Как я преподавал в Америке

Труд духовный

Вчера в русском классе моем разбирали «Обломова», и когда они весело потешались над ничегонеделаньем русским: пыль не уберут, а мечтают: «Подайте мне Человека!» — я вдруг обиделся и встал на защиту русских байбаков и мечтателей, вплоть до чеховских, кто мечтают «работать, работать!».

Да ведь они уже работают, работали, наработали — и интенсивнейше! В душе и над душой, тонкость чувств и переживаний, и проблем духа в себе прокручивая, выговаривая, продумывая, выписывая, — все эти Онегины и Печорины, и Лермонтов, и Обломов, и говорящие и спорящие герои Достоевского. И чем это меньше «работа», чем изобрести новую модель подтяжек или маргарин и на нем надпись: «Не могу поверить, что это не масло!»? Конечно, и это — дело, и, ради Бога, пусть делается. Но и утонченность душевной жизни, копание духом в высях сверхидей и сверхценностей — есть та часть мировой Работы, что в разделении труда между странами-народами и культурами выпала Старому Свету и России.

Так что же лучше?

Оба лучше. Восполняют друг друга — и Америка, и Россия.

А кто же еду будет создавать, кушать что?

Но ведь Эйнштейн не должен выращивать себе капусту. И труд русских думателей и спорщиков, лежа на печи или за бутылкой в трактире или на кухне, — как труд математиков: имматериальный, но — труд! Так что русские баре и интеллигенты, что вздыхали о деле и работать бы!.. — уже этими вздохами и упреками себе (Лермонтов, «Дума») величайше и наработали в Духе.

А и советские: в утопиях и мечтах, в их крахе, в муках и заблуждениях, — тоже за все народы потрудились, так что наш опыт — всем наука. Так врач-эпидемиолог прививает чуму себе, проверяя экспериментально, — и сам полубездыханный лежит. Конечно, не специально так захотели в России себя в жертву и службу принести. Но в Божьей экономии бытия объективно так вышло: будто нарочито, и призваны на то — русские, жители России и советчины…

Они были ошарашены моим патриотическим взрывом за Россию и советчину. И, видно, открылось им — иное измерение бытия, и труд там, и ценности, не подозревавшиеся ими. А то все «работу» считали созданием материальных изделий, вещей.

А культивировать душу? «Наука страсти нежной»?.. Конечно, можно — раз-два, ложись, «сунул, вынул — и бежать!», — а французы тут наворачивают какие галантные ритуалы игр любовных, ухаживаний, соблазнений, переживаний! Также и русские — во Психее…

Один обратил внимание на то, что Обломов в халат — одежду Востока одевается, привольную… И верно: евразиец, русский человек — в просторы, как в шаровары, облекся, прямо в них, как на диване, разлегся, широкая душа…

— А имя-то! — им я раскрываю. — Все из «о», а это — гласная, означающая центр; так что Обломов — при оси Бытия: куда же ему еще сдвигаться-то? Он — шар и кругл и совершенен. К нему тянутся и приходят.

Спрашивали: почему к Обломову приходят люди? Он ведь не богат, хотя что-то от него берут…

— Да ведь он — центр бытия: О — О —О…

И так получается панорама характеров: Чичиков — ездит, Одиссей — тоже, Обломов — лежит, а к нему приходят. Но по теории относительности это все равно: кто, кого считать движущимся. Ну а итог — один: панорама образов. Хотя это тоже важно, что Обломов лежит — как бог на месте, как Перводвига- тель (Аристотеля идея и термин: сравнивал его с прекрасной статуей: она стоит, но все влекутся к ней, и так недвижное производит и заводит движение в мире. — 24.7. 94): к нему влекутся и приходят, рассказывают…

…Воркует Субстанция — вон музыкой. Сама! Ее благословенное величество — как резвится! как глаголет!