Июнь носит в Финляндии название kesäkuu. Слово «kesä» имеет два значения: «лето» и «паровое поле». Можно полагать, что название месяца связано именно с последним понятием, так как подъем пара был основной работой для земледельца в июне. Аналогичное название — «месяц пара» — для июня известно было и у других народов, правда, в качестве старинных и локальных названий: в Германии (Brachmonat, Вгасhert), Венгрии (ugarhónap), в ст. французском (jascherec){365}.
Лето делилось, по представлениям финских крестьян, на две части: на «маленькое», или «короткое», лето — до 24 июня — дня солнцеворота — и «длинное», или «большое», лето — после него{366}.
День солнцеворота, естественно, был древним аграрным праздником. В большей части Финляндии он носит название юханнус (juhannus), т. е. иванов день, на юго-западе страны называется mittumaarja, или mettumaari, что восходит к старошведскому midhsumar — середина лета.
В этот период даже в северных районах Финляндии наступало лето. Именно наступление лета и отражалось в традициях праздника. Дворы и дома украшались зеленью и цветами. У ворот или дверей дома с обеих сторон ставили срубленные березки. В западной Финляндии и Кайнуу (северо-восток) из срубленных березок строили беседку во дворе, в ней пили во время праздника кофе. В центральной и северной Похьанмаа во дворах устраивали так называемые ивановы елки (juhannuskuusi). Это была действительно ель, которую врывали в землю, предварительно содрав с нее кору и обрубив все ветки, кроме одной пары на середине высоты дерева и самых верхних сучьев. По стволу ивановой ели лазили мальчишки, соревнуясь, кто взберется выше. Иванова ель стояла обычно до осени, а то и до следующего иванова дня. Жилой дом украшали внутри ветвями цветущих в эту пору деревьев: на юге это была рябина, в северных частях страны — черемуха. Пол застилали зелеными ветвями, на окна и стены вешали венки из цветов, ставили ветки и цветы в ведра с водой.
Украшали также домашних животных, главным образом коров. Жгуты или венки из цветов, камыша и различной зелени привязывали к рогам, что, по поверьям, должно было принести хорошие удои молока. Всю зелень, служившую украшением в иванов день, не выбрасывали, а сохраняли до какого-либо традиционного срока — до михайлова дня, считавшегося концом полеводческого года, или до рождества. В этот праздник ее скармливали коровам и овцам — предполагалось, что зелень сохраняла магическую силу и способствовала успеху в животноводстве.
Крестьяне считали, что летнее солнцестояние (так же, как и зимнее) длится три дня: три дня солнце «находится в гнезде», после чего «переходит на другую половину», когда дни укорачиваются «в пользу батрака»{367}. Но праздновалась, как и у всех народов, вся ночь на 24 июня.
Вечер 23 июня отмечался торжественным обильным ужином, но время года было еще голодное: старые запасы уже кончились, а новых еще не было. Единственное, что имелось уже в достаточном количестве, — это свежие молочные продукты, которые и преобладали на праздничном столе. В Саво раньше было принято варить непосредственно на выгоне или на месте дойки коров на костре молочный суп, который затем несли на паровой клин поля и там ели. В центральной Похьанмаа варили «иванов сыр» — суп из молока и сыра (juhannusjuusto), похлебка имела красноватый оттенок и сладкий вкус. Парни ходили ночью по дворам пробовать, кто из девушек сварил суп лучше{368}. Кроме сырного супа подавали жареный сыр; в Хямэ было традицией давать каждому обитателю дома по целому сыру, для чего заготавливали заранее нужное количество.
Традиционным блюдом были также «яичная каша» (munavelli) — род омлета из молока и яиц и яичное масло (munavoi) — смесь из рубленых крутых яиц и масла. В некоторых местностях, например в Сатакунта, пекли пресные или на дрожжах оладьи из ячменной или пшеничной муки{369}.
Башнеобразная кладка костра на иванов день. Карельский перешеек
Костры в канун иванова дня были распространены в Финляндии далеко не повсеместно: они были традиционными лишь в восточной Финляндии, на восток от линии Котка — Кеуруу — Оулу. Кроме того, костры были характерны для побережья около Турку и Ханко, а также для окрестностей Хельсинки. Костры называются юханновыми (juhannuskokko, juhannus valkeat), и, по мнению многих финских исследователей, в частности такого специалиста в вопросах календарных праздников, как К. Вилкуна, они имеют не языческое происхождение, а христианское{370}. Это не кажется нам, однако, неоспоримым. Следует учесть, что зажигание костров в различные календарные сроки известно во всей Финляндии: на осенний праздник кекри, на пасху, вознесение или пятидесятницу и, наконец, на иванов день. В некоторых местностях костры зажигали на юрьев день или на Вальпургию. Картографирование этого обряда, проведенное финскими учеными, показало, что ареалы костров по разным праздникам не совпадают, образуя отдельные области. Но традиции, связанные с кострами различных праздников, сходны между собой и, совершенно очевидно, восходят к земледельческим культам. Сущность этих древних обрядов, призванных способствовать плодородию полей, с большой убедительностью вскрыта В. Проппом{371}. Представляется вполне вероятным, что костры в иванову ночь были заключительным этапом в цикле годичных костров аграрного культа и были связаны с наступлением периода созревания хлебов, когда судьба посевов, естественно, продолжала беспокоить земледельца.
Если же сопоставлять костры на иванов день не с традициями костров аграрного культа, а с влиянием церкви, то вряд ли можно объяснить причины распространения их лишь в восточной части Финляндии. При этом, как известно, в Эстонии костры в ночь на Яани (Ивана) распространены повсеместно, в то время как у северных великорусов традиции иванова дня развиты сравнительно слабо{372}.
Интересно отметить, что в прошлом у финнов на Карельском перешейке — на юг от Выборга и до Токсова, известны были костры, складывавшиеся в форме 7–10-метровых башен или колоколен (säärikokko). Это сложное сооружение «специалисты» (обычно молодые пастухи) начинали воздвигать за две недели до юханнуса, причем рядом с большим костром (salvoskokko, ukkokokko, suurkokko) складывалось несколько башен пониже (ämmäkokko, tyttökokko), а вся площадка с кострами обносилась оградой с воротами. Ограда поджигалась вместе с кострами, обычно для этого жерди ее соединялись берестой. Из бересты пастухи делали также плетеные шары (pirukki, ruunu), которые зажигали и бросали в воздух. По горению жердей костра гадали о предстоящих браках{373}.
Костров в форме башни не отмечено ни на южном побережье Финского залива, ни у соседних карелов и русских. Зато известны очень сходные башнеобразные конструкции костров в весьма далеких от Финляндии районах Европы: в Хорватии (на пасху), Эльзасе (на иванов день), Австрии, предгорьях Альп (на масленицу){374}. Разумеется, нет никаких оснований искать общие истоки этих аналогичных форм. Для Карельского перешейка исходной формой башнеобразных костров, видимо, следует считать костры из составленных конусом жердей, которые в прошлом были распространены довольно широко{375}.
Как правило, в каждой местности для костров было постоянное место, обычно наиболее возвышенная точка окрестностей. Вокруг горящих костров пели, плясали, играли в разные игры.
Ночь накануне иванова дня была прежде всего праздником молодежи, связанным с поисками личного счастья. С этой целью прибегали к различным магическим обрядам. Так, в частности, девушки, чтобы привлечь к себе парней, ходили париться с цветочным веником в баню, гадали, выглядывая в окно бани, надеясь увидеть жениха. В Финляндии в ночь на юханнуса баня была не столь обязательной, как при многих других календарных праздниках. Интересно, что на южном берегу Финского залива, у води, баня накануне иванова дня была обязательным элементом праздника. Но и здесь она связывалась с гаданием о своей судьбе. Для парения вязали цветочный веник, в который обязательно входил «иванов цветок» (Melampyrum nemorosum); после мытья веник бросали на крышу бани, чтобы узнать свое будущее по тому, как он упал{376}.
Как уже упоминалось, в канун юханнуса парни ходили по дворам, пробуя сырный суп, выменивая у девушек сыр, и т. д. — все это было связано с желанием найти себе невесту.
Как и у других народов, искали цветок папоротника, обладатель которого мог стать невидимкой и открывать клады. Считалось, что в эту ночь духи, стерегущие клады, сжигают накопившуюся на них ржавчину и над местом клада горит синий огонек. Для того чтобы завладеть таким кладом, необходимо было знать и выполнить множество предписаний. В этом отношении обычаи и верования были аналогичны таковым же у соседних народов.
После иванова дня начиналось «большое лето». До конца месяца оставалось лишь несколько дней, но среди них один был довольно заметным праздником, а именно день св. Петра (29 июня). Первоначально в Финляндии это был день Петра и Павла, как и в России, но затем Павел был перенесен на зимний период, а 29 июня значатся Пиетари и Пекка — оба имени являются финскими производными от Петра. Несмотря на то что католическая церковь недолго господствовала в Финляндии (начиная с периода христианизации страны в XIII в. и до Реформации в первой половине XVI в.), от ее времен осталось немалое наследие в церковных и календарных праздниках. К нему относятся и различные связанные с днями святых запреты, с течением времени утратившие свой прежний смысл. В числе запретов для дня Пиетари и Пекки было предписание не производить никаких шумных работ, даже не стирать с вальком белья; не следовало шуметь и в риге. Считалось, что Петр может покарать ударом молнии.
В полеводческих работах в это время наступал перерыв — до начала сенокоса оставалось еще две недели. В этот период шла заготовка бересты для поделок, так как в это время она была достаточно толстой и еще не ломкой, заготавливались также веники для бани и на корм овцам. Кроме того, вырубали под пожог участки лиственного леса. Кое-где в эти дни еще досевали репу.
В конце месяца крестьяне осматривали поля, определяя, каков будет урожай. Для этого времени существовало множество примет, предсказывающих погоду. За ней следили с тревогой: хлеба еще требовали влаги, а надвигавшийся покос — сухих дней.
Июль называется по-фински «сенным месяцем» (heinäkuu). До введения христианского календаря финны делили год на две части: летнюю и зимнюю, выделяя для каждой из них начало и середину{377}. На 14 июля приходился старинный день «середины лета» (keskikesä). Он соответствовал «середине зимы», которая приходилась на 14 января{378}. Период после дня летнего солнцестояния действительно мог считаться серединой лета, так как был наиболее теплым временем, и только примерно через две недели становилось холоднее. Метеорологические наблюдения в стране за 1881–1950 гг. подтверждают правильность практических наблюдений крестьян{379}.
Уборка сена была основной работой в июле. В прошлые века сенокос начинался довольно поздно по сравнению с современными сроками. Крестьяне ждали наибольшего подъема трав, так как заботились не столько о качестве, сколько о количестве сена. Это тем более понятно, что коровы в зимний период тогда вообще не доились.
Время начала сенокоса определялось по различным признакам — его можно было начинать с цветением клевера, с колошением ячменя, когда переставала куковать кукушка (по представлениям финских крестьян, как и русских, она «давилась колосом»). Разумеется, сроки зависели также от погоды и конкретной местности.
В начале июня, до сенокоса, производилась самая большая за год стирка — позже крестьянки не имели уже времени использовать для этого благоприятную летнюю погоду: с сенокоса наступал долгий, до осени, период уборочных работ. Кроме того, на сенокос, по традиции, следовало выходить в чистой и нарядной одежде, поэтому ее готовили заранее.
В значительной части страны сенокос начинался 13 июля. На этом дне в старинном деревянном календаре были изображены грабли в знак начала сенокоса. Причина появления этих грабель хорошо проанализирована в работах К. Вилкуна{380}. До XVII в. в окрестностях Турку, где сложились многие черты, ставшие затем общими для финского календаря, на 13 июля приходился день святой Маргариты (Маркетты), позднее он был перенесен на 20 июля. Согласно христианской легенде, эта святая победила дьявола в образе дракона силой своей веры и креста. Именно крест и был первоначально изображен на деревянных календарях, но с течением времени он приобрел более «целесообразные» формы и превратился в грабли для уборки сена. Видимо, в течение веков «трансформацию» пережил и побежденный дракон. Сенокос в Финляндии начинался с того, что каждый из косцов выпивал рано утром по чарке водки «за убийство червя» или «убийство змеи» (matoryypy). По толкованию самих крестьян, под «червем» подразумевается травяной червь, и обычай этот связан с идеей охраны от него сена. Но не исключено, что в основе этой традиции лежит старый обычай поднятия по праздникам тостов за тех святых, которые почитались в этот день. Вероятно, когда-то пили в честь Маргариты и за поражение дракона-змеи. Это тем более вероятно, что на диалекте окрестностей Турку mato означает змею, а не червя. К. Вилкуна полагает, что с днем св. Маргариты связаны и еще более древние традиции, так как 13 июля было кануном «середины лета». Возможно, «середина лета» как-то была связана с культом змей. Об этом есть отдельные свидетельства, в частности, в Дании весь июль назывался «месяцем змей» (Ormemaaned){381}.
Интересно, что в Эстонии, где день Маргариты также отмечался 13 июля, древние традиции этого дня были иными. Несомненно, церковь здесь приурочила день св. Маргариты к тому же дню «середины лета», как и в Финляндии. Но в Эстонии за этим днем сохранилось название «медвежьего праздника». Медведь имел два своих дня в году: «середину зимы» (14 января, когда он «перевертывался на другой бок») и «середину лета». Когда-то июль считался месяцем рождения медведя и назывался медвежьим месяцем. Есть данные, что в день Маргариты крестьяне совершали жертвоприношения с тем, чтобы медведь не задрал скотину, пасущуюся в лесу. Отзвуки медвежьего культа так же, как и некоторые сведения о жертвоприношениях в день св. Маргариты, есть и в финской устной традиции, что позволяет сделать предположение о сходстве в прошлом этих традиций в Эстонии и Финляндии{382}.
Время сенокоса было праздничным периодом. Часто весь день накануне его был свободным. Обычно утренний стакан водки «за погибель червя» был началом праздника, работу же начинали на следующий день. В окрестностях г. Раумы вся молодежь отправлялась в город «разбить голову змее» и веселилась весь день. В северной и восточной Финляндии в прошлом веке перед сенокосом обязательно ходили в церковь на богослужение и причащались (heinärippi, heinänleivän otto — «сенное причастие»). Обычно это посещение церкви происходило во второе воскресенье июля.
Праздничной обстановке сенокоса способствовало то, что это была относительно чистая работа в ряду других сельскохозяйственных работ. Кроме того, она была нередко и коллективной. Во-первых, работали совместно мужчины и женщины. Во-вторых, в Финляндии еще и в прошлом веке удаленные покосы зачастую находились в общинном пользовании, иногда рядом были расположены покосы разных деревень. Уже сама по себе поездка туда была событием. На дальних покосах люди оставались неделями, ночуя под открытым небом. Там встречались с соседями из разных деревень, молодежь знакомилась друг с другом, после работы устраивались различные соревнования и игры{383}.
Встреча лета в Скансене
Окончание покоса проходило незаметно, времени для праздника не оставалось ввиду начинающейся уборки хлебов. Но небольшой домашний праздник или просто более обильный ужин по этому поводу все же устраивался. Это называлось или «окончанием покоса» (niitunloppiaiset), или «косовицей» (heinäntekiäiset), или «сенным серпом» (heinänkamppi), и т. п. Трапеза также называлась «сыром косы», или «грабельной похлебкой» (viikatejuusto, haravahera). В тех местностях страны, где характерным было приготовление так называемого хлебного сыра (тонкий сыр, запекавшийся в деревянных формах у открытого огня), было принято угощать всех этим сыром. Иногда каждый работник получал целый брусок сыра, заготовленный еще с весны, иногда четверть его, в некоторых местностях просто резали один сыр на кусочки для всех. В южной Похьанмаа варили похлебку из сухого сыра, в других местностях — «косовую кашу», которую ели с сыром. Иногда сыр подавался к кофе, который стал обычным праздничным напитком. С течением времени старые традиционные блюда вообще вытеснил кофе с кексами или другим печеньем из пшеничной муки{384}.
В Райа-Карьяла, где население исповедовало православие, в течение года было несколько отличных от остальной Финляндии праздников. Таким был, в частности, ильин день (20 июля). Этот праасниека (русск. — праздник) широко отмечался, к тому же его поддерживала церковь, так как за ним стоял церковный святой. Но то обстоятельство, что Илья, согласно церковному учению, был взят живым на колеснице на небо, помогло его образу получить определенные черты языческого громовержца. В Ингрии у ижор и води этот день был связан в прошлом с жертвоприношениями. Водь посещала церковь в пятницу, предшествующую ильину дню, а на ильин день устраивалась братчина, или вакковы, т. е. в складчину варили пиво, которое пили около старых жертвенных камней{385}. В Райа-Карьяла таких древних черт праздника не прослеживается, но сохранились сведения от конца прошлого века о ритуальном поедании всей деревней жертвенного быка, что должно было принести благополучие домашнему скоту. С этим обычаем без большого успеха боролась церковь{386}.
В Финляндии с грозой и молнией связывается другой святой — Иаков (Яакко — 25 июля). Этот день считается началом угасания лета — «береста прибита к стволу», «в воду брошен холодный камень». С этого дня начинал созревать овес и поспевал горох. День Якова определял погоду на весь период жатвы и на осень: «если пойдет дождь, будешь есть кору»; «как на Якова, так до Лаврентия». Яков день был голодным: «на Якова от мяса лишь кости, от зерна лишь доски». Тем не менее этот день считался праздничным. Часто работали лишь до полудня, дома производилась уборка, пол застилали листвой, запрещены были шумные работы: стирка, колка дров и т. д. Эти запреты соблюдались во избежание грома и удара молнии в дом. Некоторые финские ученые, в том числе К. Вилкуна, считают, что Яков был связан с понятием громовержца в значительной мере потому, что по евангелию Яков, сын рыбака Зеведея, и его брат Иоанн носили имена «сынов грома». С течением времени произошли некоторые «дополнения» образа Якова путем переноса на него черт языческого громовержца Укко. В некоторых местностях день Якова называют и днем Укко{387}.
Во многих местностях Финляндии на Якова кончали сенокос, и в этот же день — в зависимости от погоды и состояния хлебов — могла начинаться жатва. Нередко убирали какую-то созревшую часть хлеба и сразу везли зерно на мельницу, так как в доме к тому времени почти нечего было есть. Считалось, что если на Якова поспевало свежее зерно, то озимые нужно было сеять из нового урожая, если же оно еще не созрело, то брали старые семена, чтобы не опоздать с посевом. В это время сеяли только на подсеках, клин в старопахотном поле засевали позже.
29 июля был день св. Олафа (финск. Олли, Олави) — святого, очень почитаемого в стране, как и во всех странах Северной Европы. Ему было посвящено наибольшее число церквей, его именем называлась крепость в Саво. День его считался праздничным, и с ним было связано много запретов; нельзя было тронуть ни одной травинки, собирать ягоды в лесу. Кроме того, этот день считался началом осени. В некоторых местностях в прошлом в этот день устраивались деревенские праздники. На нем съедали так называемую «шерстную овцу». Это была молодая овца, которую весной не стригли (поэтому «шерстная») и которая специально предназначалась для пиршества этого дня. Перед трапезой совершалось жертвоприношение — кусочки еды бросали на пол около стола, около березы, украшающей дом с иванова дня, и др. Этот ритуальный ужин должен был способствовать хорошему урожаю. Традиция была очень живучей; в протоколах церковного суда от XVII–XVIII вв. можно найти обвинения священников в том, что и они принимали участие в этих языческих трапезах{388}.
Начало жатвы у финнов никак не отмечалось, и обычаев, связанных с этим, не было. Но в прошлом довольно долго и устойчиво сохранялся обычай в каждом дворе в последний день жатвы созывать толоку{389}. Было принято договариваться заранее, в какой день и у кого будут работать толочане. Как и все старинные толоки, толока по завершению жатвы была добровольной работой, полупраздничной, сопровождалась она хорошим угощением, а по вечерам устраивались танцы. На поле шли в нарядной одежде, старались работать особенно хорошо. В первую очередь это относилось к молодым парням и девушкам на выданье. Жницы работали в быстром темпе, отстающих не ждали, а обходили их кругом, оставляя на островке несжатой ржи. Это было позором, а отставшая девушка считалась ленивой работницей и плохой невестой. За плохую работу — неудачно связанный сноп, плохо поставленные бабки из снопов и т. п. — дразнили и парней. Позорным считалось также порезаться серпом, за это человек лишался даже угощения и награждался насмешливыми прозвищами.
По-разному относились крестьяне Финляндии к последнему снопу или последним колосьям на поле. В большей части Финляндии тот, кто срезал последние колосья, считался неудачником, его награждали насмешливыми прозвищами (kamppi — серп, köyry — кривой и т. д.). Иногда на вечерней трапезе его усиленно кормили и поили, чтобы он «набрался сил», и вследствие такого угощения обычно замертво уносили из-за стола. В провинции Уусимаа тот, кто сжал последний сноп, напротив, считался удачливым, должен был раньше всех вступить в брак. По размерам последнего снопа можно было предсказать будущее, в нем предполагалась особая сила, и в некоторых местностях последний сноп жал человек со своего двора, чтобы двор не потерял достатка. Кое-где последние колосья оставляли вообще нескошенными.
В некоторых областях последний сноп хранился специально до рождества, когда его выставляли во двор для птиц (varpusenlyhde — «воробьиный сноп»).
Бабка из последних снопов должна была быть также особенно красивой, она называлась «серпом» или «серпной бабкой» (kamppi, kamppikuhilas). На нее надевали венок и выкликали разные пожелания благополучия хозяевам поля и всем обитателям этого двора. В этих финских традициях было много сходного со славянскими, также направленными на обеспечение будущего урожая.
В день толоки хозяйка двора должна была позаботиться о сытной и вкусной еде и выпивке, иначе ее могли ославить на всю округу. Часто нужно было кормить и детей толочан, так как их приводили с собой и оставляли в усадьбе под присмотром кого-либо из стариков.
Еще до начала работы часов в пять утра, когда толочане собирались во дворе, следовало угостить мужчин водкой, а женщин кофе. Около восьми часов был завтрак, на который подавали картофельный суп с мясом, пироги и др. Часа через два на поле приносили снова кофе. Обед был обычно в два часа пополудни — с оладьями, различными супами-похлебками и выпивкой. Затем снова пили кофе, который через некоторое время приносили на поле. Вечером после работы следовал обильный ужин с выпивкой и кофе.
Среди подаваемых на стол блюд были как традиционные, старинные, так и новые кушанья, ставшие праздничными и обязательными, например сладкий суп из изюма и кофе. Несомненно, более древней была широко распространенная «серпная каша» (sirppipuuro) из ячменной крупы, похлебка из молока и ячменной муки и гороховая похлебка, а в Райа-Карьяла пекли специальные рыбники (sirppipiirakka) и варили жидкое пиво, на западе и юго-западе (в Варсинайс-Суоми и северной Похьанмаа) обязательным был сыр (sirppijuusto), подаваемый каждому участнику жатвы. В некоторых частях Саво сохранились воспоминания о поедании в этот день «шерстной овцы», видимо, это был пережиток трапезы с жертвоприношением, аналогичной той, что проводилась в день Олафа{390}.
Август носит название «житного», «хлебного» месяца (elokuu). Кое-где зафиксированы такие старые названия этого месяца, как «посевной» (kylvökuu) и «гнилой» (mätäkuu){391}. Главными работами августа были уборка зерновых и посев озимых. В рабочем календаре важным днем было 10 августа — день Лаврентия (финск. Лаури). До Лаврентия посев озимых можно было вести старым зерном, с Лаврентия засевались основные пахотные поля и непременно новым зерном. Озимые сеяли, даже если земля была сухой. Существовала поговорка, что сеять «лучше на Лаури в пепел, чем на Пертту (Варфоломея) в грязь»{392}. Лаури возвещал начало похолодания: перелетные птицы собирались в стаи, ночами можно было ждать заморозков, надо было стричь овец, так как у них начинала расти осенняя, более грубая шерсть.
День Лаури был в старину нерабочим, даже сохранились сведения о празднике в этот день. Народ съезжался к церкви, на церковной площади шла торговля пивом и вином; упоминаются и жертвоприношения у священных источников. В некоторых местностях это был и праздник пастухов — они получали за каждую выпасаемую корову по «лаврентьевскому сыру» и в этот день не работали. Элементов конского праздника, как у русских и православных води и ижоры, в этот день у финнов не отмечено.
День Варфоломея (финск. Пертту, 24 августа) считался уже осенним днем. К этому времени должен был быть убран и замочен лен, начиналась охота на боровую дичь и лучение рыбы. По приметам, через девять недель от дня начала осеннего тока тетеревов выпадал снег. Кое-где крестьяне на Варфоломея шли в церковь, неся подарки пастору — обычно хлеб из нового урожая и сыр, иногда и овечью шерсть, шкуру или даже живую овцу. К. Вилкуна полагает, что в этих подношениях есть также отзвуки овечьего культа. В это время примерно наступает в Финляндии «бабье лето», которое называется также «малое лето Пертту»{393}.
Наряду с календарными праздниками, характерными в целом для всей страны, заслуживают внимания летние местные праздники, носящие разнообразные локальные названия (kirkkomessut, kihupyhat и др.). Каждая приходская церковь имела свой праздничный день в одно из летних воскресений, который обычно был в прошлом днем освящения церкви епископом. Когда-то это был большой праздник, связанный со сбором десятины, торжественной мессой (что отразилось в названиях праздника), отпущением грехов. В таком празднике, проводившемся ежегодно в одно и то же воскресенье, кроме прихожан этой церкви принимали участие и прихожане одной из соседних церковных общин, куда в свою очередь на такой же праздник приходили жители первого прихода. Эти церковные праздники представляли собой также своеобразную «ярмарку невест». После утренней службы девушки, одетые в лучшие свои наряды, прогуливались по дороге к церкви. У них могло быть с собой и какое-нибудь угощение: чаще всего это был короб с лесными ягодами, иногда молодой зеленый лук и репа в зависимости от сезона. Принять у девушки угощение означало уже намерение посвататься к ней. За развитием событий внимательно следили люди старшего поколения, в первую очередь деревенские свахи.
Местные церковные праздники в сочетании с ивановым днем, поездками на сенокос, толоками давали возможность молодым людям завязать и поддерживать знакомства, найти себе спутника жизни{394}.
Во времена, когда пользовались еще пожогами, в августе на подсеке второго года сеяли рожь по стерне. Поднимали зябь, шла уборка урожая картофеля, репы и др. Постепенное приближение осени отмечалось различными поговорками, предсказаниями погоды на ближайшее время. В одних местностях, сообразно народному опыту, считали, что осень приходит уже на Олафа (29 июля), в других — на Лаврентия (10 августа), в третьих — на Варфоломея (24 августа), или просто говорили, что «осень приносит сентябрь».
Сентябрь по-фински и носит название «осеннего месяца» (syyskuu). Это был месяц окончательной уборки полей и завершения земледельческого года — последним днем его был михайлов день (29 сентября), у православных в пограничной части Карьяла — покров — 1 октября{395}.
Сентябрьские приметы о погоде уже в значительной мере относились к зиме: ветреный сентябрь предвещал мягкую и снежную зиму, гроза в сентябре была к затяжной и теплой осени, ранний отлет журавлей означал быстрое наступление холодов. Видимость Млечного Пути была также важной приметой: если он был виден ясно, то это было к холодной и ранней зиме, а затуманенность в его восточной части — к мягкой и снежной.
В прошлом, когда сельскохозяйственный год заканчивался к октябрю, батрак должен был в течение сентября подыскать себе место работы на следующий год. Обычно во второе воскресенье сентября в некоторых местностях Финляндии, особенно в Хямэ и Саво, проходила «батрацкая ярмарка». Нередко она устраивалась в соседних приходах в разные дни, чтобы человек, не нашедший себе места в одно воскресенье, мог бы в следующее искать работы в другом приходе.
На «батрацкую ярмарку» собиралось много народу — это был не только сбор для найма батраков, но одновременно и народное гулянье, место встречи молодежи.
11 сентября, в день св. Александра, в Финляндии был праздник ремесленников. В этот день впервые после лета зажигался в мастерских свет для вечерней работы, и в связи с этим хозяин выставлял мастерам и подмастерьям угощение — кофе и водку. Аналогичный праздник известен в Европе довольно широко: в Дании он проводился на михайлов день, в Германии — неделю спустя. В Финляндии же, видимо, этот день ставился поближе к дню осеннего равноденствия, аналогично тому, как со дня весеннего равноденствия ремесленники прекращали работу при искусственном освещении.
День воздвижения креста (14 сентября) не был большим церковным праздником, но его помнили как определенный день отсчета: в это время в некоторых местностях начинали охоту на боровую дичь, в других — приступали к глубинному лову рыбы, к этому дню следовало убрать репу, заготовить мясо.
Следующие церковные праздники — Матвей (Матти — 21 сентября) и Михаил — также были датами окончания полевых работ. Матвеевых дней в году было два (зимний Матти был 24 февраля), и приметы отражали это обстоятельство. Говорили: «Матти приносит сумерки, Матти их и уносит»; «Матти ставит светец, Матти его и убирает»; «Матти дает завтрак, Матти его и берет»{396} — в этом случае речь идет о летнем промежутке между Матвеевыми днями, когда дневной рацион в связи с большой продолжительностью рабочего дня увеличивался на одну трапезу. Аналогичный смысл имеет и поговорка: «Матти дает молоко, Матти и берет его», что было правильным в те времена, когда коровы кончали доиться на всю зиму. Матти имел также прозвище «грязного» и «ямного». Первое прозвище было связано с состоянием дорог, второе — с закладкой на зиму репы в ямы. Во многих местностях Матти был днем начала молотьбы в ригах, обработки льна, осеннего забоя скота и т. д. В целом работы с полей уже переносились внутрь крестьянской усадьбы.
Михайлов (финск. Mikkeli, Mikko) день был заметным календарным и церковным праздником. Он приходился на 29 сентября, но прежде церковный праздник отмечали в первое воскресенье после 29. Поэтому 29 сентября в отличие от церковного дня Михаила народ называл «будничным Михаилом» (Arki-Mikkeli), и праздничным у крестьян был именно этот день, как последний день в сельскохозяйственном году{397}.
В поговорках, связанных с михайловым днем, отражается именно окончание полевых работ: «С Михаила женщины в комнату, картофель в погреб»; «Лучина в светец, кудель на прялку, капуста в котел, женщины в комнату, репа в погреб»; «Михаил опустошает поля, Михаил запирает ригу» и т. д. С михайлова дня заканчивались и выпас коров, и поэтому срок найма пастухов. В прошлом батраки с михайлова дня имели свободную неделю, затем с ростом объема земледельческих работ этот свободный период передвинулся на более поздние сроки.
Праздничная трапеза в михайлов день включала молочную похлебку и кашицу из тертой репы, но есть сведения и о поедании ритуальной овцы или барана и связанных с этим жертвоприношениях. Аналогичные данные есть из Ингрии и Эстонии{398}.
На сентябрь приходились и некоторые праздники, не имевшие точной даты, а определявшиеся сроками окончания некоторых работ: уборки репы, позже — картофеля, а также праздник окончания молотьбы в риге.
Праздник по поводу окончания уборки репы был не особенно торжествен и заметен, но он интересен благодаря тому, что в нем отражались старые общинные традиции. Репу сеяли на подсеках в лесу или пожогах кустарниковых земель. И те и другие относились в прошлом к деревенским общинным землям. Любой крестьянин мог выгородить себе на них участок под пожог, а после окончания пользования им снять изгородь, и земля опять переходила в общинное пользование. Вероятно, именно поэтому и урожай репы в какой-то мере считался «общим». Убирали репу часто с толочанами, причем никакого угощения не было, кроме печеной репы, которую закладывали в золу тут же на поле. Зато каждый участник мог взять с собой такое количество репы с ботвой, какое он мог унести. Характерно, что бедняки приходили на уборку репы без всякой договоренности или приглашения и получали в награду за день работы мешок репы. В некоторых местностях уборка репы так и называлась «праздником раздела» (jakajaiset){399}.
В какой-то мере аналогичен этому празднику был и день коллективной уборки картофеля, который со временем практически вытеснил репу. Правда, здесь не было такой раздачи урожая, но и сравнительно будничный характер толоки и скромное угощение были сходны.
Одним из заметных праздников был день окончания обмолота зерна. Сушка снопов в риге и молотьба цепами были одной из трудоемких работ. Несмотря на то что с появлением молотилок весь процесс работы изменился, воспоминания о молотьбе вручную и связанных с нею обычаях в некоторых местностях Финляндии сохранялись долго. Есть много записей о том, что, несмотря на тяжесть труда, молотьба считалась приятной и праздничной работой в значительной мере благодаря устраивавшимся толокам. Хозяйка двора угощала толочан. Традиционным блюдом была «каша цепа». Кроме того, было принято приносить прямо в ригу кофе и различное печение. В угощение входила и выпивка — водка или крепкое пиво. Хозяева двора так же, как и на жатвенных толоках, должны были выставить угощение соответственно своему достатку, иначе они теряли свою хорошую репутацию. Кроме того, считалось, что скупость может погубить удачу в ведении хозяйства.
При молотьбе, как и при других коллективных работах, каждый работник старался не отставать от других. При обмолоте снопов тот, кто последним ударял цепом, на весь будущий год получал какое-нибудь насмешливое прозвище. Ударив последний раз цепом, следовало быстро бросить его за ворота риги. По тому, как упал цеп, предсказывали будущее работника. Немало было и различных обычаев, которые, как предполагалось, обеспечивали удачу в дальнейшем.
Работа в риге была грязной, так как было много сажи, летящей мякины и ости, и на эту работу надевали самую старую одежду. После окончания молотьбы все отправлялись в баню. При этом в некоторых местностях было обычной шуткой попытаться разорвать одежду на другом, так что часто начиналась настоящая схватка и женщины должны были спасаться бегством в баню{400}.
Первичная обработка льна приходилась также на осень, была коллективной и сопровождалась небольшими праздниками. В некоторых местностях, а именно там, где лен возделывался издавна и в больших количествах, например в Хямэ, были праздники, связанные также с дерганьем льна. Но, как правило, помочи организовывались при мятье и трепании льна. Работали в риге или около бани, где сушили лен после мочки, или в самой бане вечером, при искусственном освещении.
В большей части Финляндии мятье льна велось поочередно на двух льномялках. Одна была более тяжелой конструкции и ею лишь ломали тресту. На второй, более легкой, лен очищали от кострики. Мужчины работали на более тяжелых льномялках, женщины — на легких трепальных, работа, как правило, велась попарно. В некоторых местностях эту работу делали только молодые парни и девушки. Толочане собирались в приглашающий дом обычно к пяти часам вечера. Их сразу поили кофе, часто для этого случая варили пиво. В ходе работы хозяйка обычно еще раз приносила питье и еду в баню или ригу, где работали, основная же трапеза была по окончании работы. Сначала мылись в бане, которую специально топили, затем в доме подавался ужин, иногда устраивались и танцы, но, как правило, праздник не затягивался, так как на следующий день предстояла такая же работа в другом дворе, и каждый работал часто без перерыва всю неделю.
При работе парами всегда соревновались, у кого количество обработанного льна окажется больше, при этом тщательно проверяли и качество работы. При этих работах также было немало всяких шуток и веселья, особенно высоко ценилось умение рассказывать сказки и истории, отгадывать загадки{401}.
Все названные коллективные работы восходили к старинным формам коллективной взаимопомощи и сохранялись долго вместе с традиционными нормами поведения, магическими элементами обрядности, старинными ритуальными блюдами. Устойчивость толок была не случайной. Ряд работ было удобнее заканчивать в каждом дворе в один день, как, например, вывоз навоза, уборку картофеля или репы. Но главным было то, что работа в коллективе, общими силами была веселей и приятней.
В коллективных работах была заинтересована непосредственно молодежь: это была возможность поддерживать знакомства, выбрать себе подходящую невесту или жениха, показать свое умение работать, свою ловкость и силу, когда начинались игры, или отличиться в умении петь песни.
В целом толоки способствовали сплочению деревенского или соседского коллектива, усиливали взаимосвязь дворов, определяли многие нормы поведения соседей.
Некоторые коллективные формы работ были характерны и для позднего осеннего периода и зимы.