Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Летне-осенние праздники

НАРОДЫ ФРАНЦИИ

Для французского крестьянина, как и для любого земледельца, лето — самая важная пора года, от которой зависит все его благополучие. Во французских пословицах лето называют матерью и отцом, выражая этим особое уважительное отношение к благодатному сезону, который кормит весь год. Французы говорят: «Лето — мать бедных» («L'été est la mère des pauvres»); «Кто ругает лето, ругает своего отца» («Qui maudit l'été — maudit son père»); «Лето собирает, а зима поедает»^{64} («L’été recueille et l'hiver mange»).

Если в начале лета основные заботы крестьянина состоят в том, чтобы вырастить посеянное весной и предыдущей осенью, защитить урожай от всякого рода стихийных бедствий, то в разгар лета наступает страдная пора сенокоса и жатвы, а затем с приближением осени — сбор фруктов и винограда, осенняя вспашка и посев озимых. В бытовом французском языке и особенно в его диалектах последовательность сельских работ нашла образное отражение. Так, в Нормандии еще в последней четверти XIX в. сезоны назывались: «пора покоса» (les fauchailles); «пора уборки сена» (la fainaison); «время овсов» (le temps des avoines); «пора цветения хлебов» (la floraison des blés); «пора зрелых колосьев» (des épis mûrs) и т. д.^{65}

С сельскохозяйственными работами были связаны и многие церемонии и отдельные обряды этого периода, продиктованные заботой о благополучии семьи. Тревога за судьбу урожая побуждала крестьянина следить за погодой. Из этих наблюдений родилось множество примет о погоде, об урожае, вошедших в современный язык в виде пословиц и поговорок. В большей части страны считалось, что сухая и жаркая летняя погода — залог хорошего урожая. В народе говорили:

Хорошая погода в первый летний месяц особенно важна для произрастания трав и созревания хлебов:

Дни почитания отдельных святых в летние месяцы служили вехами, по которым предсказывали погоду на месяц. Особенно много поговорок и предсказаний, выраженных нередко в весьма фамильярной форме, приурочено ко дню св. Медара (8 июня). Дождь в день св. Медара предвещает продолжительное ненастье, если только св. Барнабе´ (11 июня) или св. Жерве´ (19 июня) не исправят положение:

Дожди в день св. Медара и особенно в день св. Барнабе сулят, по народным поверьям, потерю урожая на четверть или даже наполовину.

Со дня св. Медара во многих районах Франции начинается сенокос, но в некоторых областях косить начинают только после праздника св. Жана.

Один из самых значительных праздников лета — 24 июня — день Иоанна Крестителя (Жан Батист, Jean Baptiste) или, как принято называть его в народе, Сен-Жан (Saint-Jean). Этот день, так же как и следующий через несколько дней праздник св. Петра и Павла (29 июня), занимает особое место в летней календарной обрядности. Именно с этими датами связаны многие поговорки, приметы, суеверия, в эти дни совершаются обряды, направленные на ускорение роста культурных растений, плодородие скота, благополучие семьи, предотвращение разного рода стихийных бедствий. В этих обрядах частично сохранились следы древнего культа солнца.

Праздник в честь Сен-Жана был приурочен христианской церковью к издревле отмечаемому народами дню летнего солнцестояния. В глубокой древности сложились представления о возможности магического воздействия на природу в этот поворотный момент в жизни природы.

Во многих областях Франции обряды совершались в течение семи дней: от кануна дня Сен-Жана до дня св. Петра и Павла. В окрестностях Ниццы весь месяц назван месяцем Сен-Жана. Особый характер обрядности этого периода, близкой во многих чертах к весенней карнавальной обрядности, позволил известному французскому ученому А. Ван Геннепу выделить ее в особый цикл — цикл Сен-Жана^{68}.

Основные элементы этого цикла: разжигание огней, сбор трав и растений, некоторые магические приемы, культ Иоанна Крестителя. Тесная связь праздника, открывающего цикл, и праздника, его завершающего, отражена в поговорках. В Верхних Альпах говорят, что «св. Жан кладет хворост, а св. Петр его поджигает» («saint Jean met le fagot et saint Pierre l’allume»), или в другой местности — «св. Жан зажигает огни, а св. Петр их гасит» («saint Jean allume les feux et saint Pierre les éteint»).

В приметах о погоде также оба праздника противопоставляются: «Если св. Жан плачет, то св. Петр смеется» («puisque saint Jean pleure, saint Pierre rira»), т. e. если идет дождь в день св. Жана, то будет ясно в день св. Петра. «Святой Жан упал в воду, святой Петр его вытащил, дайте, пожалуйста, дров, чтобы его обогреть», — приговаривает молодежь, собирая хворост для костра^{69}.

Наиболее характерную черту цикла Сен-Жана составляют обряды, связанные с огнем, и особенно разжигание костров. Эти обряды совершаются с целью привлечения предполагаемых многофункциональных магических свойств огня (очистительную, плодоносную и целебную силу) на общее благо и дают повод народному веселью, развлечениям.

Для костра использовали чаще всего сухой хворост, дающий яркое пламя, но в некоторых местах, преследуя цель магического окуривания, заботились о том, чтоб дым от костра был густым и обильным. Для этого в костер, кроме хвороста, бросали пучки соломы, сухой папоротник, покрывали его травой или зелеными ветвями.

Пирамида, приготовленная для костра Сен-Жана

Чтобы обратить магическое воздействие пламени и дыма на людей или скот, использовали различные приемы: нужно было сидеть или стоять возле костра с подветренной стороны, перейти через кострище, когда пламя уменьшилось, прыгать через горящий костер.

Различные объяснения дают во Франции почти обязательному для праздника обряду перепрыгивания через горящий или угасающий костер. Прыгали через костер, чтобы запастись благополучием на год, предотвратить болезни, верили, что чем выше человек прыгнет над костром, тем выше вырастет пшеница. Пожилые люди ждали, когда костер погаснет, чтобы перешагнуть через кострище. Парни и девушки перепрыгивали костер попарно в надежде вступить в брак в текущем году. Горе тому, кто по неосторожности попадал ногой в костер, это было дурным предзнаменованием. Невесты избегали такого жениха.

Взявшись за руки, прыгали через костер и кумовья, отныне ничто не должно их разъединить: кумовство Сен-Жана — синоним тесных родственных уз. Молодые женщины возлагали надежды на плодоносящие способности огня. В Ниверне, например, женщина, вышедшая замуж за несколько месяцев до праздника, должна была сделать несколько кругов вокруг костра, а затем прыгнуть на кострище^{70}.

Чтобы предохранить детей от заразных болезней, матери качали их на руках над потухающим кострищем или заставляли их прыгать у костра. Во многих областях (Пикардия, Бретань, Ангумуа, Лимузен, Эльзас) было в обычае раскачивать над костром девушек, при этом парни старались опустить их как можно ниже к огню; это делалось, как чаще всего объясняют, «чтобы не болела поясница в страдную пору».

Особое значение французские крестьяне придавали окуриванию скота, «предохраняя» его таким образом от болезней, падежа, колдовских наговоров. Нередко костры раскладывали у дорог, по которым прогоняли стадо. В Бретани этот обряд сохранялся до недавнего прошлого^{71}. Пастухи в дыму костров Сен-Жана окуривали свои кнуты в надежде сообщить им способность сделать стадо послушным, отгонять змей и т. д. В отдельных местностях земледельцы окуривали ярмо, прутья орешника, которые втыкали на поля, чтобы «предотвратить грозу», «чтобы конопля выросла такой же высокой, как прут».

Согласно народным представлениям, контакт с пламенем или дымом способен усилить естественные свойства любого растения. Поэтому особенно часто прибегали к окуриванию трав и цветов, чтобы снять вредоносную силу с одних и усилить защитные и целебные свойства других. Окуривали различные виды растений: укроп, ветки орехового дерева, букетики медвежьего уха, а также связки чеснока и лука. Букетики подвешивали над дверьми жилых домов и хлевов, где они висели до следующего праздника Сен-Жана.

Иногда цветы и растения сжигали в пламени костра. Есть мнение, что делалось это ради получения дыма, обладающего профилактическими свойствами. В Провансе в огонь бросали связки чеснока, избавляющего якобы от лихорадки; букетики тмина или белой полыни сжигали, «чтобы снять боль в пояснице во время жатвы». Возможно также, что растения сжигали в надежде получить хороший урожай их. В Провансе, например, где культура лаванды составляет одно из богатств края, было принято сжигать в костре букетики этого растения. Жнецы не забывали бросить в огонь пучок сена, несколько колосьев пшеницы или ржи.

Подобные обряды объясняются так же, как реликты жертвоприношения огню^{72}.

Иногда в костре сжигали чучело, изображавшее, быть может, определенного человека, который, по мнению сельского коллектива, заслуживал осмеяния или наказания. Таким образом, древний обряд приобретал злободневное общественное звучание.

Иногда предавали огню жаб, ужей, «чтобы избавиться от всякой скверны». В некоторых городах средневековой Франции в день Сен-Жана устраивали жестокое зрелище: сжигали в огне костров живых черных кошек, а иногда и лисиц, так как верили, что в этих животных воплощаются ведьмы. Эти изуверские действия, характерные для пронизанной суевериями эпохи средневековья, возникли под влиянием ожесточенной борьбы с «ведьмами», которую вела церковь. Позже XVII в. упоминаний об этом уже не встречалось^{73}.

Утром, когда костры догорали, каждый принимавший участие в игрищах старался унести домой головешку или уголек. У догорающего костра молодежь устраивала борьбу за угли и головешки от ритуального огня. Наибольшей силой магического воздействия обладали, как полагали, части от догоревшего центрального шеста, вокруг которого обычно укладывали топливо для костра. Головешки и угли бережно хранили в течение года как оберег от молнии, пожара и всяких бед. Чтобы предохранить посевы от града и других стихийных бедствий, головни разбрасывали на полях. Искрам, высекаемым из непогасшей головни, приписывали магическое свойство влиять на урожай. В Лимузене крестьяне ударяли головней по камню и приговаривали: «Сколько искр, столько повозок репы, большой, как головня, вкусной, как пирог»^{74}. Тлеющие угольки бросали в колодцы, чтобы «очистить воду», чтобы «вода не иссякла».

Профилактическое и благотворное действие приписывалось и золе от костров Сен-Жана, которую часто разбрасывали на полях, примешивали к семенному зерну. Пастухи посыпали этой золой дорогу, по которой прогоняли скот, «чтобы отвести болезни ног у скота». Пеплом костра метили животных.

Все приведенные выше сведения об обрядах, совершавшихся у костров Сен-Жана, показывают, что побудительным мотивом их была вера в сверхъестественные свойства огня, прежде всего очистительные.

Обычай разжигать костры в день Сен-Жана или в дни от Сен-Жана до св. Петра был распространен в большей части Франции, но не повсеместно. На востоке страны выделяется значительная зона, где их зажигали в период весеннего карнавала. В районах соприкосновения этих зон костры разжигали дважды в год. Этот же обычай соблюдался во Фландрии, в провинциях Мэн и Анжу, а также в отдельных альпийских областях^{75}.

Интересно отметить, что церковь во Франции не осуждала обряд разжигания костров. Она пыталась приспособить этот обряд к церковному ритуалу, объяснить его как ликование по случаю рождения Иоанна Крестителя, хотя этот обряд далеко не всегда связан непосредственно с культом Сен-Жана (на карте Савойи, где было проведено специальное исследование, местности, носящие имя святого, и области, где принято разжигать костры, далеко не всегда совпадают)^{76}.

Отношение церкви к обряду разжигания костров отражено в церковных документах XVII в. В «Популярном наставлении, касающемся происхождения и способа устройства костров в честь рождения Иоанна Крестителя…», обряд разжигания костров накануне дня Сен-Жана считается законным, «но при условии изъятия из него заблуждений и беспорядков». Среди «заблуждений» в документах перечислены: обычай прогонять мимо костров скот, уносить головни, угли и пепел костра, носить связки трав, бросать их в костер или окуривать в его дыму. Чтобы искоренить языческую основу обряда, инструкция предписывала церковным властям самим организовывать общественный костер в каждом приходе.^{77} В этом случае привилегия зажигать костер принадлежала служителям церкви, они же в свою очередь передавали эти функции представителям местной власти.

В тех местностях, где церковь не взяла в свои руки управление этим народным обрядом, забота о разжигании огня часто лежала на самом старшем в приходе или в деревне. В некоторых местностях честь разжигать костер предоставлялась жениху и невесте или молодоженам, на которых, как полагали, передавалась таким образом плодоносная способность огня^{78}.

Если до XVII в. старинные дохристианские представления в духовном мире француза занимали большое место и церковь в борьбе с ними прибегала к запретам совершать те или иные магические действа, то позднее, в XVII–XIX вв., тактика церковных властей изменилась и многие магические акты получили новую окраску: костры окропляли святой водой, окуренные в их огне цветы и ветки, головни, угли и пепел отныне рассматривались как христианский символ^{79}.

Праздник Сен-Жана во Франции был элементом национальной общественной жизни. Костры раскладывали не только в деревнях, но и во всех городах. В Париже в каждом квартале, на площадях и набережных зажигали свои костры, к которым направлялись торжественные процессии, возглавляемые священниками. Нередко на церемонии присутствовал король и сам подносил зажженный факел к костру. Народное веселье и игры начинались после того, как священник и представители власти удалялись.

После Великой французской революции, празднуя Сен-Жана, народ танцевал у потешных костров и пел революционные песни «Çа ira» и «Карманьолу»^{80}.

Обряд возжигания костров сохранялся во Франции довольно долго. И хотя первоначальный смысл действий, совершаемых у костра, был утрачен, обряд, как и любой праздник, сохранял свое значение в качестве организующего момента в общественной жизни.

Французскому исследователю Андре Вараньяку при изучении эволюции традиционной культуры удалось проследить процесс исчезновения обряда огней Сен-Жана. Как видно из карты, приложенной к его книге «Традиционная культура и образ жизни», раньше всего, уже в последней четверти XIX в., костры, как и шествия с факелами, вышли из обыкновения в промышленном северном районе страны. К началу первой мировой войны эти обряды исчезли в области Лиона, в Нормандии и во Фландрии, вблизи границ Бельгии. В период между двумя войнами этот процесс шел неуклонно, охватывая все новые и новые районы страны. К 1937 г. (последняя дата, отмеченная на карте) обряд сохранялся главным образом в Бретани, в средиземноморских областях (Прованс, Лангедок), на Корсике, в некоторых областях Центрального массива, в области Дордонь и в Эльзасе^{81}.

Есть сведения о том, что в отдельных местностях Средиземноморья обряд зажигания костров сохраняется до наших дней^{82}. Это можно наблюдать в областях, куда направляется наибольший поток туристов. Организации молодежи и местная администрация, заинтересованные в поддержании областного колорита, поощряют и даже сами организуют такое эффектное зрелище, как костры, вокруг которых устраивают танцы, выступления фольклорных групп. Древний обряд сохраняется как элемент современного празднества.

Для праздника Сен-Жана характерны были и другие обряды, связанные с огнем: вращение в воздухе зажженных дисков, скатывание с холма горящего колеса. Эти обряды, сложившиеся, вероятно, в связи с культом солнца, в XVIII и XIX вв. совершались ради плодородия полей, благополучия семьи, предотвращения пожара. С этой же целью обращались и к магическим действиям с зажженными факелами. В день Сен-Жана молодые люди и дети обегали поля, размахивая горящими факелами. В некоторых городах в этот день устраивались факельные шествия^{83}.

В отдельных обрядах этого дня явно проступают черты древнего поклонения солнцу. В некоторых местностях Франции в ночь на 24 июня совершались восхождения на холмы и горы, чтобы наблюдать восход солнца, который, согласно поверьям, в этот день необычен. В одних местах говорили, что при восходе солнце танцует, в других — что оно качается или трижды подпрыгивает, в третьих видели восход трех солнечных дисков одновременно^{84}.

Роса и вода приобретали, как полагали, в канун Сен-Жана живительную силу. Чтобы перенести на скотину целебные свойства росы, крестьяне стремились успеть прогнать свой скот на луга до восхода солнца (Берри, Гасконь, Верхние Альпы). Росу собирали на лугах и разбрызгивали ее на огороде, чтобы получить высокий урожай овощей. Больные лихорадкой либо другой болезнью на рассвете ходили босиком по росе в надежде исцелиться. Водам колодцев, естественных водоемов, различных источников также приписывали магико-медицинские свойства. На рассвете дня Сен-Жана можно было видеть людей, спешащих первыми набрать воды в источнике и принести ее домой: полагали, что эта вода может излечить лихорадку, принести благополучие. В источниках умывались, купали детей.

В прибрежных местностях Бретани, Корсики ко дню Сен-Жана было приурочено торжественное освящение моря. В городах и некоторых деревнях южных провинций Франции праздничной забавой было обливать прохожих водой из кувшинов либо толкать их в море^{85}.

Важным элементом праздничного ритуала Сен-Жана был сбор трав и растений, совершаемый на рассвете, до появления первых солнечных лучей. Отдельные виды растений, так называемые «травы Сен-Жана», обретают, как полагают в народе, целебные и даже чудодейственные свойства. Недаром в бытовой язык вошло выражение: «Использовать все травы Сен-Жана» («Employer toutes les herbes de la Saint-Jean»), что значит применить все возможные средства, чтобы выйти из затруднения^{86}.

Перечень трав и растений, собираемых в различных областях Франции, показывает, что представление о целебных свойствах этих растений сложилось на основе реальной практики народной медицины. В отдельных областях и местностях страны был свой набор трав Сен-Жана, особый по сочетанию и количеству видов растений. В этот набор наиболее часто входили зверобой, плющ, белая полынь, тысячелистник, вербена, заячья капуста, ирис, или болотный шпажник, цветы бузины, тмин, укроп, желтый донник, ромашка, повилика, подорожник, боярышник, липовый цвет, лаванда, папоротник.

Особую магическую силу, способность отводить любую порчу приписывали папоротнику и белой полыни; эти растения входили в каждый набор трав Сен-Жана. Отдельные растения, хотя и не назывались травами Сен-Жана, широко применялись в обрядах — это чеснок и орех, ветви, листья и плоды которого использовались и как средство народной медицины и в различных видах магии.

Предполагалось, что, составляя из трав букеты, плетя венки или же располагая в виде креста, можно усилить их благотворные свойства, увеличить сферу их магического воздействия. Этим травам, кроме реального их использования для лечения болезней, приписывалась способность отводить порчу, «присушивать» любимых, предотвращать потери урожая, защищать от грозы и молнии и т. д. Применяли их по-разному: привязывали букет из листьев орешника на шею каждой овце в стаде, «чтобы предохранить стадо от болезней и порчи»; подвешивали букет или венок из трав над дверью дома или хлева и хранили его весь год как оберег от болезней, эпидемий, молнии и т. д.; бросали букеты на крышу — «от молнии». В случае падежа скота хлев тщательно чистили и, закрыв двери, сжигали в нем пучок трав Сен-Жана, «чтобы выкурить таким образом заразу».

Обычай освящать травы Сен-Жана или пучки колосьев в церкви во Франции встречается редко.

Травы Сен-Жана собирали чаще пожилые женщины, владеющие искусством приготовления различных отваров из целебных трав, а также пастухи, признанные знатоки целебных свойств растений, знахари, повивальные бабки. Соблюдение определенных запретов при сборе трав, а также обращение к наговорам и заклинаниям придавало этому действию характер магического обряда. Колдуны и колдуньи, как считали в народе, также предпочитают день Сен-Жана для сбора трав, способных наводить порчу.

Для молодежи сбор трав был праздничным времяпрепровождением, поводом для веселья.

Красочное зрелище представляла организуемая в Марселе ярмарка трав Сен-Жана, куда на рассвете приходили крестьяне, успевшие при первых лучах солнца собрать излюбленные здесь ароматические травы. Горожане имели возможность сделать необходимый на год запас этих трав. Здесь же можно было запастись и чесноком, имеющим в южных провинциях Франции самое широкое применение. Продавались на ярмарке и местные гончарные изделия, среди которых столь необходимые для обряда обливания глиняные пистолеты, из которых выстреливали струей воды.

Традиция устраивать подобные ярмарки постепенно угасла вместе с утратой ритуала своего прежнего значения^{87}.

Немало обрядов, совершавшихся в день Сен-Жана, родилось из представлений о том, что в этот день нечистая сила приобретает особую власть над людьми. Поэтому всячески старались избежать ее козней и уберечь от нее скот. Например, в некоторых областях в ночь с 23 на 24 июня скот оставляли ночевать под открытым небом, считали, что вне стен помещения он в большей безопасности^{88}.

Во Франции, как и в любой другой стране, девушки в день Сен-Жана гадали о суженом, о его занятиях и положении.

По погоде этого дня предсказывали погоду на будущее. Дождь в день Сен-Жана у французов был неблагоприятным знаком. Пословица гласит:

Запретов в день Сен-Жана во Франции соблюдалось немного. В некоторых местах нельзя было в этот день стирать детское белье, иначе ребенок мог заболеть или упасть в огонь. Жители Берри в первой половине XIX в., когда еще не было электричества, старались не давать никому в этот день огня, «чтобы не ушло из дома благополучие». В некоторых местностях остерегались стричь овец в период со дня Сен-Жана до дня св. Петра; считалось, что несоблюдение запрета могло навлечь волков на стадо.

Праздник Сен-Жана, отмечаемый в преддверии страдной поры — сенокоса и жатвы, во многих областях Франции был днем найма работников на ферму на год или до дня всех святых (2 ноября). Сделка, называемая наем Сен-Жана (la louée de la Saint-Jean), принимала характер обряда. Она совершалась на центральной площади города или деревни, куда стекались празднично одетые фермеры и работники с прикрепленными к шляпе или костюму символами их профессии, зеленой веткой, букетиком трав и т. д. По завершении сделки устраивался завтрак на траве или в кабачке, танцы, развлечения. В случае, если сделка не удовлетворяла одну из сторон, она могла быть расторгнута через неделю, в день св. Петра, когда устраивался повторный наем работников^{90}.

Ко дню Сен-Жана в ряде мест приурочивали сроки платежа за аренду.

В горных областях Франции день Сен-Жана был праздником пастухов. Скот в этот день украшали цветами и травами, на пастбище или в пастушеских хижинах устраивали трапезу.

Один из элементов праздника составляли обряды, связанные непосредственно с культом Иоанна Крестителя (Saint-Jean Baptiste). Во Франции около двух тысяч приходов считают Сен-Жана своим покровителем; многие часовни, носящие имя святого, были центрами паломничества и местных праздников, которые сопровождались ярмаркой и ярмарочными увеселениями. Но обряды, относящиеся к культу этого святого, ничем не отличаются от обрядов, совершаемых в честь других святых-покровителей, хотя церковь и пыталась объяснять «культом святого предтечи» многие магические по своему смыслу обряды^{91}.

Во многих областях страны после праздника Сен-Жана начинается пора сенокоса, а во второй половине июля и жатвы. Обрядовые действия магико-религиозного и социального содержания теперь связываются непосредственно с процессом труда.

В современной Франции, где большая часть сельскохозяйственных работ производится машинами, где в страдную пору на уборку урожая широко привлекаются иммигранты, обрядовые действия не имеют места. Почти повсюду в стране они уже не совершались после войны 1914–1918 гг. Описания обрядов, сопровождавших уборку урожая, относятся к прошлому веку. А. Ван Геннеп, составивший энциклопедическую сводку материалов о жатвенных обрядах, уже не был их свидетелем, записи его были сделаны по отрывочным воспоминаниям крестьян.

Крестьяне редко справлялись с уборкой урожая силами своей семьи. Как правило, в страдную пору прибегали к помощи наемных работников, приходивших либо из соседних деревень, либо издалека. В эту пору жители горных областей, где урожай созревает позднее, спускались на равнины, шли на заработки и виноградари. О найме жнецов заботились заблаговременно, нередко с весны, в пасхальные дни.

Обычно, нанимая работников, хозяин устраивал либо в день найма, либо в воскресенье, предшествующее жатве, обильное угощение. Эта трапеза, одним из главных блюд которой был окорок (к этому дню обычно закалывали свинью), во многих местах, в частности в Шампани, называлась «manger le jambon» («есть окорок»). Она имела значение скрепления договора, заключенного устно. Отсюда родились выражения «я справил пасху», «я ел окорок» («J’ai fait Pâque», «J'ai pris le jambon»), означавшие, что человек уже нанялся на жатвенные работы. Общественное мнение строго осуждало лиц, нарушающих этот договор^{92}.

Начало жатвы и особенно ее завершение сопровождались обрядами, в которых можно усмотреть и радость по поводу окончания напряженного труда, и благодарность за хороший урожай, и стремление магическими средствами обеспечить будущий урожай.

Обряды, связанные с началом жатвы, аналогичны обрядам, совершаемым по ее окончании, но во Франции они не были столь обязательны и столь разнообразны, как обряды с последним снопом.

Первые срезанные колосья, так же как последние, считались наделенными особыми свойствами, способными влиять на будущий урожай. Из первых срезанных колосьев делали букет, украшали его цветами и торжественно преподносили хозяйке или хозяину дома. Букет прикрепляли к потолку в доме или амбаре, иногда под навесом камина и хранили до следующей жатвы. Очевидно, стремление сохранить первые колосья исходило из представлений о том, что в них заключена плодородящая сила зерна^{93}.

Обряды, сопровождающие завершение жатвы, более разнообразны, но они рано утратили бо´льшую часть своих архаических черт. Описания жатвенных обрядов, относящиеся к первой половине XIX в., не всегда позволяют уловить первоначальный смысл их. В этот период трудно выделить комплекс обрядов, связанных с каким-то определенным представлением, чаще всего это было смешение различных представлений. Но доминировала при этом идея о том, что дух растительности, дух хлеба, обладающий живительной, плодородящей силой, воплощается в последнем снопе и его благотворное влияние распространяется на тех, кто причастен к срезанию последних колосьев, к вывозу последнего снопа с поля. Дух растительности, по народным представлениям, мог воплощаться и в каком-либо животном либо птице, чаще петухе.

Наиболее полное описание этого обряда, совершавшегося в Лотарингии, относится к первой половине XIX в. Когда жнецы приближались к последнему несжатому участку поля, первый работник приносил большую ивовую ветвь, называемую май, украшенную разноцветными лентами и букетами из полевых цветов. На верхушке этой ветви был привязан живой петух. Ветвь прикрепляли к шесту, который втыкали в землю посредине еще не сжатого поля. Жнецы окружали этот участок и по знаку, данному первым работником, устремлялись по направлению к маю, стараясь срезать колосья как можно быстрее. Приближаясь к центру, они подражали кукареканью петуха, а собирательницы колосьев вторили им кудахтаньем. Жнецу, первому приблизившемуся к букету, все кричали: «Держи его крепче, чтобы он не спасся»; «кончай его, держи его крепче!»

Жнец, срезавший последние колосья, объявлялся «королем букета». Он получал право связать сноп (la maitresse gerbe), которым завершалась жатва, выбрать себе «королеву», и эта пара удостаивалась чести идти впереди последнего воза со снопами. Хозяйка и хозяин фермы подавали прибывшим на ферму «королю» и «королеве» по кружке вина, которым затем угощались все жнецы.

Затем убивали петуха жатвы, отрезая ему голову косой. Жареный петух был одним из блюд обильной трапезы, называемой «tue-chien» («убей собаку»), трапеза завершалась песнями и танцами.

Встречаются сведения о том, что честь срезать последний сноп предоставлялась хозяйке или хозяину дома (Нормандия, Ниверне).

Девушка, которая помогала связывать последний сноп, могла надеяться найти мужа в ближайшем году и жить счастливо. В отдельных местностях девушку или юношу, срезающих последний сноп, называют «счастливое дитя».

Среди элементов обряда, наиболее часто соблюдавшихся в различных областях страны, следует отметить обычай прикреплять последний сноп над воротами амбара, украшать его ветвями, цветами, разноцветными лентами (почему нередко и называли его «букет»), делать последний сноп бо´льшего, чем обычно, размера. Иногда в последний сноп завязывали и жнеца, принесшего этот сноп. Жнец плясал со снопом под пение всех присутствующих. Иногда старались в последний сноп завязать одну из девушек на выданье^{94}.

В области Лимузен еще в 1914 г. делали последний сноп в виде куклы, которую носили по деревне. Затем сноп обмолачивали отдельно от других, зерна от него собирали, ими кормили кур 1 января, чтобы лучше неслись. Иногда один из снопов наряжали в платье, ставили его на последний воз.

В одной из областей Шампани пучок последних колосьев связывали на месте, затем хозяин и жнецы прыгали через этот несрезанный сноп и лишь затем срезали.

В Нормандии последний сноп, называемый «королева», ставили в центре двора и вокруг него водили хоровод.

Отзвуком древних представлений о воплощении духа хлеба в образе животных являются названия последнего снопа именем животного или птицы. Французы чаще всего обращались к образам зайца, лисицы, волка, перепелки, а также к образам домашних животных: собаки, кошки, петуха. Для обозначения окончания жатвы, срезания последних колосьев наиболее часто употреблялись выражения: «убить жатвенного зайца», «убить волка», «убить собаку», «убить перепелку», «поймать зайца», «поймать кошку» и т. д. Так, в Шампани, когда жнецы приближались к последним колосьям, говорили: «собака отступает в хлеб»; когда же падал последний пучок, говорили, что «ей отрезали лапу»^{95}.

В области Бресс устраивалось своеобразное соревнование: последние, еще не срезанные колосья скручивали так, что они напоминали лисицу с длинным хвостом. Жнецы, отойдя на несколько шагов, бросали серп, стараясь срезать колосья. Тот, кому это удавалось, считался победителем, говорили, что он «срезал хвост лисицы».

В тех областях Франции, где влияние церкви особенно велико, можно наблюдать, как к древнему магическому действу присоединялся и христианский обряд.

Эльзасские крестьяне в некоторых местностях при приближении окончания жатвы становились на колени и молились, затем молодая девушка срезала последние колосья и присоединяла их к «букету», который украшал последний воз. «Букет» прикрепляли на крыше амбара, где он должен был оставаться до следующей жатвы. Иногда последние колосья сплетали, украшали их цветами и лентами и несли в церковь для освящения.

Обрядовые действия, связанные с последним снопом, наиболее часто соблюдались в Эльзасе, Лотарингии, Шампани, Бургундии и других областях Северной и Центральной Франции. На Средиземноморском побережье Франции, в областях Центрального массива, в провинциях Мэн, Анжу, а также в Бретани и Фландрии эти обряды либо не засвидетельствованы, либо соблюдались лишь в отдельных коммунах^{96}.

Дух соревнования, соперничества неизменно сопутствует жатвенным и многим другим коллективным сельскохозяйственным работам. Насмешки, злые шутки, приносящие нередко ущерб хозяйству, ждут того, кто отстает — не заканчивает жатву одновременно с другими. Нерасторопный хозяин мог ждать, что посреди его несжатого поля шутники водрузят соломенное чучело, наряженное в лохмотья, чучело лисицы или козы. Для своих проказ молодежь собиралась ночью. Утром хозяина ждала кара: знак унижения и вытоптанное поле. Подобному наказанию подвергались лишь ленивые хозяева. Если же какая-нибудь серьезная причина не позволяла хозяину управиться вовремя, он мог рассчитывать на помощь соседей^{97}.

Дж. Фрэзер и французские исследователи дают различное толкование жатвенным обрядам, по-видимому имея в виду различные стадии их бытования. Возможно, что первоначально в этих обрядах выступали представления о том, что духу растительности, находящему приют в последнем снопе, при жатве наносится урон. Стремление жнеца не оказаться последним Дж. Фрэзер объяснял боязнью мести духа растительности, которая падала на того, кто срезал последний сноп. Этот последний мог быть обречен на какую-нибудь беду в течение года, он становился предметом насмешек и издевательств^{98}.

Утрачивая первоначальный смысл, обряд сохранялся, приобретая новое значение в условиях господства общинных отношений. Французские исследователи, и в частности А. Ван Геннеп, в шутках жнецов над отстающим работником главным считает социальный момент. Этим актом коллектив выражает свое отношение к отдельным его членам, не уважающим принятые нормы. Общественное осуждение лиц, оказавшихся последними в каком бы то ни было деле, всегда находило выражение в обрядовых действиях: прибывший последним на общественное пастбище становился предметом осмеяния — на шею ему вешали снятый с ярма коровы колокольчик, возили по деревне верхом на осле.

Шутили над молодоженами, не имеющими детей после первого года супружества, над теми, кто устраивал свадьбу последними, перед самой масленицей, и т. д. Все это относится к особой серии действий, применявшихся по отношению к отстающим. Главную роль в проведении этих действий играла молодежь.

Французский исследователь А. Ролен предполагает, что применение санкций к лицам, задерживающим окончание жатвы, имело особое значение в период господства таких общественных институтов, как принудительный севооборот и право выпаса на паровом поле и на поле, с которого снят урожай. Сельская община и главным образом малоземельные крестьяне были заинтересованы в кратчайших сроках проведения жатвы, с тем чтобы получить пастбище для скота. Отдельные крестьяне не решались входить в конфликт с лицами, задерживающими окончание жатвы. Санкция могла исходить лишь от одной социальной группы, влияние которой в сельской общине считалось неоспоримым, — от группы молодежи. С исчезновением указанных сервитутов санкция утратила свое прежнее значение, но молодежь продолжала ее применять, пользуясь данной ей коллективом властью общественного контроля^{99}.

Жатва — самый важный в жизни земледельца этап труда, и в ее успехе заинтересована вся община, поэтому столь высоко общественное значение этого акта.

Окончание жатвы — момент торжественный. Все крестьяне от мала до велика собирались в этот день в поле и сопровождали воз со снопами, украшенный ветвями, букетами цветов, многоцветными лентами. Смысл обряда прежде всего социальный — объявить всенародно о завершении определенного этапа работ.

Жатву, как и другие важные сельскохозяйственные работы, было принято завершать трапезой, которая объединяла всех принимавших участие в труде. Общий пир сопровождался шутками, играми, песнями, танцами, давал разрядку напряжению, укреплял у его участников чувство солидарности.

Тем, кто плохо работал, оставлял нескошенными траву или колосья, опрокидывал плохо уложенный воз, лучше было не появляться на этом пиршестве, именно они становились предметом шуток.

В каждой области трапеза имела свое название: она называлась либо по названию основного орудия труда («собирание кос» — le ramassage des volants), либо по названию сезона (faire le mois d’août — «устраивать август»), по названию последнего снопа («устраивать жатвенную собаку» — faire le gerbag, faire le chien de moisson). Иногда пир назывался по традиционному блюду — «пирог» (La tarte), «делать оладьи» (far li bignets) и т. д. Эти местные названия — по большей части древнего происхождения — были заменены общефранцузскими со значением «пиршество», «пирушка», «угощение» (banquet, festin, ripaille, collation).

Угощение изобиловало мясными и мучными блюдами, редко употреблявшимися в обычные дни. На стол ставили окорок, сосиски, вареную говядину, рагу из кролика, жареного гуся, жареного петуха, а из мучных блюд обязательными были лапша, пироги, оладьи, блины. В каждой области Франции предпочтение отдавали тому или иному из этих традиционных блюд.

Трапеза, завершающая жатву, имела вполне определенное магическое назначение: вызвать изобилие, плодовитость, урожай, благополучие в семье^{100}.

Следующие этапы сельскохозяйственных работ: молотьба, осенняя пахота и посев — носят более индивидуальный характер.

Начало молотьбы не было связано со строго фиксированными сроками. В разных областях страны были особые способы молотьбы и свои привычные сроки ее проведения. Иногда на открытых токах начинали молотить вскоре после окончания жатвы, иногда эта работа растягивалась на несколько месяцев. Старались закончить молотьбу ко дню св. Михаила (29 сентября) или ко дню св. Мартена (11 ноября).

Молотьба в значительно меньшей степени, чем жатва, сопровождалась обрядами. Многие обряды исчезли в последней четверти XIX в. благодаря массовому применению молотилок.

Дольше всего сохранились обряды, связанные с завершением молотьбы. Это шуточные сцены, которые разыгрывались вокруг последнего снопа, предназначенного для обмолота, с тем, чтобы получить от хозяина дополнительное вознаграждение: вино и угощение. Когда молотьба приближалась к концу, кого-нибудь посылали за хозяином фермы, так как без него молотильщики якобы не могли справиться с последним снопом, настолько он тяжел. Иногда сноп с помощью колышков прибивали к земле, так что его невозможно было поднять, иногда же молотильщики делали вид, что прилагают огромные, но тщетные усилия, чтобы сдвинуть сноп с места. И когда хозяин приносил вино и присоединял свои усилия к общим, сноп с ликованием поднимали^{101}.

Вслед за завершением жатвы наступает пора созревания плодов, которые также становятся объектом народной обрядности. Обряды этого периода заключались в принесении первых плодов в дар церкви и в их освящении. Эти обряды не что иное, как трансформация обрядов глубокой древности, связанных с представлениями о священном характере первых плодов, запретом их вкушать до совершения определенного ритуала^{102}.

В галло-римской империи первые плоды приносили богиням-матерям земли: Эпоне и др. С первых веков принятия христианства этим богиням наследовала дева Мария и святые покровители. Первые плоды стали приносить главным образом в церкви и часовни, посвященные деве Марии, по мере их созревания, но предпочитали день успения богородицы (15 августа). Принесение в дар церкви первых плодов было не только символическим благодарением, но и ежегодным подспорьем для содержания храма. Обычно после церковной службы устраивали продажу даров с торгов.

В XIX в. обряд потерял свое экономическое значение и обязательность. Отзвуки его сохраняются в организуемых в отдельных областях Франции «праздниках урожая», включающих ряжение, кортежи повозок с плодами нового урожая, возложение перед статуей девы Марии гроздьев винограда, фруктов и т. д. Праздник урожая может быть приурочен к любой дате, но чаще его устраивают либо в день успения, либо по случаю патронального праздника.

В отдельных областях Франции в день успения совершались обряды, повторяющие обряды дня Сен-Жана. На рассвете этого дня собирали «волшебные травы», освящали их в церкви, а затем хранили дома весь год, суеверно полагая, что они защищают от молнии, болезни и т. д.^{103}

В период наполеоновской империи этот религиозный праздник отмечался как национальный, так как дата праздника совпадала с днем рождения Наполеона. В городах и деревнях к этому дню раскидывали ярмарочные балаганы, открывали тиры. Вечером устраивались банкеты, танцы, иллюминация.

Церковные и народные обряды успения во многих областях Франции повторялись и на следующий день, посвященный св. Року. Канонизированный в XV в. как защитник от эпидемических болезней, в период, когда в странах Европы свирепствовала чума, этот святой приобрел огромную популярность. В разных концах Франции были основаны бесчисленные молельни и часовни его имени. Постепенно, когда опасность эпидемий уменьшилась, функции святого расширились, его стали почитать как покровителя домашнего скота. Отдельные виды растений были названы травами св. Рока, букеты из этих трав в день св. Рока приносили в церковь для освящения. Так же как и травы Сен-Жана, их подвешивали над дверью стойла, чтобы предохранить скот от эпизоотии, содействовать процветанию хозяйства.

Во многих областях страны 16 августа освящали скот: либо пригоняли его на церковную площадь, либо священник с кропилом и «святой» водой обходил хозяйства прихожан. До начала XX в. от этого обряда сохранялась практика освящать соль, пучки сена или куски хлеба, которые добавляли в корм скоту.

День св. Рока считался датой, когда начинается осенняя вспашка. Французская поговорка гласит:

Конец августа и сентябрь — пора сбора винограда. Если жатва стала источником целого комплекса обрядов, совершаемых либо из страха перед духом растительности, либо ради благополучия семьи и плодородия полей, то сбор винограда и виноделие в значительно меньшей степени сопровождались народными церемониями. И это несмотря на то, что культура винограда известна была в стране еще в галло-римскую эпоху и возделывали его даже в таких северных областях, как Нормандия и Пикардия.

Во всех виноградарских областях Франции со времени раннего средневековья действовали установленные церковными и светскими властями запреты начинать сбор винограда ранее назначенного срока, называемого «оглашение начала сбора винограда» («ban des vendanges»). С начала XX в. установление сроков начала работ исходит от объединений виноградарей и муниципальных советов. Начало работ оглашалось звоном колокола.

Виноградари выполняли различные магические приемы, чтобы «защитить» виноградники от потравы, от вредных насекомых и гусениц. Они соблюдали обряд подношения церкви и отдельным святым — покровителям прихода первых плодов либо незадолго до сбора винограда, либо по мере созревания отдельных, самых ранних гроздьев. В некоторых виноградарских районах гроздья винограда (иногда высушенные) приносили в дар покровителю в день его праздника, независимо от времени года.

Среди святых — защитников виноградной лозы — особо почитается св. Венсен. В провинции Шампань и Иль-де-Франс этот святой считается покровителем многих приходов. В других областях виноградари обращались за покровительством к св. Урбану, св. Агате, св. Марку и др.

Самый важный момент, завершающий кропотливый труд виноградарей, — сбор винограда, в котором участвуют не только члены семьи, родственники и соседи, но и (в областях крупных виноградников) наемные работники из соседних и даже дальних областей. Сбор винограда всегда проходит в атмосфере веселья. Излюбленное развлечение молодежи, дающее повод общему веселью, — обычай пачкать друг другу щеки раздавленным виноградом.

Завершение сбора винограда, как и завершение жатвы, отмечалось повсюду как праздник, с элементами карнавального веселья. Кульминационным моментом было возвращение в деревню повозки с последним собранным виноградом. Украшенную ветвями, цветами и гроздьями виноградную повозку сопровождал нередко кортеж ряженых из числа сборщиков винограда. Последним моментом этого праздника была трапеза с изобилием вина и мясных блюд, которую устраивал каждый хозяин виноградника для всех, принимавших участие в совместном труде.

Шутками и шумным весельем сопровождалось и завершение отдельных этапов последующих работ, связанных с изготовлением вина: последние выжимки, снятие пробы с сусла, первого вина.

В отдельных местностях последние выжимки отмечались шествиями с песнями, чествованием хозяев прессов. Их, восседающих на бочке как на троне, носили на руках, подносили им букеты цветов. Иногда букет прикрепляли у ворот погреба с прессом.

Виноградари, закончив выжимку винограда, с нетерпением ждали первого вина, когда можно определить, удачно ли оно. Соседи в этот период ходят друг к другу, пробуют вино, делают свои заключения. Крестьянин не может отказать кому-либо попробовать его новое вино, особенно мужчинам. Группы молодежи устраивают по этому поводу вечеринки, собираясь каждый день то в одном, то в другом доме.

Бургундские виноделы для дегустации пользуются особым сосудом: плоской серебряной чашечкой с лунками, называемой тастевен (tastevin).

В современной Франции проба нового вина стала составной частью праздников с различными ярмарочными увеселениями, организуемых в винодельческих районах для гостей и туристов. К окончанию сбора винограда во многих городах Франции приурочены народные праздники, выступления фольклорных групп различных областей Франции, с танцами и пением. В районах французского виноделия отмечаются международные праздники винограда, так называемые осенние игры, и международные фольклорные конкурсы. Самый большой праздник такого рода организуется ежегодно в Дижоне, старой столице Бургундии, в начале сентября и продолжается несколько дней. Сюда стекаются участники конкурса народных певцов и танцоров из многих стран. Конкурсные выступления идут весь день, наградой группе-победительнице служит золотое ожерелье и право зажечь в следующем году символический огонь осенних игр.

Устроители праздника организуют прием в честь участников конкурса, которые присутствуют на открытии фонтана, бьющего новым вином; организуются и различные театрализованные представления. В программу праздника, кроме традиционных битв конфетти и бала, обязательно входят и шествия участников конкурса в национальных костюмах, ставшие традиционным элементом многих современных народных празднеств.

В городе Боне, близ Дижона, центре бургундского виноделия, кроме международного праздника вина в сентябре, повторяющего дижонский, в ноябре ежегодно проходит не менее грандиозный праздник, приуроченный к традиционному сроку оптовой продажи вина. Празднично украшенный город, где для гостей приготовлены все виды ярмарочных увеселений, принимает бургундских виноделов и покупщиков из различных стран Европы. Праздник начинается с дегустации вин, организуемой в зале городской ратуши, где на стеллажах, занимающих все стены огромного зала, выставлены образцы вин разных владельцев. Приобретя входной билет за небольшую плату, каждый может попробовать любое вино, оценить его и выбрать для оптовой закупки. На следующий день в торжественной обстановке устраивается аукцион вин, собирающий до тысячи участников и зрителей. Это мероприятие благотворительное — виноделы получают от продажи вин строго установленную плату, весь доход от аукциона предназначается для городской больницы (Hôtel-Dieux) и приюта для престарелых.

Завершается праздник торжественным банкетом для почетных гостей и народными гуляниями для виноградарей и виноделов^{105}.

В других городах виноградарских областей праздники не носят массового характера, они рассчитаны на узкий круг ценителей вина, литературную и артистическую элиту. В подвалах известных замков собираются члены обществ виноделов, в парадном наряде, строго установленном для каждого общества, именуемого иногда орденом (например, орден Тастевен — так называется чашечка для пробы вина). Открывается праздник торжественным приемом новых членов, кавалеров ордена, которые получают право носить костюм ордена и тастевен, повешенный на шее на широкой ленте.

Народная традиция устраивать трапезу по случаю окончания сбора винограда и пробу нового вина возрождается этими обществами в форме банкетов и обычае пробы вина: каждый приглашенный приносит для дегустации и сравнения бутылку вина из своего погреба.

Большие праздники 1 и 2 ноября — день всех святых (Toussaint) и день усопших (Fête des Morts), — как и день св. Мартена, с их обрядностью, по мнению А. Ван Геннепа, являются вехами предзимнего (préhivernal) цикла народных обрядов. Для народа различия в понимании этих праздников давно стерлись. Некогда в обрядности дня всех святых и дня усопших можно было усмотреть черты сходства с языческим культом предков. В провинции Пуату, например, в канун дня всех святых было принято разжигать костры на полях, где сжигали папоротник, ветви ели, листья, солому. В золе костра жарили каштаны и лакомились ими (известно, что у многих народов каштаны — поминальная еда). На о-ве Корсика принято было разжигать костры на церковной площади.

Перепрыгивание через костер

В день всех святых и в день усопших строго соблюдались различные запреты. Выполнение каких бы то ни было работ, даже уборка в доме, считалось предосудительным. В эти дни не стирали, «чтобы не навлечь смерть на кого-либо из членов семьи», нельзя было печь хлеб, опасным считалось отправляться в путешествие или выходить ночью из дома, так как мертвые могли якобы причинить вред. Нельзя было выгонять скот на пастбища, оставлять лошадей в ночном. В народе говорили, что если случалось оставить лошадей ночью в поле, то утром они оказывались такими утомленными, что после этого их нельзя было использовать на работах. Рыбаки в эти дни не выходили в море, так как боялись несчастья.

С представлениями об этих днях как траурных связаны были запреты предаваться развлечениям, даже детям запрещали играть и шуметь. В день всех святых, а в некоторых местах и в течение всего ноября не принято было устраивать свадьбы.

День всех святых служил вехой завершения важных работ. В некоторых местностях ко дню всех святых пригоняли скот с летних пастбищ, в других местах к этой дате должны были закончить осеннюю вспашку или осенний сев. Совершались в этот день и определенные магические акты: так, в Эльзасе окутывали соломой стволы деревьев, «чтобы они принесли большой урожай фруктов».

В день всех святых заканчивался срок найма работников на фермы, заключенный в день Сен-Жана. Работники могли сменить хозяина либо остаться на ферме, если в них была необходимость, до следующего дня Сен-Жана. В этот день было принято расплачиваться за аренду^{106}.

В наши дни праздник всех святых носит скорее общественный, чем религиозный характер. Государство объявило его нерабочим днем. Он отмечается как день памяти умерших. К этому дню поправляют могилы, высаживают на них цветы. А в день праздника французы семьями приходят на кладбища. Современный обряд уже трудно связать и с культом предков, и с религиозным обрядом поминовения. Не только люди верующие, но и неверующие и даже активные антиклерикалы считают своим долгом пойти в этот день на кладбище почтить память близких, а также память национальных героев.

После первой мировой войны ко дню всех святых был приурочен день памяти погибших воинов. Во Франции их память высоко чтят. В каждом городе и даже в некоторых деревнях можно видеть памятники жертвам трех войн. В день всех святых к этим памятникам, так же как и на могилы близких, французы приносят букеты и гирлянды цветов, предпочитая хризантемы. В Париже в этот день совершается шествие к могиле Неизвестного солдата.

Последний осенний праздник, с которым уже связывают приметы наступающей зимы, — день св. Мартена (11 ноября). Как и день всех святых, день св. Мартена в некоторых областях страны был днем найма работников, расчетов с хозяевами, днем арендной платы.

Культ св. Мартена во Франции не имеет большого значения; народных обрядов, связанных с этим культом, совершается немного. Праздник св. Мартена повсюду заключался в пробовании нового вина с друзьями и соседями, в некоторых местах пили в этот день и старое вино, чтобы освободить бочки для нового. О содержании этого праздника напоминают многие поговорки, например:

Или:

Выражение «иметь болезнь св. Мартена» («avoir le mal de Saint-Martin») означает быть пьяным. На долю св. Мартена выпало выступать в роли покровителя пьяниц и обманутых мужей. В дела хозяйственные, связанные с земледелием, пастушеством, ремеслом, этого святого во Франции привлекают мало, в отличие от многих других стран Европы, где на него возлагают многочисленные хозяйственные функции и где праздник св. Мартена — один из важных праздников года^{107}.

Многие из описанных выше праздников летнего и осеннего периода утратили свое прежнее содержание. Прежде всего исчезли обряды и церемонии с очевидной магической направленностью. Изменяется и характер празднества: в условиях растущей урбанизации и развития туризма оно превращается в организованное зрелище, приходя на смену крестьянскому празднеству, где каждый был участником обрядового действа.

Эволюция традиционных праздников во Франции идет тремя путями: некоторые из них исчезают полностью, другие утрачивают свое прежнее содержание, приобретают новые функции. Складываются и новые праздники с отдельными элементами традиционных праздников. Французский исследователь Пьер Бессенье показал эту эволюцию на примере восточного Прованса^{108}. Более широкие исследования позволили бы проследить этот процесс повсеместно.

С начала XX в. и особенно в послевоенные годы в связи с развитием сознательно поддерживаемого регионального движения, выражающегося прежде всего в стремлении к сохранению местного своеобразия, праздники как форма общественной жизни приобрели новую функцию. Они служат средством демонстрации местного колорита. Эта их новая черта особенно явственно выступает в туристский и отпускной сезоны. Именно в этот период проходят во Франции принимающие все больший размах фестивали народного искусства, которые либо выливаются в особый праздник, для которого устанавливается определенная дата, например Grandes Fêtes de Cornouaille, организуемые в г. Кемпере в Бретани^{109}, либо приурочиваются к традиционным календарным дням.

Выступления фольклорных групп в национальных костюмах в отдельных местностях Южной Франции устраиваются у костров в день Сен-Жана^{110}. Шествия в национальных костюмах и конкурсы народных певцов и танцоров сопровождают праздники завершения сбора винограда. В окраинных областях Франции, Бретани, Эльзасе, Стране басков, населенных национальными меньшинствами, роль праздников в общественной жизни особенно велика. Эти области с ярко выраженным местным колоритом стали очагами притяжения туристов и отдыхающих. Именно здесь устраиваются местные и международные фестивали народного искусства, демонстрация традиционных форм народной культуры во всех ее видах.