Какая она, Победа?

Группа Балинского. Штурм

После ухода Галкина вся ответственность за ребят и восхождение легла на плечи Толи Балинского. Смущала потеря двух дней, а с ними и темпа восхождения, поубавились продукты и силы.

Взяли на учет все оставшееся продовольствие. Еще раз уточнили порядок движения. Переночевали, утром поднялись на 6500 к пещере, где провели вторую ночь, теперь уже в компании с ленинградцами, Стрельцов и Артюхин. Холодно, сильный ветер, двойка ленинградцев сунулась было выйти на маршрут и тут же вернулась в пещеру.

— Ну погодка! Что будете делать?

— Пойдем, пожалуй, — сказал Балинский, поглубже натягивая меховую шапку-ушанку, которую так странно было видеть на альпинисте, — ждать да догонять…

Наклонное плато объято мглистыми космами поземки. Но снег сдут, топтать следы почти не приходилось. Благополучно преодолели ледопад и к трем часам дня были на 6900. Дальше идти не рискнули. Холод пробирал такой, что у Жени лопнула фляжка с сиропом, которую он засунул утром в задний карман рюкзака. Заночевали на стоянке группы Люси Аграновской.

Пока все складывалось неплохо. Не обескуражило и утро 15 августа. Туман, ветер, но ведь это и есть для Победы обычная погода, работать можно.

Часам к четырем подошли на 7200. Скальную гряду оставили слева на ходу, решив, что снегу не так много и завтра можно будет пройти вдоль скал.

Часа два рубили площадку. Вымотались, замерзли, но палатку старались ставить хорошо, на все дно, иначе не отдохнуть. А отдохнуть перед штурмом надо обязательно. Видели, как правей прошли связки ленинградцев и тоже начали моститься на ночь. В полутора веревках, не дальше. Стало веселей.

Кто-то есть рядом.

Сразу же раскочегарили примус. Судя по тому, как парни уминали ветчину с томатом и уксусом, даже тушенку, самочувствие у всех неплохое.

А главное, была уверенность: завтра сделаем. Всю ночь шел снег, задувало, но и это не испортило настроения: снег так снег, на то и Победа.

Приготовили на утро шоколад, воду, все то, что надо будет взять с собой. До завтра!

Утром пожаловался на недомогание Володя Кочетов. Даже подумывал, не остаться ли, но все же решил идти.

Первая связка вывалилась из палатки в восемь утра. Раньше не решились, очень уж было холодно. Сразу же пришлось топтать снег, но и эта работа не согрела, очень, очень прохладно, прямо-таки на пределе.

Ленинградцы попытались пройти правей контрфорса, прямо в лоб по скалам, но вскоре отказались от этой затеи и перебрались к ним. Теперь их было четырнадцать человек. Это сразу сказалось на темпе, и под вершину выбрались лишь к середине дня.

Снегу стало поменьше, наст пожестче. Затем участок льда. Пришлось бить крюк, навешивать перила, пошли еще медленней. Все мерзли. Две пары толстых шерстяных носков, меховые шекльтоны, и все равно от «кошек» проникал жгучий металлический холод, ноги деревенели, и Толя то и дело подпрыгивал на передних зубьях, чтобы сохранить пальцы. Ребята ворчали.

Но что было делать, приходилось ждать, когда все пройдут, не будешь же перед носом соседей снимать веревку.

Когда всех пропустили, рванули. Наст весь в снежных застругах, их жесткие, как жесть, ребра сбивали с нужного шага. Склон был словно объят дымом, мела поземка, и понять, что за погода, где небо, где кончается склон, было невозможно. Очень странное состояние. Какая-то сонная оторопь.

Реальной была только боль со стороны правого уха и затылка — сюда бил ветер.

— Не дрейфь, Кочет! — закричал Балинский.

— Что? — с натугой переспросил Володя.

— Не дрейфь, говорю, выше еще целый километр!

— Что? Какой километр? — Сквозь гул ветра Володю было едва слышно.

— Километр еще, говорю! — кричал Балинский. — Победа — семь с половиной, а Эверест еще тысяча метров! Больше даже!

Володя махнул рукой. Ему не до шуток, не до сопоставлений. Надо переставлять ноги, тащить себя вверх, держа направление на три небольших карниза, за которыми должна быть вершина. Время — пять сорок пять вечера. Вперед выходят ленинградцы Игорь Рощин и Олег Борисенок, потом Аркадий Маликов, потом Стрельцов, потом Семен Игнатьевич. Володю чуть не задушили, его вытянули на гребень за веревку на «раз-два». Тут он упустил рукавицу, вспорхнув, она пронеслась над склоном и исчезла. Но едва вышли на гребень, сразу как обрезало, смолк гул, осталась за спиной метель, а в глаза ударило чистое темно-синее небо и предзакатное солнце. День-то, оказывается, хорош! Все, они на вершине! Тур!

На вытаявших из снега вершинных скалах было сравнительно тепло.

Отодрали лед с бровей, сфотографировались, договорились о спуске. Можно уходить. Надо уходить. Шесть вечера, скоро сумерки, дорога каждая минута светлого времени, а они все никак не могли заставить себя подняться, повернуться спиной к ласковым лучам вечернего солнца и, пересилив себя, шагнуть в серый шквал острого снега, по-прежнему плотной, жутковато гудящей завесой бившего из-за гребня почти вертикально вверх. И едва они сделали этот первый шаг, как сразу каждому стало понятно, как трудно будет им пробиться к своей палатке, как дорого станет им возвращение в мир людей.

Когда они шли вверх, ветры били в спину. Теперь пурга хлестала в лицо, они враз ослепли, оглохли, снег не только забивал очки, он нарастал ледовым панцирем, и эту корку то и дело приходилось сдирать. Особенно доставалось левой стороне лица, но оттирать некогда. С каждым мгновением дело принимало все более нешуточный оборот.

— Тоха, я кончился! — прокричал Володя скввзь гул поземки. Он мог не докладывать, это видно было и так. Нездоровилось — это не то слово, им всем нездоровилось, людям всегда почему-то нездоровится на семи тысячах, очень уж тяжело шел Володя.

— Женя, бери на себя Кочета! — кричит Балинский.

Женя кивает головой. Он хорошо себя чувствует, он полон решимости, злости и Кочета так просто горе не отдаст. Главное, сбросить высоту. Как можно скорее! Стрельцов обходит участок льда и, набирая скорость, устремляется вниз.

За ним, стараясь не отстать, Кочетов. За Кочетовым Артюхин. Но Семен Игнатьевич намерен спускаться так, как это положено делать на крутых склонах, в три такта, лицом к склону, через каждые два шага страхуя себя ледорубом. А Стрельцов бежит спиной к склону с ледорубом наизготовку.

Рывок, и Артюхин кувырком летит вниз, сдергивая, в свою очередь, Балинского.

— Женя! — кричит Артюхин.

Толя загнал в наст ледоруб, задержался, задержал всех.

— Стой, Женя! — кричит Балинский.

Остановились, отошли к скалам, очищая очки от снега. Сумерки, можно и без очков, но нет, нельзя без них, глаза мерзнут, и снег сечет их до слез!

— Я ничего не вижу, — сказал Толя, — погоди.

Женя посмотрел на Балинского. И ему стало не по себе. Обмерзшее, залепленное белым лицо. Вялый голос. Неужели и Балинский?

Балинский отдирал лед вместе с ресницами.

— Погоди, — сказал он, — надо страховаться. Верней будет…

Они перешли в кулуар, Женя сел на снег, заскользил вниз, за ним все остальные. Так проскочили веревки четыре.

— Стой! — закричал Балинский, опять пуская в ход ледоруб. Он все пытается сбить темп, попридержать Женю, ему все кажется, что со Стрельцовым что-то творится. Никак они не могут понять друг друга. А Стрельцова бесят эти остановки, эта осторожность, на которую совершенно нет времени, бесит медлительность Семена Игнатьевича, он чуть ли не кричит на него:

— Ну что там опять такое?

— Стой, Женя! Нужна страховка. Сейчас улетим, не зарубимся! Давай на скалы!

Стрельцов смотрит недоверчиво, он все пытается понять, что с Балинским, здоров ли или тоже болен, тоже расклеился, как Кочет, как Артюхин, очень уж он осторожен, Тоха!

— Какого дьявола, — кричит Женя, — ты что, не видишь, что с Кочетом? Пошли! Снег держит!

Володя растерянно оглядывается: Балинский прав, нужна страховка, нехитро «упорхнуть» до самой Звездочки. Но, может, прав и Женька, спасение в скорости, да и как делать замечания, поучать, если сам обуза и Женька старается для него, для Кочета!

Стрельцов взял ледоруб наизготовку и, высоко задирая ноги, помчался вниз. Рванул Кочетова. За ним Артюхина. Семен Игнатьевич шел на схватывающем узле, и это давало возможность маневра. Но какой уж там маневр! Толя бежит наискось, подобрав кольцо веревки. Только бы успеть до тех камней, только бы забросить за них веревку!

Рывок! Нет, не успел! Бросило через голову, заскользил вниз, надо бы зарубиться, пока не набрал скорость, но куда там, он не один, а внизу такой довесок, что хочешь ты этого или нет, а утянет до самой Звездочки! Была тоска и отчаяние. Толя успел это почувствовать. Вот она, Победа, взяла всетаки свое! Он подумал об этом искренне, как о чем-то свершившемся, но одновременно продолжал надеяться, что все каким-то чудом образуется и они благополучно остановятся. Он летел и подсчитывал, где это может случиться — на 6200, на 5400 и не будет ли слишком поздно.

Задержались. Балинский тут же забросил петлю веревки за камень. Как утихомирить Женьку? Никогда не видел его таким бешеным. Даже подумал, дескать, сейчас я его успокою, стукну древком по башке, а там. Чуть ли не весело стало от этой мысли. Вот чего еще не было на Победе — хорошенькой потасовки! И он снова начинает убеждать Стрельцова, что нужно перейти на скалы, что это для них единственно надежный в сложившейся ситуации путь.

Собственно, Стрельцов должен был подчиниться. Ведь начальник группы Балинский! Но, с другой стороны. Стрельцов смотрит на скалы. Два кальцитовых прожилка! Он хорошо помнит: теперь недалеко, еще метров шестьдесят-сто, и будет палатка ленинградцев, совсем близко! Снова взмолился Кочетов. Надо идти, хватит дискутировать, он давно не чувствует левой половины лица, кончиков пальцев. Хочет Балинский, пусть они с Артюхиным страхуются, пусть идут по скалам, пусть идут как хотят, надо резать веревку пополам!

— Тоха, — закричал Стрельцов, — надо спасать Кочета, я режу веревку!

Он ударил по веревке ледорубом. Он рубил ее, а она не поддавалась, только лед летел. Вмешался Артюхин, попытался помешать Стрельцову, но лишь подлил масла в огонь.

— Ладно, — решил Толя, — пусть отвязываются… — Если и он, Балинский, упрется на своем, тогда все развалится. А это конец. До утра нужно дожить. Утром все войдет в норму.

Показалась ночевка ленинградцев. Только здесь стало ясно, на каком пределе сил держался Артюхин. Уже не контролируя свои действия, он, как был, в «кошках», полез в палатку спартаковцев, тут же искромсав днище остро заточенными зубьями и лишь случайно не исковеркав оставленную под спальными мешками кинокамеру. Забившись в угол, в спальные мешки, Семен Игнатьевич пытался хоть немного согреться, и уговорить его вновь выйти на холод было невозможно. А спартаковцы шли следом, и Борис Клецко, увидев испорченную палатку, высказал все, что думал на этот счет.

Что ж, он беспокоился о своих. И он был прав. Толя, как мог, извинялся, сказал, что всех сейчас же уведет, но Семена Игнатьевича смог извлечь из палатки лишь во втором часу ночи, да и то чуть ли не силком. У спартаковцев остался ночевать только Кочетов, но и он потом решил перебраться к своим, благо на этом участке были натянуты перила. Он ввалился в палатку и сказал:

— Братцы, если я сейчас не выпью, я помру.

Так все намерзлись, такой бил всех озноб, что Толя дал согласие и отмерил каждому по двадцать граммов. Запили водичкой, натаявшей к тому времени в кастрюле, нагрели чаю, начали есть. Легли в третьем часу.

Выяснение отношений, все разговоры решили отложить до возвращения, а потому молчали, каждый переживая случившееся про себя. Радости не было.

Да и рано было радоваться. Он был еще весь впереди, спуск!

Встали поздно. Слышали, как собирались ленинградцы, как прошли мимо. Лицо у Володи разнесло, поморозился он здорово, и Толя не очень спешил с выходом: надо было дать людям прийти в себя. Без особых приключений спустились к пещере 6500. В пещере дуло, пришлось ставить палатку. Зато разместились с комфортом, тут же принявшись за примус, наготовив чаю, еды, благо недостатка в продуктах они не испытывали.

Самочувствие у всех было нормальным, улучшалось и настроение. Все же говорить предпочитали на нейтральные темы. Скажем, о прихваченных морозом пальцах. У Кочетова, например, таких было восемь на ногах и несколько на руке. Словом, было о чем побеседовать. И ведь как обморозил!

Стоило снять рукавицу, чтобы отодрать с глаз линзу льда, и готово!

Начали спуск. Шли не спеша. Ребята могли взять темп и быстрей, но Толя вновь стал их попридерживать: сорвется кто, не зарубится до самого низа, круто, и лед…

К стоянке на 6000 спустились рано, однако, не мешкая, полезли в пещеру. Стрельцов, перед тем как нырнуть в лаз, глянул вокруг, и тут ему показалось, что вверху, на только что пройденном ледопаде показались и исчезли человеческие фигурки. Но там никого не может быть, они последние! Ребятам все-таки сказал, и, конечно, никто не поверил. Разожгли примус, начали греть чай, оттаивать, отогреваться душой и телом, пока вдруг в дыру входа не посыпались комья мерзлого снега. Гости! Самые неожиданные! И откуда, с Победы! Овчинников, Добровольский, Максимов. Опять что-нибудь?