АВСТРИЙЦЫ

Н. М. Листова

В обрядности летне-осеннего цикла праздников нашли отражение главные заботы крестьянской семьи о созревании зерновых и винограда, уборочных работах, о выпасе скота на альпийских лугах. В обычаях заметны также вариации сроков этих работ, отсутствие четкого выделения лета и осени как сельскохозяйственных сезонов.

На народный календарь оказал влияние католицизм: дни календаря были распределены между многочисленными святыми, которых в народе считали покровителями всех видов хозяйственной деятельности, «помощниками» в семейных заботах.

По древней австрийской традиции, год делился на два полугодия в зависимости от зимнего и летнего солнцестояния. Лето отсчитывалось со дня летнего солнцеворота. Единый комплекс обычаев был приурочен не к одному этому дню, а к целому отрезку времени, приблизительные границы которого были с 15 июня по 4 июля. Возможно, это единство сложилось позднее, благодаря постепенному переходу этих обычаев с одной даты на другие, соседние. По мнению известного австрийского этнографа Р. Вольфрама, празднование солнцеворота в старину продолжалось в течение двенадцатидневья, т. е. с 24 июня по 4 июля, дата — 15 июня возникла в соответствии с юлианским календарем{512}.

В сохранившихся обычаях этого времени заметны следы древнего празднества с зажиганием ритуальных огней. Эти огни — чаще костры, реже горящие, обвитые соломой шесты, колеса, деревянные шайбы — известны в народе под названием (в зависимости от дат) «огни солнцеворота» («Sunnawendfeuer»), «огни Вита» («Veitsfeuer»), «огни Иоганниса» («Johannisfeuer»), «огни Петра» («Petersfeuer»), т. е. по имени святых, чья память приходилась на эти дни.

Подобные ритуальные огни зажигались и в другие дни года. Однако летние огни имели в Австрии, по данным Австрийского этнографического атласа, наибольшее распространение и, по мнению Р. Вольфрама, наиболее древние корни. О происхождении этого обычая имеются различные мнения. Так, одни исследователи соединяли их с приписываемой огню очистительной силой, другие видели в них оплодотворяющее начало солнца, отголоски солярного культа, что подтверждалось и самим их местом в календаре{513}.

В начале XX в. основной комплекс обычаев был связан с 24 июня — днем св. Иоанна или, вернее, его кануном. Праздник 15 июня — день св. Вита, как и приуроченные к его дню огни, в это время ушли в прошлое. Лишь пословицы и поговорки еще свидетельствуют о прежнем значении дня солнцеворота: «Солнце не может быть выше» или «св. Вит срезает время». Действительный же день солнцеворота — 22 июня — не нашел отражений в народной обрядности и лишь с XX в. стал отмечаться городскими ферейнами{514}.

Приготовление костров, занимавших центральное место в празднике, было делом всего сельского коллектива, в городах — ферейнов. Лишь в отдельных районах Каринтии имеются указания на то, что костры зажигала каждая семья на своем дворе или своем поле.

За несколько дней до праздника молодежь ходила по деревне, собирала хворост и всякий горючий хлам. Каждый двор должен был внести свою долю, «чтоб нам всегда помогало солнце», как говорили в старину в Мюльфиртеле. Сохранились традиционные обращения в стихотворной форме к хозяевам:

Der heilige Sankt Veit

Lasst bitten um a Scheit,

Der heilige Sankt Florian

Sagt um acht Uhr’s Feuer an.

Св. Вит

Просит о хворосте,

Св. Флориан

Объявляет огонь в восемь часов{515}.

(Св. Флориан в народных представлениях был связан с огнем.) Кто не давал топлива, осыпался насмешками и угрозами: «Кто не дал никакого топлива, тот будет несчастлив весь год». Угроза свидетельствует о значении, придаваемом когда-то этим действиям.

В Верхней Австрии (область Хаузрукфиртель) среди собиравших хворост были и ряженые с чернеными лицами и закутанные в зеленые ветки.

Костры зажигали поздно вечером на высоких холмах. Иногда для них складывали срубы в несколько этажей, наверху которых укрепляли одно или два соломенных чучела: «ведьму», «лесного человека», а также «Петерля», «Греттль» — имена, заимствованные у святых, которым в народе приписывали деятельность, связанную с огнем или погодой.

С гор катали зажженные колеса, бросали горящие шайбы. Сама фигура огненного круга здесь, как и в других календарных обрядах, представляла символ солнца. В этой связи интересен обычай, известный в Нижней Каринтии: 23 июня пол в комнатах устилали ромашками и другими цветами с желтой серединой и плоскими лепестками, называвшимися в народе «солнцеворотом», «колесом солнцеворота»{516}.

Чтобы придать более действенную силу кострам, по старой традиции, их надо было зажигать «новым» огнем, полученным путем высекания искры кремнем или трением (вращением палочки по доске). Эти примитивные способы известны при зажигании и других ритуальных огней{517}.

В обычаях этого дня нашли отражение народные представления, разновременные и различные по своему происхождению. Так, современная молодежь развлекается, прыгая через костры, и нередко при этом в шутливом тоне произносит пожелания. Когда-то таким пожеланиям придавалось серьезное значение. В Тироле и Штирии парни, прыгая, выкрикивали имя любимой девушки, а девушки говорили:

Sonnawend, Sonnawend,

Dass mich nit’s Feuer brennt.

Dass ich bald z’heiraten kum,

Drum tanz ich um{518}.

Солнцеворот, солнцеворот,

Чтоб меня не обжег огонь,

Чтоб я могла скоро выйти замуж,

Поэтому я танцую.

В старину считали, чем выше прыжок, тем лучше будет урожай льна и хлебов. С этим же представлением был связан и старый обычай в Каринтии: молодые женщины в эту ночь прыгали на полях — явный пережиток имитативной магии. То же проделывали и на масленицу.

Вера в плодотворную и очистительную силу огня лежала в основе и других действий. С последним был, по-видимому, связан и обычай прогонять через дым затухавшего костра скот, проносить больных, особенно страдающих нервными заболеваниями, которым раньше приписывали в народе демоническое происхождение. Сохранились известия о том, что игры и танцы, устраиваемые вокруг костров, отличались в прошлом неистовым характером, причем танцоры впадали в состояние экстаза. Возможно, веселье имело когда-то магическую цель изгнания злых демонов. Вероятно, это и послужило основанием для народного названия эпилепсии и хореи — «пляска св. Вита» («Veitstanz»){519}.



Обычай прыгать через костер на иванов день


В старину считали, что в ночь на 24 июня как в переломный момент года все происходившее приобретало особое значение, а окружающее — чудесную силу.

Многочисленны легенды об открывающихся в ночь летнего (как и зимнего) солнцеворота кладах, воде, превращавшейся в вино, говорящем скоте и т. д.

Некоторые обычаи свидетельствуют о роли растительности в обрядности этого дня. Именно в эту ночь, как во время ее наивысшего расцвета, шли собирать травы; травы применяли в качестве лекарств, считали оберегом от нечистой силы, гроз и т. д. Эти «пучки солнцеворота» («Sunnawendbusch»), «пучки грома» («Donnerbusch») составлялись всегда из магического числа — семи или девяти видов трав. Их хранили под крышами домов, хлевов, бросали во время бурь («отдавали» ветру) или на пожарах («отдавали» огню). Из трав и цветов девушки сплетали венки, бросали их в реку; по тому, как поплывет венок, гадали о замужестве, продолжительности жизни{520}.

Много поверий было связано с папоротником, цветок которого якобы расцветал в полночь («жар-цветок» — в Штирии), но чаще с его семенами, будто бы созревавшими в одну ночь. В любовной магии их наделяли силой приворота, считали также, что собравшему их откроются клады и т. д.

В Зальцбурге 24 июня приносили в церкви молодые березки и елки. Их, как и весенние обрядовые деревья майи, заранее очищали от веток, оставляя лишь верхушку, а ствол искусно закрывали гирляндами, сплетенными из полевых и лесных цветов. После мессы деревья приносили во дворы, где сохраняли до будущего года. В старину таких «украшенных шестов» («Prangstangen» от «prangen» — «украшать») старались делать как можно больше, так как их число связывали с урожаем. «Они закрепляют зрелость хлеба» или «они наполняют сараи сеном», — говорили в Пинцгау.

Обычай ставить подобные шесты был известен и в другие праздничные дни: духов день, троицу, дни окончания уборки урожая. В народных верованиях, как считала М. Андре-Айзн, они соединялись с представлениями о духе растительности, скрывавшемся в зелени. Это предположение подтверждалось и появлением 23 июня ряженых, закутанных в зеленые ветки{521}.

Как зелень, огонь, так и вода наделялась особыми свойствами. Девушки купались в реках, умывались росой, чтобы быть здоровыми и красивыми. Однако в эту пору созревания посевов дожди были нежелательными, и, возможно, отчасти поэтому вода в народных представлениях нередко выступала как враждебная людям стихия, требовавшая человеческих жертв{522}.

Сохранились легенды о том, что все двенадцатидневье (с 24 июня по 4 июля) считалось опасным: злые силы получали свободу и подстерегали неосторожных. Чтобы обезопасить себя от их «действий», дом, двор окуривали ладаном или кропили святой водой. Распространен был и обычай звонить в колокола («Wetterläuten»), чтобы, как говорили, «прогнать» демонов, приносящих непогоду. Возможно, обычай бросать хлеб и муку в воду родников и колодцев, в огонь очага, в воздух представлял собой когда-то жертвоприношение, стремление умилостивить стихию. В Верхней Австрии клали крапфен (обрядовое печенье) в огонь костров, предназначая его «бедным душам». По мнению Э. Бургшталлера, эти действия представляют следы культа предков{523}.

Народная обрядность древнего праздника солнцеворота еще в XVI в. вызывала запреты со стороны светских и духовных властей. Об упорной борьбе с ней, в особенности с огнями «веселья и прыжков» («Lust- und Sprungfeuer»), можно судить по многочисленным указам, изданным в Тироле в 1752, 1754, 1757, 1787 гг. и возобновленным в XIX в. Живучесть этих обычаев заставила церковь их «узаконить» (например, «день и огни св. Иоганниса»), чтобы таким образом повлиять и на их сущность. В Тироле, где влияние католицизма в народе особенно сильно, старые огни исчезли в начале XX в., уступив место «огням Иисусова сердца», зажигаемым 21 июня. Однако основные обычаи, сохранившиеся до сих пор, лишь формально связаны с именем святого и не имеют ничего общего с его каноническим образом{524}.

Летние месяцы июнь и июль в сельскохозяйственном календаре — время созревания и уборки сена и хлеба. Их этапы нашли отражение в народных пословицах и поговорках. «В июне коса бушует в сене» («Da wütet die Sense im Heu»), — говорили в народе. «Месяцем сена» («Heumond») называли июль в альпийских районах. Эти же месяцы были важны и для земледельческих работ: «День солнцеворота подрезает корни хлебу, а день Петра (29 июня) стоит с серпом» («Da Sunawendtag stiecht on Korn d’ Wurz’n a, und Peterstag steht mit der Sichel da»). Поэтому же атрибутом св. Доната (30 июня) был сноп, но лишь на «Килиана жал каждый» («Zu Kilian schneidt ein jedermann»), т. e. с 8 июля начинали жать повсеместно.

Страх крестьянина перед засухой весной с наступлением лета сменялся страхом перед несвоевременными дождями, грозами, градом. «До Иоганниса просим о дожде, после него он лишний»{525}, — говорит поговорка. Понятно, что к этому времени относится много примет о будущей погоде, магических действий против стихий. Конец июня — начало июля изобилуют так называемыми «роковыми днями» («Lostage»). Так, 26 июня (по католическим святцам день св. Павла и Иоанна) в церкви ставили особые «свечи погоды» («Wetterkerzen»). Ясная солнечная погода в день св. Петра и Павла (29 июня) предвещала хороший год, а дождь — еще 40 дней ненастья{526}.

Для этого времени характерно представление о святых как о повелителях гроз, заменивших собой мифологический образ божества-громовержца. Отдельные черты его заметны в образах святых Доната и Ульриха. Особенно полно это нашло отражение в фигуре св. Петра. Его образ, сложившийся в народе, противоречив и не имеет ничего общего с христианским апостолом. Петр как «господин погоды» («Wetterherr») может, считали, вызвать дождь и грозу. «Петр бросает кегли» («Peter tut Kegel scheiben»), — говорили, когда гремит гром. День Петра слыл недобрым, так как подвластные святому стихии — молния, вода — могли причинить бедствия (т. е. уничтожить все имущество), якобы требовали человеческих жертв: «Петр — босяк, оборванец, так как все кругом в огне» («Der Peter ist a Lump weil allemal a Feuer ist»). В это время боялись пожаров, особенно от грозового огня, дождь же 29 июня предвещал плохую погоду на все время жатвы. В то же время Петра считали одним из покровителей скота, защитником от хищных зверей, а может быть, и повелителем. Сохранилась форма молитвы альпийских пастухов, обращенных к святому, напоминающая древние заговоры: «…св. Петр, своим небесным ключом запри волку зубы, рыси пасть»{527}.

Интересно, что именем Петра в народных рассказах принято называть комические персонажи, сопровождая его обидными и насмешливыми эпитетами, например «глупый Петр» («dummer Peter»), «лживый Петр» («Lügenpeter»).

29 июня как в один из дней обрядности солнцеворота в Верхней Австрии и Каринтии зажигали костры — «огни Петра» («Petersfeuer»). Известен был и обычай сжигать соломенное чучело — «Петерль», по-видимому перенявшее имя святого.

Обрядность летнего солнцеворота как бы завершалась 4 июля днем св. Ульриха. По народным представлениям, его деятельность как защитника от гроз, патрона скота в сущности повторяла функции св. Петра. Интерес представляют связанные с его днем следы культа воды — почти все «святые» места его имеют священные источники{528}.

Женскую параллель св. Петру как «госпожа погоды» («Wetterfrau») представляет св. Маргарита. По народным приметам, дождь в ее день — плохая погода в течение двух недель. Отсюда и поговорка: «Маргарита и Магдалина (22 июля) редко красивы» («Margaret und Magdalen sein seltenschen»). Вместе с тем верили, что Маргарита может причинить зло, а потому вся ее неделя считалась опасной и сопровождалась запретами работать. Ее народные названия — «злая Маргарита», «жирная Гретль», «чучело из сена». Последнее прозвище, вероятно, было связано со временем сенокоса. «Роковой» репутацией она была обязана своей связи в народных верованиях с мертвыми, якобы присутствуя при умирающих. Считали, что в смертный час неустанно звонит колокол св. Маргариты. Легенды рисуют ее проносящейся по воздуху на белом коне, подобно древнегерманским валькириям{529}.

Для июля — месяца созревания плодов — характерно развитие в прошлом культа женских покровительниц плодородия. Следы этого культа отразились в почитании католических святых: Маргариты, Вильгефортис, особенно богоматери. Среди вотивов, приносимых паломниками в памятные места, часты восковые и железные фигурки ежа и крота как символов родовых мук.

К покровительницам плодородия причисляют св. Анну (26 июля), культ который получил особую популярность в Австрии. С конца XVIII и в XIX в. имя Анны стало одним из самых распространенных женских имен. Сам ее день превратился в общественный праздник именинниц с театральными представлениями, балами, подарками{530}.

Летом пастухи со скотом и косцы сена находились в горах и передвигались с места на место; различные опасности подстерегали их, угрожая всему благосостоянию крестьян. Это нашло отражение в почитании святых покровителей путников, защитников от внезапной смерти — св. Христофора и св. Якоба (26 июля). Изображения этих святых часто можно видеть на дорогах, в росписи, украшающей стены домов. В последнее время «специализация» св. Христофора расширилась, он превратился и в патрона автомобилистов. В Нижней Австрии в этот день ежегодно совершается «освящение» автомобилей{531}.

Кульминационным пунктом летней обрядности, особенно у скотоводов, был конец июля — как «середина лета» («Mittsommer»). Позднее оно было вытеснено ближайшими днями католических святых — Якоба и Анны, при этом их имена в народе объединяли в одно. В альпийских районах еще недавно в эти дни устраивались большие празднества со сборищами молодежи на горных лугах, зажиганием костров, танцами и пиром. Это время служило вехой и для молочного хозяйства, так как считали, что с этого времени начинают уменьшаться удои коров. «Святые Анна и Якоб опускают палец в молоко, Лоренц (10 августа) — всю руку, а Бартль (24 августа) выпивает его почти целиком» («Der Jågges woakt’n Finger in der Milch und der Lorenz die gånze Hånd, und der Bartl trinkt sie går aus»), — говорила народная пословица. Так как этот день служил серединой лета, то по его погоде судили о будущей зиме: «Если Якоб хороший, зима будет холодной, идет дождь — будет снежной» («Ist Jakobi schean, werd a kålter Winter, regnet’s, so werd viel Schnea») и т. д.{532}

Август в древности называли «месяцем урожая» («Erntemonat»), а в значительной части Австрии и окончанием его: «Несжатый овес сломает Бартль» («Wenn der Hafer noch nicht geschnitten ist, knikt ihn Barthl») или: «Что август не сварит, того сентябрь не испечет» («Was der August nicht koch, not der September nicht braten»). В некоторых районах жатва продолжалась и в сентябре{533}.

Несмотря на тяжелую работу, последние дни жатвы как завершающие труд носили праздничный характер. Участие в уборке принимали все члены семьи, не занятые в покосе сена и выпасе скота, а в некоторых районах на это время нанимали жнецов.

Ряд обычаев окружал эти работы; большинство их ушло в прошлое, в частности, с введением сельскохозяйственных машин. Центральное место занимали обычаи, соединенные с представлением о духе растительности, духе хлебного поля, приносящем урожай. Во время жатвы, как считали, он постепенно отступал все дальше от жнецов и скрывался в последнем снопе (реже в первом). Распространены были его зооморфные образы: «хлебный козел», «хлебный заяц» (в Штирии), «хлебный петух», «хлебная собака» (в Верхней Австрии), «хлебный волк» (в Нижней Австрии) и т. д. Дух овсяного поля — фантастический образ — хабергайс. Это существо, согласно легендам, соединяло в себе черты животных, птиц: оно имело голову козы или кошки, туловище, покрытое птичьими перьями. Хабергайс нередко изображался в весенних и зимних процессиях ряженых.

Значительно реже дух хлебного поля воплощался в антропоморфных образах. Это «небольшой серый человечек», «старик», «старуха», «ведьма», «хлебная женщина», «мать хлеба», «королева колосьев» и т. д. В народном воображении они часто рисовались как старухи, убивающие детей, со страшными чертами — железными раскаленными пальцами и грудью, горящими глазами (вероятное олицетворение дневной жары).

Символическая поимка этого духа (вязание последнего снопа) или его умерщвление с тем, чтобы, как считали, в будущем году возродился вновь, отразились в ряде выражений: «У тебя старик, и ты должен его держать»; «убить собаку» или «убить козу», т. е. связать последний сноп, и т. д.

В старину в последний день жатвы прятали петуха под глиняной миской. Нашедший его убивал птицу ударами соломенного жгута или цепом, позднее разбивали лишь миску на куски. Возможно, что этот обычай был отголоском ранних жертвоприношений. Роль петуха как жертвенного животного подтверждается и тем, что блюдо с зажаренным петухом помещали в центре праздничного стола в день окончания сбора урожая.

Название последнего снопа часто переходило на весь праздничный пир, например «сжатый петух», «хлебный волк», «ржаной король», а также на жнеца или жницу, последними связавшими сноп. В этом обычно участвовали самые ловкие и сильные, что также говорит о значении, придаваемом концу жатвы. Во время пира их сажали обычно на почетные места.

Позднюю трансформацию этого обычая представляла, вероятно, поимка ниглов (Nigl), т. е. запоздавших жнецов, в Каринтии. На ниглов надевали соломенные венки, связывали соломенным жгутом и водили их по деревне, осыпая насмешками как самых ленивых. В других местах ставили чучела хабергайса или Бартля перед дворами ленивых хозяев.

Последний сноп торжественно вручался хозяевам. В течение года его хранили в амбаре. Нередко этот сноп фигурировал в рождественской обрядности как сохранявший в себе плодородие поля: им застилали пол комнаты или праздничный стол. Его зерна подбавляли в обрядовый хлеб, в корм скоту, а колосья служили предметом гаданий об урожае в будущем году.

В Нижней Австрии из колосьев сплетали «венок урожая», который вешали на фронтоне дома{534}.

Известен и обычай оставлять часть колосьев на поле, в народном объяснении — для бедных людей или для св. Бартоломея и богоматери. Эти толкования, по-видимому, представляли позднюю христианскую интерпретацию древнего жертвенного обряда.

Уборка урожая заканчивалась празднеством, большей частью приуроченным к дням святых-патронов или к дням освящения местных церквей, — так называемой киртой (Kirta). Каждый район, даже деревня имели свою кирту, которая сопровождалась открытием местного рынка. На таких рынках не только торговали и покупали, а встречались и обменивались хозяйственным опытом, веселились. Здесь устраивали карусели, игры, разыгрывались представления. Сюда съезжались и крестьяне из других областей.

При Иосифе II, императоре Австрии, специальным указом 1767 г. был установлен единый для всей Австрии день кирты — третье воскресенье октября, известный в народе под названием «императорского». Этот день впитал в себя различные элементы древних празднеств. Так, устройство в этот день сельских сходов и других общественных обсуждений имеет давнюю традицию.

Большую роль в организации этого праздника играла местная молодежь. В некоторых местах в этот день «оживляли» кирту, якобы похороненную в предыдущем году; об этом объявляли на площади. Молодежь ходила по улицам и с громкими криками носила чучело — «воскресшую кирту» (вероятная персонификация праздника). День заканчивался «похоронами» кирты. Все это сопровождалось шумным весельем и танцами{535}.

Несмотря на указ Иосифа II, в народе продолжали сохраняться и прежние кирты, значение некоторых из них вышло за местные рамки, как, например, день св. Освальда (5 августа) — патрона урожая и скота, св. Лаврентия (10 августа) — с ярмарками и рынками лошадей и особенно 24 августа — день св. Бартоломея — покровителя скота, урожая, ремесел. Этот день служил когда-то и сроком уплаты цинза. Как хозяйственный рубеж известен и день св. Михаила (29 сентября), его роль как налогового срока отразилась и в нарицательных названиях уплат — «михайлов гусь», «михайлов заяц» — налоги платились и скотом, и птицей, и дичью. В католических церквах это день благодарения, освящения плодов нового урожая, семян. Женщины, в белых платьях приносили в церковь корзины с плодами, зернами злаков, семенами клевера и ставили их перед статуей святого, заменившего, по-видимому, дохристианское божество — покровителя урожая{536}.

Хотя сельскохозяйственные работы и связанная с ними обрядность не могут быть разграничены на летние и осенние, народный календарь отмечал изменения в погоде и наступление осени. Последним днем летнего тепла считали 10 августа — день св. Лауренца. В других местах началом осени было и 24 августа и 1 сентября. С 1 сентября начинался и сев озимых: «Св. Эгидий трубит в рог — крестьянин, сей хлеб!» 8 сентября, в праздник богоматери, отмечали день отлета ласточек. Началом осени в одних и уже концом ее в других районах был день св. Михаила. «Михаил зажигает огни», — говорит народная поговорка, свидетельствующая об убавлении дня в это время.

Эти же сроки служили и вехами для работ виноградарей. Поскольку виноград начинал созревать в августе, святые Лауренц и его календарный сосед Сикст (римский папа) считались в народе покровителями виноградарства. Сбор винограда заканчивался обычно в октябре. За несколько дней до этого в деревнях происходили выборы сторожа виноградников, должность которого считалась почетной. По обычаю, сторож, одетый в средневековый костюм цеха виноградарей, торжественно проходил по деревне. Обязательное дополнение к костюму — меховая шапка, украшенная петушиными перьями и лисьими хвостами, а также ожерелье из клыков кабана, — возможно, имело и более древнее происхождение. В руках сторож держал саблю или алебарду как символы власти.

В конце сбора винограда (при хорошем урожае) организовывалось веселое шествие по деревне, в центре которого была повозка, украшенная лозами. Интересен обычай, известный в Нижней Австрии, Верхней Штирии и Зальцбурге, — изготовлять подставку для подвешивания гроздей — в виде козла (Weinberggoaß), которую украшали виноградом, мишурой и яблоками. В некоторых районах праздновали пробы молодого вина. Так, на окраинах Вены, где еще сохранились виноградники, до настоящего времени известен обычай угощения новым вином (Heurige). Каждый может зайти во двор дома, ворота которого украшены венком из виноградных листьев, посидеть там за столом за стаканом вина, нередко здесь появляются и народные исполнители песен и танцев{537}.



Традиционная фигурка козла на празднике сбора винограда


Конец осени вошел в народный календарь как время поминовения умерших. Возможно, это связано и с приближением темного и холодного времени года. Известно, что многие традиции этого времени имеют глубокие корни и, как полагают, ведут свое происхождение от обычаев кельтов — раннего населения Австрии. С ноября в календаре у кельтов начинался новый год, его обрядность была связана с культом предков. Поздним отголоском этого, возможно, и явились поминальные дни: 1 ноября — день всех святых и 2 ноября — день всех душ, установленные католической церковью соответственно в 835 и в 1006 гг. В эти дни в Австрии принято ходить на кладбища, убирать могилы зеленью и цветами, зажигать на них свечи. Общая семейная трапеза с обязательным обрядовым хлебом и сейчас занимает одно из главных мест в обычаях этого дня.

Еще в 20–30-х годах нашего столетия каждая семья старалась напечь побольше хлебцев. Этот «хлеб для душ» («Seellaibl», «Seelwecken») принято было дарить родственникам и знакомым, известна и символическая роль его в объяснении влюбленных — принятие девушкой хлеба от парня означало симпатию с ее стороны. Специальные хлебцы раздавали бедным, относили на могилы, клали в корм скоту. Большей частью хлеб выпекался из овсяной и ржаной муки, в Каринтии приготовляли хлеб, смешивая муку всех видов злаков. Обязательным был и большой пшеничный хлеб, кусок которого должен был получить каждый член семьи, что как бы подчеркивало сплоченность всего семейного коллектива.

В последнее время горожане, а отчасти и сельские жители стали покупать обрядовые хлебцы. Как домашний, так и покупной хлеб сохраняет до сих пор традиционные формы в виде двух или четырех спиралей (так называемый «небесный всадник») или плетеной косы. Э. Бургшталлер указывал, что жертвенные хлебцы подобной формы были известны римлянам. Значительное распространение получили и хлебцы в виде фигурок животных.

В некоторых обычаях, сохранявшихся в начале XX в., заметны отголоски древней веры в возвращение домой умерших. Так, в Тироле и Каринтии ночью 1 и 2 ноября открывали двери комнат, «чтоб умершие могли войти», топили печи, «чтоб они согрелись», растапливали на огне сало и масло «для смазки их ран», убирали острые предметы и т. д. На ночь оставляли тарелки с едой по числу умерших. Позднее это заменили обычаем отдавать еду бедным{538}.

Весь цикл обычаев как бы заканчивался праздниками, связанными со скотоводством. Особую популярность получил поэтому св. Леонгард как покровитель скота, а в некоторых районах лошадей. Их железные и восковые фигурки — вотивы — и сейчас продаются в местах паломничества. Известны и приношения кусков шерсти животных, лошадиных подков и т. д. Сохранились и воспоминания о приношении святому живых кур, гусей, ягнят (Верхняя Австрия). Изображения Леонгарда часты на стенах хлевов, вдоль дорог, ведущих на пастбища. Нередко они сопровождаются короткими надписями:

St. Leonhard, st. Florian,

Euch trau ich meine Habe an,

Beschützt mein Haus, und Stal, und Scheuer

Vor Sucht und allem bosen Feuer!

Св. Леонгард, св. Флориан,

Вам я доверяю свое имущество,

Сохраните мой дом, и стойла, и сараи

От алчности и от всякого злого огня!{539}

Или:

B’hüet uns, st. Leonhard,

Dass uns kein Hund net beßt,

Kein Wolf net z’reißt ist,

Und kein böser Mensch nit schad’t.

Сохрани нас, св. Леонгард,

Чтоб нас ни одна собака не покусала,

Чтоб ни один волк не разорвал,

И никакой злой человек не повредил{540}.

Как и в дни других покровителей скота, 6 ноября устраивались конные скачки. По мнению многих исследователей, этот обычай знаменовал окончание жатвы у древних германцев. Ко дню св. Леонгарда было приурочено и открытие ярмарок с продажей скота{541}.

Сроки возвращения скота с альпийских лугов в долины сильно варьировали, но большей частью приходились на вторую половину октября — начало ноября. К этому событию заранее готовились как в деревнях, так и на горных лугах. Пастухи и доильщицы мастерили украшения для скота из золотой мишуры, осколков зеркал и веток зелени. Иногда между рогами коров укрепляли небольшое деревце, подобное майям, что, вероятно, было связано с верой в живительную силу зелени. Доильщицы варили лапшу, часть ее, а также молоко и сыр, оставляли в хижинах, чтобы, как верили, горные духи — касмандли — были довольны и следили зимой за порядком. Лапшу раздавали также встречным по пути{542}.

Дни расчета пастухов, носившие праздничный характер, были приурочены в народном календаре к 25 октября (день св. Галлуса) и 11 ноября (день св. Мартина). Они находились на рубеже осени и зимы и по некоторым своим обычаям входили в зимний цикл праздников.

Загрузка...