К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Около семи часов вечера они вышли от Никитской. Егупов был сверхосторожен. Он то и дело озирался и оглядывался, в каждом прохожем ему мерещился шпик. К тому же он решил как следует запутать и самого Райчина, чтобы тот не запомнил дороги к Брусневу. Сначала долго водил его по близлежащим переулкам, потом в Большом Афанасьевском переулке увидел извозчика, поджидавшего седоков, и предложил Райчину «немного прокатиться». «Куда ехать господам?» — спросил извозчик. — «Поезжай прямо! — Егупов неопределенно махнул рукой. — Я скажу, где свернуть». Далее он только приказывал извозчику, коротко выкрикивая то «направо», то «налево». Потом направил извозчика к углу Садовой-Кудринской и Большой Никитской. Тут он отпустил извозчика, заплатив ему полтину, и далее повел Райчина к Владимиро-Долгоруковской улице, где они вновь сели на извозчика и начали кружить по Пресне под короткие выкрики Егупова: «Направо!», «Налево!». Наконец Егупов направил извозчика к Тишинской площади, и тут с Райчиным что-то вдруг приключилось: он замычал, сильно закачал головой, словно бы сдерживая приступы рвоты.

— Что с вами?! — испуганно спросил Егупов, придвинувшись к нему.

Рэйчин опять усиленно закачал головой и наконец с трудом выговорил, вышептал:

— Это… я… изображаю… пьяного… но… на… самом доле… Я… Из… предосторожности… съел… шифрованные… записки…

Егупов посмотрел на него с недоверием и ничего более не сказал. На углу Тишинской площади он вновь щедро расплатился с извозчиком и глухими, уже ночными, переулками повел Райчина в сторону Малой Грузинской. В темноте запутать на Пресне не знающего Москвы человека — простое дело. Тут от Кудринской площади тянутся к заставам узкие улочки и кривые переулки с покосившимися домишками, рабочими казармами и огородами.

Шли молча. В Курбатовском переулке Райчин вдруг пробормотал, опасливо оглядевшись:

— Если тут убьют, то никто и не услышит… И ночь-то какая темная… В такую только чертям в свайку играть…

— Ничего, скоро придем, — откликнулся Егупов. Однако он поводил своего спутника взад-вперед еще и по Малой Грузинской. Наконец свернул во дворик — к двухэтажному флигелю с одним-единственным светящимся окном на втором этаже.

Ощупью они поднялись по темной лестнице. Егупов нашарил ручку звонка, подергал за нее. Дверь открыл Михаил. Второй день вся квартира была в его полном распоряжении. На первый день пасхи Епифановы с трех часов дня уехали в гости к инженеру Калишевскому и вернулись почти в полночь. В этот — второй— праздничный день уехали с самого утра в Кусково — к инженеру-технологу Семенову, где намерены были заночевать. Вернуться они предполагали лишь в среду, вечером. Иван, предупреждая Михаила об этом, конфузливо улыбался: «Решили с Аней пожить как истинные московские обыватели. Ей надо развеяться, отвлечься от тяжелых мыслей, от болезни… Доктора советуют…»

В последнее время Михаилу было особенно видно, как Иван все дальше отходит от него, как все больше меняется… И сам он, и жена его уже с явным неудовольствием смотрели на собрания и встречи, организуемые Михаилом. Правда, в страстную субботу они помогли ему накрыть стол для собравшихся у него, но тем и ограничились. Иван лишь раза два заглянул в комнату, где проходило собрание.

Заграничного гостя Михаил решил принять не в своей холостяцкой квартире, а на половине Епифановых. За полчаса до прихода Егупова и Райчина к нему пришел Кашинский. Он уже сидел в передней Епифановых, где было довольно уютно: круглый стол под камчатной скатертью, вокруг стола три мягких кресла, обитых черной клеенкой, здесь же — мягкий диван…

Кашинский, сидевший в кресле, поздоровавшись с Райчиным, но не назвав себя, пригласил его сесть рядом с собой в кресло, стоящее спинкой к входной двери. При этом, как бы машинально, он подвинул настольную лампу поближе к краю стола, так, чтоб лицо Райчина было хорошо освещено.

Михаил и Егупов опустились на диван, как раз напротив Райчина, в тени, за кругом света, падавшего от лампы.

— Ну что ж… — первым заговорил Егупов, глядя на Райчина. — Нам хотелось бы, Семен Григорьевич, для начала услышать о Плеханове, о его группе, чтоб иметь, так сказать, определенное представление…

Райчин кивнул и принялся рассказывать:

— В Швейцарии Георгий Валентинович больше не живет. Он вынужден поселиться во Франции, в Морне — пограничной деревушке. Из Швейцарии его выслали, как «нежелательного иностранца». Есть, знаете ли. такая статья… Из-за террористов пострадать пришлось… Три года назад под Цюрихом, в горах, два народовольца испытывали бомбу. Она у них не вовремя взорвалась, оба получили тяжелые ранения. Один из них даже скончался вскоре. С этого все и заварилось. Начались обыски, аресты, высылки. И не только одних русских политических эмигрантов это коснулось, но и кое-кого из русских студентов, обучавшихся в Швейцарии. В печати развернулась настоящая травля всех русских революционеров без разбору. Таким вот образом и Плеханова, и Веру Ивановну Засулич выдворили за пределы Швейцарии, при всем их самом критическом отношении к террору и анархизму…

Михаил посмотрел на Кашинского. Тот слушал, нервно покусывая губы. Глянул на Егупова. Невольно усмехнулся про себя: состояние их было настолько одинаковым, что сделало похожими их лица.

«Вот так-то приятели-бомбометатели!..» — подумал он, снова сосредоточив внимание на Ранчине.

— Георгия Валентиновича хотели выслать вместе с семьей, — продолжал тот. — Однако Розалии Марковне помогли женевские профессора, у которых она училась. Они добились отмены этого решения властей. Но теперь, чтоб посетить свою семью в Швейцарии, Георгий Валентинович должен выписывать разовый пропуск. Такая жизнь, знаете ли, крайне неудобна!..

— И, наверное, это сказывается на делах?.. — спросил Михаил.

— Да не сказал бы… — Райчин пожал плечами. — Он очень много работает! Вера Ивановна ему хорошо помогает: и выписки всякие добывает, и переписывает черновики. Достаточно сказать, что за это время ему удалось издать три номера «Социал-демократа»! Это литературно-политическое обозрение, по сути, целый журнал, как сами можете теперь убедиться, и многие статьи в нем написаны самим Георгием Валентиновичем… — Райчин вприжмурку посмотрел на Михаила. — Затруднения он испытывает, знаете ли, не в этом… Слаба все-таки связь с Россией, с ее рабочим движением. Собственно, ради налаживания этой связи я и оказался здесь, у вас… — он опять со значением глянул на Михаила, зацепил этим взглядом и Кашинского, и Егунова. Однако они никак не откликнулись на его последние слова, и он продолжал рассказ:

— Вообще за границей теперь очень осторожно ведутся дела. Работать стало весьма трудно. И в материальном смысле — тоже нелегко. Но несмотря на все сложности, о которых я сказал, жизнь группы весьма интересна.

Потом Райчин коротко рассказал о выступлении Плеханова на конгрессе II Интернационала в Париже, состоявшемся около трех лет назад, о том, как после конгресса Георгий Валентинович вместе с Павлом Аксельродом побывал у Энгельса в Лондоне…

Послушав еще несколько минут Райчина, Михаил незаметно подмигнул Кашинскому, затем сказал, обращаясь к нему же:

— Пойдемте-ка на кухню! Надо заняться самоваром. Поможете мне…

Поднимаясь с дивана, он коснулся плеча Егупова: мол, выйди с нами тоже. Они прошли в комнату Михаила.

— Ну, каково ваше мнение? — спросил он и кивнул в сторону прихожей, имея в виду оставленного в передней у Епифановых Райчина.

— На меня он произвел впечатление хорошее. По-моему, с ним стоит войти в более близкие сношения, — сказал Кашинский.

— Я — того же мнения, — поторопился высказаться Егупов. — Тут для нас такие перспективы!..

— Да, мне тоже думается, что этот Райчин — не подделка и вступить с ним в деловые отношения стонт, — Михаил потер ладонью затылок. — Надо выслушать предложения, с которыми он приехал. Кстати, вы, Михал Михалыч, — обратился он к Егупову, — должны тут взять на себя все, что касается практического выполнения наших договоров с ним: все подробности о способе переписки, об адресах и шифрах…

— Разумеется! — воскликнул Егупов. — У меня же в общем-то все это уже и налажено. С Варшавой. А я думаю, что и в дальнейшем мои варшавские знакомые будут тут посредниками.

— Ладно, пойдемте к нему. Неудобно оставлять его одного так долго, — сказал Михаил…

— Вы, Семен Григорьевич, сказали, что прибыли к нам, чтоб наладить связь с нашим рабочим движением, — обратился к Райчину Кашинский, садясь на прежнее место. — У вас есть что-то конкретное в этом смысле?..

— А как же?! — воскликнул Райчин. — Георгий Валентинович дал мне несколько поручений. Прежде всего, такое: в августе будущего года, кажется в Цюрихе, намечено провести очередной конгресс Второго Интернационала. Георгий Валентинович просил, чтобы к нему приехал из России представитель социал-демократической группы. Вам надо будет послать на конгресс депутатов от русских рабочих.

— Мы об этом обязательно подумаем, — побарабанив пальцами по столу, сказал Кашинский и быстро гляпул в сторону Михаила.

— Послать своего представителя для переговоров с Плехановым мы, пожалуй, теперь не сможем, — заметил Михаил, — но депутатов от рабочих обязательно пошлем, и они по пути встретятся с Плехановым. Нас только надо известить о том, когда и куда следует отправить депутатов.

Говоря об этом, Михаил имел в виду послать на предполагаемый конгресс либо кого-то из питерских рабочих, руководителей «Рабочего союза», либо Мефодиева и Афанасьева.

— Конгресс — дело еще дальнее, — продолжал Райчин. — Георгий Валентинович предлагает русским кружковым деятелям, с которыми мне удастся вступить в контакты, незамедлительно связаться с ним. Он нуждается в материальной поддержке, без которой его группе трудно развернуться по-настоящему. Такую помощь он ждет из России. Деньги прежде всего нужны для того, чтоб увеличить выпуск нелегальных брошюр. Нужна и другая помощь. Он предлагает присылать ему нелегальные сочинения, написанные в России. Мы будем печатать их. Наконец, он предлагает издание газеты, разумеется в том случае, если дело это будет обеспечено из России деньгами и литературными материалами…

— А во что обойдется издание газеты? — поинтересовался Михаил. — И какая у нее будет периодичность?..

— Издание одного номера в две тысячи экземпляров будет обходиться примерно в двести рублей. Без доставки. Причем формат будет подобен формату газеты «Неделя», — ответил Райчин и добавил — Издание газеты предполагается где-то в Восточной Пруссии, неподалеку от русской границы. Что же касается того, выпускать ли ее еженедельно или в более длинные сроки, так это будет зависеть от сбора средств и от снабжения газеты материалами.

— Средства мы, пожалуй, сможем достать, — сказал Кашинский.

— Только для начала, я думаю, — заметил Михаил, — хватит и двух выпусков в месяц.

Кашинский и Егупов кивнули: да, хватит и двух.

— Поскольку в деле издания газеты мы рассчитываем исключительно на вашу материальную и литературную помощь, я согласен со всеми вашими условиями. Хорошо было бы, если бы газета имела много интересных для русского рабочего статей. Эмигранты могут датв интересные статьи для интеллигенции, но не для рабочих, — Сказал Райчин.

— Мысль очень верная, — согласился Михаил. — Статья для рабочего человека должна содержать живые факты из близкой и понятной для него повседневности, а такие факты эмигранту добыть негде. Я думаю, что в газете должен быть широкий раздел хроники рабочей жизни, в которой найдут место и сведения о заработной плате, и всевозможные случаи обмана рабочего фабрикантом, и прочее, и прочее… Такие материалы мы посылать для газеты сможем. Мне думается: газета могла бы давать сведения об арестах рабочих, о кружковой жизни…

— Прекрасная идея! — воскликнул Кашипский. — Такая газета всю нашу работу сделает более четкой и целенаправленной. Я даже название ей уже придумал — «Пролетарий»! Как — подходяще?!

— Вполне!

— То, что надо!

— Да, я думаю, Георгий Валентинович это название одобрит!

— Ну что ж, — Кашинский потер ладонью о ладонь, — стало быть, этот вопрос исчерпан. Я имею в виду направление газеты. Переходим к другому — к вопросу о деньгах… Первые двести рублей мы вышлем вместе со статьями… Когда сможем-то?.. — он посмотрел на Михаила, потом на Егупова и, не дожидаясь их ответов, решил сам — Вышлем все к концу мая, не позже, с тем расчетом, чтобы первый номер «Пролетария» мог выйти к концу июня.

— Прекрасно! — Райчин даже по столу хлопнул обеими руками. — Со своей стороны могу обнадежить быстрой доставкой газеты сюда, к вам!

— Стало быть, и этот вопрос исчерпан! — с какой-то лихой веселостью, словно азартный игрок, воскликпул Кашинский.

Райчин выложил еще один козырь:

— Газета газетой. Но я пока не сказал о том, что до выхода ее первого номера мы сможем организовать доставку большого транспорта брошюр из-за границы. Что-нибудь около девяти пудов. Скорее всего, это будет в середине мая. Сами понимаете: в этот раз я не мог привезти слишком много. Поездка моя — разведывательною характера. Ну а теперь, когда я сам убедился, что тут, в Москве, есть настоящая революционная группа, речь может идти и о большем.

— Все это — прекрасно! — Кашинский в возбуждении опять потер ладонью о ладонь. — Но где мы будем хранить все эти брошюры и газеты? Надо подумать и о безопасной их переноске…

Михаил, лукаво улыбнувшись, сказал:

— Я предполагаю вызвать из Питера одну швею… Очень надежный человек. Она снимет тут квартиру, и к ней, под видом жениха, будет ходить кто-нибудь из рабочих. Он, таким образом, будет вне подозрений. Ведь в делах любовных допускается таинственность и скрытность! Литература будет храниться у нее. Он же будет доставлять ее к ней и потом брать, сколько потребуется. — Согнав улыбку с лица, Михаил обратился к Егупову: — Но прежде всего надо подумать о том, как переправить из Варшавы такой большой транспорт. Это — по вашей части…

Явно польщенный, Егупов кивнул.

— Я об этом подумаю. Пока что ясно одно: насчет договоренности с Плехановым относительно газеты надо использовать моих варшавских знакомых. Все будет идти через них. И об этом, и о доставке литературы в Москву мы договоримся с Семеном Григорьевичем вдвоем. Тут у меня многое уже продумано и осуществлено, например шифрованная переписка с моими варшавскими знакомыми.

— Ну что ж, и с этим вопросом пока покончено, — сказал Кашинский. — Я думаю, что нам необходимо устроить собрание нашего организационного комитета, чтоб поговорить на нем об издании газеты. Дело это непростое, надо его обсудить в деталях, сообща.

— Да, собраться надо бы, — поддержал его Михаил.

— И неплохо бы — до моего отъезда, до пятницы, — подсказал Егупов.

— Тогда — послезавтра. У меня. Как обычно. А сегодня, пожалуй, пора и на покой, — Михаил глянул на часы и поднялся первым, — уже третий час!

— Ого! — воскликнул Кашинский, тоже вставая.

Вскоре oн ушел. Егупов и Райчин остались ночевать у Михаила, с тем условием, что к восьми часам утра они уйдут, поскольку могли вернуться Епифановы, а ему не хотелось, чтоб те увидели новых ночлежников, тем более что Райчину он постелил в их передней, на диване.

Несмотря на позднее время, Михаил долго не мог уснуть. Одолевали тревожные мысли. В застольном азартном разговоре он увлекся вместе со всеми. II было от чего. Возможность иметь свою газету, перспектива получения в самое ближайшее время большого транспорта нелегальных изданий… Было от чего закружиться голове! И вот, едва остался наедине с самим собой, все начало видеться по-другому, трезвее.

Вместо того, чтоб затаиться, хотя бы ненадолго, они вдруг активизировались, начали собираться каждый день и, наконец, затеяли такие большие дела… Приезд Райчина словно бы подхлестнул их, и они уже не могли остановиться. Между тем им не следовало бы торопиться ни с доставкой в Москву еще одного, уже многопудового, транспорта нелегальных брошюр, ни с изданием газеты. Организация была еще слишком малочисленной для того, чтобы так широко размахиваться, у нее вовсе не было средств для таких крупных начинаний. И уже в этом смысле они оказались теперь в сложном положении. Надо было теперь же расплатиться с Райчиным за доставленные брошюры, а в мае предстояло оплатить девятипудовый транспорт и отправить деньги на выпуск первого номера «Пролетария». Между тем, даже и при осуществлении всего задуманного, неясно было: что делать со всеми этими пудами брошюр и тысячами экземпляров газеты. В самой Москве сбыть все это, распространить они не смогут. Оставалось одно: немедленно искать связей с другими городами. Между тем отовсюду приходили слухи об арестах, обысках, высылках и ссылках. Лучше всего было бы на какое-то время свернуть деятельность организации, выждать, не искушать судьбу… Но Михаил понимал: приостановить уже набравшие ход события невозможно. Егупов а Кашинский и слышать об этом не пожелали бы…

Ровно в восемь часов утра Егупов и Райчин ушли от Михаила. По пути к Большой Пресненской, где можно было сесть на конку, Райчин все восторгался по поводу знакомства с Брусневым и Кашинским. Про Михаила он сказал: «Это, видно, чисто русский человек и человек весьма положительный, чистый и честный». «А Петр Моисеевич, очевидно, — ваша литературная сила?» — спросил он про Кашинского. Егупов в ответ лишь пожал плечами.

У Пресненской заставы оп посадил Райчина на конку, объяснив, какему добраться до квартиры Никитской.

К двенадцати часам Егупов заехал за Райчиным на извозчике и повез его к Дмитриеву, на квартире которого они договорились и насчет адресов и о способах переписки. Затем они поехали на Брестский вокзал, но до самого вокзала Егупов не доехал. Вручив Райчину сто рублей за доставленные им брошюры, он сошел на Разгуляе.

Спустя два часа Райчин отбыл из Москвы варшавским поездом в сопровождении двух филеров. В Варшаву он вернулся 9 апреля. Два дня спустя его арестовали. Арестованы были и те, с кем он вступал в контакты поело возвращения из Москвы.

После отъезда Райчина отправился в Варшаву и Егупов, также в сопровождении двух филеров. Только выехал он не с Брестского, а с Николаевского вокзала, поскольку в планах его было попутное посещение своих рижских знакомых.

Собрался в путь, в тот же самый день, и его приятель Михаил Петров, этот — до Новой Александрии, где ему предстояло держать выпускные экзамепы. Роль свою, по сценарию подполковника Бердяева, он сыграл неплохо. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Наступало время разгрома, он должен был вовремя выйти из «игры»…

За два дня до поездки Егупова подполковник Бердяев встречался с исполняющим обязанности московского обер-полицмейстера полковником Власовским, совсем недавно переведенным в Москву из Риги. Генерал Юрковский ноожиданно подал в отставку. Правда, неожиданности тут для Бердяева не было. Юрковский ие устраивал директора Департамента полиции Дурново: он был явно не «полицейским человеком». И вот Дурново подыскал уж слишком «полицейского человека»… Бердяев слышал о Власовском прежде и ничего доброго от этой замены не ожидал. Власовский — откровенный хам, хитрец и проныра. У него и вид хама-держиморды. К тому же все свободное от служебных обязанностей время он проводит в кутежах. В Риге, как слышал Бердяев, Власовский внедрил в полиции начала поголовного взяточничества. Порядок он навести умеет, но — с чисто внешней стороны, показной порядок, держимордовский. Выслужиться, пустить пыль в глаза — по этой части он дока. Видимо, именно этим Власовский и подкупил Дурново. Тот рекомендовал его великому князю Сергею Александровичу как «человека весьма энергичного и ничем не стесняющегося», то есть как такого человека, который «сможет водворить в Москве должный порядок». Для великого князя Власовский прежде всего оказался удобным человеком. Весь двор великого князя в Москве сразу же стал обращаться с ним как с хамом, и он весьма услужливо принялся исполнять всевозможные поручения великокняжеской дворни.

Власовский, как Бердяев и ожидал, ретиво полез в дела охранного отделения. Первая же их беседа стояла Бердяеву немало нервов. Власовский начал ту беседу с весьма грубого настояния: «Немедленно упрятать за решетку всех здешних смутьянов!» Он прямо заявил, что не очень-то признает «жандармские хитрости и тонкости», предпочитая действовать напрямую. «Наша сила должна быть именно силой! Ей надлежит не заигрывать с преступниками, а карать их!»— таким афоризмом обогатил он память Бердяева при той первой их беседе.

Потому Бердяев и поторопился вдруг, заранее послав в Ригу телеграмму с требованием арестовать Егупова в момент его встречи с тамошними конспираторами.