крайним сроком подачи заявлений на эмиграцию объявили 9 марта 1951 г., и буквально на следующий день был обнародован, совершенно неожиданно, правительственный указ, согласно которому вся собственность и банковские счета евреев-эмигрантов объявлялись конфискованными в пользу государства.

К этому времени уже десятки тысяч иракских евреев подали заявления на эмиграцию. Основной проблемой теперь стал транспорт. Первоначально Еврейское агентство планировало организовать перевозку иракских евреев морем, из Басры в Эйлат. От этих намерений пришлось отказаться ввиду того, что Ирак находился в состоянии войны с Израилем, а египтяне ужесточили блокаду Тиранского пролива. Невозможной была и перевозка по суше, через территории Сирии и Ливана. Наконец, багдадский режим разрешил использовать транспортную авиацию — при условии, что это не будут прямые рейсы в Израиль, а самолеты совершат промежуточную посадку на нейтральном Кипре. Так в мае 1950 г. был налажен воздушный мост; вся операция, получившая в Израиле кодовое название “Али-Баба”, завершилась в декабре 1951 г., и в ходе ее реализации в Израиль было доставлено 113 тыс. человек. В дальнейшем оставшиеся члены иракской общины были переправлены в Израиль через Иран, и общая численность репатриантов из Ирака составила 121 тыс. человек. По состоянию на 1955 г., число остававшихся в Ираке евреев уже не превышало 4 тыс. человек.

Однако организация массовой доставки йеменских и иракских евреев в Израиль не означала окончания еврейской эмиграции из стран ислама. Вскоре начался исход ливийских евреев. Среди них были представители коренного населения, чьими предками являлись берберы[363], принявшие иудаизм под влиянием еврейских купцов и беженцев. Не отличавшиеся ни особым богатством, ни высоким уровнем культурного развития, ливийские евреи, обладая статусом зимми, неизменно пользовались покровительством и арабов, и турок, а впоследствии итальянцев, которые оберегали общину от физического насилия. К 1945 г. численность общины достигала 23 тыс. человек — это были преимущественно торговцы и ремесленники, жители Триполи, Бенгази и еще ряда небольших городов. Кроме того, 7 тыс. ливийских евреев жили в пустыне, и их образ жизни был близок к берберскому. В 1945 г. — как ни странно, уже после занятия Ливии британской армией — произошел ряд антиеврейских выступлений, подверглось разрушению более тысячи еврейских домов и магазинов, несколько сот евреев погибли и получили ранения. Это насилие организовали активисты зарождающегося ливийского националистического движения, для которых ситуация в Палестине послужила удобным поводом. В июне 1948 г. очередная вспышка антисемитских выступлений привела к новым жертвам среди еврейского населения. После этих событий большинство ливийской общины осознало, что далее жить в этой стране невозможно. К счастью, в 1949 г. Еврейское агентство организовало прямые рейсы судов из Бенгази в Хайфу. К лету 1951 г. практически все члены ливийской общины распродали свою собственность по бросовым ценам и перебрались в Израиль.

История евреев Сирии и Ливана насчитывала не меньше веков, чем история ливийских евреев, однако члены этих двух общин были в значительно большей степени богатыми и просвещенными. На протяжении столетий еврейские купцы из прибрежных городов играли важную роль в международной торговле Средиземноморья. Во времена французского мандата евреи занимали высокие должности в системе государственных учреждений, и даже в короткий период правительства Виши их жизни не подвергались особой опасности. К 1943 г. приблизительно 20 тыс. евреев жило в Дамаске, Халебе (Алеппо), Бейруте и других городах, занимаясь своим ремеслом и сохраняя еврейские религиозные и культурные традиции. И все же в странах Леванта — в большей степени, чем в других странах Ближнего Востока, — идея эмиграции укоренилась задолго до образования Государства Израиль. С начала XX в. и до 1945 г. более 40 тыс. сирийцев и ливанцев (неевреев) уехали в Европу, Северную и Южную Америку, Египет и Палестину. Что же касается евреев, то появление независимых арабских государств после Второй мировой войны способствовало усилению эмиграционных тенденций. Так, в Сирии после провозглашения независимости страны начались увольнения еврейских служащих из банков и государственных учреждений; это сопровождалось погромами и грабежами еврейских домов и магазинов. А принятие Резолюции ООН о разделе Палестины означало конец еврейской общины Сирии — равно как и еврейских общин во всем арабском мире. После 1948 г. власти Дамаска заморозили еврейские счета, принялись чинить всяческие препятствия попыткам продажи еврейской собственности и, наконец, ввели в еврейских кварталах комендантский час от заката до восхода. Впрочем, многим евреям удалось перейти ливанскую границу, а оттуда (при неофициальной поддержке властей Бейрута) перебраться в Израиль. В период между ноябрем 1947 г. и февралем 1949 г. 14 тыс. сирийских и ливанских евреев оказались на земле Израиля. Три тысячи их соплеменников, оставшихся в Сирии, запуганное и обнищавшее меньшинство, продолжали жить там в повседневном страхе, не будучи уверенными даже в своей физической безопасности (Глава XXIII).

Еврейская община Египта отличалась от других общин Ближнего Востока как краткостью своей истории, так и затянувшейся агонией своего распада. Почти 75 тыс. евреев (согласно данным переписи населения Египта 1948 г.) относили себя к категории “европейцев”, полагая, что принадлежат к этой элитарной социально-экономической группе, включавшей еще 350 тыс. греков, 200 тыс. итальянцев и 40 тыс. англичан, французов и армян. Если не считать очень немногочисленной группы, прослеживающей свое родство с древней общиной Александрии, и столь же малочисленных групп беженцев из стран османского Леванта, то еврейской общины Египта практически не существовало до конца Первой мировой войны. Значительная миграционная волна евреев прибыла в страну в 1920-х и 1930-х гг., в основном из Турции и стран Балканского полуострова; их выбор пал на Египет в силу стремления расстаться со своим азиатским прошлым. Страна предоставила еврейским пришельцам долгожданную возможность получить европейский статус, равно как и защиту западных консульских представительств. К 1939 г. не менее 80 % всех проживавших в Египте евреев считались иностранцами и находились под опекой консульских управлений европейских стран.

Сразу же после начала Второй мировой войны правительство Египта не замедлило положить конец этой капитулянтской политике. Первоначально, правда, при реализации намеченных перемен не обошлись без проблем. Будучи лояльными “подданными”, если не гражданами, египетские евреи по-прежнему пользовались полной юридической поддержкой своей деятельности, не имея при этом никаких обязанностей, связанных со статусом гражданина страны. И они по-прежнему процветали. Принадлежа в массе своей к среднему классу, они занимали административные должности высокого уровня, были брокерами по торговле хлопком, банкирами, финансистами, людьми свободных профессий. Они практически никогда не сталкивались с предрассудками на национальной почве. Первые признаки предубежденности и враждебности стали проявляться лишь после 1945 г., когда начались выступления египетских националистов — сначала против англичан, а затем и против представителей других национальностей, занимавших ведущее положение в египетской экономике. Что же касается египетских евреев, то чувство враждебности по отношению к ним только усугубилось после событий в Палестине. Так, после провозглашения независимости Израиля египетские власти наложили арест на имущество целого ряда крупных еврейских фирм страны. Затем было утверждено положение, согласно которому медицинская практика и участие в торгах на хлопковой бирже разрешались только лицам, имеющим египетское гражданство. Эти и аналогичные мероприятия вели к подрыву еврейской экономической жизни в Египте.

Тысячи египетских евреев поняли, что эмиграция является единственно возможным выходом из создавшегося положения. Однако воплотить такое решение на практике оказалось непростым делом. Хотя в августе 1949 г. египетское правительство и отменило формальный запрет на выезд из страны, сам процесс эмиграции сопровождался столь значительными взысканиями и поборами, что эмигранты несли убытки, сопоставимые с теми, которые выпали на долю евреев Ирака, Сирии и других стран региона. Дома и прочее недвижимое имущество, равно как и деловые предприятия, приходилось продавать по бросовым ценам, а в целом ряде случаев собственность просто подвергалась конфискации. Те 20 тыс. евреев, которым удалось вырваться из страны в ноябре 1949 г., прибыли на новое место жительства практически разоренными. Часть осталась в странах Европы, чтобы начать все сначала, а приблизительно 7 тыс. человек в 1950 г. уехали в Израиль. Это, однако, не было пиком египетской алии — позже, в этом же году, новое каирское правительство смягчило самые суровые из существовавших ограничений, отменило меры по конфискации имущества и даже вернуло некоторую долю конфискованного. Исход из Египта замедлился, поскольку остававшиеся в стране 55 тыс. евреев получили надежду на то, что ситуация нормализуется. Они, однако, заблуждались. Все попытки вернуть свое имущество оказались тщетными, поскольку правительство Насера стало проводить явно выраженную шовинистическую политику. И вот тогда судьба египетских евреев решилась окончательно (Глава XVIII).

Эмиграция евреев Турции и Ирана была сопряжена с меньшими трудностями по сравнению с тем, что пришлось испытать их соплеменникам в других странах Ближнего Востока. В 1948 г. в основных городах Турции проживало 82 тыс. евреев. Во времена старого османского режима власти относились к членам еврейской общины терпимо и даже отчасти благожелательно; евреи не испытывали проблем, связанных с турецким национализмом, вплоть до революции под руководством Кемаля Ататюрка[364], а точнее, до начала 1920-х гг. Затем власти усилили свое давление, причем не только на евреев, но и на представителей других меньшинств: их вынуждали учить турецкий язык, менять свои имена на турецкие, отдавать детей в турецкие школы, брать на работу турецких партнеров. В годы Второй мировой войны, когда власти Анкары поддерживали настороженно-дружеские отношения с нацистской Германией, в государственной политике по отношению к евреям усилился элемент антисемитизма. Непомерный налог на капитал, который должны были платить представители всех национальных меньшинств, стал подлинным экономическим бедствием для турецкого еврейства. Если принять во внимание и общий дискомфорт, связанный с жизнью в окружении воинственного мусульманского народа, то ясно, что тысячи и тысячи евреев с радостью восприняли весть о создании еврейского государства, и уже в 1948 г. начали подавать прошения о выезде. Власти не чинили тому никаких серьезных препятствий. К 1950 г. в Израиль прибыло не менее 33 тыс. турецких евреев. В основном это были представители беднейших слоев населения, а также те, кто стал жертвами налоговой политики турецкого правительства. В первые годы своей жизни в Израиле они в полной мере испытали все те трудности, которые пришлось перенести и другим новым репатриантам, а их бедность только усугубила общие экономические проблемы страны.

Сходной была и общая картина исхода иранских евреев. Подобно иракской общине, персидские евреи также были одной из древнейших общин Среднего Востока, чья история восходила ко временам, предшествовавшим Вавилонскому пленению. При этом, однако, они жили в состоянии крайней бедности, не сравнимой с экономическим положением других общин Азии и Африки. Их численность в 1945 г. составляла около 80 тыс. человек, и в массе своей они скученно ютились в жалких еврейских кварталах Тегерана и Исфахана, с трудом зарабатывая на жизнь торговлей в мелочных лавках и в разнос. Следует подчеркнуть, что из 25 тыс. евреев Тегерана (по состоянию на конец Второй мировой войны) практически половина жила на пособия западноевропейских еврейских благотворительных фондов. Кроме того, еще порядка 18 тыс. евреев проживало в иранском Азербайджане и Курдистане; их культурная и экономическая отсталость была сопоставима с уровнем жизни окружающих их самых примитивных мусульманских племен. Несколько тысяч иранских евреев перебрались в Палестину на рубеже XIX и XX столетий; большинство же, однако, предпочитало выжидать, пока им не будут обещаны оплата переселения и государственные пособия по прибытии. Израиль был готов взять на себя все эти расходы — притом что тегеранские власти воспринимали отъезд евреев с искренним облегчением. В период между маем 1948 г. и октябрем 1956 г. число иранских евреев, уехавших в Израиль, составило 39 тыс. человек, то есть почти половину еврейской общины Ирана. Не все уезжавшие рассчитывали на социальные пособия — среди репатриантов были и обеспеченные люди, располагавшие определенным капиталом и готовые вложить его в дело. Но все же большинство иранских евреев, равно как и большинство репатриантов из других исламских государств — Ирака, стран Северной Африки, Турции, стран Леванта, Йемена и крошечных, полузабытых еврейских анклавов Афганистана и Кавказского региона — прибывали в Израиль на грани нищеты. Приток этих едва ли не изгоев, грозивший разорить еврейское государство в первые же месяцы его существования, мог стать не менее гибельным, чем враждебные действия соседних арабских стран.

Демографический эффект иммиграции был весьма значительным. За период 1948–1953 гг. в Израиль прибыло не менее 7 % всего населения диаспоры. Численность еврейских жителей Израиля составляла 6 % всего мирового еврейства на момент основания государства и достигла 13 % по состоянию на конец 1953 г. На протяжении первых четырех с половиной лет существования Израиля численность его населения удвоилась, а к концу 1956 г. практически утроилась, достигнув 1 млн 667 тыс. человек. Однако к этому времени темпы возвращения евреев в страну отцов замедлились (хотя вскоре они снова возрастут). Прирост численности населения Израиля пока что определялся иммиграцией, а не естественным воспроизводством. И эти иммигранты прибывали в основном из стран Востока. В 1948 г. евреи из исламских стран составляли 14 % всех вновь прибывших, в 1949 г. — 47 %, в 1950 г. — 71 %, в 1952 г. — 71 %, в 1953 г. — 75 %, в 1954 г. — 88 %, в 1955 г. — 92 % и в 1956 г. — 87 %. В 1948 г. евреи европейского происхождения составляли 75 % еврейской общины Израиля; к 1961 г. их доля снизилась до 55 %, и этот процесс снижения продолжился в последующие годы. В сионистском государстве произошла подлинная этническая революция, причем такого исхода сионистские вожди не ожидали ни после Катастрофы, ни в 1948 г. Вместо того чтобы служить форпостом Запада в Азии, Израиль сам стал обретать восточный, в известном смысле даже азиатский, характер — и по составу населения, и отчасти по образу жизни.

Шок абсорбции

Страна с немногочисленным населением, Израиль не был готов к приему такой лавины беженцев. На начальных этапах многие из числа вновь прибывших поступали в соответствии со своим обострившимся за военные годы инстинктом выживания и захватывали оставленные арабские дома в Хайфе, Иерусалиме и Яфо, в Цфате, Рамле и Лоде, равно как и в маленьких городках и деревушках. В конечном итоге 200 тыс. еврейских репатриантов захватили 80 тыс. арабских помещений (Глава XVI). Но вскоре все брошенные арабские районы и деревни оказались уже занятыми, а иммиграция продолжалась, и стала ощущаться острая нехватка жилья. Еврейское агентство завезло в страну тысячи сборных домиков скандинавского производства. Наряду с этим государственная строительная компания Амидар[365] приступила к строительству постоянного жилья для репатриантов, используя все известные способы ускоренной и недорогой застройки, включая дома из сборных железобетонных блоков, изготовляемых непосредственно на стройплощадке. Семья из четырех человек могла рассчитывать на одну комнату с небольшой нишей, которая служила кухней, кладовой и местом для стирки. К концу 1949 г. было построено 25 тыс. таких домов; год спустя их число удвоилось. Однако строительство занимало слишком много времени. Таким образом, необходимо было изыскать другие способы расселения новых репатриантов, и очевидным решением проблемы должны были стать специальные центры или лагеря. В последние годы британского мандата Еврейское агентство селило иммигрантов в наскоро построенных бараках возле Хайфы и Хадеры; в начале 1948 г. такие же временные жилища были сооружены в Раанане и Реховоте. Хотя в этих местах можно было разместить одновременно до 5 тыс. человек, они оказались абсолютно непригодными для нужд того потока иммигрантов, который хлынул в страну после создания государства. Разумеется, можно было бы использовать казармы английских вооруженных сил, оставленные в связи с окончанием срока мандата. Однако, повинуясь приказам, полученным из Лондона, англичане перед отбытием домой разломали всю мебель, выбили окна и двери, оставив лишь остовы зданий. После ремонта, впрочем, казармы были заселены евреями, прибывшими с Кипра, из лагерей для интернированных.

После этого настало время палаточных городков. Сначала они располагались возле Хайфы, но после того, как окрестности города оказались буквально перенаселенными, Еврейское агентство приступило к созданию лагерей для репатриантов в других местах — вдоль Средиземноморского побережья, в “иерусалимском коридоре” в Галилее, на границе с Северным Негевом. К началу 1951 г. было создано 53 таких лагеря на 17 тыс. палаток, где проживало 97 тыс. человек — мужчины, женщины и дети, ровно одна десятая всего населения Израиля. Условия жизни в каждом из таких палаточных лагерей были одинаковыми: питание из центральной кухни, одежда со склада Еврейского агентства, школы в зданиях-времянках, предоставленных правительством страны. И ко всему — безработица. По окончании военных действий солдаты вернулись на свои прежние рабочие места, и затем на протяжении почти двух лет практически не было вакансий для репатриантов, которые, прежде чем начинать поиски работы, должны были оставить свое место в лагере.

Это были нелегкие времена для репатриантов. Их единственным источником доходов служило пособие по безработице, и они были вынуждены влачить такое существование из месяца в месяц. В их бараках и палатках зимой протекали крыши, а летом люди задыхались от жары. Школы, в которых учились их дети, оставляли желать лучшего. И, что хуже всего, репатрианты были оторваны от привычной социальной среды, а зачастую и от своих родных и близких. Жить с чужими людьми, выходцами из разных стран Европы, Азии и Северной Африки, зачастую делить с ними одну палатку — все это было мучительным испытанием. Бесчисленные переживания усугублялись чувством отчуждения, крахом традиционных устоев, зачастую падением нравов, отсутствием уверенности в завтрашнем дне. К 1952 г. около 40 тыс. репатриантов, измученных морально и физически, отказались от попыток начать новую жизнь в еврейском государстве. С помощью зарубежных родственников они оставили Израиль, чтобы поселиться в Европе, Северной или Южной Америке, странах Содружества. Немногие из них вернулись потом в Израиль.

Но еще до начала массовых отъездов правительство страны и Еврейское агентство осознали, что проблема абсорбции — не только и не столько экономическая, сколько психологическая. Не одна лишь бедность способна подорвать человеческие силы и расстроить рассудок, но также и вынужденная праздность. Могли пройти еще годы и годы, пока улучшатся условия жизни и будут созданы условия для полной занятости населения — а тем временем нельзя допустить, чтобы репатрианты слонялись без дела и без цели. Осенью 1950 г. Леви Эшколь[366], директор поселенческого отдела Еврейского агентства, обратил внимание на то, что лишь немногие из лагерей репатриантов расположены поблизости от тех мест, где существует потребность в рабочей силе. Теперь, когда участники войны уже были трудоустроены, существовала возможность исправить дисбаланс занятости, расположив “поселения развития” поблизости от тех городских или промышленных зон развития, где существует возможность хотя бы частичной занятости. Во всяком случае, следовало предпринять такую попытку.

Первый из таких транзитных лагерей, получивших название маабарот, был устроен возле Тель-Авива. На первый взгляд он не очень отличался от других репатриантских лагерей. Условия жизни в транзитном лагере были не менее суровыми, чем в центрах приема репатриантов. Жилища были сделаны из листового алюминия или оцинкованного железа. Заливаемые зимними дождями, раскаляемые летним солнцем, лишенные элементарных удобств, эти поселки были лишь немногим лучше самых примитивных иранских или североафриканских гетто. Но все же между транзитными лагерями и центрами приема репатриантов существовала разница — незначительная с виду, однако принципиальная по сути. Неподалеку от транзитного лагеря можно было найти пусть временную, но работу. Каждая семья получала здесь от Еврейского агентства не пищу и одежду, а пусть скромное, но регулярное денежное пособие. В транзитном лагере репатрианты могли сами купить себе продукты и сами приготовить их по своему вкусу на дешевой газовой плите. Несмотря на все лишения и неудобства, репатрианты могли, наконец, жить своей семьей, без посторонних, и пользоваться свободой передвижения. Для тех, кто изведал депрессию и безысходность репатриантских центров, транзитный лагерь означал заметный шаг на пути к прогрессу.

Убедившись в правильности подобного начинания, Еврейское агентство приняло решение полностью отказаться от идеи репатриантских центров в пользу транзитных лагерей. К ноябрю 1951 г. неподалеку от крупных городов страны было создано не менее 127 маабарот. Год спустя в транзитных лагерях уже было расселено 223 тыс. репатриантов. Между тем правительственные учреждения открывали там школы, детские сады, синагоги и клубы; репатриантам предлагалось избирать свои советы поселений и брать на себя руководство общинной жизнью. И немало репатриантов с готовностью откликнулось на эти призывы. При всех недостатках этих транзитных лагерей, репатрианты воспринимали их в качестве временных промежуточных станций на пути к полной занятости и хорошему жилью — как бы следуя буквальному смыслу самого слова маабарот (от слова маавар —“переход”). Никто не думал, что там придется провести более одного-двух месяцев. На деле же переходный период затягивался, как правило, на один-два года, если не больше.

Усилия по расселению репатриантов и обеспечению их продуктами питания

Будущее репатриантов зависело не столько от их собственных (и, как правило, весьма незначительных) ресурсов, будь то денежные средства или наличие в Израиле родных и друзей, сколько от политики, проводимой государственными властями. При этом речь шла отнюдь не только о правительственных органах. С момента провозглашения независимости стало очевидным, что суверенное государство должно быть в полной мере ответственно за свою внутреннюю и внешнюю политику и что большинство функций, приходившихся до тех пор на долю Еврейского агентства, должно быть передано в ведение правительственных органов. Но столь же ясно осознавалось, что правительство страны, находящейся во враждебном окружении, вынужденное иметь дело одновременно со множеством проблем, не в состоянии без посторонней помощи оперативно и эффективно решать масштабные задачи абсорбции и расселения сотен тысяч репатриантов. Причина тут была не только экономической, но и этической. Израиль не должен был в одиночку нести все тяготы репатриации — их следовало возложить, в той или иной степени, на плечи всех евреев мира. Таким образом, в первые годы существования Израиля, в период массового прибытия репатриантов, Еврейское агентство, бывшее с 1929 г. каналом, по которому поступали денежные средства из-за рубежа, приняло на себя ответственность за такие задачи, как организация переселения евреев в Израиль и удовлетворение их основных потребностей. Вопросы постоянной абсорбции также должны были решаться совместно Еврейским агентством и правительством страны, за счет развития жилищного строительства и сельскохозяйственных поселений. Этот процесс был особенно эффективным в 1951–1952 гг., когда Леви Эшколь занимал одновременно посты министра сельского хозяйства и директора поселенческого отдела Еврейского агентства. При этом Еврейское агентство, совместно с Министерством главы правительства и министерствами жилищного строительства и внутренних дел, занималось расселением репатриантов по всей стране.

Задача расселения, по сути дела, являлась на момент создания Государства Израиль самой неотложной. Во-первых, концентрация еврейского населения (60 % всего ишува по состоянию на май 1948 г.) в трех городских центрах страны — Тель-Авиве, Хайфе и Иерусалиме — представляла собой экономическую и социальную аномалию, в связи с чем следовало принять неотложные меры. Но еще более важной была необходимость заселить, не теряя драгоценного времени, такие регионы страны, как Негев и горные районы Галилеи. Лишь создание сети поселений с преобладанием еврейских жителей способно было заполнить вакуум, образовавшийся после ухода арабов, и предотвратить проникновение арабов через линию перемирия. Ко всему прочему, в Израиле наблюдалась серьезная нехватка продовольствия, и необходимо было срочным образом взяться за развитие сельскохозяйственного сектора. Следует подчеркнуть, что изначальная сионистская идея, согласно которой “жизнеспособное” население, занятое в сельском хозяйстве, должно быть основой государства, сохранила свою значимость и после создания Израиля. Так, если приходилось выбирать между созданием промышленного либо крупного сельскохозяйственного предприятия, то социалистическое правительство начала 1950-х гг. было склонно принять решение в пользу последнего.

По совокупности этих причин, связанных с экономикой, социальной сферой и проблемами безопасности, исходная программа развития, сформулированная в 1950 г. Комиссией Эшколя по вопросам комплексного сельскохозяйственного планирования, предусматривала реализацию четырехлетнего плана самообеспечения Израиля продукцией сельского хозяйства. Некоторые из основных положений этого плана были, вне всяких сомнений, нереалистичными. В плане ошибочно оценивалось необходимое количество сельскохозяйственных поселений и работников в этих поселениях, а также количество воды для нужд сельского хозяйства. И в самом деле, к 1958 г. (после того, как 35 % валовых национальных капиталовложений оказались затраченными на нужды сельского хозяйства и ирригации) пришлось произвести перерасчет исходных данных этого плана, и было показано, что достижение самообеспечения само по себе не является правильным экономическим решением. Более рациональным оказалось уменьшение дефицита торгового баланса путем увеличения экспорта цитрусовых и продукции легкой промышленности — то есть за счет тех отраслей, где Израиль был конкурентоспособным. Тем не менее в первые годы после создания государства совокупность таких факторов, как опасность проникновения арабов на израильскую территорию, угроза продовольственного кризиса, диспропорция между городским и сельским населением, говорила в пользу интенсивного развития сельскохозяйственных поселений.

Во всяком случае, не было проблем с земельными участками — в отличие от времен, предшествовавших созданию государства. Основная часть неиспользуемых земельных ресурсов Израиля, вместе с участками, оставленными арабами, была передана под совместный контроль правительства и Еврейского национального фонда. Здесь сионистское руководство также строго следовало принципам, на основе которых были образованы сотни кибуцев и мошавов, — земля должна была находиться исключительно во владении евреев, и обработка земли также должна была вестись самими еврейскими жителями. Финансовые условия получения земли были столь же необременительными, как и до 1948 г.: арендная плата чисто номинальная, и ее начинали взимать лишь после того, как новый поселенец обустраивался на новом месте и его участок начинал давать урожай. Трудно представить себе более весомые побудительные стимулы. Возможность получить земельный участок практически бесплатно была весьма существенным фактором, привлекавшим внимание новых поселенцев, особенно когда речь шла о местах, удаленных от цивилизации и с трудными климатическими условиями.

Впрочем, другим побудительным — и, пожалуй, в конечном итоге еще более убедительным — стимулом было отсутствие у репатриантов выбора. На протяжении первых трех лет со дня провозглашения независимости доля репатриантов, имевших ту или иную профессиональную подготовку, не превышала 1 %. Более 50 % вообще не владели каким бы то ни было ремеслом. Надо признать, что выходцы из Европы, как правило, с неохотой воспринимали саму идею занятий сельским хозяйством. В лагерях для перемещенных лиц они утратили свой запас жизненных сил, а зачастую и свои идеалы; многие безо всякого энтузиазма воспринимали сионистско-халуцианские идеалы труда на земле. Подчеркнем, что репатрианты, обратившиеся к сельскохозяйственной деятельности в первые после провозглашения независимости годы, были преимущественно евреями из стран Востока. Так, в 1947–1951 гг. из стран ислама прибыло меньше половины всех новых репатриантов, но при этом 136 из 231 сельскохозяйственных поселений были основаны выходцами из стран Востока, и лишь 95 поселений — ашкеназами (остальные 67 поселений основали коренные израильтяне).

Несходство халуцианских идеалов и психологии восточных евреев нашло свое отражение и в статистике создания кибуцев и мошавов. В 1947 г. в ишуве насчитывалось 176 кибуцев и 58 мошавов. К 1959 г. это соотношение изменилось — теперь в стране было 229 кибуцев и 264 мошава. Однако само по себе число поселений не дает картины во всей ее полноте. До создания государства две трети еврейского населения, занятого в сельском хозяйстве, проживало в кибуцах и лишь одна треть в мошавах. К началу 1960 г. эта картина изменилась самым радикальным образом. Численность населения кибуцев увеличилась вдвое, тогда как численность населения мошавов — в пять раз. Очевидно было, что коллективные поселения, вначале рассматривавшиеся как идеал сионистского национального и социального развития, в значительной степени утратили свою привлекательность. Можно припомнить, что уже в период мандата кибуцы не были столь популярными, как прежде, особенно среди людей семейных — туда продолжали стремиться в основном одиночки. Приехавшие после 1948 г. восточные евреи были в массе своей именно семейными людьми, да к тому же полностью лишенными сионистских идеалов — они никак не воспринимали халуцианскую сущность кибуцного движения. Уж если им суждено было заняться сельским хозяйством, то взамен они требовали таких осязаемых, материальных преимуществ, как возможность жить в кругу своей семьи и получать прибыль от своей работы.

С самого начала условия жизни в этих поселениях были весьма непростыми. Мошавы, созданные после 1948 г., точно так же, как и кибуцы, находились либо на территории покинутых арабских деревень, либо в непосредственной близости от них. Первым регионом, где создавались еврейские сельскохозяйственные поселения, стала узкая полоса приморской равнины, затем гористая местность “иерусалимского коридора” и, наконец, северные и южные районы Израиля. В новых поселениях репатриантов ждали домики, сложенные из бетонных блоков, и небольшие земельные участки. Согласно нормам, разработанным поселенческим отделом Еврейского агентства, каждая семья, поселившаяся в мошаве, получала одну корову, пятьдесят кур-несушек и 10–15 дунамов орошаемой земли; замысел состоял в том, чтобы поощрить развитие комплексного хозяйства, то есть земледелия в сочетании с животноводством. На практике, однако, создание целого ряда поселений осуществлялось безо всякого плана. Проходило два года, если не больше, прежде чем вводилась в строй система орошения или прокладывалась дорога, соединявшая мошав с ближайшим шоссе. В сезон зимних дождей мошав оказывался отрезанным от всего мира; нередки были проблемы с электричеством. В пиковые периоды иммиграции многие мошавы, оказывались перенаселенными, а земельные участки составляли всего 8-ю дунамов на семью. Экономические трудности вели к образованию противостоящих друг другу групп, и в результате происходило деление изначального мошава на два или три поселения.

Разумеется, поселенцы не были оставлены без помощи и совета. Еврейское агентство авансом предоставляло им семена, удобрения, средства для аренды сельскохозяйственной техники. Агентство также помогало им советами относительно того, что и где сажать; в сбыте урожая содействие оказывала подчиненная Гистадруту организация Тнува (Глава VII). В первые годы предпочтение отдавалось таким скороспелым культурам, как помидоры или табак, выращивание которых могло принести скорый доход и стимулировать дальнейшую работу фермеров. Члены мошавов получали также временную работу в рамках проектов Еврейского национального фонда по осушению болот и лесонасаждению. Но, несмотря на предоставление всех этих достаточно значительных гарантий — как экономических, так и моральных — неизбежны были и потери, связанные с такими факторами, как неудовлетворительные орудия труда, случающиеся неурожаи, изнурительные условия работы, налеты арабских грабителей. Бывали и случаи, когда выходцы из стран Востока продавали предоставленное им оборудование или съедали своих кур-несушек. Многие олим (репатрианты) высказывали недовольство тем, что им приходится жить бок о бок с репатриантами из других стран, принадлежащими к иной культуре. Иракцы ссорились с марокканцами, болгары с йеменцами. Нередки были случаи, когда члены мошава высказывали недовольство по поводу своего мадриха, консультанта по вопросам сельского хозяйства, полагая, что тот вводит их в заблуждение или вовсе обманывает. Иногда скандалы охватывали весь мошав, и случалось, что репатрианты просто-напросто уезжали оттуда, поселяясь в городских трущобах, причем свое имущество они оставляли безнадзорным, а долги — невыплаченными. В период между 1948 и 1958 гг. 35 % всех репатриантов-мошавников бросили свои хозяйства и уехали в город.

Однако, несмотря на подобного рода неудачи, эту экстренную программу сельскохозяйственного развития и расселения репатриантов по всей территории страны отнюдь не следует считать неудавшейся. С одной стороны, численность населения Тель-Авива, Хайфы и Иерусалима продолжала увеличиваться по-прежнему. Тем не менее если в 1948 г. население этих трех городов составляло 52 % всего населения Израиля, то в 1957 г. эта цифра снизилась до 31 %. И хотя рост численности сельского населения страны не был особенно заметным (с 18 % в 1948 г. до 22 % к концу 1957 г.; впрочем, позже эта цифра опять уменьшится), тем не менее еврейское сельское население Израиля, составлявшее 116 тыс. человек в 1948 г., к 1959 г. увеличилось до 325 тыс., что является впечатляющим в абсолютном выражении, хотя и не столь заметным по темпам роста. В 1948 г. евреи обрабатывали 1,6 млн дунамов, десять лет спустя эта величина составила 3,9 млн дунамов. К 1958 г. объем сельскохозяйственного производства еврейского сектора Израиля увеличился до 675,7 млн израильских лир. И что особенно важно, к концу первого десятилетия своего существования страна производила основные виды сельскохозяйственной продукции — молочные продукты, птицу, овощи и фрукты — в количествах, достаточных для собственного потребления.

Кризис израильской экономики

Притом что успехи в области сельского хозяйства представлялись довольно обнадеживающими, экономическая инфраструктура Израиля в первые годы после образования государства выглядела удручающе неразвитой — и это во времена, когда численность населения страны удвоилась, а неприятельские армии находились под ружьем. В таком состоянии войны и речи не могло идти об арабском рынке, на долю которого до 1948 г. приходилось 15 % всего экспорта Палестины. Далее, в условиях военного времени несли убытки предприятия Мертвого моря по производству поташа, простаивали нефтеперегонные заводы в Хайфе, израильские производители ориентировались на военные нужды и на спрос растущего местного рынка — все это лишало израильскую экономику возможности зарабатывать на экспорте. Плантации цитрусовых подверглись разорению во время войны, и производство этих плодов, экспорт которых традиционно составлял основу палестинской экономики, упало ниже довоенного уровня. Даже сам факт победы Израиля в Войне за независимость — и тот оказал негативное воздействие на состояние экономики, поскольку зарубежные друзья Израиля ослабили усилия по сбору средств в пользу еврейского государства в своих странах, что стало особенно заметным на фоне беспрецедентных по размерам пожертвований в 1948 г. Ожидавшийся заем от Экспортно-импортного банка США в размере 100 млн долларов должен был улучшить положение дел в израильской экономике, но этих денег было недостаточно, чтобы заметно повысить уровень жизни в стране.

У молодого государства появилась было одна возможность поправить положение дел, но она была упущена. Речь идет о визите в Израиль ста еврейских бизнесменов из-за рубежа, которые приехали с предложением создать в стране предприятия и частные компании. Большинство израильтян, однако, пребывало в уверенности, что если американцы и другие евреи-иностранцы проявляют чрезвычайную щедрость, когда речь идет о пожертвованиях и дарах, то еще большего великодушия от них следует ожидать при обсуждении инвестиционных планов. Почему-то никто не предполагал, что зарубежные бизнесмены начнут с обсуждения затрат и прибылей и что деловое соглашение отличается от благотворительного пожертвования. Когда это обстоятельство, пусть и с опозданием, было осознано израильской стороной, кнесет в марте 1950 г. принял Закон о поощрении капиталовложений, а затем еще и дополнение к нему — об освобождении от налогов, что должно было повысить привлекательность Израиля в глазах иностранных инвесторов. Но эти меры не вызвали ничего похожего на “золотую лихорадку”. Действительно, были сделаны некоторые вложения — в частности, можно назвать фирму по производству автомобильных шин, текстильную фабрику, обувную фабрику и еще несколько заводиков по производству радиодеталей и пластмассовых изделий, но в целом эти капиталовложения не могли иметь серьезного экономического значения. Иностранные бизнесмены к тому времени уже поняли, что производительность труда в Израиле существенно ниже, чем в промышленно развитых странах Запада. Рабочие зачастую безответственно относились к оборудованию и сырью и не думали о работодателях и конечных потребителях — ведь те, в конце концов, были всего-навсего такими же евреями, как и они сами. Работники противились использованию новых технологий, опасаясь, что это может привести к потере рабочих мест или к необходимости работать с большей отдачей. Гистадрут при этом выступал в защиту всех работников — кроме нанятых совсем недавно или абсолютно профессионально непригодных. Правительство также было виновато в сложившейся ситуации: введенные им высокие налоги никак не способствовали росту производства.

К середине 1949 г. кризис платежного баланса стал настолько острым, что министр финансов обратился к государственным учреждениям и частным импортерам с просьбой изыскать зарубежные источники кредитов под долгосрочные правительственные гарантии. Ограниченные кредиты, полученные Еврейским агентством в Скандинавии, Бельгии, Швейцарии и еще в ряде стран, были привязаны к импорту товаров из этих стран. Неутомимый Давид Горовиц (Глава XII. США делают выбор) отправился в начале 1950 г. в Великобританию и на этот раз сумел разморозить там израильские стерлинговые счета. Эти и подобные усилия позволили получить некоторую передышку, но в ноябре 1950 г. ситуация стала настолько критической, что правительство вынуждено было пойти на реквизицию всех иностранных ценных бумаг с целью их продажи и получения твердой валюты. Начиная с 1949 г. инфляция стала практически неуправляемой, и в апреле этого года Бен-Гурион обратился к Дову Йосефу, чтобы тот взял на себя реализацию политики строгой экономии. Йосеф, жесткий и вместе с тем пользовавшийся уважением политический деятель, бывший во время Войны за независимость военным губернатором Иерусалима, являлся подходящим человеком для выполнения этой неблагодарной задачи. Он, не медля, ввел в действие суровую, бескомпромиссную программу рационирования, а также контроля над уровнем издержек и заработной платы. Его усилия дали определенные результаты. В период между апрелем 1949 г. и июлем 1950 г. Йосеф добился некоторого снижения индекса прожиточного минимума. При этом, однако, дефляционные меры вынудили израильтян пойти на болезненные жертвы. Нормы продовольствия были урезаны до самого скудного минимума: в неделю можно было получить небольшую порцию мяса и два яйца на человека. Практически все основные продукты питания, одежда и прочие потребительские товары были строго нормированы и распределялись по твердым ценам. Жизнь обычного человека потускнела, утратив значительную часть своих красок и своей привлекательности. Началась нехватка продуктов и товаров; люди выстраивались у магазинов в длинные очереди, чтобы получить свою норму, но даже нормированных товаров не хватало на всех. Программа строгой экономии 1949–1950 гг. остановила грозившую выйти из-под контроля губительную инфляцию и дала государству возможность существовать, пусть и при самом минимуме потребления; но вместе с этим в стране скопились значительные излишки непрерывно теряющих покупательную способность денег, которые стали выходить на черный рынок.

Когда Йосеф ввел зимой 1950/1951 гг. нормированное распределение одежды, жизнь сделалась совершенно невыносимой, и возмущенные частные торговцы немедленно закрыли свои магазины. Йосеф продолжил и дальше уменьшать нормы продуктов питания, после чего народное негодование вылилось в спонтанные марши протеста, в которых принимали участие и рабочие, и домохозяйки. В конечном итоге Йосеф был снят со своего поста. Кризисная ситуация, вызванная нехваткой потребительских товаров и возникновением черного рынка, была отсрочена, но полностью не решена. Сельское хозяйство страны производило всего лишь четвертую часть необходимого стране продовольствия, промышленность удовлетворяла спрос населения в еще меньшей степени. Импорт превышал экспорт в пять раз — и это при том, что дальнейшее сокращение, пусть даже в самой малой мере, закупок мяса и зерновых за рубежом могло привести к голоду в стране. В начале 1951 г. начали останавливаться промышленные предприятия — из-за нехватки сырья и электроэнергии. Газеты выходили в половинном формате из-за дефицита газетной бумаги. Израильская лира была на грани краха, поскольку Министерство финансов обеспечивало национальные деньги не твердой валютой, а долгосрочными “государственными ценными бумагами”. К этому времени практически повсюду в стране установились цены черного рынка. Жизнь даже сравнительно обеспеченных израильтян начала зависеть от продуктовых посылок, присылаемых их зарубежными родственниками. Армия занялась выращиванием овощей.

Наконец, в качестве крайней меры, правительство в феврале 1952 г. взяло курс на “новую экономическую политику”. Бен-Гурион объявил, что вызывающая инфляцию кредитная экспансия прекращается. Были остановлены продажи казначейских векселей и земельных облигаций и проведена выборочная девальвация валюты. На все банковские вклады был наложен обязательный заем в размере 10 %. Осенью этого года в правительство согласилась войти партия Общих сионистов, назвав в качестве одного из предварительных условий отмену нормирования одежды и продуктов питания. Отмена нормирования привела к постепенному исчезновению черного рынка. Была восстановлена система стимулов в промышленном производстве, а затем предложены выгодные условия для покупки облигаций и осуществления частных капиталовложений. Наряду с возвращением к рынку, свободному от ограничений, было принято еще одно, не менее важное, правительственное решение. Признавая, что бесконтрольная иммиграция подрывает экономические устои страны, правительство негласным образом внесло изменения в политику возвращения, ограничив на время въезд в Израиль и принимая только тех, чьей жизни угрожает серьезная опасность. В результате этих мер к 1953 г. началась постепенная стабилизация экономики. В дальнейшем, благодаря немецким репарациям, а также финансовой помощи США и зарубежных еврейских финансовых организаций, начался рост израильской экономики (Глава XV. Оживление экономики).

Роль общественного сектора

Тяжеловесное воздействие государственного сектора национальной экономики стало ощущаться в первые годы массовой миграции, когда страна уже стояла на пороге банкротства. В известном смысле развитие экономики само по себе было не чем иным, как расширением сферы государственной ответственности, лежавшей в годы ишува на еврейских национальных институтах — к числу которых относились Еврейский национальный фонд и Керен га-Иесод (их деньги распределялись через посредство Еврейского агентства), Гистадрут, Ваад Леуми и муниципалитеты. После 1948 г., однако, возникла необходимость в укреплении идеологии. Для приема потока репатриантов и национального экономического развития у местных структур просто не хватало средств. Однако если зарубежные займы и дотации обеспечивались усилиями Гистадрута и других государственных и полу-государственных организаций, то эти последние вполне логично настаивали на том, что им же принадлежит право играть ключевую роль в распределении полученных средств. И в самом деле, к 1954 г. правительственный бюджет составлял 50,2 % национального дохода и более четвертой части совокупных национальных активов.

В первые годы после образования государства половина этого бюджета выделялась на жилищное строительство; второй по значимости статьей расходов была национальная оборона. Кроме этого, правительственные дотации и займы предприятиям государственного сектора охватывали практически все отрасли национальной экономики, включая государственные системы связи и правительственные корпорации, занимающиеся добычей полезных ископаемых, ремесленным производством, водоснабжением и электроснабжением. К 1960 г. в государственном секторе — в правительственных и муниципальных учреждениях, Гистадруте и еврейских национальных институтах — было непосредственно занято 60 % всех наемных работников; кроме того, непрямые правительственные вложения (принимавшие форму субсидий, займов, налоговых льгот, а также совместного владения) в значительной степени определяли деятельность большинства крупных частных предприятий Израиля. Собственно говоря, к тому времени Израиль был страной, где правительственные и околоправительственные агентства влияли на национальную экономику в значительно большей степени, нежели в любой другой демократической стране мира — за исключением Швеции.

Наряду с правительственными учреждениями, Гистадрут также оказывал сильнейшее воздействие на экономическое развитие Израиля. Как мы помним, в годы британского мандата федерация труда стала чем-то большим, нежели простой федерацией отраслевых профсоюзов. Через посредство Хеврат га-овдим, органа, владеющего и руководящего всеми предприятиями Гистадрута, в Израиле был создан кооперативный сектор, включавший крупнейшие федерации кибуцев и мошавов, а также основные сельскохозяйственные и потребительские кооперативы. В числе предприятий Гистадрута были крупнейшая израильская строительная фирма Солель боне, концерн Кур, объединивший все промышленные предприятия Солель боне, банк Га-Поалим, местные сберегательные и кредитные банки, а также крупнейшая страховая компания страны. Более того, уже в 1954 г. Гистадрут являлся крупнейшим работодателем в промышленности Израиля, охватывая более 100 тыс. мужчин и женщин. Фактически не было ни одной сферы экономической или социальной деятельности, где бы не принимала участия федерация труда. Круг ее интересов был весьма широк — от издания газет и книг до производства труб и импорта лекарств, включая гостиничное дело, цементные заводы, дома престарелых, детские сады и так далее, вплоть до авиации и рыболовецкого флота.

Сам по себе размах деятельности Гистадрута уже давал ему существенные преимущества. Его сложные и взаимосвязанные функции и сферы деятельности позволяли ему выступать фактически в качестве самостоятельной экономической структуры в рамках национальной экономики. Так, в сферу контроля компании Солель боне входили поставки столь значительного количества строительных материалов, что она фактически превратилась в трест, способный вытеснить частные строительные компании и занять практически монопольное положение, когда речь шла о контрактах на строительство в государственном секторе. Федерация труда получала на льготных условиях земельные участки, оставленные арабами, зачастую обходясь без процедуры конкурса или аукциона, и при этом по цене, существенно ниже рыночной. Даже если бывали случаи, когда частная фирма одерживала победу в конкурсе, то впоследствии работники — члены Гистадрута устраивали забастовку и вынуждали фирму уступить выигранный подряд или контракт. В первые годы существования государства бывали случаи, когда израильский или иностранный предприниматель осознавал, что, продав Гистадруту 51 % своей доли в предприятии, он тем самым покупает себе спокойную жизнь и впоследствии может без особого труда получать в правительственных учреждениях необходимую валюту или лицензии на импорт.

Впрочем, воздействие Гистадрута на экономическую и общественную жизнь Израиля не ограничивалось созданием некоего конгломерата, занимающегося производственной деятельностью и наймом работников; все-таки главным образом он выполнял функции защитника и блюстителя интересов израильских рабочих — сионистов-социалистов. Так, например, вследствие большого числа репатриантов из стран Востока образовательный уровень израильских рабочих к 1954 г. заметно снизился по сравнению с периодом, предшествовавшим созданию государства. Тем не менее, по мнению руководителей Гистадрута, не имеющие специальностей, а порой и неграмотные рабочие с большими семьями заслуживали такого же внимания и защиты со стороны профсоюза, как и высококвалифицированные выходцы из стран Европы с большим стажем. Иосеф Альмоги[367], известный деятель Гистадрута и партии Мапай, так сформулировал эту мысль:

Процесс репатриации тем временем набирал темпы, и поскольку продолжало увеличиватся число предприятий, подписывавших соглашение о найме на работу только членов профсоюза, трудящиеся осознавали, что их экономическое благополучие зависит самым непосредственным образом от членства в Гистадруте. В самом деле, через десять лет после образования государства Гистадрут уже фактически контролировал все биржи труда в стране. Вновь прибывшие репатрианты вступали в Гистадрут десятками тысяч, и число его членов к 1955 г. достигло 35 % от общей численности всех наемных рабочих Израиля.

Требования местных рабочих и профессиональных союзов в первые годы существования Государства Израиль были столь настойчивыми, что ни один работодатель в здравом уме не мог подолгу им противиться. На протяжении первого десятилетия наблюдался устойчивый рост заработной платы. Но размеры заработной платы сами по себе не давали полной картины доходов. Для того чтобы оценить в достаточной степени динамику своего благосостояния, трудящимся следовало принимать во внимание такие выплаты, как прибавка к заработной плате в связи с ростом стоимости жизни, различные вознаграждения и премии, пособия многодетным семьям, надбавки за выслугу лет, пособия по болезни и по старости. Более того, поскольку работодатели обязаны компенсировать своим работникам определенные виды их затрат, то совокупность пособий была расширена за счет привлечения Мишан (“Опора”), социальной организации, предоставляющей помощь хроническим больным; выплаты страховок по временной нетрудоспособности; организации убежищ для детей с проблемами в семье; создания Дор ле-дор (“От поколения к поколению”) — фонда для престарелых, нуждающихся в помощи помимо пенсии по старости. В общей сложности, пособия включали выплаты из семи крупных и еще целого ряда мелких фондов.

Напомним, что еще во времена ишува самым важным из этих фондов была Купат холим (больничная касса). В рамках медицинского страхования там предоставлялся довольно большой объем услуг, пусть и не всегда достаточно высококачественных. Эти услуги включали медицинское обслуживание как в лечебных учреждениях, так и на дому; госпитализацию в больницах — либо принадлежащих данной больничной кассе, либо, в случае необходимости, в больницах государственных, муниципальных или принадлежащих организации Гадаса; бесплатные лекарства в аптеках и амбулаториях больничной кассы, а также слуховые аппараты и протезы, включая зубные; уход за выздоравливающими; оплату временной нетрудоспособности; охрану материнства и педиатрическую помощь; медицинскую помощь, связанную с производственным травматизмом и профессиональными заболеваниями; лечение хронических больных. Все эти услуги предоставлялись за семь-восемь израильских лир — месячный членский взнос в больничную кассу (по состоянию на 1950-е гг.). Таким образом, с учетом услуг больничной кассы и всех вышеназванных дополнительных льгот и пособий, зарплата работника увеличивалась не менее чем на 50 %.

Следует также отметить, что ряд этих наиболее существенных льгот и пособий работники получали не в ходе переговоров при заключении коллективного договора с работодателем, а согласно условиям, определенным общенациональным законодательством. Не будем забывать, что занимающая ведущее положение в правительстве партия Мапам и Гистадрут были соратниками, и порой сферы их ответственности совпадали. Они единодушно относили законодательство в области социального обеспечения и трудовое законодательство к числу национальных приоритетов. Так, в марте 1949 г. был принят один из основных законов Израиля, признающий право трудящихся на организацию профессиональных союзов и на забастовки. Закон о национальном страховании (1954 г.) предусматривал страхование по старости, нетрудоспособности, безработице, страхование пенсий по старости, а также страхование по беременности и родам, страхование детей, лишившихся родителей, и страхование по случаю потери кормильца (при этом страховые выплаты осуществлялись в равной мере самим работником и его работодателем). В числе других законодательных актов следует назвать Закон о труде и отдыхе, устанавливавший 47-часовую рабочую неделю, с 25-процентной надбавкой за сверхурочную работу; Закон об очередном отпуске, предоставляемом раз в году, который гарантировал ежегодный двухнедельный оплачиваемый отпуск; Закон о работе в ночную смену в пекарнях; Закон о работе несовершеннолетних, запрещавший детский труд до достижения 14-летнего возраста и ограничивавший продолжительность рабочего дня до 19-летнего возраста; Закон об ученичестве и обучении ремеслу; Закон о занятости женщин, запрещавший женский труд в ночную смену; Закон об отпуске по беременности и родам; Закон о санитарных условиях; Закон об увольнении, предусматривавший выходное пособие в размере месячного жалованья за каждый год стажа; Закон о бирже труда, обязывавший работодателей осуществлять наем работников через посредство официальных бирж труда. В целом это было замечательное трудовое законодательство, охватывавшее самые разнообразные аспекты трудовой деятельности. Будучи воплощением классической социалистически-сионистской мечты, это законодательство должно было отражать базовые принципы подлинного “государства всеобщего благосостояния”. Именно так его традиционно описывали западные наблюдатели.

В действительности всех этих мер было недостаточно. В государстве всеобщего благосостояния, согласно его описанию в политэкономической литературе, основную часть расходов на социальные нужды несет государство, и финансируются они за счет прогрессивного подоходного налога. В Израиле, напротив, правительство брало на себя лишь расходы по содержанию начальной школы; выплаты по медицинскому и социальному страхованию осуществлялись, на основе обоюдной договоренности, самим работником и работодателем. В Великобритании основная часть услуг национального здравоохранения финансируется Государственным казначейством (Министерством финансов). В Швеции правительство и муниципальные органы берут на себя расходы по госпитализации, составляющие единственный значительный компонент системы медицинских услуг. Пенсии по старости в Великобритании и Швеции также в основном субсидируются государством из налоговых поступлений. По сравнению с Великобританией и Скандинавскими странами, Израиль представляет собой государство далеко не всеобщего благосостояния. И работники, и работодатели в Израиле по-прежнему сами полностью отвечают за пенсии и страховые выплаты, и этот груз тяжелее, чем тот, что несут жители Швеции, Великобритании или Дании. Ввиду того что израильские ресурсы являются более ограниченными, а также, возможно, потому, что Гистадрут всегда стремился удержать систему социальных услуг в рамках своей юрисдикции, Израиль предпочитал двигаться к идеалам подлинного социального обеспечения неспешно и осмотрительно.

Возобновление процесса репатриации, корни социального кризиса

В 1952–1953 гг. число новых репатриантов резко уменьшилось — за эти два года в страну приехало менее 36 тыс. человек. Большому числу европейских евреев было отказано в выездных визах; так, Румыния закрыла двери своим евреям в 1952 г., и потом, до 1956 г., оттуда мало кому удавалось выехать — бывший поток превратился в тоненькую струйку. Начало 1950-х гг. — это период, когда коммунистический антисионизм отличался особой ненавистью и ожесточением (Глава XVII), и немало евреев было брошено бухарестским режимом в тюрьмы по обвинению в “антипартийной” деятельности, причем чаще всего эти обвинения были вымышленными. Польша закрыла выезд евреям в 1950 г. В самом Израиле неблагоприятное экономическое положение вынудило правительство страны и Еврейское агентство впервые с 1948 г. ограничить въезд, разрешив его только тем евреям, жизни которых угрожала реальная опасность. Что же до всех остальных, то предпочтение отдавалось молодым, энергичным, имеющим хорошую профессиональную подготовку. Такая политика не была заявлена в официальном порядке, но осуществлялась на практике.

Однако, по мере стабилизации экономического положения страны, процесс репатриации стал набирать прежние обороты; в 1954 г. приехало 18 тыс. человек, в 1955 г. — 37 тыс., в 1956 г. — 56 тыс., и в 1957 г. — 72 тыс. В этот период в основном прибывали репатрианты из стран Северной Африки. Так, например, в 1954 г. евреи из стран Магриба составили 67 % от всего числа репатриантов, в 1955 г. — 87 %, в 1956 г. — 80 %. К маю 1958 г., когда отмечалось десятилетие еврейского государства, число евреев, прибывших из стран Северной Африки, составило 160 тыс. человек, превысив численность йеменской и иракской иммиграционных волн. Эти цифры свидетельствуют о трагических и опасных событиях в той части земного шара, которая до сих пор оставалась вне поля зрения западноевропейского еврейства. Немногие израильтяне представляли себе, что выходцы из стран Магриба являются прямыми наследниками одной из самых древних цивилизаций в еврейской истории, которая возникла еще до Карфагена. А ведь во времена исламского возрождения (IX–XIII вв.) магрибская община соперничала с испанскими евреями и по богатству, и по уровню культуры; к тому же после XV в. в Северную Африку переселилось около 40 тыс. сефардских беженцев, ставших жертвами инквизиции и испанского закона об изгнании евреев. Со времен Средневековья и до периода новой истории магрибская еврейская община породила целое созвездие выдающихся людей — таких, как философ и кодификатор Галахи Моше Маймонид, поэт Иегуда Ибн-Аббас, математик Юсуф Ибн-Акнин, видный коммерсант Шмуэль Палаш, посол Марокко в Нидерландах, другие известные ученые и писатели.

Затем, в XVIII в., во времена мусульманской религиозной реакции, на Магриб обрушилась беда. Особые налоги, которые обязаны платить зим-ми, были утроены. Евреев поставили в рабскую зависимость от их мусульманских господ и фактически заперли в еврейских кварталах, запретив им передвигаться по стране и за ее пределами. По прошествии столетия такой жизни очень многие североафриканские евреи утратили умение читать и писать. И лишь появление французов (в 1830 г. — в Алжире, в 1881 г. — в Тунисе и в 1912 г. — в Марокко) способствовало отмене самых жестких ограничений и дало возможность североафриканским евреям хоть в какой-то мере восстановить прежний образ жизни. В Алжире, первой стране, попавшей под власть Франции, евреи уже в 1870 г. получили французское подданство и все гражданские права. Община вновь стала процветать и благоденствовать; евреи приняли французский язык как язык общения и стали возвращаться к былой культурной жизни. В подобных обстоятельствах, учитывая также, что Алжир был самым спокойным из французских владений Магриба, лишь немногие из 130-тысячной еврейской общины всерьез задумывались об эмиграции. Число переехавших в Израиль в 1950-х гг. было минимальным.

Что касается Туниса, то положение тамошней 105-тысячной еврейской общины было не столь благоприятным. К 1951 году тунисские евреи в большинстве своем принадлежали к нижней прослойке среднего класса и занимались в основном торговлей, проживая в перенаселенных, похожих на трущобы гетто Туниса, Бизерты, Сфакса и других городов. Треть из них имели французское гражданство, остальные относились к тунисской гражданской юрисдикции. Евреи, жившие в городах, расположенных в приморской зоне, чувствовали себя спокойно, тогда как евреи в изолированных горных районах страны не только подвергались оскорблениям и побоям, но и сама их жизнь порой была в опасности. Когда арабская националистическая партия “Новый Дестур” возглавила борьбу за независимость Туниса в 1950-х гг., евреев охватил страх при мысли, что их положение может резко ухудшиться после того, как французы покинут страну. В 1956 г., после обретения страной независимости, евреи осознали всю обоснованность своих опасений. Правда, вначале президент Хабиб Бургиба заверил евреев в устойчивости их положения и даже включил нескольких представителей общины в свое правительство. Но вскоре, в рамках претворения в жизнь государственной программы “тунисификации”, был отменен статус всех религиозных общин, дающий права на самоуправление, — включая и еврейскую общину. Узнав об этом и предвидя дальнейшее, еще более угрожающее развитие событий, тунисские евреи приняли решение об эмиграции. В период 1950–1958 гг. 22 тыс. человек прибыли в Израиль, а 15 тыс. — во Францию. В общей сложности это составило 35 % тунисского еврейства. Однако следует учесть, что эти две группы эммигрантов сильно отличались друг от друга по своему социальному составу. Наиболее обеспеченные и образованные отправились во Францию, а те, кто оказался в Израиле, по большей части жители тунисской глубинки, не привезли с собой ни капиталов, ни квалификации.

Самое большое число североафриканских евреев прибыло в Израиль из Марокко, где около 225 тыс. евреев представляли собой некое подобие острова, окруженного океаном из 8 млн мусульман. На протяжении столетий, до установления французского протектората в 1912 г., евреев в Марокко терпели как имеющих статус зимми, хотя их жизнь была подвержена бесчисленным и унизительным ограничениям. Их экономическое положение позволяло им с трудом обеспечивать свое существование, их культурная жизнь практически полностью угасла. Некоторое улучшение их юридического статуса наступило в годы французского протектората, но они жили по-прежнему скученно в убогих еврейских кварталах Касабланки и других, менее значительных городов, изолированные как от мусульманского населения, так и от французской колониальной администрации. Марокканская община была очень бедной. На протяжении многих лет как до, так и после создания Государства Израиль материальная помощь американского “Джойнта” спасала десятки тысяч марокканских евреев буквально от голодной смерти.

Жизнь еврейской общины особенно осложнилась после того, как “Истикляль”, набирающее силу марокканское националистическое движение, в начале 1950-х гг. привело марокканских берберов и французских поселенцев едва ли не на грань гражданской войны. Лишь в 1956 г., после целого ряда кровавых стычек, было достигнуто соглашение о провозглашении независимости страны. На протяжении всей этой борьбы еврейская община оставалась официально нейтральной, хотя в глубине души евреи и поддерживали власть Франции. По правде говоря, у них были все основания опасаться арабского национализма: летом 1955 г. по всей стране, особенно в малых городах, прошла волна погромов, и были разграблены еврейские магазины. Как реакция на эти события, в 1950-х гг. в Марокко был создан ряд израильских репатриантских центров. Действуя совместно с Сионистской организацией Марокко, сотрудники этих центров принялись яркими красками рисовать перспективы жизни в еврейском государстве. Первоначальная реакция на эту пропаганду была отнюдь не единодушной. Образованное и обеспеченное меньшинство общины, которое в первую очередь рассчитывали привлечь израильтяне, по большей части оставалось безучастным к этой сионистской кампании. Напротив, известный интерес к ней проявили мелкие торговцы, ремесленники и рабочие. Были случаи, когда целые деревни изъявляли желание отправиться в Израиль. Во всяком случае, в период 1952–1955 гг. ежегодно уезжало более 5 тыс. человек. При этом не следует забывать, что в годы экономического застоя и спада израильское правительство по сути дела объявило мораторий на крупномасштабную иммиграцию неквалифицированных и малообразованных евреев.

Однако в 1955 г., когда националистическое движение “Истикляль” особо активизировалось, поток репатриантов увеличился. На протяжении нескольких последующих лет Еврейское агентство значительную часть своего бюджета выделяло на “спасение” марокканских евреев — как имеющих профессию, так и совсем неквалифицированных. Вскоре число евреев, обращающихся за помощью, достигло десятков тысяч. Первоначально движение “Истикляль”, уже пришедшее к власти в стране, не придавало особого значения происходящему и не пыталось воспрепятствовать отъезду евреев. Власти проявили беспокойство лишь позже, увидев, что речь идет о потере значительной группы национальной буржуазии. В 1957 г. были наложены ограничения на перевод денег за рубеж. Два года спустя, подчинившись требованиям арабских стран Ближнего Востока, правительство Рабата прервало почтовую связь с Израилем. И наконец, в 1960 г. марокканские власти прекратили выдачу заграничных паспортов тем евреям, которых они подозревали в намерении уехать в Израиль. В результате процесс эмиграции был остановлен в самом разгаре, и численность репатриантов снизилась с 36 тыс. человек в 1956 г. до 9,9 тыс. в 1957 г. и 2 тыс. в 1958 г. Но к тому времени уже около 120 тыс. марокканских евреев оказалось в Израиле.

Эти вновь прибывшие евреи были, по сути дела, нищими; они продали свое имущество по бросовым ценам, и денег им хватило лишь на несколько недель жизни в Израиле. Их образовательный уровень был из числа самых низких среди всех репатриантов (Глава XV. Североафриканская болезнь), причем многие были просто неграмотными. Среди евреев Магриба имелось немало кожевников, сапожников, ювелиров, но все же в массе своей это были мелкие лавочники, зеленщики, продавцы фруктов, торговцы вразнос бижутерией и безделушками, грузчики, торговцы поношенной одеждой. Подобно десяткам тысяч евреев из стран Востока, приехавших в Израиль в предыдущие годы, они стали для страны обузой. Нужно было их как-то обустроить и подыскать им работу.

К 1954 г., когда поток репатриантов из Марокко увеличился, Еврейское агентство приняло действенную программу под названием “с корабля в поселение”, задача которой состояла в том, чтобы репатрианты могли избежать неопределенного положения, неизбежного при жизни в транзитных лагерях. Речь шла о том, чтобы ни один вновь прибывший ни при каких обстоятельствах не мог оказаться в районе городских трущоб, бывшем для него в стране исхода местом привычного обитания. Всех новых репатриантов предполагалось сразу же поселить в мошавах и городах развития. Таким образом, в ходе реализации этой программы 83 % марокканцев, прибывших после 1954 г., были направлены непосредственно в новые общины, частично на севере, но в основном на юге, в граничащих с пустыней Негев районах. Из 31 мошава, что были там основаны, 27 предназначались для расселения выходцев из Северной Африки. На этот раз удалось избежать самых неприятных ошибок, Характерных для первых этапов иммиграции. Была использована новая методика регионального расселения, позволяющая обеспечить жизнеспособность кооперативных сельскохозяйственных поселений. Раньше мошавы располагались поодиночке, образовывая нечто вроде лоскутного одеяла. Теперь же закладывалось сразу три-пять расположенных по соседству поселений, представляющих собой единую группу. В каждом мошаве предусматривалось 80-100 хозяйств, и у всей группы был общий центр, где располагались заготовительная контора, занимающаяся скупкой произведенной продукции, складские помещения, тракторная станция, магазин, поликлиника, кинотеатр, отделение банка, школа, почта, представительства правительственных и муниципальных учреждений и Еврейского агентства.

С самого начала такой подход позволял избежать экономической уязвимости, которая была характерна для прежних, изолированных мошавов; этот подход также решал и проблемы социального характера. С одной стороны, теперь в каждом мошаве можно было селить репатриантов, принадлежащих к однородной этнической группе. С другой стороны, обеспечивалась возможность неформальных контактов между различными репатриантскими общинами в непринужденной обстановке региональных центров. Взять, например, группу мотивов Лахиш (к северу от Беэр-Шевы): в мошаве Озем жили выходцы из Марокко, в мошаве Шахар — выходцы из Туниса, а в соседнем мошаве Нир Онен — коренные израильтяне. Эти три мошава, вместе с мошавом Нога, также заселенном марокканцами, и мошавом Зохар, где жили выходцы из Румынии, пользовались услугами одного регионального центра. Дети из всех мотивов учились там в одной школе, а сами мошавники общались, встречаясь в кино, в спортивном центре или в магазине. После того как на примере Лахиша была продемонстрирована функциональная оправданность такого подхода, аналогичные группы мошавов были построены в “иерусалимском коридоре” и в Изреэльской долине. К 1965 г. уже существовало 45 таких региональных центров и планировалось создание еще шестнадцати.

Такие центры, однако, не были единственной моделью расселения репатриантов из стран Северной Африки. В отдаленных регионах страны строились города развития (Глава XVIII). Это также позволяло избежать расселения в репатриантских центрах и транзитных лагерях. По прибытии в эти незаселенные города в середине-конце 1950-х гг. марокканские евреи поселялись в отведенных им домах. Каждый дом из шлакобетонных блоков был обставлен простой мебелью, снабжен основным кухонным оборудованием и прочими необходимыми вещами. Новым репатриантам предлагалось приобрести эти дома по себестоимости; им представлялся ипотечный кредит с низкой процентной ставкой. К услугам репатриантов были социальные работники, дававшие им консультации по всем аспектам жизни в новых условиях. Они получали все виды помощи Гистадрута, и в первую очередь членство в больничной кассе. К их услугам были школы, синагоги, игровые площадки и клубы. Использовались все возможные стимулы, имевшиеся в распоряжении правительственных учреждений и Еврейского агентства, чтобы иммигранты не покидали места своего поселения.

Эта программа оказалась по-своему удачной, хотя и нельзя сказать, что ей сопутствовал безусловный успех. К 1959 г. немногим больше половины евреев из стран Северной Африки (52 %) по-прежнему жили в городах развития. Еще 24,8 % жили в мошавах. Собственно говоря, из 206 мошавов основанных в первое десятилетие после образования государства, 82 были с самого начала заселены выходцами из Северной Африки. Впрочем, эта статистика была из тех, что вводит в заблуждение. Лишь 10 % всех репатриантов из стран Магриба продолжали жить в сельскохозяйственных поселениях. Что еще хуже — по состоянию на конец 1959 г. 6 тыс. североафриканских семейств составляли самую большую однородную группу из общего числа в 19 тыс. наименее обеспеченных семей Израиля; по сути дела, это были социальные неудачники, которые решительно отказывались покинуть обветшалые домишки транзитных лагерей, перебраться в нормальные поселения и начать зарабатывать на жизнь.

Североафриканская болезнь

Хотя трудности, с которыми сталкивались репатрианты из стран Магриба, были в известном смысле общими для всех восточных евреев, не все выходцы из стран Востока относились к ним одинаково. Так, 43 тыс. евреев из Ирана и Афганистана приспособились к израильской жизни достаточно легко, не испытывая особых трудностей. То же, в общем и целом, можно сказать и о 35 тыс. турецких, 23 тыс. ливийских, 36 тыс. египетских, 14 тыс. сирийских и ливанских евреев. Репатрианты из Йемена, прибывшие в страну в 1948–1950 гг., проявили удивительное умение с легкостью приспосабливаться к новым условиям и в этом превзошли многих и многих. Полагая, что жизнь в Святой земле — сама по себе благо, они безропотно и с готовностью сносили все трудности сельского труда. Таким образом, составляя всего лишь 8 % от общего числа репатриантов по состоянию на лето 1951 г., йеменцы заселили, к концу первого десятилетия существования государства, 57 из 206 новыхмошавов (то есть более 25 %). Их хозяйства были образцовыми — йеменские евреи проявили беспримерное усердие, прилежание и бережливость и тем самым добились всеобщего, пусть отчасти и покровительственного, расположения.

Напротив, иракская община, насчитывавшая 121 тыс. человек, восприняла свою новую жизнь в Израиле со значительно меньшим самообладанием. Собственно говоря, заявляя о себе как о потомках интеллектуальной элиты Багдада и Басры, иракцы полагали себя аристократами, во многом превосходящими западных евреев. Они, не жалея усилий, противились всем попыткам властей поселить их в мошавах или городах развития. Всего лишь 3 % выходцев из Ирака занялись сельскохозяйственным трудом. Возмущенные равнодушным отношением бюрократов правительственных учреждений и Еврейского агентства, иракцы возвысили голос, причем до крика, протестуя против дискриминации на этнической почве. В июле 1951 г. они устроили в Тель-Авиве многолюдную демонстрацию против “расовой дискриминации в еврейском государстве”, что стало первым (но отнюдь не последним) выступлением такого рода. В ходе этой манифестации они возмущались, что их превращают в “граждан второго сорта”. Если раньше они занимали самое высокое положение в странах Арабского Востока, то почему же еврейское государство отказывает им в таком же праве? Благодаря протестам и настойчивости иракские евреи в конечном итоге сумели обрести свое место в израильской экономике. Это было то место, которого они добивались — а не то, которое предлагали им власти. Они поселились в городах. К 1951 г. 33 % глав семейств вернулись к своему привычному занятию — торговле; 42 % — квалифицированные рабочие — устроились на хорошо оплачиваемую работу; 21 % стали конторскими служащими, полицейскими, а также лицами свободных профессий. Вместе с тем 5 тыс. иракских семейств (по большей части, курды) до 1959 г. отказывались покинуть транзитные лагеря, став второй по численности, после марокканцев, группой, упорствующей в своем нежелании начать нормальную жизнь.

Не вызывало сомнений, что многие репатрианты из стран Востока столкнулись с серьезными проблемами в процессе абсорбции и приобщения к новой культуре. Начнем с того, что не менее 68 % репатриантов этой категории — это дети (восточные семьи известны своей многодетностью), пожилые люди, вдовы, инвалиды, лица с хроническими заболеваниями, а также просто люди, плохо адаптирующиеся к новым условиям. Все они нуждались в помощи. Но и профессиональная подготовка трудоспособного населения оставляла желать лучшего. Из числа прибывших в Израиль на протяжении первого десятилетия существования государства 37 % репатриантов-мужчин из мусульманских стран были ремесленниками или работниками физического труда. Остальные — это конторские служащие, причем в основном низшей категории, мелкие и уличные торговцы и прочие неквалифицированные рабочие. Государство не взяло на себя задачу профессиональной подготовки и переподготовки этих новых репатриантов — во всяком случае, не было сделано ничего подобного тому, что имело место во время первых волн сионистской иммиграции в начале XX в. Более чем половине репатриантов из стран Востока была предложена работа в сельском хозяйстве либо малоквалифицированный ручной труд; при этом из оставшейся половины 30 % были вынуждены вернуться к своим старым занятиям — мелочной торговле, торговле вразнос, неквалифицированному труду или еще менее производительным занятиям. Вышеприведенный перечень занятий, по сути дела, отражает образовательный уровень новых репатриантов. По состоянию на 1954 г., только 5 % имели начальное образование и 1 % — среднее (эти цифры включают также иракских евреев, которые имели и гораздо более высокий образовательный уровень). Это печальное положение в сфере образования нашло свое отражение и в способности репатриантов зарабатывать себе средства к существованию. Как свидетельствует статистика, в 1957–1958 гг. на долю беднейших 10 % всех еврейских городских семейств (практически все — выходцы из стран Востока) приходилось всего лишь 1,6 % совокупного дохода всех граждан страны. В то же время на долю самых богатых 10 % (практически все — европейцы) приходилось 24,2 %. Хотя подоходный налог и пособия Гистадрута несколько сглаживали этот разрыв, тем не менее в 1957 г. доходы выходцев из стран Востока все равно были меньше доходов тех, кто прибыл из стран Европы, на 27 %.

Таким образом, одной из самых неотложных задач в сфере абсорбции выходцев из стран Востока стало образование их детей. При наличии в стране бесплатного обязательного школьного обучения (до момента достижения учениками 14 лет) десятки тысяч детей и подростков из стран Востока, казалось бы, должны были ухватиться за такую ранее непредставимую возможность. Следует, однако, заметить, что в 1950-х гг. израильская школьная программа была крайне ограниченной. Кроме того, катастрофически не хватало квалифицированных учителей. В большинстве новых школ, открытых в репатриантских центрах и транзитных лагерях, мошавах и городах развития, приходилось мириться с неквалифицированным преподавательским составом — часть его набиралась из числа самих репатриантов, но в основном учителями были восемнадцатилетние девушки, служившие в Армии обороны Израиля. И вот на таких наставников возлагались сложнейшие задачи: они должны были не только дать ученикам необходимые сведения из учебной программы, но и обучить их самым элементарным правилам гигиены, дисциплины, пунктуальности и взаимоотношений между полами.

В школьных учебных заведениях, равно как и в израильском обществе в целом, существовало нечто вроде сегрегации де-факто, разделявшей выходцев из стран Европы и стран Востока. В каждом районе была своя школа, и европейцы, как правило, проживали в лучших районах, тогда как в трущобах селились восточные репатрианты. В переполненных классах их дети с трудом усваивали навыки чтения; в тесных жилищах им нелегко было делать домашние задания, не говоря уже о том, что они не могли ждать помощи от своих родителей. Неудивительно, что при таких обстоятельствах восточные дети разочаровывались в своих возможностях, у них развивался комплекс неполноценности, и они пропускали занятия или вовсе бросали школу. Учеба в старших классах, после 14-летнего возраста, была платной, и лишь немногие восточные семьи могли позволить себе еще и этот расход. Таким образом, среди 100 тыс. закончивших начальную школу в 1958 г. и зарегистрировавшихся для продолжения учебы в средней школе было всего 4 тыс. детей из восточных семей, и к тому же большая их часть впоследствии отсеялась, поскольку семьи нуждались в дополнительных заработках.

Бросившие школу направлялись на биржи труда для молодежи. Согласно результатам обследования, проведенного в 1958 г. в Хайфе, из 2 тыс. молодых людей, зарегистрировавшихся на бирже труда, практически все были выходцами из стран Востока, и 1800 из них были североафриканцами. Лишь немногие обладали какой-либо квалификацией. Если им и удавалось получить работу, то она была плохо оплачиваемой; однако многие так и не преуспели в поисках работы. Уровень преступности среди несовершеннолетних был высоким; так, в 1958 г. 80 % всех правонарушений приходилось на долю детей из восточной общины, более половины из которых являлись выходцами из Марокко. В том же году коэффициент преступности для восточных евреев был в восемь раз выше, чем этот же показатель для ашкеназов, а для выходцев из североафриканских стран — в 11 раз выше. Впрочем, асоциальное поведение было характерно не только для молодых людей из стран Северной Африки. В период существования иммигрантских центров, в первые годы после провозглашения независимости страны, все репатрианты из стран Магриба отличались беспокойным поведением. Так, один обозреватель (еврей-ашкеназ) газеты Га-Арец в 1950 г. писал с тревогой:

Прошло несколько лет, прежде чем европейские евреи смогли определить причину этой “североафриканской болезни”: оказалось, что марокканцы просто задыхались от едва подавляемой ярости.

Можно указать и точную дату начала “заболевания”: 9 июля 1959 г. Все началось с отвратительной ссоры в баре в Вади-Салиб (один из убогих трущобных районов в бывшем арабском квартале Хайфы). Вади-Салиб во многом напоминал типичный еврейский квартал Ближнего Востока: узкие извилистые улочки и убогие дома с перенаселенными одно- и двухкомнатными квартирами, двери которых выходят в запущенные дворики. Около 15 тыс. его жителей — выходцы из стран Востока, и треть из них — марокканцы. Когда началась ссора в баре, хозяин вызвал полицию. В завязавшейся схватке один пьяный марокканец оказал сопротивление полицейскому, и тот применил оружие. Нападавший был ранен и сразу же доставлен в больницу, причем врачи определили его состояние как серьезное, но стабильное. Тем не менее немедленно стали распространяться слухи, что он умер, став жертвой “полицейского произвола”.

На следующий день ранним утром большая толпа марокканских репатриантов окружила полицейский участок в Вади-Салиб, требуя “отмщения”. Сначала полиция позволила провести демонстрацию, но беспорядки продолжались в течение всего дня. Тогда около шести вечера полицейские решили навести порядок и разогнали толпу. При этом тринадцать полицейских и двое жителей были ранены, по большей части камнями, которые бросали с крыш. Было арестовано 32 человека. В Нижнем городе толпа нанесла серьезный материальный ущерб: были сожжены машины, разгромлены двадцать магазинов и кафе, а также клубы партии Мапай и Гистадрута. Сообщения о беспорядках появились на первых страницах всех газет страны. Стало совершенно ясно, что речь идет о своеобразном массовом акте протеста восточной общины и что он имеет значительно более серьезную подоплеку, чем обычная пьяная драка в баре.

Несколько дней спустя правительство назначило независимую комиссию для расследования глубинных причин, приведших к беспорядкам в Вади-Салиб. Комиссия заслушала свидетелей, и один из них, Давид Бен-Харуш, представил вниманию общественности список случаев индивидуальной и коллективной дискриминации. Он сам прибыл в Палестину из Марокко в 1947 г. и служил в Армии обороны Израиля в годы войны. После демобилизации он начал поиски жилья и вскоре убедился, что правительственные организации и Еврейское агентство приберегают лучшие дома для репатриантов из стран Европы. Ему, таким образом, пришлось поселиться в лачуге в Вади-Салиб. Со временем он нашел работу в полиции; однако обязанности полицейских из стран Востока сводились лишь к охране. В конце концов Бен-Харуш уволился из полиции и открыл небольшое кафе в Хайфе, куда ходили только выходцы из стран Северной Африки. “И вы еще спрашиваете, есть ли несправедливость в этой стране! — воскликнул Бен-Харуш. — Выходец из Северной Африки всегда в конце списка — куда бы он ни обратился: в Управление по делам развития, муниципальный совет, Еврейское агентство, благотворительную организацию для пожилых людей. Везде и всюду все лучшее получают репатрианты из Европы”.

Страстное выступление Бен-Харуша поддержали другие свидетели. Один из них, также выходец из Северной Африки, утверждал, что учеба в школе — это исключительно привилегия европейцев. Была названа незначительная доля восточных репатриантов в старших классах и постыдно высокий коэффициент отсева. И отмечено, что нет никаких признаков того, что ситуация изменится — а если она и изменится, то лишь в худшую сторону. Увеличение общего числа репатриантов в стране побуждает школьную администрацию ужесточать отбор принимаемых учащихся. Первыми кандидатами на отсев являются дети с недостаточным культурным кругозором или с низким коэффициентом умственного развития — как правило, ими оказываются выходцы из стран Востока. Все эти факты хорошо известны всем, и в первую очередь самим репатриантам из Северной Африки. Но у них нет своих газет, нет своих представителей в кнесете, нет никаких способов выразить свое мнение. Вот они и сидели в бессильном молчании. Пока не случился этот инцидент в Вади-Салиб.

Комиссия опубликовала свой отчет в августе. Он не был таким острым, как ожидалось. Там не говорилось достаточно подробно ни об ограничивающих факторах, характерных для марокканской общины, ни о том, что органы власти редко склонны предоставлять североафриканцам равные с прочими возможности. Возможно, чиновники-бюрократы не выдержали накала ежедневного общения с новыми репатриантами. Но вполне возможно также, что они, как и многие другие израильтяне, утратили тот идеализм, который был присущ евреям в дни, предшествовавшие созданию государства. Ведь после 1948 г. для того, чтобы получить жилье, продукты питания и работу, приходилось все чаще пользоваться покровительством и политическими связями. У ашкеназов эти связи были. У сефардов — нет. И потому последние нередко получали такую работу, где они не могли составить конкуренцию выходцам из Европы.

С другой стороны, в отчете справедливо отмечалось, что с момента прибытия в Израиль североафриканцы были подвержены целому ряду серьезных психологических потрясений. В репатриантских лагерях они столкнулись с ситуацией, отмеченной противостоянием между евреями Европы и Магриба, а впоследствии они обнаружили, что такое же противостояние существует и в обществе в целом. Европейцев буквально преследовал страх “левантизации”. Согласно их нормам и критериям, отсталые восточные люди подлежали “реформированию” — то есть “очищению от примеси ориентализма”, как писала в сентябре 1950 г. газета Давор, орган Гистадрута. Идея “реформирования примитивных личностей”, преобразования их согласно европейской модели, являлась доминирующей тенденцией израильских попыток приобщения репатриантов к новой культуре в ходе иммиграционного процесса, начавшегося после 1948 г. (Глава XVIII). Все это вызывало и негодование, и обиду выходцев из стран Востока. Как писал в 1959 г. в одной из израильских газет некий еврей из Индии, “мнение, будто бы западная культура и цивилизация выше, чем “летаргическая” и “сонная” цивилизация Востока, все еще разделяется многими мыслящими израильтянами. Они, очевидно, полагают, что европейская культура — это “плавильный котел” и все прочие культуры должны в нем раствориться”.

В отчете комиссии рассматривается еще одна и, пожалуй, самая серьезная обида. На протяжении всего периода французского владычества в Северной Африке душу марокканца разъедало состояние, известное как “раздвоение личности”. В Магрибе евреи познакомились с французской культурой, что называется, “из первых рук” и восприняли немало ее, пусть даже чисто внешних, черт. Они даже рассчитывали занять влиятельные места во французской администрации и французском обществе. Этим надеждам не суждено было сбыться: колонизаторам евреи не нужны были ни в каком качестве. Прибыв в Израиль, иммигранты из Магриба полагали, что добьются того признания, в котором им было отказано дома. Они, однако, увидели, что большинство постов, на которые они рассчитывали в Марокко (хотя так и не получили) и которые они надеялись теперь получить в Эрец-Исраэль, предназначаются ашкеназам. Сильнейшим ударом по самолюбию стала также попытка переселить их из города в сельскую местность — если учесть, что в Марокко еврейская миграция была направлена именно в сторону города; кроме того, их хотели заставить трудиться на земле, а ведь в Северной Африке сельское хозяйство считается уделом нищих феллахов! И, не будучи сами уверенными в том, какая именно из составных частей, восточная или европейская, является отражением их истинного характера, дважды отвергнутые — сначала французами в Марокко, а затем и ашкеназскими охранителями нового, западного порядка в Израиле — магрибские евреи почувствовали себя глубоко оскорбленными. И вот, устроив беспорядки в Вади-Салиб и в других местах, они таким образом дали выход своим эмоциям.

Сделав это язвительное замечание, авторы отчета, однако, не представили детальных планов на будущее. Впрочем, общий вывод был самоочевиден: необходимо нечто большее, нежели добрая воля властей, нечто большее даже, чем увеличение государственных пособий и ассигнований на образование, предназначаемых репатриантам из стран Северной Африки и стран Востока в целом. Эпизод в Вади-Салиб позволил заглянуть в самое сердце этой маленькой страны — Израиля. Как-то незаметно, на протяжении всего лишь десятилетия, в пределах одного еврейского общества материализовались два Израиля. И власти осознали неотложную необходимость как можно скорее примирить Яакова и Эсава, если Израиль хочет сохранить свою жизнеспособность, не говоря уж о своем существовании как таковом.

Оживление экономики

Все эти исподволь зреющие социальные проблемы не слишком бросались в глаза в значительной степени благодаря тому, что в середине-конце 1950-х гг. произошли впечатляющие перемены к лучшему в сфере национальной экономики. В определенной степени это случилось за счет реализации “Новой экономической политики” (1952 г.). Увеличивался объем производства, улучшался платежный баланс, и бурный поначалу рост инфляции удалось ограничить вполне контролируемыми 7 % годовых. Однако еще большее значение имел существенный рост иностранных капиталовложений в экономику страны. И в самом деле, трудно назвать другие страны, где столько времени и внимания было бы уделено поискам зарубежных ресурсов. Эта задача решалась совместными усилиями министра финансов, министра торговли и промышленности и ответственных сотрудников политических ведомств. Все фракции сионистского движения, все сектора Гистадрута (сельскохозяйственный, промышленный, коммерческий, культурный), все органы местного самоуправления и все заинтересованные энергичные частные предприниматели объединили свои возможности и посвятили этой цели тысячи дополнительных человеко-часов.

Целый ряд израильских экономистов отнесся к этой кампании скептически, предупреждая, что существует опасность значительного экономического спада, вызванного не столько недостаточным объемом потенциального национального дохода, сколько тем, в какой мере можно рассчитывать на добрую волю зарубежных инвесторов. Выступая за немедленное сокращение расходов как на уровне потребления, так и в рамках программ намечаемых капиталовложений, эти критики призывали к тому, чтобы страна жила “по средствам” и накапливала резервы в преддверии “тощих лет”. Это была ортодоксальная политика, основанная на том соображении, что экономический рост и даже темпы иммиграции должны быть снижены, дабы приноровиться к общепринятым экономическим законам. Ведущий сторонник этой осторожной политики, Дан Патинкин[368], профессор Еврейского университета в Иерусалиме, предостерегал в своем труде, посвященном обзору национальной экономики, что отсутствие накоплений “следует расценивать как основную неудачу израильской экономической политики. Неспособность уменьшить пассивное сальдо торгового баланса и решение ежегодно, начиная с 1954 г., значительно увеличивать иностранную задолженность, свидетельствует о нежелании правительства со всей серьезностью рассматривать инфляционные проблемы экономики”.

Однако такой ортодоксальный подход был отвергнут. Даже если бы израильские органы планирования, возглавляемые всеми уважаемым министром финансов Элиэзером Капланом, и согласились с таким догматическим подходом, предлагаемым Патинкиным и его коллегами-теоретиками, они не могли не осознавать, что при управлении государством во главу угла нельзя ставить исключительно экономические соображения, когда речь идет о таких приоритетах, как национальная безопасность, абсорбция репатриантов, освоение и сохранение природных ресурсов и развитие системы образования. Положение новых репатриантов было столь незавидным, что лишь неотложные меры, направленные на повышение их уровня жизни, могли превратить их в лояльных граждан страны. Все эти задачи были беспрецедентными по своей масштабности. И для их успешного решения требовалось не уменьшать, а увеличивать расходы, получая при этом все больше иностранной помощи. Чтобы поддерживать уровень вложений, правительство использовало все имеющиеся в его распоряжении возможности привлечения иностранной помощи от стран Запада, и в первую очередь от США. Поддержка, оказываемая американским правительством, принимала различные формы: гранты, займы в неконвертируемой валюте, займы Экспортноимпортного банка США, а также техническая помощь. Начиная с 1950 г. и далее поступления из этого источника составляли от 40 до 60 миллионов долларов ежегодно.

В долгосрочной перспективе, однако, финансовая помощь мирового еврейства оказалась еще более значительной, чем американские правительственные взносы и займы. В период сразу после 1948 г. помощь диаспоры в основном имела вид частных переводов, то есть благотворительных взносов. Тут особо следует отметить пожертвования Еврейскому университету в Иерусалиме, Техниону[369], Институту Вейцмана[370], больнице Гадаса и ряду менее крупных учреждений. В период 1949–1961 гг. общая сумма таких поступлений превысила 750 млн долларов. При всем впечатляющем размере этой суммы, она была превзойдена поступлениями из двух других еврейских источников. Первый источник — поступления от Объединенного израильского призыва (американского еврейства) и от его аналога за пределами США, Керен га-Иесод, которые составляли от 60 до 100 млн долларов ежегодно на протяжении первого десятилетия существования Израиля (Глава XXIII); второй источник — распространение израильских государственных облигаций среди евреев диаспоры, что сначала, в 1950-х гг., давало от 40 до 60 млн долларов в год, а затем в 1960-х гг. эта сумма заметно увеличилась.

Почти столь же значительными были переводы из Западной Германии; они включали как репарации правительству Израиля, так и реституции израильским гражданам, пострадавшим от нацистского режима. Договор о репарациях, известный в Израиле как договор Шилу мим, был подписан осенью 1952 г.; в рамках этого документа правительство ФРГ должно было выплатить правительству Израиля и ряду израильских организаций сумму, эквивалентную 820 млн долларов на протяжении 12-летнего периода, причем значительная часть этих выплат осуществлялась в виде немецких товаров. Получаемая финансовая помощь использовалась по-разному. Специально созданная межминистерская корпорация Шилумим направляла полученные средства в те секторы экономики, развитие которых имело для Израиля приоритетное значение, причем особое внимание уделялось модернизации производства электроэнергии, железнодорожному транспорту, развитию морских портов, ирригационным системам в сельском хозяйстве, добыче полезных ископаемых в пустыне Негев и приобретению морских судов (Глава XVI). Трудно переоценить роль, которую сыграли эти жизненно важные приобретения — морские суда, промышленное оборудование, транспортные средства, горючее, сырье — для развития национальной экономики Израиля. Так, в 1953–1954 гг. четвертая часть всего государственного бюджета Израиля, выделенного на развитие экономики, была получена из фондов Шилумим. На следующий год эта доля возросла до 47 %. Впоследствии она несколько уменьшилась, но, однако, на протяжении периода 1953–1966 гг. не менее 20 % бюджетных ассигнований на развитие экономики выделялось из фондов Шилумим.

На протяжении первого десятилетия существования страны лишь одна двенадцатая всех национальных расходов в иностранной валюте покрывалась за счет доходов от производственной деятельности; все остальные платежи осуществлялись из американских, немецких и иных зарубежных источников. В 1950-х гг. 59 % дефицита платежного баланса Израиля было покрыто за счет помощи мирового еврейства, 12 % — за счет США и 29 % — за счет Западной Германии. Эти фонды буквально помогли выжить израильской экономике, позволили справиться с беспрецедентной по сложности проблемой: обеспечить население страны питанием, жильем и работой, при одновременной защите государственных границ. Более того, иностранная помощь послужила тем стимулом, благодаря которому Израиль добился впечатляющего увеличения своих внутренних активов, ежегодный рост которых составил к середине 1950-х гг. 8,7 %. Несмотря на огромные трудности, связанные с возвращением евреев в страну отцов, и критическое отношение экономистов-теоретиков к “экономике внешней помощи”, валовый национальный продукт на протяжении первого десятилетия существования государства возрос на 74 %.

Для среднего израильтянина все эти положительные результаты означали улучшение качества жизни. Страна перешла на самообеспечение продуктами питания к концу 1950-х гг. (Глава XV. Усилия по расселению репатриантов и обеспечению их продуктами питания). Реальный доход населения непрерывно увеличивался. Так, средний семейный доход горожанина в 1951 г. составлял 936 израильских лир, а в 1957 г. возрос до 3290 израильских лир, что означает прирост на 252 %. Разумеется, это не был чистый прирост, поскольку за то же время индекс стоимости жизни увеличился на 173 %. Тем не менее улучшение положения израильских трудящихся происходило не только за счет роста реальной заработной платы, но и благодаря более равномерному распределению доходов в стране — за счет прогрессивного налогообложения, дополнительных выплат и льгот Гистадрута, причем все эти факторы в Израиле были более значимыми, чем в любой другой стране свободного мира, за исключением Скандинавских стран. Одним из самых заметных показателей национального благосостояния является средняя продолжительность жизни. К 1956 г. эта величина достигла 70 лет для мужчин и 73 лет для женщин — на 8 % выше соответствующих цифр для 1949 г. Другой показатель — это плотность заселения жилья (данные для еврейского населения Израиля). К 1955 г. эта величина снизилась до 2,3 чел. на комнату, что явилось очень заметным улучшением по сравнению с 1951 г. В 1960 г. (данные для еврейского населения Израиля) электричество имелось в 81 % жилищ, водопровод — в 94 %. Несколько лет спустя эти показатели улучшились в еще большей степени (Глава XVIII). К 1960 г. на территории страны практически не осталось маабарот — если не считать нескольких времянок, специально сохраненных как свидетельство нелегких дней начального периода репатриации. К 1961 г. численность еврейского населения страны составила 1 млн 938 тыс. человек. Широкий пояс деревень и городов возник вдоль “иерусалимского коридора” и приморской равнины, по всей Галилее и даже на севере Негева. Все большее число израильтян имело работу, крышу над головой и хорошее питание. Хотя жизнь все еще не могла похвастаться особым блеском, к концу 1950-х гг. она, во всяком случае, уже утратила мрачный колорит предыдущих лет.

Вряд ли граждане Израиля оставались безразличными к достижениям своей страны. Но в то же время мало кто мог забыть о той цене, которую пришлось за это заплатить. Шрамы, оставленные тяжелейшими испытаниями иммиграции, были не столько физическими, сколько психологическими; и они имелись не только у выходцев из стран Востока, но и у коренных израильтян. Продолжавшийся на протяжении ряда лет приток незадачливых иммигрантов являлся подлинной угрозой для идеалистических настроений европейских евреев, давно уже живших в Израиле. Многие из этих “западников” были потрясены столь очевидной левантизацией их сионистской Утопии и впервые в жизни поставили под сомнение свои традиционные спартанские ценности. Израильские сабры — уроженцы страны — стали покидать кибуцы и приграничные поселения. Перебираясь в Тель-Авив и другие крупные города, они как бы следовали примеру новых репатриантов, отправляясь на поиски более легкой жизни, в расчете на счастливый случай.

Впрочем, свои действия они не расценивали как свидетельство угасающего чувства патриотизма. Они всегда гордились своей любовью к стране, равно как и неизменной готовностью защищать ее границы и вносить свой вклад в дело помощи собратьям-евреям, которые репатриировались в Эрец-Исраэль в поисках убежища и желали начать новую жизнь. Но теперь, после провозглашения государственной независимости, они уже не чувствовали себя по-прежнему обязанными брать на себя столь большую личную ответственность за все происходящее. В стране наконец появилось правительство и государственные учреждения, которые должны были заниматься репатриантами, давать молодежи уроки гражданского долга, направлять в сельскохозяйственные поселения и на промышленные предприятия инструкторов, получающих за свой труд заработную плату. В обществе, живущем по своим законам, где существуют юридически установленные нормы социальной жизни и официальные директивы, где набирает силу власть политиков и увеличивается разрыв между “истеблишментом” и рядовыми гражданами, где наблюдается явно выраженное недоверие и даже элементарное отсутствие взаимопонимания между “отсталыми” восточными евреями и “современными” западными, — в таком обществе альтруизм и спонтанное эмоциональное участие, характерное для периода, предшествовавшего созданию государства, выглядели все более и более устаревшими.

Утрата этого “старого идеализма” стала самой прискорбной из всех потерь эпохи, последовавшей за обретением независимости. Не исчезнувший до конца, этот идеализм еще будет возрождаться — но лишь в дни военных кризисов, а не в обыденные годы повседневной рутины.