ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В Обществе технологов Михаилу предложено было сразу несколько мест, среди них лишь два показались ему подходящими. Первое было в Москве — место помощника начальника вагонного отделения в мастерских Московско-Брестской железной дороги; второе, точно такое же, — в Смоленске.

Просматривая списки кандидатов, Михаил натолкнулся на фамилию «Епифанов». Обрадовался: «Ну-ка, ну-ка… Куда тебя приглашают, дорогой друже?..» Епифанову предлагали два места: одно — в Пскове, другое — в Динабурге. Михаил записал оба адреса, надеясь потом разыскать по ним своего друга, окончившего институт на год раньше, чем он сам.

По окончании института Иван Епифанов получил временное место запасного машиниста в Воронежском депо. В Воронеже он женился и после этого — как в воду канул. Ни одного письма от него не было.

С Епифановым Михаил познакомился еще на первом курсе. Они были ровесниками и почти земляками. Иван перед поступлением в Технологический окончил Новочеркасское реальное училище. Из Новочеркасска он был и родом. Спокойный, всегда ровно-добродушный, он сразу же пришелся Михаилу но душе.

В апреле 87-го, когда они были уже на втором курсе, у Епифанова при обыске была найдена полицией прокламация, отпечатанная в связи с покушением на Александра III. Его арестовали, но вскоре отпустили без всяких последствий. В следующем году они вместе пошли в кружок самообразования, из которого, вместе же, перешли в кружок пропагандистов.

Толковым пропагандистом был Епифанов. Но вот, едва расстался с Петербургом, едва женился, — словно бы исчез человек… Михаил не знал, что тут и подумать. Не хотелось верить, что с окончанием института могло так вот просто окончиться для его друга и дело, которому они оба взялись служить, не хотелось верить, что оборвалась и сама их дружба, которая прежде казалась ему такой надежной…

Михаил решил сначала съездить в Москву, затем — в Смоленск (на всякий случай).

Однако с отъездом из Петербурга получилось не вдруг: дела организации задержали еще почти на месяц…

Отъезд он приурочил к последнему ноябрьскому воскресенью.

И вот пришел этот воскресный день. Михаил поручил Валериану Александрову и Василию Воробьеву доставить его вещи к отходу поезда на Московский вокзал, сам же, с наступлением сумерек, отправился на Выборгскую сторону — на квартиру Егора Климанова, где должны были собраться члены Центрального рабочего кружка. Туда же должен был прийти и Вацлав Цивиньский, которому вновь предстояло заменить в кружке Михаила.

Вечер был стыловатый, мглистый. Уже зажигались огни, когда Михаил вышел на улицу. Мимо пробежал фонарщик с лестницей на плече. Вроде бы именно его черная согнутая фигура и напомнила Михаилу, что уже сумерки, что через несколько часов он покинет этот город, так изменивший его за шесть лет, город, с которым у него теперь так много было связано…

Цепочка огней разрасталась впереди, растягивалась вдоль заснеженной улицы, будто перед ним, именно перед ним, провешивался, намечался красноватыми огоньками некий, далеко уводящий путь…


У Климанова собралось около пятнадцати человек. Как обычно, все оживленно разговаривали, делились последними новостями, вспоминали прошлую, особенно многолюдную, сходку, на которой в организацию было принято сразу несколько женщин-работниц с Новой бумагопрядильни, с Карточной фабрики…

Беседуя в сторонке с хозяином квартиры, Михаил задерживалвзгляд то на одном, то на другом лице, словно бы заранее прощаясь с каждым, из пришедших на эту сходку рабочих.

Вот — Николай Богданов. Слесарь мастерских Варшавской железной дороги. Один из членов Центрального рабочего кружка, вошедший в него как представитель Невского района и вскоре же ставший его секретарем. Чуткий, отзывчивый человек, пользующийся уважением и любовью членов организации. Три года назад окончил техническую школу и продолжал самостоятельно пополнять свое образование. Сам создал у себя в мастерских рабочий кружок, где перечитал с другими молодыми рабочими Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Глеба Успенского, Николая Шелгунова. При кружке организовал целую библиотеку. Незаменимый, умный организатор…

Вот — Василий Шелгуиов. Рабочие называют его уважительно: Василь Андреич. Плечистый, бородатый. Из псковских мужиков. Говорит степенно, крутым баском. Давно вхож к студентам, грамотному народу. «Башковитый!» — говорят о нем. Друзей у Шелгунова — чуть ли не на всех питерских заводах и фабриках! Самостоятольно организовал кружок на «Новом адмиралтействе», самостоятельно и занятия проводит в этом кружке. Много и целенаправленно читает. В первый раз побеседовав с ним, Михаил узнал, что тот уже успел прочесть книги Плеханова «Наши разногласия» и «Социализм и политическая борьба», книги, дающие настоящий пример применения марксизма в российской действительности и отвечающие на самые животрепещущие вопросы социал-демократического движения в России.

А сам хозяин квартиры?.. Кузнец. А пролетария в нем можно узнать разве что по несколько напряженной и слегка книжной речи.

Как-то среди прошлой зимы Николай Сивохин, придя к Михаилу, застал Егора Климанова у него. При Сивохине они продолжили разговор, начатый до его прихода. Говорили об экономической статье, прочитанной в «Биржевых ведомостях». Сивохин потом все удивлялся: он никак не мог предположить, что есть такие рабочие, способные поддерживать подобные разговоры…

В прихожей задребезжал звонок. Егор вышел встречать нового гостя. Вернулся в комнату вместе с Вацлавом Цивиньским, зябко потирающим руки.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался тот со всеми. — Извините, что задержался. Вышел из дому, и показалось, что за мной увязался «хвост». Пришлось поплутать.

Тут же из прихожей был внесен кипящий самовар. Егор пригласил гостей к столу. Когда все расселись, он поднялся и, помедлив, заговорил:

— Товарищи… Сегодня мы собрались попрощаться с Михаилом Иванычем, к большому нашему огорчению, уезжающим от нас. Что поделаешь — надо… Не так уж и много мы были знакомы с ним, всего каких-то два года, но за это время он стал для нас таким близким и таким необходимым человеком. Расставаться с такими людьми всегда тяжело…

— Извини, дорогой Егор Афанасьевич, что перебиваю, — сказал Михаил, поднимаясь. — Я уж лучше сам буду говорить, а то неловко сидеть и слушать, как тебя расхваливают… Да и времени маловато, к сожалению…

— Ну, коли ты уже поднялся, то ладно — продолжай сам… — Егор, добродушно усмехнувшись, махнул рукой и опустился на табурет.

Михаил с улыбкой оглядел сидевших вокруг стола, по привычке словно бы слегка попружинил правой рукой воздух перед собой, перед тем, как заговорить.

— Прежде всего, — начал он, — мы не прощаемся сегодпя, не расстаемся насовсем. Из организации я не выхожу, буду по-прежнему считать себя в «Рабочем союзе», как считают себя и другие наши товарищи, ныне находящиеся в других городах и не сидящие там сложа руки. Мы ведь с вами всегда говорили о необходимости объединения всего нашего пролетариата и пролетариев всего мира. Стало быть, огорчаться нам не надо, когда кто-то из нас по каким-либо обстоятельствам вынужден уехать из столицы. Будем расценивать это так: «Рабочий союз» расширяет пределы своей деятельности! Да, нелегко и мне, други, сегодня уезжать от вас. Но уезжаю с верой в прочность нашего общего дела, с верой в то, что рабочее дело здесь, в Питере, уже по-настоящему жизнеспособно. Вы сами, други, уже всюду проявляете инициативу, сами решаете коренные вопросы нашей борьбы. То есть ныне уже можно говорить о самостоятельно существующей, чисто рабочей организации. Это тот самый результат, к которому все мы стремились. Сторонники шумных и эффектных действий, сторонники террора, упрекали и упрекают нас в «культурничестве», даже в робости. Это самое «культурничество» если у нас и было, то не как основная программа, а только как определенная часть большого дела, обусловленная необходимостью. Скороспелость, торопливость нами всегда осуждалась. Сознательное освоение классового мировоззрения и революционного марксизма требовало и всегда будет требовать глубокой и основательной подготовки. Отсюда и та глубина нашей пропагандистской работы, начинавшейся в нередких случаях с того, что называется «азами» и зачатками обыкновенной грамотности. Социализм, с самого зарождения нашего «Союза», рассматривался нами как мировоззрение, определяющее задачи всей жизни, которые решать по-настоящему, зрело, невозможно без должной культурной работы над собой каждого из нас. Все наши стремления были направлены к тому, чтобы выработать из членов организации не только «без пяти минут революционеров», как порой говорили мы, но революционеров прежде всего сознательных, подготовленных к самостоятельной работе, чтоб каждый имел определенный философский и экономический кругозор, что позволило бы затем стать опять же каждому самостоятельным пропагандистом. — Михаил улыбпулся, снова оглядев сидевших вокруг стола. — Вот смотрю я на вас, други, и радостно у меня на душе: ведь вы, собравшиеся здесь, уже и есть такие люди, о которых я только что сказал, ведь уже создан, пускай и небольшой пока, отряд передовых рабочих, способных повести за собой других! У каждого из вас уже выработаны необходимые для рабочего-революционера черты — стойкость, честность, преданность делу, отзывчивость… Думаю, можно сказать, что вы — рабочая интеллигенция. Да, именно так — рабочая интеллигенция! Право же, други, находясь среди вас, я всякий раз переживаю что-то вроде праздника. Не стыжусь признаться вам сегодня в этом… Рядом с вами мне порой кажется: стоит лишь прикрыть глаза и тут же открыть их, как очутишься в некоем неведомом новом мире, на какой-то другой земле, где вся жизнь течет по-иному, где уже осуществилось великое и прекрасное братство людей, где не осталось ни тени от омертвленной, оказененной жестокой повседневности. Верю, други: такая жизнь будет на земле! Да, вот так размечтаешься порой… Не к тому ли, думаешь, и должно подойти в конце концов развитие жизни, что всюду будет хозяином ее грамотный, знающий, интеллигентный человек? А?! Интеллигент-рабочий, интеллигент-крестьянин… Ведь это и есть, други, высшая цель того, что мы называем прогрессом! Чтоб — никакой дикости, никакой грязи!.. Вот и надо помочь этой косной, убогой жизни, где так мало возможности у человека — почувствовать себя ч е л о в е к о м, помочь побыстрее подняться с четверенек! В рабочее движение надо внести социалистическое сознание, и тогда, други, пробудится великая сила, перед которой не смогут устоять никакие преграды! Не забывайте об этом, помните об этом постоянно — вот что я хотел бы сказать вам сегодня, уезжая из Питера! — Михаил сел.

Рабочие заговорили возбужденно:

— Не беспокойтесь, Михаил Иваныч! Мы тут не подведем!

— Будем действовать — как надо!

— Давайте устраивайтесь на новом месте, налаживайте там наше дело! А здесь, у нас, все будет — как быть следует!

Переговорив тут же, за столом, с Вацлавом Цивиньским о делах организации, дав ему последние наказы, Михаил кивнул хозяину:

— Ну, нам пора на вокзал, Егор Афанасьевич!

— Да, пора!

Они поднялись. Егор снова обратился к притихшим сразу «гостям».

— Я один поеду — провожу Михаила Иваныча. Вы — оставайтесь, беседуйте. Расходитесь поосторожнее — по одному, по двое… Сами знаете! Кто выйдет последним, пусть запрет квартиру. Ключ знаете, где оставить…

Хотя Михаил тут же попросил всех оставаться на своих местах, никто не усидел. Поднялись, окружили его. Посыпались последние пожелания, напутствия, просьбы — кланяться, передавать приветы Федору Афанасьеву — в Москве, Николаю Руделеву и Гавриилу Мефодиеву — в Туле, Леониду Красину — в Нижнем…

Загрузка...