Измена. Яд твоей "любви"

Часть третья: «Немного из теории бумеранга» Глава 43: Все хорошее когда-то заканчивается

«Редеет облаков летучая гряда.

Звезда печальная, вечерняя звезда!

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив, и черных скал вершины.

Люблю твой слабый свет в небесной вышине;

Он думы разбудил, уснувшие во мне:

Я помню твой восход, знакомое светило,

Над мирною страной, где все для сердца мило…»

А.С. Пушкин «Редеет облаков летучая гряда»

Кир

Три года, прошедшие после свадьбы матери, были мирными, тёплыми, спокойными. О таких я когда-то мечтал.

Очень семейными.

Я учился и работал. Тренировался уже не так много, как раньше, потому что основной движущей силы: страха за мать, в моей жизни не осталось. Сейчас больше поддерживал форму и так, для себя, ну, что бы перед Андрюхой слишком часто на ринге лицом в грязь не падать.

Мамин тренер-муж, увы, все это время пребывал больше в роли охраны и наставника по здоровому образу жизни. Было больно видеть, как сияющая и тёплая мама в миг превращается в бесцветную ледяную статую, стоит лишь Андрею намекнуть на какие-то объединяющие их чувства. А при слове «мы» у мамы начинал непроизвольно дёргаться глаз.

Мне было обидно.

Про Андрюху даже страшно было подумать.

И жили они в разных комнатах, хотя по утрам, чаще всего, мать выходила из его спальни. Но стоило лишь намекнуть на то, что брак у них очень даже настоящий, как моя бесценная матушка устраивала нам «зимнюю стужу» по всем фронтам.

Я злился, а Андрей только криво ухмылялся и бросал:

— Значит, рано еще.

Да какой «рано»? Ну, честно?

Нет, изменения внутри маминого сознания происходили.

Все это время она работала, преподавала и, слава богу, наконец-то, занималась собой: ходила к психологу, на какие-то женские посиделки с женой мэра, позволяла себе в выходной поваляться на диване и ничего не делать. Когда такое случилось в первый раз, Андрюха сильно удивился, а я так вообще офигел: никогда в моей жизни я не припомню момента, чтобы мама могла себе позволить просто ничего не делать.

Очень ей гордился.

Все мы как-то морально росли над собой, да.

Учился я нормально не только потому, что ну стремно перед матерью, но и потому, что вдруг понял практическую пользу образования: большинство предметов, которые нам читали, я мог практически «с колёс» применять на работе в холдинге, куда мама изо всех сил меня интегрировала.

Я не сразу заметил, а когда заметил, то не понял и, откровенно говоря, долго к мысли этой революционной шёл: мама постепенно старалась передать мне не только опыт и связи, но и возможность принимать важные, часто принципиальные, решения в работе. Ну, чтобы научить меня ответственности, видимо.

— И тихонечко пристроить на место первого лица, после Зуева, — хмыкнула бабушка Адель, к которой я пришёл уточнить свои умозаключения.

— Вместо себя, что ли? — запаниковал я.

— А ты думаешь, что отец твой исчез с горизонта с концами? — укоризненно на меня взглянула та, что была куда ближе, чем официальная бабушка.

Чуть не сказал:

— Хорошо бы!

Но неполиткорректно же, поэтому пришлось дипломатически выруливать:

— Я, конечно же, так не считаю. И понимаю, что настанет день, когда он вернётся.

— Думаю, Нонна тоже это понимает… — Адель Варисовна вздохнула. — И готовит почву. Ты останешься рулить, а она уйдёт.

— В науку? — ну, а что?

Я молод еще, мне позволительно пока смотреть в будущее с надеждой.

Главбух погладила меня по голове и тихо фыркнула:

— Если бы.

Так что, учился я и работал на совесть, потому как материну гениальность признавал и понял давно, что с ней всегда нужно быть готовым к любому повороту событий, даже самому невероятному.

Понятно, что при правильном делегировании полномочий, как мне, так и Сергею Сергеевичу (а чего он?), работы в холдинге у мамы стало меньше и времени она там проводила, соответственно, тоже всего ничего. Основное же ее время делилось между домашними делами и Институтом, где она не только читала лекции, но и курировала магистерские диссертации. Да, и кажется, у неё даже был один аспирант.

Всеволод Кириллович собирался в этом году уйти на пенсию и изо всех сил агитировал ее занять его место. Мама пока держалась, но, я думаю, если ничего не изменится, вероятно, уговорить ее он сможет. И тогда со следующего года мать вообще перестанет появляться в холдинге, и нам придётся как-то выруливать самим.

Хорошо еще, что по окончании первого курса у меня с Семенычем и Адель Варисовной состоялся приватный разговор:

— Я считаю, что прибыль, которая будет приходиться на мою часть акций, нужно как-то умудриться отдать маме. А ещё у меня к вам такой вопрос: а можно ли сделать так, чтобы насущные финансовые потребности холдинга закрывались из прибыли основного акционера?

Честь и хвала уважаемым «старшим товарищам»: никто из них не возражал. И бабушка Адель как-то хитро умудрилась это все провернуть. Через Зуева, конечно, но вроде как все удалось. Я в подробности не лез, мне важное было, чтобы мама деньги получала, а отец… ну, получал чуть меньше.

— Мам, я там тебе маленький пополняемый вклад организовал. Так, по мелочи. Лежит, жрать не просит, — между делом, как-то на второй своей зимней сессии выдал за завтраком ей папку с документами.

В период сессии у мамы голова сильно занята, так что я не беспокоился: сейчас сунет папку в домашний сейф к основным документам и забудет. А случись что — найдёт. И будет кстати.

Так мы и жили: вроде дружно и вместе, но не до конца.

Откровенного разговора с мужем мама избегала, а он не настаивал:

— Боюсь спугнуть, — вот и весь сказ.

И вот сейчас, готовясь защищать квалификационную выпускную работу, чтобы получить диплом бакалавра, я понимаю — пришло время перемен. И доверенность у матери подходит к концу, и мне вот-вот стукнет двадцать один, и отец вновь активизировался в письмах.

Что-то будет.

И вряд ли хорошее.

А мы не готовы.