Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Летне-осенние праздники

НЕМЦЫ

По народному календарю немцев даты начала лета несколько отличаются от официального календаря и различаются по землям. В Брауншвейге, например, и некоторых других областях считают, что лето начинается с троицы^{402}.

Летне-осенний календарный цикл хозяйственных занятий начинался в июне с сенокоса, включал уборку урожая, подготовку пашни под посев озимых и заканчивался сбором винограда.

В это напряженное время людям было не до праздников, поэтому летне-осенний период календарного цикла беднее праздниками, чем зимний и весенний. Если летом не поработаешь, зимой будешь бедствовать: «Лето кормит, зима съедает» («Der Sommer ernährt, der Winter verzehrt»)^{403}.

О том, что весь этот цикл совпадает со временем уборочных работ, свидетельствуют и названия месяцев. Так, первый летний месяц — июнь — назывался в народе, помимо заимствованного из латинского Juni, также Heumonat (т. е. месяц сена), а иногда и Brachmonat, так как в это время производилась вспашка пара под озимые. Июль (Juli) также назывался Heumonat, хотя в это время в некоторых областях уже полным ходом шла уборка озимых зерновых. Август (August), в который заканчивалась уборка зерновых, назывался Erntemonat (т. е. месяц жатвы).

По народному календарю 24 августа, в день св. Бартоломея, начиналась осень (по официальному календарю 22 сентября), поэтому следующий за этим днем первый новый месяц — сентябрь (September) назывался Herbstmonat (осенний месяц). С завершением уборки зерновых уборочные работы отнюдь не заканчивались: убирали овощи, фрукты и, наконец, виноград, поэтому октябрь (Oktober) в народе называли Weinmonat (т. е. месяц винограда, вина). Ноябрь (November) — переходный месяц от осени к зиме, когда все работы в поле уже заканчивались, загоняли скот с пастбищ в стойла, в народе назывался туманным месяцем (Nebelmonat)^{404}, а в некоторых областях, где иногда в этот месяц еще вспахивали стерню под яровые, назывался Brachmonat^{405}.

Самым большим праздником начала лета был день Иоганна Крестителя (24 июня). С этого времени начинались сенокос, созревание хлебов и подготовка пара под сев озимых. День Иоганна Крестителя по времени почти совпадает с днем летнего солнцестояния, с которым в прошлом было связано много обычаев и обрядов языческого происхождения, поэтому церковь и приспособила день Иоганна Крестителя к этому времени, стремясь вытеснить или изменить содержание языческих обрядов^{406}.

Однако в связи с тем, что по более старому юлианскому календарю день солнцеворота приходился на 9 июня, то некоторые сходные обычаи и приметы относились к дням, предшествующим дню Иоганна. Так, считали, что «на Варнаву солнце от нас уходит, на Люцию снова к нам приближается» («Auf Barnabe die Sonne weicht, auf Lucia sie wieder zu uns schleicht»)^{407}. Полагали, что день Варнавы (11 июня) самый длинный; трава в этот день самая высокая; наступало время сенокоса: «Св. Варнава не забывай о серпе — самый длинный день и самая длинная трава» («St. Barnabas nimmer die Sichel vergass — hat den längsten Tag und das längste Gras»)^{408}.

Много сельскохозяйственных примет связано с днем св. Вита (hl. Veit) — 15 июня. Считали, что это наилучшее время для сева льна и ячменя:

В этот же день немцы предпочитают сажать капусту. К этому времени все хлеба в цвету, и дождь теперь вреден для ячменя и овса. Это смена времени года. Отсюда изречение: «На святого Вита меняется время, и листья поворачиваются на другую сторону» («Sankt Veit ändert sich die Zeit, und die Blätter wenden sich auf die andere Seit»)^{410}.

До середины XIX в. в Швабии (в Бургау, Обермедингене и др.) вечером в день св. Вита зажигали костры, как и в иванову ночь. Девушки гадали о суженом; устраивались ярмарки. Часто же день св. Вита становился главным днем сбора хвороста для костров, зажигаемых в ночь накануне праздника Иоганна^{411}. Главным элементом обрядности в иванов день, по мнению немецких этнографов А. Шпамера, Е. Ферле и некоторых других, были огни (Sonnwendfeuer)^{412}, пережиток древнего языческого обряда в период летнего солнцеворота. И церковь, и светские власти неоднократно запрещали костры, но тщетно. В средневековье костры на иванов день зажигали по всей Германии. И после Реформации в протестантских областях, например в Саксонии, ивановы костры жгли вплоть до конца XIX в.^{413}

Однако со временем некоторые обычаи, связанные с этим днем, в частности огни, стали исчезать. К концу XIX в. граница между пасхальными огнями и огнем на иванов день проходила южнее Гарца и Гессена: на севере преобладали пасхальные огни, на юге — ивановские^{414}. По материалам, собранным в 20-х годах XX в. для немецкого этнографического атласа, известно, что костры в иванову ночь жгли уже только на юге Германии (в Баварии)^{415}. В некоторых северных областях в иванову ночь зажигали свечи (как пережиток былых костров), а в городах их заменила иллюминация^{416}.

В зажигании костра должны были принимать участие все члены общины. Кто не участвовал в этом обряде, того дразнили мальчишки в своих песнях как скрягу^{417} или штрафовали на два с половиной гроша (например, в Брауншвейге)^{418}. Если кто-либо не мог по каким-то причинам участвовать в празднике, он обязан был появиться хотя бы на короткое время и выпить стакан вина.

Костры на иванов день по форме ничем не отличались от костров, зажигаемых в другие праздничные дни: на масленицу и пасху; их зажигали преимущественно на возвышенных местах, хотя в некоторых местах, особенно в городах, их жгли на равнине, чаще на рыночной площади перед ратушей^{419}. К костру собирались и стар и млад, водили хороводы, дети, юноши и девушки прыгали через него. Парни и девушки прыгали парами. Если при прыжке парень и девушка не разожмут рук, то считали, что их любовь укрепится и в этом же году они справят свадьбу (Верхняя Саксония); если же разожмут руки или платьем заденут за огонь, то это был неблагоприятный знак. В некоторых областях, наоборот, считалось нехорошей приметой, если огонь не задевал платья прыгающей через костер женщины. Полагали, что в таком случае она в текущем году не забеременеет, так как не приобщилась к плодотворящей силе огня^{420}.

По высоте прыжков судили также о том, хороший или плохой будет урожай. Здесь сочетается, по мнению советского ученого С. А. Токарева, магия плодородия с магией брачного оплодотворения^{421}. По народным представлениям, прыгание через костер и прогон скота через него способствовали защите людей и животных от болезней, оберегали их от колдовства. С этой целью во многих областях Германии к костру приносили больных детей. Считали, что особенно целебным свойством обладал иванов огонь при глазных болезнях, спасал он также от болей в пояснице во время жатвы. По поверьям, головешки из иванова костра, хранящиеся в доме, защищали от пожара. В целях оберега клали также немного золы из костра в корм скоту. Чтобы придать силы целебным свойствам огня, в него бросали определенные травы; сорняки же бросали в огонь, чтобы их поменьше было в поле. Если майское дерево стояло до дня Иоганна, то его также бросали в костер. По мнению Ферле, это не обязательно означало уничтожение старого символа, а скорее должно было придать силу огню и обеспечить все живое и растущее теплом солнца.

С культом солнца связывал и Шпамер обычай зажигания огней в иванов день^{422}. Не отрицая веры в очистительную и апотропеическую силу иванова огня и связь его с солярным культом, советский фольклорист В. Я. Пропп, исследуя аграрные обряды русских, пришел к выводу, что обряды иванова дня, в том числе и обрядовые костры, — продуцирующие, т. е. все они направлены на то, чтобы воздействовать на рост растений^{423}.

Помимо зажигания костров, иногда в этот день, как и на некоторые другие праздники, скатывали с возвышенности горящие колеса, смоляные бочки, бросали горящие диски. Все это, по поверью, должно было защищать поля от непогоды. В целях повышения плодородия полей во многих областях Германии в пашни втыкали головешки из иванова костра. В некоторых местах, например в брауншвейгской деревне Вендебург, еще в конце XIX в. в землю закапывали деревянный крест, который несли во время шествия в день Иоганна (это называлось закапывать Johannich). При этом закапывали и бутылку шнапса, из которой пили участники процессии^{424}.

Закапывание в иванов день в землю кусков дерева — воплощения сил природы — означает стремление человека передать эти силы земле, которая должна родить новый урожай. Сжигание дерева (иногда в виде чучела) на костре придает силу огню, и люди, прыгая через костер, как бы приобщаются к ней^{425}.

Обычно костры зажигали в иванову ночь, однако в некоторых местах, например в Маркдорфе у Боденского озера, это делали в 12 часов дня, ибо считали, что полдень особенно полон таинственности, в этот час бродят духи. «Огонь солнцеворота» (Sonnwendfeuer) и связанные с ним народные верования очень схожи во всей Европе. По мнению Ферле, корни этих явлений надо искать в общей индоевропейской основе. Отдельные же детали обрядности могли, на его взгляд, впоследствии заимствоваться одним народом у другого^{426}.

Иной точки зрения придерживается В. Я. Пропп. По его мнению, сходство обрядов на иванов день объясняется сходными формами мышления, связанными с ранним земледелием^{427}. Если принять эту точку зрения, то детальные различия обрядности могут, видимо, быть объяснены тем, что каждый народ в своих конкретных условиях вносил что-то свое в обрядность, хотя не исключены и заимствования.

После первой мировой войны празднование иванова дня приняло несколько иные формы. Оно было перенесено на 21 июня — астрономически более точный день летнего солнцестояния. В Бадене, Гессене и некоторых других землях каждый год за несколько месяцев до призыва в армию создавались рекрутские ферейны, которые и руководили сооружением и зажиганием костров в иванову ночь^{428}. Но по-прежнему огни зажигали не спичками, а факелом, зажженным от «чистого» огня, полученного трением^{429}.

Кроме огня в обрядности дня Иоганна Крестителя большую роль играли травы. Некоторые травы получили название по имени святого — Johanniskraut (иванова трава). Наибольшей популярностью у немцев пользовался в качестве ивановой травы дырчатый зверобой (Hypericum perforatum), хотя в каждой земле была своя главная иванова трава (или цветок); в Тюрингии, например, арника, которую использовали для приготовления лечебных мазей. В лечебных целях собирали также тмин и другие травы. Травы использовались в эту ночь девушками также и для гадания, главным образом о суженом. Девушки молча прикрепляли две травинки к потолку или у печи и наблюдали за тем, склонятся ли они друг к другу. Если это случалось, то девушка делала вывод о расположении к ней ее суженого. Венок из зелени, положенный под подушку, «помогал» увидеть во сне суженого.

Обычно травы собирали накануне ночью между двенадцатью и часом или в полдень иванова дня. По поверью, травы, сорванные в иванов день и освященные в церкви, защищали их владельцев от болезней, а дом от бури и пожара. Букет или венок, повешенный над входной дверью, якобы закрывал ведьмам доступ в дом. По данным Ферле, некоторые группы немцев из северных областей Германии и венды Ганновера плели в полдень венки из трав, а затем весь год хранили их в доме в целях оберега^{430}.

В некоторых районах средней Германии украшали дома цветами и внутри и снаружи. В Баварском лесу девушки делали букетики из иванова цветка, орешника, клевера и трясунки. В Гарце в иванов день ставили перед домами елки, украшенные гирляндами из этих трав, в других местах подвешивали гирлянды к окнам или же протягивали их поперек улицы. В Фихтельгебирге украшали цветами и травами колодцы и родники, чтобы из них не ушла вода. В Бранденбурге через всю деревню скакал парень с иоганном — букетом лечебных трав, переплетенных цветущей рожью. По поверью, счастье приносил также «волшебный» корень, который выкапывали в иванову ночь^{431}.

Верили, что цветок папоротника может помочь найти золотую жилу, а семена папоротника в иванову ночь делают человека невидимым. В ночь на Иоганна советовали также добавлять в корм скоту разные травы и муку с солью — от болезней и других несчастий. В Шлезвиг-Гольштейне в этот день устраивали «букет середины лета» (Mittsommerqueste, Mismosquost)^{432}. В прошлом этот обычай был распространен довольно широко, потом был забыт, а с 1921 г. стал снова ежегодно отмечаться.

Накануне иванова дня дети отправлялись с корзинами в поля и собирали цветы и травы, при этом обязательно надо было нарвать веток бузины и пучки крапивы. Затем все это сортировали и связывали в букеты, гирлянды, венки. На площадь, предназначенную для празднества, мальчики приносили скамьи и специальный, сохранявшийся из года в год шест с опорными планками и поперечинами. Вечером девушки, парни и дети под музыку шли на площадь, где устанавливали этот шест, украшали его венками и гирляндами и танцевали вокруг него. Главное же празднество происходило на следующий день — в день Иоганна — с обеда до вечера с танцами и пением^{433}. В прошлом в празднествах на иванов день участвовали все — от королей до пастухов. К концу же XIX в. обычаи эти стали исчезать.

Известную роль в обрядности на иванов день, помимо огня и трав, играла вода. Как на пасху и другие весенние праздники, в этот день было принято умываться росой, «чтобы уберечься от кожных заболеваний и стать красивой». Большое значение приписывали и ритуальному купанию, хотя церковью этот обычай как языческий запрещался. В народе считали, с одной стороны, что купание в иванов день в реке приносит счастье и оказывает целебное действие. С другой стороны, купаться в этот день опасно, так как реки якобы требуют жертв. В Роттенбурге (Вюртемберг) бросали в этот день в р. Неккар краюху хлеба, в Кведлинбурге (на северо-восточном склоне Гарца) — черного петуха, в других местах — детские платья. Эти «дары» должны были умилостивить реку, чтобы она не требовала человеческих жертв.

В XIV в. накануне иванова дня, вечером, по сообщению Петрарки, в Кёльне женщины толпами шли на берег Рейна в венках из цветов и при заходе солнца окунали руки в воду^{434}. В этот день очищали также родники. По мнению А. Шпамера, обычай купаться в реке в день Иоанна Крестителя пришел в Германию через Галлию из Рима, где 24 июня такие купания устраивались в честь Фортуны — богини судьбы^{435}.

Много других обычаев на иванов день было направлено на сохранение здоровья и плодородие людей, скота и полей. Еще в начале XX в. в Баварии и некоторых других местах люди ели пироги — Kücheln с тремя, семью или девятью различными начинками (среди них обязательно была съедобная разновидность бузины)^{436}. Плодовые деревья, как и в новогоднее двенадцатидневье, обматывали соломой, чтобы плоды не падали несозревшими. Считали, что если в иванову ночь срезать несколько стеблей ржи, свить из них венок и повесить на дымовую трубу, то птицы не будут клевать зерно. В иванову ночь в районе Заальфельда (Тюрингия) девушки шли нагими на льняное поле, танцевали вокруг него и валялись на нем, «чтобы лен хорошо уродился». По пашне также катались парами, чтобы повысить ее плодородие^{437}.

Считалось, что как середина зимы, так и середина лета — время духов, а поэтому надо обороняться от ведьм. Полагали, что лошади в иванову ночь могут говорить, вода превращаться в вино, утонувшие колокола звонить, души усопших посещать своих родственников. Ребенок, родившийся в иванову ночь, мог быть ясновидцем, но мог стать и оборотнем^{438}.

Еще в конце XVIII в. в иванов день приносились жертвы стихиям. Так, часть похлебки выливали на огонь, часть — в проточную воду, часть зарывали в землю и остатками намазывали листья, которые клали для ветра на дымовые трубы^{439}. В отдельных частях Германии, особенно в городах, со временем иванов день стал и днем памяти умерших; в иванову ночь на могилах ставили горящие свечи, а в альпийских районах было распространено поверье, что души умерших приходят к кострам греться^{440}.

С ивановым днем было связано много сельскохозяйственных примет и примет метеорологического характера. Считали, что до иванова дня дожди нужны, а после него от них один вред: «что июнь окропит, то он и благословит» («Was der Juni beregnet, er auch segnet»); «если июнь теплый и влажный, то будет много хлеба и еще больше сена» («Ist der Juni warm und nass, giebt's viel Korn und noch mehr Gras»)^{441}. Если на иванов день погода ясная, то уродится много орехов, парни с девками пойдут в леса и к следующему году люльки вздорожают. О том, какова будет погода на время уборки, судили по четырем дням до и четырем дням после летнего солнцестояния: какая в эти дни, такая до михайлова дня. На иванов день слуги меняли хозяев, это был последний срок ухода слуг перед уборкой: «иванов день — хозяйский, а время рабочих начинается с Михайлова дня» — 29 сентября, т. е. когда основные уборочные работы закончатся.

Считали, что со дня летнего солнцеворота начиналось настоящее летнее тепло. После иванова дня наступала страдная пора, и праздников, богатых обрядностью, не было, особенно в протестантских областях, почти до конца уборки.

В некоторых районах обычаи, схожие с днем Иоганна, приурочивались ко дню Петера и Пауля (29 июня): вечером накануне этого дня в Швабии зажигали костры, ночью готовили целебные средства. Прежде костры на день Петера и Пауля жгли также и в Фихтельгебирге. По поверью, Петер и Пауль, как Иоганн Креститель и другие святые летнего времени, требовали человеческих жертв; такими жертвами считались погибшие от удара молнией, утонувшие и покончившие жизнь самоубийством. Шварцвальдская поговорка свидетельствует о запрете работы в этот день:

В некоторых областях после этого дня начиналась жатва: «В день Петра стоит крестьянин с серпом наготове» («Am Peterstag stäht der Bauer mit der Sichel da»); «Петр и Павел у ржи корень подгноил» («Peter und Paul wird dem Korn die Wurzel faul»). Считали также, что к этому дню следует вывезти навоз в поле под озимые и начать пахоту пара: «На Петра и Павла бежит заяц в капусту» («Peter und Paul lauft der Hase in’s Kohl»), т. e. одни поля перепахиваются, в других начинается уборка и заяц прячется в огороде, где уборка еще не скоро начнется^{443}. В июле начинается жатва, об этом говорится в поговорках: «Июль приносит серп Гансу и Михелю» («Der Juli bringt die Sichel für Hans und Michel»)^{444}.

С 11 июля, по мнению немцев, начинаются самые жаркие дни, называемые в народе Hundstage (т. е. буквально «собачьи дни»). Много поговорок и примет связано с днем св. Маргариты (13 июля), называемой погодницей («Margareth die Wetterfrau»)^{445}. Маргарита — покровительница крестьян, так как, согласно Саксонскому зерцалу (XIII в.), урожай доставался тому, кто оканчивал обработку поля до дня Маргариты^{446}. В некоторых местах считают, что лето приходит с Маргаритой. Дождь в этот день особенно нежелателен. Маргарита также покровительница рожениц. Кроме того, в преданиях жителей северо-западных областей Маргарита выступает в роли женщины-призрака — черной Греты.

День 22 июля — день св. Марии Магдалены — считается у немцев одним из самых несчастливых в году: в этот день нельзя справлять свадьбу, отправляться в путь, подниматься в горы, идти в плаванье, вообще начинать какое-нибудь дело. Мария Магдалена является также патронессой кающихся, а в Верхней Баварии еще и парикмахеров. В этот день следует укоротить косу, подрезать волосы, тогда они будут лучше расти^{447}.

Считали, что в день св. Якоба (25 июля) нужно начинать косьбу яровых (пшеницы): «День Якоба в косьбе» или «в уборке» («Jacobustag im Schnitt» или «in der Ernte»). Иногда обычай запрещал начинать косьбу до дня Якоба. В Верхнем Пфальце Якоб считался патроном пшеницы. Полагали, что дождь в этот день портит серпы, а на злаках появляется ржавчина. В этот день надо срезать также цикорий^{448}. Корень его следовало тайно и молча выкопать в день Якоба (в некоторых местах в день Петра и Павла) в полдень, когда солнце наиболее жарко светит. По поверью, человек, носящий при себе этот корень, вынет с его помощью у себя все занозы, разобьет все оковы, а главное — пробудит верную любовь в каждом, кого он коснется корнем^{449}. Замечали, что если в день Якоба у картофеля опадут цветы, то клубни уродятся плохие. С этим днем был связан ряд метеорологических примет: если день ясный и жуки жужжат, хорошая погода продержится еще долго; если муравьи увеличивают муравейники — жди холодной зимы, и др.^{450} В день св. Якоба справляли свой праздник и устраивали состязания альпийские зеннеры, так как Якоб считался патроном пастухов и скота^{451}.

В некоторых местах косьбу яровых начинали с дня св. Анны (26 июля). Св. Анна считалась покровительницей женщин, особенно она почиталась в средневековье в Рейнланде: следы этого проявлялись в некоторых обрядах почти до наших дней. Она также была патронессой горняков. Горняки средней Германии устраивали в этот день процессии, танцы и праздничный обед^{452}.

День св. Лаврентия (10 августа), по мнению немцев, был самым жарким днем в году. К этому дню обязательно надо уже пахать под озимые, заканчивать жатву, возить снопы с поля, дергать лен. К этому времени поспевают свекла, орехи, миндаль. Если в день Лаврентия погода действительно стояла жаркая и ясная, то считали, что будет хорошее вино^{453}. День св. Лаврентия праздновался в Германии со второй половины X в. По преданию, св. Лаврентий принял мученическую смерть на раскаленной решетке. Поэтому он стал патроном людей, занятых в профессиях, связанных с огнем: пожарных, поваров, гладильщиков, углежогов. Со временем в народе распространился обычай, по которому нельзя в этот день в доме разводить огонь. В Баварии и Бадене молча искали между 11 и 12 часами или ровно в полдень так называемый уголь Лаврентия. По поверью, он лежал неглубоко в земле и якобы защищал от огня и молнии, от болезней и колдовства, лечил раны; примешанный к семенам он якобы предохранял рожь от головни. На крайнем юге Германии, в Альгеу, считали, что со дня св. Лаврентия начинается осень^{454}.

Большой женский праздник отмечается 15 августа — вознесение божьей матери (Mariä Himmelfahrt), особенно в областях Мюнстера, Гильдесхайма, Кёльна и Трира. Хотя это большой церковный праздник, однако и в нем элементы дохристианские или светские преобладают над церковными. В связи с тем что в этот день, как и в день св. Иоганна Крестителя и в некоторые другие дни, происходило освящение трав, он уже в средневековье получил название «Buschelfrauentag» (буквально: букет женского дня). Литургия, связанная с освящением трав, вероятнее всего, была призвана заменить дохристианские германские уборочные обряды. Количество трав, составляющих букет, который несли в церковь для освящения, было различно по областям. Так, в Кёльне в букете должно было быть девять трав, в Холлетау — 77. В Рейнланде такой букет назывался Würzwisch (пучок корней), в Баварии — Kräuterbuschel (букет трав). Освященные травы хранили в доме, хлеве и полях против непогоды, болезней и других несчастий. Ведьмы и колдуны, по поверью, пытались подбросить в букет свои снадобья, приносящие зло.

Связь дня вознесения богородицы с уборкой проявляется в некоторых изречениях:

т. е. уборка должна продолжаться от дня Килиана (7–8 июля) до вознесения богородицы — дня, называемого в народе также Frauentag in der Scheidung; im Schnitt; in der Ernte (женский день в жатве, в уборке) или grosser Frauentag (большой женский день).

В день вознесения Марии освящали в католических районах мед и яблоки^{455}. С этого дня и до дня рождества богородицы (8 сентября) начинался период времени, называемый женское тридцатидневье (Frauendreißigst). Это время, по народным верованиям, наиболее благоприятно. В некоторых местах освящение трав переносится на день рождества богородицы — конечный день женского тридцатидневья. Считали, что мех и жир кротов и ласок в этот период обладают целебными свойствами. Яйца, снесенные в это время, по поверью, не тухнут. В день вознесения богородицы гадали, наблюдали за погодой, пекли фигурные печения, устраивали шествия. По народным представлениям этот день придавал плодам вкус^{456}.

Как упоминалось выше, уборка злаков в основном должна была заканчиваться ко дню вознесения богородицы. Если хлеба не скошены до 24 августа (день св. Бартоломея) и полегли, то в Зигерланде говорят, что это Бартоломей прошел по полю^{457}. Во многих местах Германии считали, что с этого дня наступает осень и пастухи меняют свою льняную одежду на более теплую. Начинаются заморозки: «Бартоломей приносит созревание и снег» («Bartholoma bringt Reifen und Schnee»)^{458}.

С этого времени, по наблюдениям крестьян, уменьшаются надои молока, в огород ходить не советовали, ибо св. Бартоломей бросает в него самые крупные кочаны капусты и не надо ему мешать. Ряд примет связан с погодой. Если аисты не улетели, жди мягкой зимы. Дождь в этот день предвещает хорошую сухую осень. Начинается сев озимых, охота, уборка в огородах и садах. В день св. Бартоломея отмечали свой праздник рыбаки, пастухи в округе Гера и других районах, лесники в Равенсбурге.

Во многих местах устраивались ярмарки, справлялись школьные праздники. Так, в Меммингене (Швабия) еще в XX в. в среду перед днем Бартоломея все горожане имели право ловить рыбу в протекавшей через город речушке. Берега реки заполняли зрители; мужчины и мальчики соревновались в ловле под непрерывное троекратное «Höh!» («Ура!»). Поймавший самую крупную форель объявлялся королем рыбаков. Праздничные шествия участников ловли в спортивных костюмах (нередко маскарадного типа, с сетями и другими орудиями лова) направлялись к определенному месту, где «главный рыбак» в костюме XVI в. произносил остроумные шутливые речи. После ловли происходило очищение реки. Участники этой процедуры также устраивали шествия, несли шесты, украшенные гирляндами. Подобные праздники бытовали также в Берлине (в Штралау на Шпрее)^{459}.

В народе считали Бартоломея и одним из преемников Водана. В этот день снова якобы появлялся дикий охотник со своим войском. В Шлезвиг-Гольштейне, если хлеб был еще не убран и полег, говорили, что «по нему проскакал Бартоломей на белом коне». Если лен еще не был убран, появлялась, по поверью, и фрау Харке, персонаж святочного двенадцатидневья. В районе Торгау еще в начале XX в. говорили: «Вот появилась Харке, теперь должны мы озимые вывозить, иначе они попортятся» («Nun hat die Harke gezogen, nun müssen wir’s Winterkorn hereinbringen, sonst verdirbt’s»). По поверью, гномы и ведьмы праздновали этот день^{460}.

Считалось, что к михайлову дню (29 сентября) должны быть закончены уборка, посев озимых, сбор винограда и плодов, вырезка сот, в некоторых районах скот ставили в стойла. Там, где скот еще продолжали пасти на пастбищах, с михайлова дня пускали его и на поля, так как урожай был снят. Полагали, что зерно, посеянное в этот день, наполовину уже пропадает, хотя в некоторых областях допускался сев позднее михайлова дня на две недели. В этот день расплачивались за аренду, брали расчет работники. С михайлова дня начинали топить в доме и не только для тепла, но и чтобы уберечь строения от вредителей-насекомых. «Летнее время» кончалось. С наступлением «зимнего времени» рабочий день сокращался на час^{461}.

Как видим, отголоски былого деления года у германцев на две половины — летнюю и зимнюю — сохранились до начала XX в. (за несколько дней до михайлова дня был день осеннего равноденствия). В народе говорят: «Михаил зажигает свет, Иосиф гасит» («Michaeli zündet das Licht an, und Joseph löscht es aus»)^{462}. День Иосифа приходится на март. В некоторых местах Швабии, Эйфеля и других на михайлов день вплоть до конца XIX в., а в отдельных районах (например, в Прюме, Эйфель) и до середины XX в. жгли костры, как это было обычно на масленицу, пасху, иванов день и т. д. В Мусдорфе (Швабия) зажигали костры мясники и танцевали вокруг них. В ряде мест в этот день отмечали свой праздник овчары.

Праздники сопровождались пирушками и ярмарками. Во многих местах главным блюдом был жареный гусь, как и на мартинов день. Ярмарки на михайлов день прослеживаются до XIV в. С михайловым днем были связаны и некоторые другие обычаи, уже христианского происхождения. Михаил-архангел, по мнению верующих, боролся против власти тьмы и был предводителем душ. Поэтому ему посвящены многие прикладбищенские часовни. Существовавший у древних германцев обычай пить в память богов или умерших был перенесен со временем на христианских святых. Обряд Minnetrinken (буквально: пить в память) был распространен в свое время и на михайлов день, но в XIX в. исчез. В немецком же фольклоре нашел широкое отражение образ «немецкого Михеля» — персонажа, до XVIII в. внушавшего ужас людям. С XVIII в. он трансформировался в добродушного мечтательного парня. Со временем термин «deutscher Michel» стал означать «соню»^{463}. На юге Баварии, в Альгеу, в михайлов день справляли праздник урожая (Erntefest).

Общей даты праздника урожая для всей страны в прошлом не было, так как вывоз урожая с поля в амбары происходил не по календарю, а в зависимости от погоды, районов страны, многовекового опыта крестьянина и т. д. По большей части светский праздник урожая праздновался в сентябре, а в первое воскресенье октября был церковный праздник благодарения (Erntedankfest). Это было наиболее радостное и важное время в крестьянском году.

Время уборки, даже рабочие дни, воспринимались как праздничные. Празднично одевались жнецы и косцы, особенно девушки; лучше, обильнее была и еда во время уборки. Уже срезание первых колосьев и вязание первого снопа производили с особыми церемониями (срезали крестообразно, при этом произносились особые изречения, не обходилось и без «волшебных» трав). Однако несравненно большее значение у немцев в уборочной обрядности придавалось срезанию последних колосьев, вязанию последнего снопа и вывозу последнего воза с поля.

Еще в XVI в. в нижненемецких землях последний сноп крестьяне посвящали Водану — языческому божеству германцев, считавшемуся также и покровителем урожая. В XIX в. в ряде мест как северной, так и южной Германии оставляли клин нескошенного хлеба (в Баварии полагали, что это для лошади Водана). В середине нескошенного клочка зерновых устанавливали шест и на нем укрепляли соломенное чучело, на котором была подвешена старая железная подкова. На севере все это сооружение называли Waut, Waul (Водан). После окончания уборки овса шест обливали пивом (Erntebier — пиво урожая), девушки выстраивались вокруг шеста, рядом с ними становились косцы с косами, которыми они по сигналу стучали и под звон которых девушки водили хоровод.

По мнению некоторых исследователей, эти обряды следует рассматривать как пережиток древнего жертвенного обычая в честь языческого божества^{464}.

Иное толкование этому дал известный исследователь германской мифологии В. Маннхардт^{465}. Он объяснял уборочные обряды верой крестьянина в духа растительности, в том числе и в зерновых духов. По поверьям народа, зерновой дух, называемый «матерью ржи» (Kornmutter) или «теткой ржи» (Roggenmuhme), шел по колосьям, переходя во время жатвы из скошенных стеблей в несрезанные и, наконец, в последние. Поэтому верили, что в последнем снопе находится пойманный дух, отсюда и почтительное с ним обращение.

Дух растительности мог предстать и в зооморфной (петух, волк, заяц, коза, собака и др.) и в антропоморфной форме (старик, старуха, невеста). Со временем эти названия духа перешли на название последнего снопа, последнего жнеца или вязальщицу снопов.

Широко были распространены обычаи с петухом. Английский исследователь Д. Фрэзер^{466}, развивший и популяризировавший теорию Маннхардта, выдвинул теорию воскресающего и умирающего божества. Обезглавливание петуха он относил к обычаю умерщвления одряхлевшего божества с тем, чтобы оно весной воскресло.

До 60-х годов XIX в. в графстве Берг (северо-западная Германия) в заключение уборки ржи отрубали петуху голову, укрепляли ее на палке, обвитой колосьями, лентами и цветами, и на последней телеге въезжали с ней в деревню, где петуха варили и съедали. В Бадене петуха убивали обычно в сарае, и этот ритуал сопровождался танцем. На сеновале сидели музыканты, в середине сарая на шесте сидел петух, а вокруг шеста танцевали. Лучшая танцевальная пара выигрывала петуха, потом все вместе его съедали. В некоторых местах петуха откармливали к уборке специально.

Со временем убиение петуха в целях благословения будущего урожая перешло в игру, которая в южной Германии местами сохранилась до середины XX в. Иногда на последнем возу привозили не живого, а деревянного петуха или же вырезанного из цветной бумаги. Около Марбурга после разгрузки воза деревянного или бумажного петуха прибивали к воротам сарая, где он и оставался до следующей уборки. По мнению некоторых исследователей, петух в древности был также средством отпугивания злых сил.

В ряде местностей, например в Шварцвальде, срезать последние колосья должна была невеста, невинная девушка или, по крайней мере, самая молодая жница, чтобы не спугнуть, по поверью, благословение. Последний сноп делали особенно толстым, нередко ему придавали облик человека или животного, украшали. В алеманском Бадене и соседних районах Швейцарии последние колосья называли «горстью счастья» (Glückshämpfele)^{467}.

По поверью, в последних колосьях сосредоточивалась вся сила роста, поэтому их оставляли в поле или же хранили в доме, в жилой комнате за распятием. На рождество из зерен последнего снопа пекли праздничный хлеб, часть которого давали скоту. Эта горсть колосьев, по мнению народа, обеспечивала не только благополучие для будущего урожая, но и расцвет семейного счастья, особенно благословение детей. Зерно из этого снопа примешивали в посевной материал, чтобы придать силу роста хлебам следующего года.

В северо-западных и некоторых западных областях Германии на последнем возу увозили собранную на поле солому, укрепляли майское дерево, которое перед скашиванием последней полосы зерновых устанавливали в поле и украшали колосьями, лентами, цветами. На воз садились девушки и все вместе с пением отправлялись в деревню. И жнецов, и возчиков, и деревце обливали водой (видимо, это был обряд вызывания дождя для будущего урожая). В некоторых местах на последней телеге устанавливали елку или березу. Их украшали лентами или цветами, увешивали пирогами и колбасой; деревце затем прибивали к сараю, и там оно оставалось до следующего праздника урожая. В Бадене на последний воз ставили ребенка с букетом в руке или женщину, называемую Erntegans (буквально: уборочный гусь), с красным платком и букетом.

Непременным элементом обрядности на празднике урожая был уборочный венок, корона или букет (Erntekranz, Erntekrona или Erntebuschel). Венки или короны плели по большей части из всех видов скошенных злаков и переплетали цветами. Иногда в них добавляли и плоды огорода и сада. В прошлом одна из работниц преподносила венок хозяину (чаще помещику), у которого работала, а он выставлял угощение всем работникам. Праздник сопровождался танцами, играми, пением, обильным угощением.

Последний воз со спаржей

В Мекленбурге существовал обычай справлять на праздник урожая свадьбы. Такая честь оказывалась, однако, только непорочной паре.

Таким образом, по мнению большинства этнографов, последние колосья оставляли в поле не в благодарность за урожай какому-нибудь божеству, а чтобы с этими колосьями осталась сила роста, благословение на пашне для будущего урожая. Обрядность этого праздника связана опять-таки с заботой о будущем урожае^{468}.

Жатвенный «букет»

Во многих местностях праздник уборки слился с кирмесом (Kirchmesse, Kirmes, Kirta) — престольным праздником. Кирмес был наиболее распространенным и известным из светских праздников осени, особенно в южной и средней Германии. Первоначально, по мнению некоторых исследователей, это был древнегерманский праздник в честь духа-покровителя^{469}. Затем церковь, борясь с язычеством, приспособила к нему праздник в честь освящения церкви (Kirchweihfest) или в честь святого патрона. Со временем церковный праздник слился с мирским праздником уборки и, как правило (особенно на протестантском севере), стал праздноваться осенью. Чтобы сократить число праздничных дней, власти, светские и духовные, установили его празднование на третье воскресенье октября^{470}. Однако во многих местах наряду с этим всеобщим кирмесом каждая деревня по-прежнему продолжала праздновать и свой собственный кирмес.

В некоторых районах празднование кирмеса принимало такой размах и приобретало такую известность, что туда съезжались отовсюду зрители. Нередко празднование длилось по неделе и больше, а в первой трети XX в. праздновали кирмес в течение трех дней^{471}. На кирмес всегда приезжают в каждый дом гости: ближайшие родственники, друзья и знакомые. Считали, что чем больше гостей в доме, тем более уважаем хозяин. Родственникам, которые по каким-либо причинам не смогли прибыть на праздник, посылали кусок праздничного пирога, как бы приобщая их этим к совместной трапезе^{472}. В этом обычае можно видеть пережитки древнего родового праздника германцев^{473}. Особенно проявляется это на севере, в протестантских районах, где после Реформации поклонение святым прекратилось. Здесь на кирмес устраивали годичные ярмарки^{474}.

Для подготовки к празднику в городах и селах создавались особые группы из парней (Burschenschaft, Kerbmänner) и девушек (Mädchenschaft), которые распределяли между собой обязанности: одни должны были достать и нарядить Kirbaum (подобное майскому дереву), другие — украсить площадь или ресторан, в котором будет справляться праздник, третьи — позаботиться о музыкантах.

Одним из главных элементов праздника, его центральным событием был торжественный обед. Накануне было особенно оживленно в общинных пекарнях; в домах также пекли фигурные печения и пироги. Готовили различные мясные блюда из свежей телятины, свинины, баранины в зависимости от достатка семьи, а в бедняцких семьях резали козленка. В начале XX в. меню праздничного обеда под влиянием города стало более разнообразным и в сельской местности, прежде же главным блюдом был крепкий мясной бульон, сладкая белая каша с яичными желтками, сваренная в круглой форме (раньше, видимо, пшеничная, позднее рисовая), в Баварии — непременно гусь и испеченная в жиру лапша из пшеничной муки. Любимыми напитками на кирмес были можжевеловая водка и вино из терновника, яблочный сидр и сладкая анисовая водка для женщин, обычная водка и, конечно, кофе в более поздние времена^{475}.

Танцы вокруг «майского» дерева на кирмес во Франконии

Местные сельские кирмесы обычно происходили в первое воскресенье после дня святого покровителя. После торжественного богослужения и последующего за ним праздничного обеда начинались танцы на сельской площади, а в XX в. — в танцевальных залах ресторанчиков. Как уже отмечалось выше, во многих местностях устанавливали дерево, подобное майскому, украшенное лентами, гирляндами из яичной скорлупы и т. п. В некоторых селениях по берегам Рейна на макушке дерева или крыше шатра, устроенного из зелени специально для праздника, укрепляли соломенную куклу (Zacheies)^{476}, иногда вместе с бутылкой шнапса и стаканом.

По мнению Юлиуса Липперта, этот обычай возник под влиянием одной из евангельских легенд о гостеприимном сборщике податей и распространился в Рейнской области не без участия католических теологов^{477}. Церковь всегда считала кирмес языческим праздником и всячески пыталась выкорчевать старые обычаи, заменить их своими, но тщетно.

В некоторых селениях на нижнем Рейне вместо дерева устанавливали шест, также украшенный цветами и лентами, а на его верхушке укрепляли череп лошади^{478}. В этих местностях праздник начинался с древнего обычая — «выкапывания кирмеса». Накануне вечером, когда девушки украшали шест, парни отправлялись за околицу и выкапывали зарытый там в прошлый праздник или же (в XX в.) за две недели до праздника «кирмес» (в виде соломенного чучела, бутылки шнапса или костей домашних животных). «Кирмес» несли через всю деревню под музыку к месту празднования, где помещали его на крышу шатра или укрепляли на верхушке дерева или шеста. Как правило, «кирмес» оставался там до второй половины вторника. Иногда уже накануне, после водружения «кирмеса» на место, парни устраивали пирушку. В день праздника после обеда начиналось всеобщее веселье: в сельской местности — танцы, в городах — различные аттракционы и гулянье в парках.

Прежде в каждой области были свои любимые танцы, в 20-х годах XX в. на кирмес проник фокстрот, в 50–60-х годах — рокк-н-ролл и другие современные танцы^{479}. В Бадене и Пфальце^{480} прежде первые три танца были прерогативой распорядителя праздника (Kilbeknaben), он танцевал со своей девушкой, затем всем предоставлялась свобода выбора партнерш. Местами сохранился игровой характер танцев^{481}. Так, например, в Пфальце к месту танцев на сенных вилах приносили крендель. Танцующие пары во время танца передавали друг другу букет, та пара, у которой оказывался букет в момент выстрела, называлась «Brezelpaar» и получала крендель (Brezel). В других землях аналогичным же способом выигрывали ягненка, петуха и т. п. Танцы продолжались до глубокой ночи.

На следующий день, однако, вспоминали об умерших родственниках и шли на могилы. В этот же день в некоторых местах парни ходили по деревне, как и на другие праздники, и собирали съестное для совместной пирушки. Во вторник, на третий день, происходили похороны «кирмеса»^{482}. Шуточная траурная процессия ряженых парней с набеленными мелом лицами и с факелами направлялась за околицу на пустырь. Среди них находилась и «женщина в белом» (символ смерти). На пустыре они вырывали яму и закапывали в нее соломенное чучело (Zachäus) вместе с его «лошадью» (черепом на палке), бутылку шнапса и осколки стакана, голову петуха или кости от окорока, куски пирога, окурки и т. п.^{483} Кости, череп лошади и голову петуха следует, пожалуй, рассматривать как пережиток прежних жертвоприношений.

Подобные «похороны» карались законом, и еще в 20-х годах XX столетия велись судебные разбирательства за подобные действия, рассматриваемые как насмешка над церковью^{484}.

В ряде районов, где кирмес справлялся летом (например, в Липпе) в день Килиана (8 июля), соломенное чучело бросали на второй день праздника в реку^{485}. Видимо, этот обычай следует рассматривать как магические действия, направленные на вызывание дождя для будущего урожая. Во время кирмеса во многих местах были распространены также игры с обезглавливанием петуха или гуся. Тот, кому это удавалось сделать, провозглашался «петушиным королем» и получал петуха в вознаграждение за ловкость^{486}.

К XX в. смысл этих действий уже давно забыли и обычай трансформировался в простое развлечение. То же самое можно сказать и о распространенном в Вестфалии обычае «бросать кошку»^{487}. На шесте укрепляли ящик, в который сажали кошку, и бросали в него камнями до тех пор, пока ящик не разваливался и испуганная кошка не выпрыгивала из него. Возможно, это пережиток древнего обычая изгнания ведьмы.

Во время престольного праздника делали подарки своим друзьям или беднякам. Слуги во время праздника пользовались относительной свободой.

В некоторых местах кирмес приходился на день св. Галлуса (16 октября), считавшийся кое-где началом зимы. К этому времени заканчивались уборка в садах и огородах, сплавные работы, нередко и скот загоняли в стойла. В Альпах скот возвращался с горных пастбищ именно в этот день. В Берхтесгадене, как и в других местах южной Баварии и соседней Австрии, возвращение скота с пастбищ превращалось в большой праздник. Скот украшали еловыми венками, а по мере приближения к поселку на голове быка, идущего во главе стада, водружали довольно сложное сооружение, туловище украшали гирляндами.

Возвращение скота с пастбищ

С днем св. Галлуса связано много хозяйственных примет. Считали, что забивать скот до этого дня нельзя, иначе у свиней, например, шпиг будет желчным (gallig), — страх, вызванный созвучием с именем святого. Не рекомендовалось также рубить капусту, в противном случае она плохо закиснет и будет горькой. Лишь после этого дня, по поверью, можно было без ущерба заготавливать продукты впрок. Были приметы и иного характера: по поверью, известному из Ольденбурга, дети, родившиеся за три дня до или после дня св. Галлуса, могли стать оборотнями, лунатиками (мальчики) или колдуньями (девочки)^{488}.

Завершался хозяйственный год. Подводя итоги и устраивая пиршества, не забывали и об умерших предках и других родственниках. Католическая церковь, стремясь вытравить старые языческие представления и обычаи, в XI в. ввела вместо древнегерманского языческого праздника мертвых почитание памяти святых (1 ноября) и душ всех усопших (2 ноября)^{489}. У немцев почти повсеместно день всех святых рассматривался лишь как канун дня всех душ, сохранившего еще некоторые древние обычаи.

В Рейнланде уже накануне дня всех душ шли на кладбище, убирали могилы, зажигали на них свечи или лампады. По возвращении с кладбищ в XVI в. устраивали поминки^{490}. В других областях целые процессии с пением молитв направлялись на кладбища 2 ноября после торжественной заупокойной службы. Вплоть до XX в. сохранялось поверье, что души умерших якобы являются в ночь с 1 на 2 ноября домой. Поэтому на стол на ночь ставили Semmelmilch (молоко с накрошенной в него булкой) и варево из сушеных фруктов. Считали, что холодное молоко несколько «освежит» души, прибывшие из пекла. Также оставляли на столе испеченные специально для «бедных душ» плетенки и другой фигурный хлеб. Кое-где бросали куски пищи на очаг и спрыскивали их молоком. Также ставили на очаг или печь зажженную лампу, наполненную маслом. Сгорающее масло рассматривали как жертвоприношение. В ряде мест на ночь топили особую избушку, чтобы души усопших могли там обогреться^{491}.

Еще в 20-х годах нашего столетия в старых кёльнских семьях оставляли на всю ночь гореть свет, зажженный вечером накануне дня бедных душ^{492}. По поверью, нельзя было класть нож лезвием вверх или ставить пустую сковородку на огонь, чтобы не причинить боли душам. Вопреки учению церкви, что душа бесплотна, народ считал, что души в эту ночь обладают плотью. Этот день, по мнению некоторых исследователей, принимал характер общинно-родового праздника. Считали, что души всех умерших жителей деревни собирались к полуночной мессе (Geistermesse). Поэтому все оставившие родную деревню стремились в этот день прибыть домой, чтобы помянуть умерших^{493}.

Еще в 20-х годах в католических районах южной Германии день всех душ был всеобщим днем пожертвований^{494}. Постепенно, однако, одаривать стали лишь бедных и детей. В Баварии поминовение душ усопших длилось неделю — с 30 октября до 8 ноября (Seelenwoche). У протестантов день памяти мертвых (Totenfest) отмечался в последнее воскресенье церковного года^{495}. Вера в души нашла широкое отражение и в немецком фольклоре.

6 ноября у немцев, особенно в Баварии, отмечался день св. Леонгарда^{496} — патрона солдат и рожениц, а также покровителя скота, особенно лошадей, и вообще сельского хозяйства. В прошлом ему жертвовали плоды полей и животных. Впоследствии их заменили вотивы в виде подков, фигурок животных. В этот день, как и в день св. Стефана и св. Георгия, освящали лошадей, устраивали скачки. Лошадь, и прежде всего белый конь, играла определенную роль и в культе древних германцев (наблюдали за их поведением, приписывая им способность предчувствия, прислушивались к ржанию, видя в этом проявление божественной воли). Еще в XIX в. продолжали бытовать представления о диком охотнике. Скачки в Баварии превращались в настоящий народный праздник^{497}. Интересно отметить, что в связи с падающей ролью лошадей и возрастающей ролью автомашин с 1932 г. началось в Баварии освящение автомашин. Первое освящение произошло по инициативе шоферов — участников первой мировой войны в округе Вассербург^{498}.

В ряде мест западной и северо-западной Германии считали, что с дня св. Мартина (11 ноября) начинается зима. Так, в горных районах Эйфеля к этому времени действительно чаще всего уже лежит снег. Но даже если снег еще и не выпадал, все равно зима близка. К этому времени заканчивались все работы в полях и садах, скот с пастбищ возвращался в стойла. Подводились итоги хозяйственного года, наступало время арендных плат, погашения долгов, уплаты налогов. В прошлом на мартинов день крестьяне платили десятину. В городах же обновлялись договоры на квартиры.

По церковному календарю этот праздник отмечался в честь Мартина, епископа Турского, похороненного в этот день в 400 г. и причисленного церковью к лику святых в V в. В Германию культ св. Мартина пришел из северной Франции во времена Карла Великого (VIII–IX вв.). Со временем в протестантских областях забыли о святом, и празднование переместилось на 10 июня — день рождения Мартина Лютера.

Однако роль святого в праздновании невелика: светский характер праздника преобладает над церковным^{499}. Значение этого дня определяется в первую очередь его местом в хозяйственном цикле крестьянина. Видимо, и в далеком прошлом в это время древними германцами отмечался праздник в связи с окончанием работ. В обрядности мартинова дня почти вплоть до наших дней сохранились и отдельные языческие элементы. Клерикальный характер празднование дня св. Мартина имеет лишь в Рейнланде, особенно в Кёльнской и Трирской областях, где он чтится как патрон многих церквей^{500}.

Св. Мартин считается покровителем солдат, сукноделов, альпийских пастухов, домашних животных и птиц, о чем свидетельствуют и вотивы в виде подков, фигурок животных.

Одним из составных элементов праздника в прошлом был мартинов огонь, распространенный довольно широко. Костры зажигали не только на близлежащих возвышенностях, но нередко и на каждом дворе. В крупных поселениях создавалось по нескольку групп парней, которые соперничали друг с другом, стараясь разжечь самый большой костер. Как и на другие праздники, заранее собирали материал для костра: хворост, солому, разный хлам и прежде всего корзины, в которых недавно лежали плоды.

Во многих местах прыгали через костры, водили хороводы, золу от костра рассеивали затем по озимым полям. Когда костер затухал, зажигали от него факелы (бобовые стебли, обернутые соломой) и шли в деревню. Впереди шествия обычно ехал на белом коне в мантии «св. Мартин», иногда же его, сидящим в кресле, в одеянии епископа несли впереди процессии. В Бонне впереди шествия шел Martinsmännchen — мальчик, туловище и конечности которого были обернуты соломой^{501}.

К XX в. зажигание огней на мартинов день стало почти полностью делом детей, даже подростки почти не принимали в этом участия. Костры были заменены шествиями детей с «факелами» — выдолбленными тыквами, репами или огурцами, внутрь которых были вставлены свечи (в XX в. их сменили бумажные разноцветные фонарики)^{502}. В Дюссельдорфе, Кобленце и других городах Рейнланда эти шествия с начала XX в. принимали все более организованный характер, в их проведении участвовали учителя и различные ферейны. Постепенно фейерверк заменил прежние огни, а подарки детям — сбор подношений во время прежних шествий от дома к дому. В прошлом нередко в это время происходила борьба «зимы» и «лета», только на этот раз всегда побеждала «зима». Иногда «лето» (которое символизировала корзина из-под плодов) сжигали.

На северо-западе ФРГ сохранились в пережиточной форме шествия масок. В протестантских районах средней Германии, в частности в Эрфурте, происходили факельные шествия (Martinslichter) в день рождения Мартина Лютера.

В южных областях и Альпах образ святого мало проявляется в обрядности, несмотря на ожесточенную борьбу здесь католического духовенства с язычеством уже с VI в. В этих районах в мартинов день появляется одаривающий детей «меховой Мартин» (Pelzmärte) — парень, одетый в вывороченную наружу мехом шкуру, с вымазанными сажей лицом и руками^{503}. Как и некоторые персонажи николина дня, он бросает горох, звенит бубенчиками и поднимает шум. Местами и предводителя дикой охоты называют «junker Merten», хотя, конечно, к св. Мартину эти образы не имеют никакого отношения.

Вплоть до 30-х годов нашего столетия в Баварском Лесу и некоторых других районах Баварии сохранялся пастушеский обычай, называемый Wolfablassen (буквально: отпустить, спустить волка), известный также в Австрии и немецких поселениях Чехии^{504}. Заметную роль в обрядности мартинова дня играл, как и на другие праздники, Lebensrut (прут жизни). В Гарце и Баварии^{505} пастухи, патроном которых был св. Мартин, шли в его день по крестьянским дворам с веткой березы, на макушке которой оставалось несколько листочков (иногда ее заменяла ветка дуба или можжевельника с ягодами), ударяли ею скот и передавали хозяину дома, чтобы он этим прутом весной в первый раз выгонял скот. Полагали, что живительные соки прута перейдут на животных. Нередко прут освящали в церкви 6 января — в день трех королей.

К мартинову дню производился большой забой скота. Наступала зима, кормов на весь скот не хватало, поэтому оставляли столько животных, сколько могли прокормить. В это же время пробовали и молодое вино; шумная пирушка была неотъемлемым элементом праздника. Ритуальным блюдом был «мартинов гусь». С ранних времен известны обильные пиршества с жареным или фаршированным яблоками, изюмом и каштанами гусем, вином, орехами и фруктами в городах Кёльне, Ахене, Бонне, Дюрене и др.^{506} В сельской местности гусь был не всегда: его заменяла жареная свинина.

Пекли различные мучные изделия, особой известностью пользовался «мартинов рог» (Martinshorn) — большая булка в виде подковы. В западном Эйфеле пекли пирог из гречишной муки. В селах Эйфеля в качестве праздничной еды могло быть и просто холодное молоко или молочный суп с накрошенной в него белой булкой^{507}. В годы нужды, например в первые годы после окончания первой мировой войны, вместо гуся пекли «мартинов хлеб» (Märtesbroode) из тертого картофеля с некоторыми приправами. На мартинов день в виноградарских районах пили молодое вино и посылали его в подарок родственникам и друзьям.

Гусь играл роль на мартинов день не только в трапезе. По костям гуся гадали о погоде; если кость крыла была коричневого цвета, то жди снежной зимы с умеренными морозами, если белого — жди холодов с небольшим снегом^{508}. В ряде мест, например в Швабии^{509}, сохранялись состязания с обезглавливанием гуся, подобные играм на другие праздники, где обезглавливался петух; очевидно, и гусь также был олицетворением духа растительности^{510}, хотя некоторые исследователи связывают его с культом Водана^{511}. В то же время существует и христианская легенда, согласно которой гуси своим гоготанием выдали местопребывание Мартина Турского, спрятавшегося в гусятнике от кардиналов. За эту провинность, по легенде, их и режут в день св. Мартина. Существуют и реальные причины обычая резать гусей в это время: нехватка кормов на зиму для всего поголовья.

В течение веков обряды и обычаи на мартинов день, как и в другие памятные дни, неоднократно менялись. Так, одни элементы обрядности (например, обычай «пить в память» — Minnetrinken на Мартина) исчезали, другие, исчезнув, через некоторое время под воздействием различных причин возрождались вновь, иногда, правда, в несколько иной форме (например, огни, шествия, песни). Но, как и большинство других календарных праздников, в XX в. мартинов праздник трансформировался в детский или же обрядность его носила развлекательный характер.

Мартиновым днем заканчивался летне-осенний календарный цикл праздников и подводились итоги хозяйственной деятельности человека за истекший год.