К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Когда Михаил скрылся за дверью, сопровождаемый конвоиром, подполковник, усмехнувшись, покачал головой:

— А?! Каков?! Как держится! Глазом не моргнет! Товарищ прокурора, складывавший бумаги, провел плоской длинной, как у обезьяны, ладонью по черным нафиксатуаренным волосам.

«Экая прилизанная, законопослушная голова!» — про себя усмехнулся подполковник. Он недолюбливал Стремоухова. Отвращал его сам тип такого прилизанного бесстрастного человека, отвращала и раздражала эта выработанная годами медлительность движений, этот «уныло-департаментский» вид, когда никаких страстей на лице, одна трезвость юриста, правоведа, и ничего более. Даже низкий голос Стремоухова был каким-то замораживающим, студено-мертвящим, словно бы вяжущим по рукам и ногам.

— Да-а… Нелегкий у вас подследственный… Не-лег-кий… — не вдруг отозвался Стремоухов на замечание подполковника.

— Ничего! Исподволь расколем и этот орешек! Сам, сам будет давать откровенные показания! — подполковник даже кулаком пристукнул по столу.

— Только вы уж не очень… Порой вы слегка перебарщиваете в своем стремлении выжать из подследственного показания. Следствие, судопроизводство должны быть абсолютно…

— Ах, Андрей Михайлович! — не дал ему договорить подполковник. — Все-то вам мечтается оправильном судопроизводстве! Забудьте! Забудьте о Фемиде с завязанными глазами! Не те времена-с! Не те! Не до игры в либерализмы! Доигрались, можно сказать!.. — подполковник осекся, как человек сказавший лишнее, и уже в другом тоне заговорил вновь: — Я замечаю, Андрей Михайлович: политический арестованный ныне стал другим. Ведь вот вспомнишь былые процессы… Взять тех же декабристов. Ведь у многих из них дело доходило до покаянных писем государю. Или вспомним процесс над петрашевцами. Тогда еще как-то проще все было: арестованный русский человек считал себя обязанным отвечать чуть ли не на всякий вопрос ведущего следствие начальства. А ныне?! Ныне — не то!.. Смерть предпочтут унижению! По слову из них тянешь. Возьмите вот этою Бруснева: ведь уж все улики против него, и улик-то сколько, а какое упорство! Но ничего! Ничего!.. Дайте срок! Нам нельзя проявлять мягкости! Вон на днях из Петербурга заезжал к нам ротмистр Крылов. Рассказывал: рабочие тамошние опять провели маевку, помноголюдней прошлогодней! Стало быть, идет наростание этого мутного вала!.. И если мы не проявим необходимой твердости, то бог весть, до чего все может докатиться… Кстати, этот вот самый Бруснев по ответу Департамента полиции на наш запрос имел в Петербурге связи в рабочей среде… Так что вполне возможно, фигура он куда более важная в этом процессе, нежели всо остальные!..

Перед очередным допросом Бруснева подполковник Иванов внимательно читал программу обучения пропагандистов-рабочих, обнаруженную им среди поличного, oтoбранного у Бруснева (его рукой она и была написана).

Программа состояла из десяти разделов, включавших в себя весьма широкий круг вопросов, начиная с элементарной грамотности. Упоминались в ней основы химии, физики, ботаники, зоологии, анатомии, астрономии… Однако основной упор делался на общественные дисциплины, им было посвящено семь разделов из десяти.

«Да, — подумалось подполковнику, — именно Бруснев, именно он и есть главная фигура в этом процессе. Просто развернуться тут, в Москве, он не успел! А дать бы ему время!.. Нет, не Егупов — ключевая фигура! Насчет него Николай Сергеевич заблуждается. Бруснев, Бруснев! Вот кто нас должен более всего заинтересовать. Один ого интерес к рабочему вопросу о многом говорит!..»

Подполковник в который уже раз перебрал лежащие перед ним брошюры, найденные при обыске у Бруснева: «Русский рабочий в революционном движении» Плеханова, «Задачи рабочей интеллигенции в России. Письма к русским рабочим» Аксельрода, «Ежегодный всемирный праздник рабочих» — все того же Плеханова… Только названия брошюр чего стоили!.. Подполковник поднялся, подошел к окну, за которым сиял погожий и совсем уже по-летнему теплый день. Пожмурившись на это заоконное сияние, он с неудовольствием подумал о том, что вынужден среди такого великолепного дня заниматься этим расследованием, тогда как все его семейство уже три недели благоденствовало на даче, под Марфином. Он же почти всякий день занят. Бердяев поторапливает. Допросы, допросы, допросы… Слава богу, не все так упрямы, как этот Бруснев… Супруги Епифановы, например, вели себя на допросах как люди, перепуганные дальше некуда, в их ответах сквозила заискивающая готовность выложить перед следствием все без утайки. Особенно словоохотлив был сам Епифанов.

Подполковник Иванов взял подписанный Епифановым протокол допроса, перечитал:

— «С Брусневым знаком. Учились вместе. Однако, окончив институт на год раньше, чем он, уехал к месту работы и не виделся, и не переписывался с ним. Почему оказались с женой в Москве? По простой прпчине: жена моя серьезно больна, я хотел давно перебраться в Москву, надеясь получить здесь для нее настоящую медицинскую помощь. И вот в феврале я получил место в Москве. Жалованье было небольшое. Снять отдельную квартиру мне было не по карману, а поселиться с женой в меблированных комнатах было бы крайне неудобно, имея в виду характер лечения жены. Поэтому мы на первое время решили взять квартиранта. Бруснев предложил мне себя. Это нам было удобно, поскольку знакомый человек. Мы отдали ему две отдельные комнаты с особым ходом из передней. Он платил нам за квартиру со столом 35 рублей в месяц. Согласитесь, деньги хорошие. Жена была все время здесь сильно больна и не выходила из комнаты. В середине апреля материальное положение мое улучшилось настолько, что я предложил Брусневу, чтобы он подыскал себе квартиру, поскольку болезнь жены и способы ее лечения не позволяют иметь рядом постороннего человека…»

На «тонкое» замечание насчет того, что Бруснев, видимо, был неудобным квартирантом, поскольку его часто навещали всевозможные гости, Епифанов отвечал:

«Да, его посещали многие лица. Однажды, а именно в пасхальную ночь, у него сразу собралось человек десять…»

Епифанова не надо было «тянуть за язык». Он тут же сообщил, что велись при этом разговоры с упоминанем какого-то «воззвания к голодающим». Тут же и оговорился, мол, сам он в тех разговорах не участвовал, лишь заглянул к Брусневу ненадолго и снова вернулся к больной жене. Он и раньше ни о каких революционных делах с Брусневым не говорил. Не замечал у него и революционных изданий. По крайней море, Бруснев ему их не показывал ни разу…

Затем Епифапов дополнил первоначальные показания, сказав, что на страстной, 4 апреля, днем, видел у Бруснева двоих незнакомых мужчин. В предъявленных фотографиях узнал тульских рабочих Руделева и Мефодиева. Сказал, что по разговорам счел их за людей образованных, никак не мог предположить в них простых рабочпх.

Последнее замечание было ценно: при допросах Руделева и Мефодиева следствию заранее было ясно, какие это рабочие, так что тем не удалось свалять ваньку, сыграть в «темноту беспросветную»!..

Свою непричастность к тайным делам Бруснева Епифанов особенно старался подчеркнуть:

«Я на службе проводил почти все свое время. Так что ни о чем не мог знать. Все праздничные дни я был ранят с семи утра до двух дня, по средам и субботам — от семи утра до шести вечера, по понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам — от семи утра до одиннадцати ночи. У меня едва хватало времени на прочтение газеты. Это может подтвердить токарный мастер господин Эрман! Да вот вам факт: я начал заведовать мастерской с половины апреля и слишком рьяно взялся за дело. Работа была спешная, работали, прихватывая часто и ночное время и воскресные дни. Рабочие даже стали высказывать неудовольствие и часто не выходили на работы. Тогда я объявил им, что невыходящие будут оштрафованы. И штрафовал! Сами посудите: мог ли я участвовать в делах Бруснева, мог ли я штрафовать рабочих, а дома говорить об их освобождении?!»

На вопрос, знаком ли он с Егуповым, Кашинским, Квятковским, Терентьевым, Борзенко, Лнпкипым, Филатовым, Красиным, Епифанов отвечал:

«Егупова я узнал на днях. Его рекомендовал мое Бруснев на место, которое открыли у нас в конторе. Бруснев уговорил меня просить господина начальника мастерских зачислить Егупова. Знаю, лишь по фамилии. Кашинского. Остальных не знаю вовсе. Во время моего пребывания в институте я знал, что среди студентов были два брата Красиных, которые были тремя курсами младше меня. У них я никогда не бывал, особого знакомства с ними не заводил. После окончания института с ними не встречался и не знаю, где они находятся. Вообще, прежних, студенческих, связей я не поддерживаю…»

Кашинский тоже не упорствовал. Этот сразу почти со всем признался, хотя не обошлось и без вранья. Арест перепугал его, как никого другого из этой компании. Дав откровенные показания, он опять попал в тюремную больницу, и, как видно, надолго. Нервные припадки…

В его показаниях тоже в основном упоминался Бруснев.

Дал откровенные показания и рабочий Руделев. И в его показаниях основная фигура — Бруснев…

«Бруснев, Бруснев…» — пробормотал подполковник и оглянулся на дверь: что-то запаздывал Стремоухов. Часы показывали уже без двух минут одиннадцать. Брусвева, должно быть, угке доставили из Московского тюремного замка… Едва он подумал об этом, как дверь приоткрылось и вошел товарищ прокурора:

— Прошу извинить, Александр Ильич. Задержался… Подследственный уже здесь.

— Будьте добры, скажите там, чтоб его ввели, — кивнув, попросил подполковник.

Очередные протокольные формальности, после которых подполковник Иванов поудобнее откинулся на спинку стула, будто собираясь начать беседу с добрым приятелем, а не с упорно нежелающим разговаривать подследственным.

— Итак, начнем нашу беседу, как говорится, с новой строки. Начнем ее хотя бы вот с этой книги. — Рука подполковника вознесла над столом учебник английского языка, взятый Михаилом у Кашинского незадолго до ареста. — Вот тут, на титульном листе, есть надпись: «Кашинский». Между тем в прошлый раз вы отпирались насчет своего знакомства с этим Кашинским… Есть тут и визитная карточка все того же Кашинского…

— Да, эта книга взята мною у студента Кашинского, с которым я знаком, — быстро сказал Михаил.

— Сразу бы так! — поощряюще кивнул подполковник. — А не потрудитесь разъяснить характер ваших с ним отношений?..

— Этого я делать пе буду.

— М-да… — подполковник усмехнулся. — Что значит «не буду»?! Придется! Преступные связи меж вами подтверждают неопровержимые улики! Вот эти два листка, например, содержащие весьма любопытную программу, найдены были тоже у вас. Начинается она вот с каких слов: «Да здравствует всеобщий союз социалистов!..» Написана программа рукой все того же Кашинского. Это признано экспертами!.. Каким образом она оказалась у вас?

— На этот вопрос я отвечать не желаю.

— М-да… Вы, смотрю, не поняли моих добрых пожеланий… Я ведь как будто советовал вам не усугублять своего положения, весьма сложного положения! Ведь одна вот эта тетрадочка — весьма серьезная улика! — подполковник взял за уголок тетрадь, содержащую «программу обучения пропагандистов-рабочих», покачал ею над столом, как бы на вес определяя то, что было в ней крамольного. Ваши «не желаю» — бессмысленны! Все будет распутано. Не сомневайтесь! Так что они лишь удлиняют следствие… — Отложив тетрадь в сторону, подполковник пододвинул к себе небольшой листок бумаги, в котором Михаил сразу же узнал «план», набросанный им накануне несостоявшейся поездки в Петербург.

— В вашей переписке есть вот этот лоскуток бумаги с латинскими буквами, представляющими собою условный текст. Что это?

— Не знаю… не припоминаю… — Михаил с деланным равнодушием пожал плечами.

— Ну что ж… Зная, что вы мне ответите, я сумел расшифровать ее. Вот что в ней: «Мои обязанности в Петербурге. Для книг адрес. Голод и мужик. Агентура для книг. Общие деньги… Адрес П. П. — угол Колокольной и Поварского переулка, 12/17 I, с Поварской, со двора…»

Не дочитав, подполковник глянул на Михаила:

— Ну как? Продолжать?

— Не надо, не трудитесь…

— Вами написана эта записка? И верно ли она расшифрована?

— Написано мной. Расшифровано верно. Но давать какие-либо пояснения по этой записке отказываюсь.

— Вот как! — Подполковник в деланном недоумения вскинул брови, пододвигая к себе новые листы. — В числе бумаг, отобранных у вас, оказались и вот эти письма условного содержания за подписью «Валериан», присланные из Петербурга, в которых, между прочим, упоминается имя «Николая Павловича». Не потрудитесь объяснить, что это за личности?

— Нет. Не помню.

— Ну что ж… Нам не составит труда сделать запрос, и «запамятованные» вами «Валериан» и «Николай Павлович» будут возвращены вашей худой памяти! Благо у нас и адресочки есть… Как конспиратор вы действовали не лучшим образом, благодаря чему следствие теперь располагает многими адресами и фамилиями, которые вам, само собой, хотелось бы скрыть… — подполковник усмехнулся. — Разумеется, вы «не помните» и еще одного вашего знакомого — Цивиньского, письма которого также обнаружены у вас.

— Отчего же? Помню. Учились вместе…

— И не более того?

— Не более того…

— Проверим и сие! Вот и его адресок: угол Невского проспекта и Екатерининской улицы, дом Ушакова, квартира пятидесятая… Все сами же и сберегли для нас, а теперь упорствуете. Впустую… А вот-с письмецо из-за границы, от 15 апреля сего года… Начинается такими словами: «Вчера получил Ваше письмо…» Пишет Роберт Классон… Товарищ по институту, стало быть…. Сподвижник, так сказать… За границу сбежал от возмездия. Кстати, он тут упоминает еще одного вашего приятеля — Балдина, называя его «Алекс. Ник.». — Подполковник взял новое письмо. — А сие письмецо — от самого Балдина, из Тифлиса, от 13 апреля сего года. Подпись — «А. Б.». Этот ваш «А. Б.» привлекался в прошлом году в Петербурге к дознанию по обвинению в преступной переписке с проживающими: за границей революционными деятелями. Подвергнут был в начале позапрошлой осени тюремному заключению, в марте освобожден и выехал на жительство в Тифлис, с подчинением гласному надзору!.. М-да-с… — Ловкие пальцы подполковника развернули новый лист. — А это… это письмецо — от Леонида Красина, в апреле прошлого года исключенного из вашего института и поселившегося в Нижнем… Прелюбопытнейшая коллекция, скажу я вам. От каждого вашего приятеля одинаково пахнет… Как говорится, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты сам»… А вот — фотографические карточки этих самых ваших приятелей, подаренные вам ими. — Подполковник хмыкнул. — Что-то уж слишком однообразны они в своих надписях. Видимо, сказывается общий стереотип мышления… «Оглянемся на Запад и встретимся на Востоке». Это — Красин. «Оберните взор па Запад: солнце, вопреки законам астрономии, взойдет с Запада. Видна заря!..» Это — Классом…

Подполковник вновь откинулся на спинку стула, с иадкупающе-простодушной улыбкой посмотрел на Михаила:

— Я нарочно сейчас продемонстрировал, так сказать, чем мы располагаем… И это — далеко не все. Сами видите, сколько в наших руках «ниточек», и каждая ведет к конкретным личностям… Было бы лучше — прежде всегo для вас, для вас, Бруснев! — если бы вы, не затягивая следствия, дали откровенные показания. Еще раз говорю вам об этом!..