К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Весна и лето 1890 года для кружковцев-пропагандистов и для кружковцев-рабочих выдались тяжелыми. Аресты следовали одни за другим. Особенно много их было в связи с провалами народовольческих кружков.

Эти многочисленные аресты совсем было прекратили начавшую развертываться пропагандистскую работу на Путиловском заводе. Михаилу пришлось взяться за восстановление разрушенного арестами тамошнего кружка. И Петербурге ему удалось задержаться еше на один год, остаться на том же курсе, как не исполнившему положенных по программе проектов и работ.

Провалы и летнее время, когда одни из уцелевших студентов-нропагандпегов уехали на каникулы, друше, окопчик обучение, уехали насовсем, к местам работы, — все это сказалось: связи с рабочими кружками были потеряны.

К началу осени, однако, дело стало налаживаться. Небольшой кружок рабочих (Николай Богданов, Егор Климанов, Гавриил Мефодиев, Петр Евграфов, Федор Афанасьев, еще несколько рабочих) продолжал сходиться и поддерживал некоторые другие кружки. С оставшимися членами кружка пропагандистов-интеллигентов этот кружок восстановил связь. Сеть кружков стала снова разрастаться. Появились в них и новые рабочие, и новые интеллигенты-пропагандисты.

Развитию самостоятельности в рабочем движении значение придавалось еще большее, чем прежде. Кружки наконец-то слились в единую организацию, названную чуть позже «Рабочим союзом». Был создан Центральный рабочий кружок, который состоял из нескольких делегатов-рабочих и одного делегата от интеллигентского центра. Первым таким делегатом стал универсант Василий Голубев. Интеллигентский центр в основном был пропагандистским, он организовывал и вел пропаганду в рабочих кружках, каждый его член являлся пропагандистом рабочего кружка или занимался на своей квартире с наиболее развитыми рабочими, готовя из них пропагандистов.

Созданная организация зажила по-боевому. На одном из первых собраний рабочие прямо спрашивали Василия Голубева: что делать, к чему готовить своих кружковцев?

Зимой 1891 года началась стачка на судостроительном заводе «Новое адмиралтейство». Забастовало 400 рабочих, занятых на постройке полуброненосной лодки «Гремящий». Организация выпустила прокламацию, которая была распространена среди рабочих «Нового адмиралтейства». Кроме экономических требований она содержала и требования с политическим оттенком. Одновременно выпущено было воззвание к общественности, которое призывало оказать моральную и материальную поддержку пострадавшим рабочим.

Прокламацией и воззванием к стачечникам откликнулась организация и на стачку на фабрике Торшона.

Воззвания и прокламации, напечатанные на гектографе, имели большой успех.

После этих двух стачек особенно остро стала чувствоваться необходимость в постоянном печатном органе, где сообщались бы сведения о рабочем движении на разных заводах и фабриках. Такую газету организация вскоре начала выпускать. Переписывалась она от руки «под копирку» всего в нескольких экземплярах. Составляли эту газету попеременно то Василий Голубев, то Михаил, используя корреспонденции, поступавшие из рабочих кружков. Номера газеты зачитывались рабочими до того, что от них оставались лишь клочки.

В феврале тяжело заболел писатель Шелгунов. К больному писателю-публицисту, известному всей России своими смелыми выступлениями в печати, ходили выражать соболезнование депутации от студентов, от интеллигенции, от литераторов и художников.

В Центральном рабочем кружке возникла мысль тоже посетить тяжелобольного писателя. Мысль эту подал Василий Голубев, посоветовавшись сначала со своими товарищами по интеллигентскому центру. И Михаил, Вацлав Цивиньский, и Леонид Красин согласились с ним. Рабочие, входившие в организацию, действительно знали Шелгунова как публициста, по некоторым статьям, с которыми они знакомились на занятиях.

Голубев же затем и адрес приветствий помог составить, а преподнести его Шелгунову было поручено Федору Афанасьеву, Егору Климанову, Николаю Богданову и Гавриилу Мефодиеву. Организовать их встречу с Шелгуновым, у него на квартире, взялась Екатерина Бартенева, хорошо знакомая семьи Шелгуновых. Она сочувственно относилась к рабочему движению. Ее сын Виктор, студент-универсант, хотя и ие входил в интеллигентский центр, оказывал ему немалую помощь, проводя запятия то в одном, то в другом рабочем кружке.

Тот приветственный адрес Брусневу довелось прочесть— Голубев показал ему черновик.

— «Дорогой учитель, Николай Васильевич! — писали рабочие. — Читая Ваши сочинения, научаешься любить и ценить людей, подобных Вам. Вы первый признали жалкое положение рабочего класса в России. Вы всегда старались и стараетесь до сих пор объяснить нам причины, которые отодвигают нас назад и держат нас в том угнетенном состоянии, в котором мы закованы, словно в железные цепи, нашими правителями и капиталистами…» Особенно сильное впечатление произвели на Михаила завершающие строки:

— «Мы поняли, что нам, русским рабочим, подобно рабочим Западной Европы, нечего рассчитывать на какую-нибудь «внешнюю помощь», помимо самих себя, чтобы улучшить свое положение и достигнуть свободы.

Те рабочие, которые поняли это, будут бороться без устали за лучшие условия… Вы выполнили Вашу задачу, Вы показали нам, как вести борьбу.

Может быть, ни Вы, ни мы не доживем до того, чтобы увидеть будущее, к которому стремимся и о котором мечтаем. Может быть, не один из нас падет жертвою борьбы. Но это не удержит нас от стараний достигнуть нашей цели».

Вскоре арестовали Василия Голубева и его место в Центральном рабочем кружке занял Михаил.

Вечером того дня, в конце которого рабочие отправились к Шелгунову, он зашел на квартиру Гавриила Мефодиева в Сивковом переулке. Здесь чаще всего собирались члены Центрального кружка. Пришел он раньше возвращения «депутации» от Шелгунова. Жена Мефодиева усадила его за стол, поставила перед ним только что вскипевший самовар, вокруг которого частенько сиживали, как одна большая семья, рабочие-кружковцы. Тут и явилясь возбужденные ходоки.

Михаил засыпал их вопросами:

— Ну как — удачно ли сходили? Как вас там приняли? Как «адрес»? Понравился ли Николаю Васильевичу?

— Дивный, дивный человек! — восторженно забасил хозяин квартиры. — Мы думали: писатель — стало быть, какой-то недосягаемый для нашего брата человек, а он— проще простого!.. Такой душевный, обходительный!

— Да! Хороший человек! Хороший! — поддержал его Федор Афанасьев. — Кто правдой да заботой о ближнем своем живет, в том доброго человека сразу увидишь! Совсем уж слаб, лежать ему и то трудно, а он и принял, и разговаривал приветливо!..

— Адрес-то! Адрес-то — как?.. — торопясь услышать о главном, спросил Михаил.

— Адрес вот Федор читал. Николай Васильевич вслух попросил прочитать! — ответил Егор Климанов. Усмехнулся, лукаво глянув на Афанасьева: — Волновался Федор. Щеки поначалу красными пятнами покрылись: ну-ка — перед таким писателем наше, рабочее, сочинение читать! Но — молодец, не подкачал! Без запиночки прочел! Внятно!.. Только покашливал местами.

— Николай Васильевич разволновался, благодарил все! — заметил Николай Богданов. — Такого, говорит, еще не бывало в России!.. Огромное, говорит, вам спасибо!..

Уже сидя за столом, все продолжали говорить о Шелгунове. Невольно разговор сбился на то, что тот болен безнадежно, что жить ему осталось, пожалуй, совсем немного.

— Тяжело и думать об этом, — воскликнул Гавриил Мефодиев. — Лучше и не поминать!..

— Что тяжело, то — да, — опечалептто покивал над чашкой остывающего чая Федор Афанасьев. — Но… все же… Ежели случится такое?.. Ведь надо нам будет как-то участвовать в похоронах… Я так полагаю.

— Да… обязательно! Надо будет! — подхватил Егор Климанов. — Само собой, венок с подходящей надписью: мол, от рабочих, и сами соберемся, проводим в последний путь…

При этих словах все посмотрели на Михаила: мол, как к этому отнесутся интеллигенты…

— Видите ли, — заговорил он. — Участвовать открыто в… такой процессии… рабочим… Это, пожалуй, слишком большой риск… Это надо обдумать… Давайте пока отложим этот разговор…

— Да, да, не надо теперь об этом! Не надо! — снова воскликнул Гавриил Мефодиев, — Человек живой, а мы — такое…