История Израиля. Том 1 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1807-1951

Связь с землей

На полпути между Цфатом и Нагарией, на севере Израиля, возвышается на тысячу метров над уровнем моря изрезанная террасами гора Га-Ари, с которой одновременно открывается вид и на Средиземное море на западе, и на озеро Кинерет на юго-востоке. Поворачивая на запад, дорога ведет прямо к находящейся у уступа горы деревушке Пкиин, застроенной домишками из песчаника. Здесь живут вперемешку друзы[52], арабы и евреи. У въезда в деревню стоит старинная синагога. По преданию, два резных камня, встроенных в кладку ее стен, взяты из древнего Храма, разрушенного римлянами почти две тысячи лет назад. В такую же глубокую старину уходят корни семьи Заинати, которая молится в этой синагоге. Члены семьи гордятся тем, что они — единственные израильские евреи, предки которых не покидали Святой земли с тех времен, когда здесь существовало последнее еврейское государство. Щуплые и смуглые евреи Пкиина, одинаково свободно говорящие на иврите и по-арабски, возделывают землю, разводят шелковичных червей и сохраняют свои святыни и историческую память. Скрывая добродушную усмешку, они позволяют глазеть на себя туристам, пораженным тем, что видят “самых настоящих” евреев.

Действительно, они и есть “самые настоящие” — эти внешне схожие с арабами евреи, воплощение всегда сохранявшейся реальной связи еврейства с Палестиной. Пусть римляне опустошили всю страну в период между 70-м и 135-м гг. н. э.[53], пусть перебили 600 тыс. человек, а еще 300 тыс. обратили в рабство — даже после этого здесь каким-то чудом уцелело несколько тысяч евреев. Неся бремя непомерных налогов, не имея права вернуться в свою древнюю столицу, они поселились в Галилее, обрабатывали землю, занимались ремеслами. В позднеримскую эпоху уцелевшая от разгрома еврейская община сумела возродиться. На протяжении трех столетий города, деревни и поля процветали и простирались даже до Прибрежной равнины. Еврейская культура обнаруживала признаки необыкновенной жизнестойкости. Например, как раз в этот период был составлен Иерусалимский Талмуд[54]. Более того, еврейское население продолжало численно расти после арабского завоевания в VII в. и при турках-сельджуках[55], в XI в. оно насчитывало 300 тыс. человек.

Однако это многообещающее развитие было прервано с приходом крестоносцев. При христианах уничтожение евреев приобрело такой размах, что в 1169 г., когда Биньямин из Туделы, испанский путешественник, посетил Святую землю, он нашел там всего тысячу еврейских семей. Однако и в эти времена евреи упорно держались за свою землю. Через восемнадцать лет Салах ад-Дин (Саладин), султан Египта, нанес крестоносцам[56] сокрушительное поражение, и это стало началом процесса, в результате которого столетие спустя последние из них были изгнаны из Палестины. Затем, при мусульманском правлении, склонном к терпимости, мизерные остатки еврейского населения Палестины начали увеличиваться за счет переселенцев, которые прибывали из Северной Африки и из Европы — главным образом, из Испании, где тогда существовала самая большая в диаспоре еврейская община. Кстати, еще до начала деятельности инквизиции в Испании около пяти тысяч евреев-сефардов (Сфарад на иврите — Испания) уже заняли доминирующее положение в общине Святой земли. В их среде ассимилировались арабизированные евреи — мустаарибин, а диалект сефардов — ладино — стал обиходным языком палестинского еврейства.

Однако самым важным импульсом, толкнувшим десятки тысяч сефардов к бегству, была, конечно, деятельность инквизиции, а затем и декрет 1492 г. об изгнании евреев из Испании. Не менее 8 тыс. сефардов переселилось в Палестину. Это событие совпало с завоеванием Леванта в 1517 г. османскими турками; первое столетие турецкого правления оказалось неожиданно благоприятным для евреев. Затем в Палестину из Средиземноморья устремилась новая волна переселенцев, среди них было множество каббалистов, приверженцев книги Зогар[57] — произведения еврейского мистицизма, в котором предрекалось неминуемое возрождение Божественного присутствия в реальном мире. В испанских событиях каббалисты усмотрели предзнаменование, требующее возвращения на землю предков, где надлежало ожидать прихода Мессии. Многие из них поселились в оставленном крестоносцами городе Цфате. Причиной этого было то, что в окрестности Цфата находилась могила рабби Шимона бар Иохая, считавшегося автором Зогара. В XVII–XVIII в. к ним присоединились новые поселенцы — ашкеназы, евреи из Центральной и Северной Европы (Ашкеназ на иврите — Германия). Большинство среди них составляли хасиды[58]. Как и многие сефарды, хасиды были приверженцами каббалистической литературы и мистиками, хотя более эмоционально-экстатического толка. К началу xviii в. сефардско-ашкеназское население Цфата составляло 16 тыс. человек. Хотя часть переселенцев получала благотворительную помощь из-за границы, большинство жителей зарабатывало на жизнь лудильным и сапожным ремеслом, торговлей пряностями, а иногда и земледелием.

В других районах Палестины еврейское население было значительно малочисленнее. Сефарды попробовали было, заручившись разрешением османского султана, создать общину в древней Тверии (Тиберии), но им не удалось привлечь туда поселенцев. Позднее от подобных попыток пришлось отказаться из-за сопротивления местных арабов, однако и по сей день в этом небольшом городе на берегу озера Кинерет среди сравнительно недавно приехавших еврейских иммигрантов живет небольшое число темнокожих евреев, говорящих по-арабски. Аналогичные попытки создать общину были и в Хевроне, известном тем, что там похоронены еврейские патриархи[59]. Однако даже в 1890 г., во время расцвета еврейской колонизации Хеврона, там едва ли насчитывалось более 1500 человек, в большинстве своем сконцентрированных вокруг трех-четырех религиозных школ. Но основной задачей ишува[60] было еврейское возрождение Иерусалима — города, где некогда находился древний Храм; он считался по праву главным среди других “святых городов” Палестины, куда входили еще Цфат, Хеврон и Тверия. Однако с самого начала все попытки утвердиться в Иерусалиме были почти заведомо обречены. После I в. н. э. в течение трех с половиной столетий римского правления ни одному еврею не было позволено ступить на землю разоренной столицы. В эпоху арабского владычества горстка евреев вернулась туда, и небольшая община существовала даже при крестоносцах. Однако со второго столетия османского господства жизнь евреев и христиан становилась все труднее и труднее. В 1700 г. группа, состоявшая из полутора тысяч ашкеназских евреев под руководством рабби Иегуды Хасида Галеви предприняла героическую попытку поселиться в Иерусалиме. Около 500 из них умерло, так и не достигнув Святого города, а из числа переселившихся через двадцать пять лет сохранилась лишь община из 30 семей. “Сборщики налогов подстерегают нас в засаде и, подобно волкам и львам, готовы пожрать нас”, — писал один из них. Голландский еврей Симон ван Гельдерн, побывавший в Иерусалиме в 1776 г., обнаружил там около 2 тыс. говоривших по-арабски сефардов и марокканских евреев и всего лишь нескольких выходцев из Европы. “Через пятьдесят лет в этой стране не останется ашкеназов”, — писал он.

Ван Гельдерн не преувеличивал. Османская администрация вела себя все более жестоко, и даже некогда процветавшее еврейское население Цфата к 1800 г. сократилось до 3 тыс. человек. С начала xix в. арабские разбойники беспрепятственно хозяйничали в Галилее и периодически устраивали набеги на этот маленький городок в горах. В 1837 г. Цфат пережил сильное землетрясение — самое страшное стихийное бедствие в истории современной Палестины. После этого наиболее энергичные из жителей города переселились в Иерусалим и Хеврон. Две тысячи человек, которые остались в Цфате, были в большинстве своем престарелыми ультрарелигиозными евреями, ничем не отличавшимися от своих соплеменников в Иерусалиме. Всего в четырех “святых городах” в это время жило около 6 тыс. евреев. Доведенные поборами и тиранией властей до последнего предела, они считали покаяние сутью своей мученической жизни.

Палестина и европейская мысль

Если у этих остатков палестинского еврейства в XIX в. и сохранялась какая-то капля надежды, то лишь потому, что Палестина, представления о которой прежде были окутаны туманом легенд, начала вызывать общественный интерес. Вторжение Наполеона в Египет в 1798 г., русская угроза, нависшая над Османской империей на рубеже столетия, завоевание Сирии вице-королем Египта Мухаммадом-Али в 1830-х гг., Крымская война в 1850-х гг.[61], захват Великобританией Кипра в 1878 г. и Египта в 1882 г. — все это превратило Восток в новую и важную арену мировой политики. Подобно другим странам Ближнего Востока, Палестина вновь появилась на глобусе и стала предметом внимания всей Европы — это повлекло за собой улучшение коммуникаций, рост туризма и археологических исследований.

Это развитие совпало по времени с подъемом протестантского евангелизма в Великобритании и даже способствовало ему. Одним из основных моментов в этой разновидности викторианского благочестия был вновь возродившийся интерес к Святой земле. Кроме того, внимание протестантских богословов теперь обратилось на евреев, которые рассматривались уже не как богоубийцы, а как изгнанники из Святой земли, живые свидетели истины Божьей в грешном мире. Характерными для этого направления были взгляды Эдварда Эшли, седьмого графа Шефтсбери. Влиятельный политический деятель середины XIX в., Шефтсбери был увлечен мистической идеей возрождения народа Израиля в Святой земле при помощи Британии. Это возрождение положит начало цепи божественных проявлений, предваряющих Второе Пришествие. Евангелизм получил в это время столь широкое распространение, что Шефтсбери и его последователи отнюдь не воспринимались как отвлеченные мечтатели. Даже к такому страстному поборнику сионистской идеи, как Лоренс Олифант[62], деловые люди в Англии относились с полной серьезностью. Олифант происходил из религиозной семьи, его жена была также глубоко религиозна. Поступив на дипломатическую службу, он побывал во множестве стран — от Канады до Японии, а кроме того, немало путешествовал по собственной инициативе. Он страстно верил в то, что вскоре богоизбранный народ возродится в своей исторической колыбели и тем самым ускорит пришествие Мессии. Как и Шефтсбери, Олифант много времени посвящал пропагандистской деятельности и выступлениям с призывом к еврейскому национальному возрождению.

К середине столетия идея возрожденного Сиона стала настолько популярной в Англии, что отразилась в творчестве самых выдающихся поэтов и писателей романтической школы. Так, яркий романтик своего времени Бенджамин Дизраэли[63] воспевал дело еврейского возрождения в раннем романе “Давид Алрои”[64]: “Вы спрашиваете меня, чего я желаю? Мой ответ — национального бытия… Вы спрашиваете меня, чего я желаю? Мой ответ — Земли обетованной”. Другие авторы Викторианской эпохи приписывали евреям (как и другим народам — шотландцам, грекам, болгарам) пламенный национализм, который повсеместно признавался залогом будущего Европы. В стихотворении “О, плачьте, как плакали вы…”, одном из самых широко цитируемых произведений из цикла “Еврейские мелодии”, лорд Байрон горько сетовал:

Сэр Вальтер Скотт воплотил возвышенную мечту о возрожденном Сионе в образе Ребекки, экзотической героини “Айвенго”. Точно так же Джордж Элиот[65] в монологе еврея — героя романа “Даниэль Деронда” — выражает подлинно христианское стремление к тому, чтобы “униженный еврей не остался без защиты на суде народов… И зачтется миру, как зачтется Израилю”. Примечательно, что все эти романтические и мистические откровения никак не принимали в расчет практических нужд самих евреев, которые относились к ним с недоверием и считали пустой болтовней.

“Христианский сионизм”, хотя и не вызывал доверия у евреев, был полезен европейским политикам, ищущим решения “восточного вопроса”. Так, Наполеон, вторгшись в Палестину в апреле 1799 г. во время восточной кампании, обратился к евреям Азии и Африки с патетическим призывом встать под его знамена и восстановить свою древнюю столицу в Иерусалиме. “Израильтяне, восстаньте!” — гласило его воззвание.

Несчастное еврейское население Иерусалима, не говоря уже о прочих евреях Азии и Северной Африки, едва ли обратило внимание на эти риторические упражнения. Но Наполеон не смог взять город Ако, который защищал турецкий гарнизон при поддержке британского флота, и был вынужден поспешно отступить в Египет.

Однако через сорок лет министры иностранных дел стран Европы собрались в Лондоне, чтобы урегулировать кризис, вызванный вторжением Мухаммада-Али в Сирию и Палестину. Английский министр иностранных дел Пальмерстон, убежденный Шефтсбери и его единомышленниками, считал, что евреи мечтают вернуться Сион и что их присутствие в Святой земле послужит турецким (и английским) интересам. Поэтому Пальмерстон обратился к своему послу в Стамбуле со следующим письмом:

Позже, во время Крымской войны и Ливанского кризиса 1860 г.[66], христианские поборники сионизма во Франции выдвинули идею о том, что еврейское буферное государство в Палестине может способствовать реализации внешнеполитических целей французского правительства. Еще больший интерес к этим планам возник в ходе Берлинского конгресса в 1878 г. Как мы увидим далее, эти тайные планы без малейших изменений были вновь возрождены во время Первой мировой войны.

Старый ишув

В поделенной между провинциями Бейрут и Сирия Палестине царила в начале XIX в. административная сумятица. В течение столетий турки управляли ею с таким безразличием и беспомощностью, что в Палестине то и дело случались вооруженные стычки между местными пашами, а бедуинские разбойничьи шайки терроризировали местное население, составлявшее к 1840 г. 400 тыс. человек. Торговля почти угасла. Развитие этого сельскохозяйственного региона было заторможено из-за жесточайших налогов, воинских наборов, принудительного труда, засухи и налетов саранчи. Евреев, проживавших в основном в четырех “святых городах”, к началу XIX столетия насчитывалось 5–6 тыс. человек. Если бы Палестина так и осталась забытой окраиной Османской империи, это незначительное меньшинство пришло бы со временем к полному упадку и исчезновению. Однако возникновение “восточного вопроса” свидетельствовало о том, что Турция все в большей степени попадала в зависимость от Западной Европы, а за поддержку в борьбе с Россией Стамбулу пришлось заплатить не только обещаниями реформ, но и тем, что в 1840 г. вновь были подтверждены договоры с европейскими странами, дающие их представителям особые привилегии на территории Османской империи. Суть их сводилась к тому, что проживающим в Турции европейцам гарантировался юридический и финансовый иммунитет под покровительством консулов соответствующих стран. Более того, согласно англо-турецкой договоренности, достигнутой в 1864 г. стараниями британского консула в Иерусалиме, это покровительство распространялось также на евреев — жителей Святой земли. В результате получение этих привилегий способствовало росту иммиграции европейских евреев. К 1856 г. еврейское население Палестины превысило 17 тыс. человек.

В большинстве своем новые иммигранты были фанатично религиозными людьми. Именно поэтому более трети из них предпочло поселиться в Иерусалиме, который никак нельзя было счесть привлекательным в экономическом и социальном отношении. Мусульманское большинство Иерусалима согласно было терпеть соседство культурно ассимилированных и владеющих арабским языком сефардов и других средиземноморских евреев, но к пришлым ашкеназам мусульмане относились с нескрываемой враждебностью. Несмотря на новый статус иммигрантов под покровительством Великобритании, уделом ашкеназов на многие годы оставалась жизнь в гетто, статус зимми[67] (означавший ущемление в правах), насмешки, издевательства, а иногда и убийства без суда и следствия. При этом старожилы-сефарды не оказывали новым иммигрантам поддержки — их тревожило, как бы появление единоверцев из Европы не подорвало их положения коренных жителей. И все же, находясь под покровительством консула, ашкеназская община в Иерусалиме продолжала расти. Медленно и с трудом она отстаивала свои религиозные и гражданские права.

Даже если бы новые иммигранты имели достаточные финансовые средства, их жизнь в Иерусалиме едва ли была бы легкой. Иерусалим — некогда древняя столица, а к этому времени провинциальный турецкий город с 17 тыс. населения, теснившегося в пределах средневековой крепости, влачил свое существование в грязи и разрухе. Никаких санитарных мер здесь не предусматривалось и не принималось. Год за годом в городе свирепствовали эпидемии тифа и дизентерии. Тем, кто все-таки решил поселиться здесь, оставалось только смириться с теснотой и скученностью. Городские ворота в сумерках запирались, и запоздалые путники должны были проводить ночь под открытым небом, рискуя стать добычей бедуинских разбойников. Особенно тяжелой и опасной была в Иерусалиме жизнь евреев. Ашкеназы принимали меры для самозащиты, строя дома вплотную друг к другу, замкнутыми четырехугольниками. Большая часть их находилась в квартале Хурва — там сохранились развалины поселения, основанного в XVIII в. рабби Иегудой Хасидом Галеви. Как правило, кварталы принадлежали определенным европейским общинам, которые обеспечивали существование их жителей. Так, иммигранты из Варшавы получали субсидии от варшавского колеля[68], переселенцы из Вильно — от виленского колеля, евреи из Венгрии — от мадьярского колеля и т. д.

Так или иначе, лишь немногие евреи в Палестине и, в частности, в Иерусалиме могли прокормиться самостоятельно. В истории сионизма вся еврейская община того времени в Эрец-Исраэль именуется га-ишув га-яшан — “старый ишув”. Этот ишув, состоявший из людей, вдохновлявшихся исключительно религиозной целью — жить, молиться и умереть на Святой земле, — находился в полной зависимости от благотворительности евреев за пределами Палестины. В 1860-х гг. регулярно собиравшиеся и распределявшиеся подаяния, известные как халука[69], составляли около трети общего дохода палестинских евреев и 50 % дохода иерусалимских. По свидетельству Людвига Августа Френкеля, в 1856 г. из всего шеститысячного еврейского населения Иерусалима лишь 47 человек занимались торговлей и около 150 были ремесленниками.

И все же, несмотря на ограничения, условия жизни в Палестине во второй половине XIX в. постепенно улучшались. Во всяком случае, наблюдался определенный прогресс в общественной безопасности — появилась даже возможность передвигаться по Палестине без оружия. В 1869 г. через горы была проложена первая дорога между Яфо и Иерусалимом. Экономическое развитие обеспечивалось растущими капиталовложениями христианских религиозных организаций и еврейских филантропов; совершенствовались приемы земледелия. В это время еврейское население, пользуясь покровительством европейских консулов и принимая участие в расширении контактов с Европой, выросло с 5–6 тыс. человек в 1800 г. до 17 тыс. в середине XIX в., а к 1881 г. превысило 25 тыс. человек. Около 9 тыс. поселенцев проживало в Тверии, Цфате и Хевроне. Меньшие по численности еврейские колонии были в Яфо и других населенных пунктах. В Иерусалиме ашкеназы и сефарды составляли более половины населения. За немногими исключениями, эта община оставалась пассивной, косной и замкнутой; существуя за счет помощи извне, она пребывала в оцепенении, живя неясными воспоминаниями и древними преданиями.

Старый ишув пробуждается

Не все, однако, было столь безнадежно в жизни старого ишува. Начиная с 1830-х гг. то и дело предпринимались попытки активизировать еврейское население Святой земли. Первым этим занялся самый почитаемый еврей прошлого столетия сэр Мозес Монтефиоре, жизнь и судьба которого тесно переплелись с золотым веком еврейской эмансипации. Богатый лондонский финансист, Монтефиоре был удостоен в Англии рыцарского титула за свою неустанную филантропическую деятельность. Немалую долю энергии и средств он обратил на пользу своим единоверцам, рассеянным по миру. Дожив до 101 года, Монтефиоре много раз выступал в защиту евреев — перед двумя русскими императорами и перед двумя турецкими султанами, перед прусским королем и перед персидским шахом, перед вице-королем Египта и марокканским султаном, не говоря уже о множестве принцев, прелатов, дипломатов и политиков.

Главной целью деятельности Монтефиоре было создание жизнеспособной еврейской общины в Палестине. Ортодоксальный еврей, вдохновляемый верой в возрождение избранного народа на Святой земле, он семь раз побывал в Палестине между 1827 и 1875 гг., чтобы способствовать этому. С самого начала он считал, что решение фундаментальной проблемы укоренения евреев в Палестине заключается в пробуждении их творческой и жизненной активности, направленной на самостоятельную жизнь. Поэтому Монтефиоре договорился в 1838 г. с Мухаммадом-Али, вице-королем Египта и (в то время) правителем Сирии и Палестины, о приобретении земель, на которых евреи могли бы спокойно жить и трудиться. Однако дело все время тормозилось корыстными турецкими и египетскими чиновниками, и Монтефиоре так и не удалось заручиться разрешением на создание крупных поселений. Зато он добился определенных успехов в создании ссудных фондов и лечебниц для неимущих евреев, а также в покупке предназначенных для евреев небольших земельных участков за пределами тесного и грязного Иерусалима, в частности в других районах Палестины. Каждый раз, приезжая в Палестину, Монтефиоре организовывал что-то новое: основывал в Иерусалиме школу для девочек, где они обучались домоводству; давал средства для постройки ветряной мельницы, чтобы обеспечить потребность ишува в муке; открывал благотворительные склады на деньги, предоставленные им самим и другими состоятельными евреями.

Впоследствии почтенный филантроп признавался, что недооценивал трудности превращения обитателей гетто и пассивных верующих в деятельных фермеров и рабочих. Однако влияние Монтефиоре все-таки сказывалось на экономической жизни в Святой земле. По его инициативе в 1855 г. группа иерусалимских евреев купила землю, на которой сорок лет спустя возникло поселение Моца. Благодаря Монтефиоре французский государственный деятель Адольф Кремье[70] тоже занялся проблемами палестинского еврейства. В 1870 г. Альянс, президентом которого был Кремье, создал Микве Исраэль, первую еврейскую сельскохозяйственную школу в Палестине. Постепенно события в Святой земле заставили евреев, живущих там, не рассчитывать исключительно на халуку. Во время Крымской войны Палестина была блокирована и отрезана от европейских благотворительных фондов, в результате чего над ишувом нависла угроза гибели. Именно тогда многие, в том числе и ортодоксы, осознали, что их детям придется либо трудиться, либо умирать с голоду. Поэтому в 1856 г. несколько десятков еврейских юношей поступили учиться в школу Лемеля. Это учебное заведение было незадолго до этого открыто в Иерусалиме на средства, полученные по завещанию австрийского еврея — промышленника Симона фон Лемеля. Программа его включала и общеобразовательные, и религиозные предметы. Тем не менее ашкеназский раввинат Иерусалима, опасаясь возможного вольнодумства тех, кто получал в школе светское образование, пригрозил отлучением семьям, пославшим туда своих детей. Угроза подействовала на ашкеназов, и какое-то время в школе учились только сефарды. Несмотря на эту неудачу, нашлись другие люди, убежденные ортодоксы, которые пришли к выводу, что халука не основывается ни на религиозности, ни на здравом смысле. В 1869 г. лидер этой группы Моше-Йоэль Саломон и шестеро его друзей купили участок земли за городской стеной. Названный позже Нахалат Шива (“Надел семерых”), этот участок был одним из первых в истории иерусалимского еврейства самостоятельных земельных приобретений за пределами Старого города. В 1875 г. еще одна группа иерусалимских жителей купила участок, находившийся за другой городской стеной и получивший название Меа Шеарим (“Сто ворот”). Эти попытки были вызваны не просто стремлением вырваться из тесноты Старого города, но и решимостью начать трудовую жизнь, свободную от пристального внимания иерусалимского раввината. Очевидно, желание это разделяли многие евреи Иерусалима, хотя только после Первой мировой войны число покинувших пределы Старого города превысило количество оставшихся.

Кроме того, в 1875 г. Саломон с помощью друзей и единомышленников занялся поиском пригодных для сельского хозяйства земель. На это ушло почти три года; поиски навлекли на Саломона яростные нападки ашкеназских раввинов, которые с подозрением относились к проявлению деловой инициативы, потому что боялись лишиться благотворительной помощи из-за границы. Наконец, в 1878 г. подходящий участок был найден и куплен в долине Шарон, в пяти милях от Яфо. Это было дикое и заброшенное, удаленное от дорог место, где нельзя было рассчитывать на защиту турецкой полиции. Зато почва там оказалась плодородной, а воду можно было брать из протекавшей неподалеку реки Яркой. Для первых 26 семей, поселившихся там, были быстро построены глинобитные дома. Саломон и его товарищи назвали поселение Петах-Тиква (“Врата надежды”).

К несчастью, река изобиловала не только водой, но и личинками комаров — возбудителей малярии. В первый же год существования поселения почти все жители заболели малярией. Часть их умерла, часть покинула это место. Те, кто выжил, страдали не только от болезней, но и от голода в ожидании первого урожая. Когда же урожай был собран, среди иерусалимских евреев не нашлось покупателей — их религиозные руководители не простили Саломону его “ереси”. Хуже того, на второй год Яркой вышел из берегов и затопил поселение, разрушив глинобитные домики. Сломленные физически и морально, евреи-земледельцы оставили его и вернулись в Иерусалим. Петах-Тиквы как не бывало! Казалось, уже ничто не могло поднять дух приунывших пионеров-ортодоксов.

Первая алия[71]

Между 1882 и 1903 гг. в Палестину прибыло 25 тыс. евреев — такого наплыва здесь не было со времен указа 1492 г. об изгнании евреев из Испании. Эту иммиграцию обычно называют первой алией, однако фактически их было две: одна в 1882–1884 гг., вторая — в 1890–1891 гг. Многие из репатриантов были убежденными сионистами и прибыли в Палестину под влиянием и под покровительством Ховевей Цион и Билу (см. ниже). Однако значительная часть, может быть даже большинство, были просто беженцами, спасавшимися от преследований в царской России, и верующими, желавшими посвятить остаток жизни изучению Торы и молитве. 95 % новых репатриантов обосновалось в Иерусалиме, Яфо, Хевроне и Хайфе. Лишь немногие из них открыли свои лавки и мастерские. Большинство сохраняло приверженность халуке. Довольно скоро стало ясно, что, хотя у европейского движения Ховевей Цион и появилось немало последователей, но для роли иммиграционного агентства оно непригодно. Бесспорно, руководителями многих филиалов Ховевей Цион были люди решительные и способные, такие, как Лев Леванда и Йосеф Фин[72] в Вильно, историк Шауль Рабинович[73] в Варшаве, рабби Шмуэль Могилевер[74] в Белостоке, д-р Макс Мандельштам в Киеве. Руководство Ховевей Цион в течение ряда лет питало наивные надежды на поддержку со стороны Альянса и других еврейских организаций на Западе, однако все эти могучие филантропические общества не проявили ни малейшего сочувствия сионизму.

В конце концов за создание плацдарма в Палестине решила взяться группа убежденных молодых сионистов. В январе 1882 г. 30 таких энтузиастов собрались в Харькове на квартире студента Исраэля Белкинда[75], чтобы обсудить “судьбы нации”. В большинстве своем они были выходцами из достаточно обеспеченных семей и либо учились в университете, либо уже занимались профессиональной деятельностью. В их мировоззрении сочетались страстный еврейский национализм и пламенное российское народничество. Для этих молодых людей (что вообще характерно для того поколения русского студенчества) социальные реформы были неотделимы от национального становления. Поэтому после продолжительной дискуссии группа пришла к выводу, что следует немедленно приступить к возрождению еврейской жизни в Палестине на основе “продуктивизации”, не дожидаясь широкомасштабной помощи еврейства в целом. Тут же было образовано общество содействия эмиграции, получившее затем название Билу (аббревиатура ивритских слов “Дом Яакова! Вставайте и пойдем”). На последующих собраниях девятнадцать человек выразили желание оставить университет и работу и немедленно отправиться в Эрец-Исраэль. Остальные взялись за подбор новых кандидатов для создания образцовой сельскохозяйственной колонии в Палестине. “У нас нет капитала, — отмечал в своем дневнике один из основателей Билу Хаим Хисин, — но мы уверены, что, попав в Палестину, сумеем обосноваться там. Со всех сторон мы ощущаем горячую поддержку идее колонизации Эрец-Исраэль; нам уже обещана помощь различных обществ и влиятельных частных лиц”.

Помощь эта должна была прийти не от обедневших организаций Ховевей Цион, а от английского евангелиста Лоренса Олифанта. Побывав в 1879 Румынии, где в это время происходили антисемитские эксцессы, Олифант стал очевидцем трагического положения еврейских беженцев. Затем он присутствовал на конференции Ховевей Цион в Яссах и сразу почувствовал, какие возможности таит в себе нарождающееся палестинофильское движение. После этого неутомимый англичанин отправился в Стамбул, надеясь уговорить турецкое правительство дать евреям разрешение на колонизацию Святой земли. В Турции ему ничего не удалось добиться, тогда Олифант поехал в Палестину, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. В 1880 г. он выпустил книгу “Земля Гильад”, посвященную идее, к которой он обращался уже не раз: еврейская иммиграция под британским покровительством позволит Англии обрести военную сферу влияния на Ближнем Востоке. Обстоятельно излагая свой проект возрождения Палестины, Олифант подчеркивал, что задача выполнима, но требует средств. А деньги, как он впоследствии уверял своих друзей-евреев, можно получить у английского правительства или у еврейских филантропов, живущих в Англии.

Сведения об этих возможностях дошли до молодых членов Билу, и они с нетерпением начали ждать, когда же обещание осуществится. Прошли недели, потом — месяцы. К сожалению, Олифант довольно скоро понял, что Великобритания, за четыре года до этого занявшая Кипр, вовсе не заинтересована в том, чтобы снова возбуждать недовольство Османской империи. Что касалось богатых евреев, то Олифанту пришлось самому убедиться в том, что уже было и так известно: почти все без исключения богатые и влиятельные евреи выступали против сионистской идеи. В июле 1882 г. в Харькове узнали, что англичанин ничего не добился, и члены Билу решили больше не ждать. Полагая, что неудача Олифанта является временной, они перенесли свою штаб-квартиру из Харькова в Одессу, и уже в конце месяца четырнадцать из них отплыли в Стамбул. Несколько недель спустя туда пришло печальное известие о том, что Олифант исчерпал свои возможности и, судя по всему, ничем не сможет им помочь. После этого билуйцы в унынии начали готовиться к самостоятельной экспедиции в Палестину. Перед отправкой они выступили с довольно цветистой декларацией, в которой изложили свои цели. Декларация клеймила капиталистическую собственность на землю как зло, принесенное цивилизацией, и предостерегала против колонизации Палестины на “гнилой основе” старого стиля. Билуй-цы постановили, что каждый член их организации, не состоящий в браке, должен в течение трех лет отработать на образцовой сельскохозяйственной ферме. Затем он сможет выполнять роль наставника в других, вновь созданных поселениях. “Израиль на своей земле, на земле пророков, — говорилось в декларации, — станет новым, социально справедливым обществом, ибо в этом заключается смысл возвращения народа в Эрец-Исраэль”.

В конце июля группа билуйцев, состоящая из тринадцати юношей и одной девушки, отплыла в Палестину и через пять дней прибыла в Яфо. Первые их впечатления от этого грязного портового города едва ли были благоприятными. Остановившись на скверном постоялом дворе, они повстречали первых “настоящих” палестинских евреев — изможденных людей в лапсердаках, ожидавших парохода, чтобы вернуться в Европу. Но молодых пионеров это не смутило. Стремясь приобрести хотя бы минимум агрономических знаний, прежде чем организовывать собственную ферму, они обратились в Микве Исраэль — школу, основанную Альянсом за двенадцать лет до этого. Там они работали за гроши под началом французских агрономов, не питавших ни малейшей симпатии к “фантазиям” новоявленных сионистов. Билуйцев безжалостно изматывали одиннадцати-двенадцатичасовой работой в поле, так что они оказались на грани отчаяния. “Надсмотрщики все подгоняли и подгоняли нас, — жаловался Хисин, — не давая ни минуты отдыха. Им было велено… выбить из нас “дурь” и вынудить нас уехать назад”. Молодые люди еще больше пали духом, когда из Одессы не прибыло ни подкрепления, ни финансовой помощи. Более того, османские власти к этому времени начали систематически ограничивать иммиграцию и запретили продажу земли европейским евреям. Впоследствии эти препятствия научились обходить с помощью подкупа и другими способами, но летом 1882 г. у билуйцев было мало оснований для оптимизма. Кроме того, болезни подрывали их стремление к деятельности. И где было взять фонды для создания собственной образцовой колонии — главной цели их приезда в Палестину?

Едва ли не в последний момент им оказали помощь два иерусалимских еврея — Залман Левонтин[76] и Йосеф Файнберг[77]. За год до этого они начали собирать в Палестине и в Европе деньги на приобретение земли. С помощью посредника-сефарда, турецкого подданного, они сумели купить участок в 400 дунамов[78] (около 100 акров) в восьми милях к востоку от Яфо. Иерусалимские семьи, вложившие деньги в приобретение этой земли и построившие там свои хибарки, назвали новый поселок Ришон-ле-Цион — “Первый в Сионе”. Левонтин и Файнберг, тронутые порывом билуйцев, убедили единомышленников принять молодых людей. Одиннадцать пионеров Билу поселились в отведенной им временной постройке. Вложив последние гроши в общий фонд, будущие фермеры принялись расчищать поля для посевов, сеять кукурузу, высаживать овощную рассаду. Увы, сельскохозяйственный сезон уже закончился. Через два месяца подошли к концу деньги и запасы продовольствия — и над поселенцами, в частности над билуйцами, нависла вполне реальная угроза голода. Пионеры потеряли всякую надежду: пятеро решили вернуться в Микве Исраэль, шестеро — в Россию.

В это время существовало уже несколько еврейских сельскохозяйственных поселений. Петах-Тиква, заброшенная за несколько лет до этого, была вновь заселена европейскими иммигрантами. Несколько сотен членов Ховевей Цион, приехавших из Румынии, приобрели землю на западном склоне горы Кармель — они назвали свое поселение Самарин. Другие члены этой группы поселились в Галилее, основав там поселение Рош-Пина. В начале 1883 г. еще одно сельскохозяйственное поселение, Иесуд-га-Маала, было создано в Галилее польскими активистами Ховевей Цион. Ни в одном из этих первых поселков не был принят принцип кооперативности и взаимопомощи, провозглашенный Билу, — поселенцы были “буржуазными индивидуалистами”, каждый обрабатывал свой собственный участок. Однако их любовь к земле была ничуть не слабее, чем у молодых мечтателей из Ришон-ле-Циона, и тягот на их долю выпало ничуть не меньше. Почти никто из них не имел в Европе опыта земледелия. Теперь поселенцев и их семьи изводили насекомые, периодически грабили бедуины, они быстро начали ослабевать от болезней, жары и просто от непосильного труда. Кое-кто перебрался в города, другие вернулись в Европу. Подобно билуйцам в Ришон-ле-Ционе и Гедере, они исчерпали свои силы и готовы были бросить явно безнадежное дело.

“Известный благотворитель”

Спасение пришло, откуда не ждали. Хотя Ротшильды всегда были той первой инстанцией, к которой евреи обращались за благотворительной помощью, эта прославленная банкирская династия отрицательно относилась к еврейскому национализму и уже не раз отклоняла просьбы Ховевей Цион о финансовой помощи. Тем не менее барон Эдмон де Ротшильд, принадлежавший к французской ветви семейства, время от времени оказывал поддержку тем, кто пытался превратить евреев в “тружеников”, в “нормальных” людей, способных работать на земле. Осенью 1882 г. он согласился принять Йосефа Файнберга, одного из двух основателей Ришон-ле-Циона, который приехал в Европу и отчаянно пытался изыскать хоть какие-то финансы, чтобы спасти свою ослабевшую колонию. Рассказ Файнберга о самоотверженности пионеров тронул знаменитого банкира до слез. Он немедленно дал 30 тыс. франков, необходимых для устройства в Ришон-ле-Ционе колодца, и пообещал и в дальнейшем предоставлять помощь. Вскоре после этого Ротшильд направил в Палестину французского специалиста-агронома для обучения билуйцев и нанял директора Макее Исраэль для руководства Ришон-ле-Ционом. Барон оплатил также дюжине семей обучение в Микве Исраэль и заверил их, что впоследствии обеспечит их землей (так возникло поселение Экрон). Затем Ротшильд взял под свое покровительство еще две боровшиеся за жизнь колонии — Самарин (переименованный в честь его отца в Зихрон-Яаков) и Рош-Пину. При этом Ротшильд потребовал, чтобы его вклад не был предан гласности. В течение многих лет пожелание барона исполнялось. Поселенцы с некоторой таинственностью называли своего анонимного патрона “известный благотворитель”.

С течением времени сионистские поселения стали для Ротшильда основным объектом филантропической деятельности. С 1884 по 1900 г. он истратил 6 млн долларов на землю и жилье для колонистов, на их обучение, покупку сельскохозяйственной техники и скота, на рытье колодцев и постройку лечебниц, синагог и домов для престарелых. Где бы ни основывался новый поселок, он мог рассчитывать на щедрость Ротшильда. Даже жители Петах-Тиквы обратились к нему за поддержкой, и в 1888 г. 28 семей в этом поселении существовали на его средства. Когда основывались другие колонии — Мишмар-га-Ярден, Хадера, Эйн-Зейтим, Метула, Хардуф, предполагалось, что “известный благотворитель” придет на выручку, если сами поселенцы не справятся с делом.

Правда, помощь Ротшильда отнюдь не означала, что колонистам давалась полная свобода действий и что они могли распоряжаться на фермах по собственному разумению. Не таков был барон. Те специалисты, которых он присылал из Франции и из Микве Исраэль, становились управляющими, отвечающими за повседневную жизнь колоний. Вскоре в положении поселенцев произошли коренные перемены. Теперь они получали субсидии не по количеству вложенного труда, а в соответствии с размером семьи или даже в зависимости от того, удалось ли им угодить управляющему. Более того, они не имели права решать, что сеять и что продавать. Так, например, управляющие решили, что Ришон-ле-Цион и еще несколько поселений должны специализироваться на виноградарстве. После этого на деньги барона в Ришон-ле-Ционе были сооружены винные погреба. Когда выяснилось, что вина не выдерживают конкуренции на европейском рынке, их скупил сам Ротшильд по цене, на 20 % превышавшей среднюю.

Такая опека не только лишала поселенцев инициативы, но и подрывала их моральный дух. Им тяжело было сознавать свою зависимость от капризных управляющих, которые начали вмешиваться даже в их частную жизнь. Хорошо понимая, что без финансовой поддержки Ротшильда они обречены на голод, колонисты все же открыто выражали свое недовольство тем, что превратились в “рабов”. Жаловались они и на то, что неоднократная замена одних сельскохозяйственных культур другими — винограда миндалем, маслин пшеницей — приводит к неоправданной затрате сил; идут годы, а поселенцы все еще не могут обеспечить себя и не уверены в завтрашнем дне. Комитеты Ховевей Цион в Одессе и Стамбуле только усугубляли положение, обвиняя жителей Ришон-ле-Циона в “измене” первоначальной цели, заключавшейся в создании образцового кооперативного поселения. Упреки достигли своей цели. Девять билуйцев, оставшихся в Ришон-ле-Ционе и в Микве Исраэль под покровительством Ротшильда, пребывали в отчаянии, охватившем их еще в первые голодные дни.

Осенью 1884 г. неожиданно вновь возникло альтернативное решение. Иехиэль Пинес[79], эмигрировавший из России в Палестину в 1878 г., привез с собою небольшую сумму, собранную несколькими группами Ховевей Цион. Взяв дополнительные ссуды, Пинес организовал в 1882 г. в Иерусалиме для билуйцев курсы для обучения ремеслам. После этого на оставшиеся деньги он купил 2800 дунамов земли под Явне, в нескольких милях от моря, и передал эту землю билуйцам. В декабре 1884 г. измученные, но не потерявшие надежды молодые люди, которых оставалось теперь восемь, отправились на новое место. Они назвали его Гедера. Снова им пришлось жить всем вместе в деревянной хибарке. Снова не было у них ни волов, ни коров, а средств едва хватало на то, чтобы как-то протянуть несколько месяцев да купить лозы для виноградников. Притом что земля как нельзя лучше подходила для виноградарства, должно было пройти еще три с половиной года, прежде чем билуйцы собрали бы урожай, способный принести прибыль. До этого им, чтобы прокормиться, предстояло выращивать озимую пшеницу и ячмень, а летом — дурру[80].

Но здесь их ждали новые испытания. Не посоветовавшись со специалистами, присланными в Палестину Ротшильдом, молодые энтузиасты неправильно посеяли зерновые, и им пришлось довольствоваться урожаем редьки и картошки. К началу 1886 г. положение стало отчаянным. Не имея сил защищать свою землю, билуйцы беспомощно наблюдали, как арабский скот травит их посевы. Хисин писал в дневнике:

Большинство из них в конце концов не выдержало. “Что за беспросветное существование! — восклицал Хисин. — Я уезжаю из этой страны и вернусь, только если сумею построить здесь свою жизнь собственными руками”.

Но это казалось почти невероятным. Гедера не пропала только благодаря щедрости Ротшильда. Те, кто остался в поселении, отказались от идеи кооперативной фермы. Подобно колонистам в Ришон-ле-Ционе, Петах-Тикве и других местах, они начали принимать помощь из Парижа и задешево нанимать на работу арабов. Однако первые билуйцы отказались от помощи и не пошли на эту моральную капитуляцию. К концу 1880-х гг. все они покинули Гедеру: одни переселились в города, другие вернулись в Европу. Эксперимент в области “социальной справедливости” закончился явным крахом.

Плацдарм расширяется

В Восточной Европе, как и в Палестине, волна палестинофильского энтузиазма, поднявшаяся в начале 1880-х гг., к середине десятилетия пошла на убыль. В результате неудач поселенческого движения, а отчасти и препятствий со стороны турецких властей эмиграция в Палестину заметно уменьшилась. В течение нескольких лет организация Ховевей Цион находилась в упадке. Без официального статуса в России она не могла осуществлять сбора денег в черте оседлости. Возможности для расширения финансовой базы Ховевей Цион возникли только в 1890 г., когда царское правительство разрешило этой организации действовать в качестве “Общества вспомоществования евреям-земледельцам и ремесленникам в Сирии и Палестине”. Перемена названия имела значение для властей. Одно дело — национализм одного из этнических меньшинств, и совсем другое — желательное для государства поощрение еврейской эмиграции. Таким образом, начиная с 1890 г. Общество, открывшее постоянное представительство в Одессе, сосредоточило свои усилия на сборе средств (от 20 до 30 тыс. долларов в год) и на руководстве эмиграцией. В результате в 1890–1891 гг. в Палестину выехало не менее 3 тыс. русских и румынских евреев.

В 1890 г. “Одесский комитет” — так организация Ховевей Цион с тех пор называлась в сионистских кругах — открыл в Яфо бюро под руководством инженера Зеэва Темкина, еврея из России. Энергичный и добросердечный Темкин, не откладывая, принялся за обеспечение новых иммигрантов землей и работой. Уже на первых порах он добился результатов, заслуживающих внимания. Минуя ограничения османских властей, он сумел через посредников приобрести по поручению Ховевей Цион несколько больших земельных участков, которые были перепроданы частью поселенцам, частью — земельным компаниям. Таким образом были основаны два важных сельскохозяйственных поселения — Реховот и Хадера, неподконтрольных ротшильдовским управляющим, а позже — ряд менее значительных поселений. Благодаря финансовой помощи Темкина началось возрождение Гедеры, и к концу 1890-х гг. ее жители наконец сумели добиться хороших урожаев овощей и зерновых. Кроме того, нашлась работа для иммигрантов и в городах, они занимались ремеслами и торговлей. Центром иммиграции стал Яфо, куда каждый месяц сотнями прибывали посланцы Ховевей Цион, члены религиозных общин, посредники по продаже земли, торговцы и сельскохозяйственные рабочие. Среди свидетельств и воспоминаний первых репатриантов есть характерные строки переселенцев из Румынии:

Впрочем, жизнь репатриантов из Румынии, основавших сельскохозяйственную колонию Беэр-Товия, оказалась далеко не идиллической. Спасаясь от малярии, они вскоре оставили это поселение. Так же поступили начинающие земледельцы и в ряде других мест. Стало ясно, что кратковременный рассвет 1890-х гг. покоился на шатком фундаменте. Энтузиазм, с которым Темкин покупал новые участки, не соответствовал его финансовому опыту, в результате чего подскочили цены на землю. У многих новых иммигрантов не хватало денег, чтобы купить участки, а те, кто все-таки приобрел их, обычно были не в силах окупить первоначальные затраты. В конце концов “Одесский комитет” направил в Палестину инспекцию. Прибывшая на место комиссия немедленно приостановила деятельность Темкина, и он вернулся в Европу. Однако ущерб уже был нанесен. Разочарование испытывал не только “Одесский комитет”. Тяжесть земледельческого труда в Палестине, губительные эпидемии малярии и дизентерии, а также бесчисленные препоны, чинившиеся османскими властями, все большие ограничения в покупке земли оказались не по силам многим сотням поселенцев. Во второй половине 1890-х гг. пароходы, заходившие в Яфо, принимали на борт больше пассажиров, чем высаживали.

Тем временем, узнав о конфликтах в опекаемых им поселениях, Ротшильд посетил Палестину, приплыв туда на своей яхте в декабре 1898 г. Увиденные им достижения, конечно, произвели на него впечатление. Загорелые, мускулистые поселенцы, которые верхом сопровождали его, по крайней мере, в физическом отношении казались воплощением мечты барона о новом типе энергичных еврейских земледельцев. Но от Ротшильда не ускользнули и симптомы безынициативности еврейского плантаторства, все больше и больше зависящего от наемного арабского труда. Поэтому он известил колонистов, что собирается постепенно сокращать субсидии. Он не отказывал в финансовой помощи, однако теперь эта помощь направлялась только на нужды школ и общественных учреждений. Отныне земледельцы должны были обеспечивать себя сами. Вернувшись в Париж, барон приостановил субсидирование виноградников в Ришон-ле-Ционе. Более того, он формально отказался от личного контроля над поселениями и передал бразды правления Еврейскому колонизационному обществу (ЕКО)[82].

Тем не менее, за немногими исключениями, переход на сельскохозяйственное самообеспечение еще долгое время оставался номинальным. Лишь немногие поселенцы могли полагаться исключительно на собственные источники существования. Рассматривая ЕКО как независимый орган управления, Ротшильд в то же время передал ему 14 млн франков из своих средств. Для земледельцев была создана особая система кредита, представители ЕКО (уже не назначавшиеся управляющими) по-прежнему давали агрономические консультации, вели бухгалтерские книги и, несмотря на недовольство барона, нанимали все больше арабских рабочих. Таким образом, все оставалось под контролем “известного благотворителя” — пусть теперь и неофициально. Он раскрыл свое инкогнито в 1901 г., когда оспаривал альтернативные предложения, касавшиеся ферм ЕКО. “Я создал палестинский ишуву — настаивал Ротшильд. — Я, и никто другой. Поэтому ни колонисты, ни какие-либо организации не вправе вмешиваться в мои планы и высказывать по этому поводу свои суждения”.

В таком положении ишув находился к концу XIX столетия. В Палестине в это время проживало почти 50 тыс. евреев. Большинство из них, однако, было сконцентрировано в четырех “святых городах”, а половина полностью или частично зависела от благотворительной помощи (халуки). Сельское население в составе Первой алии насчитывало не более 5 тыс. человек, живших в 20 поселениях (почти столько же поселений было заброшено); 15 из них находились на субсидии ЕКО. Каковы бы ни были их достижения, экономически они по-прежнему находились в обременительной зависимости от огромного рынка дешевой арабской рабочей силы. В 1898 г. поля Зихрон-Яакова, где проживало 200 евреев, обрабатывались тысячей арабов. В Ришон-ле-Ционе 38 еврейских колонистов пользовались трудом более чем 300 арабских семей, живших в хижинах, построенных рядом с поселком. Школы в еврейских колониях были в основном французскими — их организовывали ЕКО и Альянс. Сочетание французского образования с нравами, царившими в соседских арабских деревнях, перечеркивало всякую надежду на возникновение самостоятельной еврейской культуры. Кроме того, сколько-нибудь ощутимый рост еврейского населения казался делом отдаленного будущего, поскольку турецкие власти чинили бесчисленные препоны дальнейшей колонизации.

Кризис в самом его начале был замечен Ашером Гинцбергом, одним из руководителей Ховевей Цион в России, писавшим под псевдонимом Ахад га-Ам[83]— “Один из народа”. Уже в 1889 г. в статье “Не тем путем” Ахад га-Ам предупреждал сионистов, что не стоит искать козла отпущения по поводу неудач в Палестине и не следует возлагать вину на Ротшильда или на халуку. Он утверждал, что еврейское движение национального возрождения в Европе само по себе не способно обеспечить крупное начинание по колонизации Святой земли. Когда два года спустя Ахад га-Ам побывал в Палестине, худшие его опасения подтвердились: ишув был проникнут ощущением безнадежности. После этого писатель гневно выступил против “обанкротившейся” политики колонизации “в час по чайной ложке”. Во время своей второй поездки в 1893 г. Ахад га-Ам был возмущен, в частности, тем, что не мог сойти на берег Яфо, пока не дал взятку турецким чиновникам, и тем, что не получил разрешения на посещение Иерусалима (хотя два года спустя ему удалось туда попасть). Ахад га-Ам настаивал на том, что необходимо мобилизовать западных евреев и с их помощью организовать международное общество по созданию ишува. Только такая организация сможет добиться от османских властей разрешения на иммиграцию, а затем сумеет купить и подготовить земли для “систематической и упорядоченной колонизации”.

В этом, без сомнения, выразилась вся ирония еврейской истории. Ахад га-Аму суждено было стать самым влиятельным представителем “культурного сионизма” (в противовес “сионизму политическому”), а впоследствии — суровым критиком тех, кто делал основную ставку на создание самостоятельного еврейского национального очага в Палестине. Тем не менее он был первым, кто указал на уязвимость ишува и опасность его вырождения, поднял свой голос, обращаясь к глубинам еврейской традиции, и тем самым стал предтечей Теодора Герцля, достигшего вершины сионистского провидения.