Как я преподавал в Америке

Плебс ты жалкий!

23. Х.91. Ну, благословляй течение дней — ибо близит к любименьким и к своей тарелке. А тут не к своей все присоседиваюсь — и нелеп.

Конечно, и к смерти близит это течение. Но чуешь — ближайшее.

А раз ближайшее, то отчего бы не вникать в сиюминутное благо? Что ты с утра здоров, зарядку сделал, под душем стоял, ел. Сидишь у окна при солнечной погоде снаружи. Звучит-мурлычет какая-то классика XVIII века.

Однако сиротливое чувство у меня от посещения Лосевых в Дартмуте — к ним. И почему? Не понятно. Ведь так хорошо устроены в своем доме-имении двухэтажном с садом, на берегу реки. Оба хорошо зарабатывают, дети устроены; машины… Себя бы тебе жалеть, а не их. Ездит по конференциям по всему мира, а ты — нет.

И все же — островок русскости в Гэмпшире, в Новой Англии, на севере…

И что за «русскость», когда он — еврей, она — русская?

И куда ты возвращаешься? По радио: Украина отделяется, забирает армию на ее территории, Черное море и Черноморский флот…

Так что просто сиротство людского жребия — и своего — в них тебе предстало, отразилось. То же и Юз: хорохорится тут и уговаривает себя, как он счастлив… Но как держатся за свой круг — среди кружков других маленьких! И тут уж не задень — его Бродского, например. Да и друг другу надо лишь хорошее говорить и ласкать. Ибо узок круг — не плюй в свой колодец…

С другой стороны, все — под Богом. И здесь Он не дальше, а ближе даже, чем в родном Космосе, что перенимает на себя любовь и отчего, в близкодействии блага и родности, — язычество усиливается, заземленность — от Дуба, Березки… «среди долины ровныя…»

Понимаю пуритан — переселенцев лишь с Богом в душе и в небе.

А с другой стороны, у эллинов, греков в малых космополисах их, где все так рядом и одушевлено, где близкодействие божеств, многих, — там демократия в Божестве. Ну да — вот что такое политеизм и язычество. А монотеизм = деспотизм, монархия…

Однако до Греции тебе надо еще Россию-СССР кончить.

Но как уж надоело, как омерзело — «моделировать»! Будто сытые игры и забавы — над стонами, кровью и смертью. Сколь благороднее занятие Светланы и Насти и Ларисы, кто смертный жребий наш не упускают ни на миг от сердца и ума…

Толстой — перечитывавшийся («Война и мир») — засел в душе и уме: положительная жизнь! Не паразитарная — на выедании наработанного, как даже у Достоевского.

И думаю дальше о Роке русской и советской истории. Лезут— в зону предпосылок, условий: сначала расчистить, условия создать, а там уж и абсолютное будем хорошо и по-настоя- щему делать!

А другие народы и люди, каждый индивид, — сразу делают свое дело, вертикальное — жизни и богатства, без-у-словное; а из этого постепенно, для координации этих усилий и творчества в безусловном, образуются и Общество, и законы как медиаторы их — самостных и абсолютно творящих ценности индивидов.

У нас же — все вбок, вкось, не на то.

«Иди туда — не знаю, куда. Принеси то — не знаю, что!» — вот формула Русского Логоса в сказке — гениальная!

Чего-то хотят, хорошего, но не знают и не понимают, чего. В то же время пытаются делать — вслепую. ДЕЛАТЬ НИЧЕГО. Активничают.

И сейчас: вместо работы каждого на себя собираются на митинги и советы — рвать силы сцепления с Россией и Союзом. Будто индивиду под властью домашнего сатрапа легче будет. Прежде хоть могли апеллировать к центральной власти. Личность легче давить в малом государстве. Хотя индивидуальность развивается там сильнее, энергичнее, во все стороны, и телесность. Больше удельный вес на единицу — в малом целом.

1.15. Но что за пугливость? Вот ходил на гуманитарный ланч — с сыром, вином и фруктами — и с докладом о том, как в XIX веке фотографами формировался образ классики — Афин и Рима. Молодой человек легко и с юмором рассказывал и показывал — Афины, Рим, где легко и неоднократно бывал: и люди все — в курсе дела: бывали. Ну, даже и я в Риме был. И все же какую ущербность я, сидя, чуял! То ли — от скованности в языке? Толи от того, что вообще я — русский «совок», забитый человек, а они — раскованные хозяева мира? То ли моя личная это сви- тость пугливого в обществе человека?.. То ли оттого, что, придя раньше других, нарезал себе сыру и наложил масла в булку, стакан вина налил и дыню с виноградом взял — наесться на халяву, казенного, — и как, сравнительно со мной, мало брали они: чуть сыру, стакан воды, кисть винограда?..

И по всему по этому так натянут я сидел, и к интересу интеллектуальному, к любознанию добавился обертон — и даже тон, и основной то был — душевного неудобства, исторической униженности. От судьбы.

Но ведь так всегда бывало. Разве плебей третьесословный, приглашен будучи в салон аристократии, — не так же униженно себя чувствовал? Жюльен Сорель и проч… Это давало пружин- ность и динамику — и для внутреннего сосредоточения в себе, и на уход в себя, как главного собеседника и друга, понимающего (внутренние монологи Жюльена Сореля и героя Достоевского; да и мне — как хорошо прийти домой, уединиться!), — и для распрямления и раскрута наружу: в действовании, в империализме на мир. «Желанье славы» (пушкинский стих. — 7.8.94) и самоутверждение. Как еврей, как Эпштейн… (Вчера у Лосева проговорился: когда — об Иакове, как он обманом отнял первородство у наивного Исава, я сказал: «Эпштейн — Иаков», меня тут же усек Лосев и спросил: «А что, Эпштейн у Вас что-то похитил?» — и пришлось мне в ламентации унизительные вдаться…)

Ой, как тяжело среди людей!.. «И притворяться не погибшим»…

Как хорошо прийти в свою тишину — к раскрытому Платону и Монтескье!.. Глянуть на красное дерево и желтое, и на зеленое за окном. Сразу снимаются социальные натуги и перенапряги отношений. Нет отношений. А есть Истина и Красота. Не вклинивается помехою самочувствие «я», «не-я»… Психология. Политика. Дипломатия.

Но какие америкашки раскованные! «Чиирфул»! Бодренькие.

А евразиец — окован: немецкая рефлексия, русская стеснительность, французский страх быть смешным, английская сдержанность, китайские церемонии…

Надо будет про это — в лекцию добавить.

6 ч. Такой ты плебс жалкий! только вернулся с велосипедной поездки. Рюкзачок захватил — на всякий случай. И наехал на убранное кукурузное поле. Там вижу — кочаны валяются. Стал ходить-набирать. Приехал домой — вот варю. Но — не то: жесткие. Небось уже для свиней на корм. А ты взялся себя кормить. Свой желудок мучаешь. Вон валяются груши и яблоки. Так ты хорошие кладешь в холодильник, а обрезаешь и ешь плохие. Когда их съешь — уже те, в холодильнике, становятся плохие. Так ел бы сразу только хорошие!..

Мужик! Без широты. Так и в писаниях своих: не умеешь лучшее выбирать — и кучу-малу устраиваешь, где сор перемешан с добром.

Однако завтра надо завершать Россию — и объяснить Революцию и Коммунизм — с великодушной точки зрения.

Записка от Присциллы:

«Дорогой Георгий! Имейте в виду, что Вы приглашены на обед с Станкевичем — не с тем (= не нашим политиком из молодых, а профессором Йельского университета. — 7.8.94) — 24 октября, у нас дома, вместе с кафедрой.

— Присцилла.

Вы неправы насчет нашего Томаса!!» (кандидата в Верховный суд, обвиненного в «сексуальном понуждении»… —7.8.94).