К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

В эту ночь, перед отъездом Михаила в Питер, у него вновь ночевал Федор Афанасьев. Засиделись опять допоздна, разговаривая о предстоящей поездке Михаила, о «Рабочем союзе», о том, как дальше вести революционную работу тут, в Москве…

На рассвете Афанасьев ушел. Проводив его, Михаил снова лег и тут же уснул, словно бы провалился в тяжелое забытье.

Очнулся от грозного топота в прихожей. С заколотившимся сердцем приподнялся на локте, сразу же догадавшись, что пришли за н и м. Тут же распахнулась дверь. Впереди двух жандармов и двух понятых в комнату вошел пристав — щекастый, плотный человек средних лет.

— Долгонько изволите почивать, господин Бруснев! — пошутил он. — Вставайте! Мы должны произвести у вас обыск. Одевайтесь и ознакомьтесь с постановлением…

Быстро одевшись, Михаил взял из рук пристава постановление, принялся читать, от волнения почти не понимая того, что в том постановлении было написано:

«1892 года Апреля 26 дня, я, Исправляющий должность Московского Обер-Полицмейстера, Полковник Власовский, получив сведения, дающие основания признать Технолога Михаила Иванова Бруснева вредным для общественного порядка и спокойствия, руководствуясь § 21 ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного в 14-й день Августа 1881 года Положения об усиленной охране, постановил: Бруснева, впредь до выявления обстоятельств дела, заключить под стражу при Сретенском Полицейском Доме с содержанием, согласно ст. 1043 Уст. Уголовного Судопроизводства, в отдельном помещении. Настоящее постановление, на основании 431 статьи того же Устава, объявить арестованному, а копии с постановлением препроводить Прокурору Московской Судебной Палаты и в место заключения задержанного…»

— Потрудитесь расписаться вот тут в том, что с настоящим постановлением вы ознакомлены, — приста ткнул пальцем ниже вихревато закрученной росписи полковника Власовского.

Михаил расписался, не возражая.

— Ну-с, а теперь посидите вот тут, на стуле, мы произведем обыск.

Михаил опустился на стул, так же — без единого слова. Что он мог тут говорить? Возмущаться? Протестовать?.. Так ведь вон чемодан Егупова с нелегальными изданиями. Вон корзина Егупова. Вон собственный чемодан, с которым намеревался отправиться через несколько часов в Питер, в чемодане этом тоже уложено около сотни брошюр… Все — на виду… Михаил в досаде прикусил нижнюю губу: все время других наставлял насчет конспирации, а сам в такую вот минуту оказался в таком положении — улика на улике вокруг…

Обыск длился около трех часов. Михаил был обыскан и сам. Обыск одновременно производился и на половине Епифановых. Жандармы тщательно осмотрели сарай, погреб, чулан, заглянули даже в ватерклозет, топот их сапог Михаил слышал и на чердаке.

После того как был составлен протокол, Михаила и Епифановых, у которых тоже было что-то найдено из запрещенного, вывели во двор, где их ожидали две тюремные кареты.

Михаил глянул на Ивана. Тот был бледен, губы его тряслись, в глазах стояли слезы. Еще более жалко выглядела его жена. Оторвав платок от заплаканных глаз, она с ненавистью посмотрела в сторону Михаила, как бы желая сказать ему: «Это все — вы, вы! Мы с мужем хотели только покоя, а вы довели нас вот до чего!..»

Накануне Бердяев наконец решил, что пришло время покончить одним ударом с «Русско-кавказской организацией» Кашинского — Бруснева — Егупова. По аресте Егупова было тут же отдано распоряжение о производстве одновременных обысков у супругов Епифановых, у Бруснева, Квятковского, Терентьева, Вановского, Афанасьева, Рыжкиной, Авалиани, у братьев Громанов и Векшина… Кроме того, были даны депеши: в Киев — об обыске и аресте Кашинского, в Тулу — об обыске и аресте Руделева и Мефодиева, в Харьков — о Борзенко и Красильникове, в Нижний — о Красине…

Жандармское управление начало дознание по делу о социально-революционной пропаганде, к которому вначале было привлечено около двадцати человек.