Камни Рун. Том 2

Глава 12. Мешок

Мы были в пути несколько дней. Не знаю, почему мне сохранили жизнь. Может, решили забрать, как трофей, может, мне была уготована какая-то иная участь. Но пытаться сбежать от конного отряда келандцев посреди степи было как минимум неразумно. Так что я покорно принял свою участь и плелся в самом конце. Время от времени мой погонщик тянул за веревку, что была приторочена к его седлу, а другим концом связывала мне кисти рук, от чего я терял равновесие и падал на сухую осеннюю траву, больно отбивая локти и колени. Воды мне давали ровно столько, чтобы я мог кое-как переставлять ноги и не сбиваться с шага, перед сном — кусок солонины, которую приходилось подолгу рассасывать, как учила меня когда-то Витати.

Не так я представлял себе встречу с народом своей наставницы, ой не так. Зная, какое положение в одном из кланов занимала Витати, я надеялся, что смогу найти если не поддержку, то уж точно получу свободный проход по землям кочевого народа. Однако судьба внесла свои коррективы.

Йеши — а тем демоном был именно сухой старик — выбросил меня за сотни лиг от места стоянки, посреди келандских степей. Это я понял по фривольному поведению моих пленителей, а также по положению солнца и звезд. Я оказался минимум на пару сотен лиг южнее и восточнее того места, где я повстречал Геору.

Сил на раздумья у меня не оставалось, а к концу третьего дня в голове стучало только одно: надо двигаться, иначе меня просто прирежут. На привалах я замечал, как некоторые келандцы недовольно поглядывают в мою сторону, но мне исправно давали воду и немного сухого мяса, чтобы я мог продолжать путь.

Всего их было двенадцать человек — стандартный отряд кочевников. Не знаю, чем они занимались и откуда держали путь. По рассказам Витати я знал, что кочевые кланы Келанда жили скотоводством, перегоняя огромные стада по бескрайним просторам степи. Сейчас же они должны были стать на стоянки и заниматься забоем и ремеслами, готовиться к большим ярмаркам и зимовке. Как я понял, я попал в руки одному из отрядов разведчиков, что отправляли в разные стороны в дозор. Значит, граница не так далеко. А может, конкретно этот клан был не в ладах с соседями, и таким образом они пытались обезопасить свой лагерь от нежелательных визитов.

Воевали ли между собой кочевники? Несомненно. Хоть Витати прямо никогда об это не говорила, но я был уверен в том, что не каждый род был в восторге от того, как им приходится вести дела. Да и причина для конфликта всегда найдется. Кто-то займет лучшие пастбища, кто-то слишком долго будет стоять у источника или ручья, не давая доступа к воде соседям. Могли иметь место и личные распри. Это только на словах винефика келандцы были единым и дружным народом, а вот во время своего путешествия по континенту и конкретно по Гохринвии у меня сложилось совершенно иное впечатление. Злые, диковатые, жестокие — такая репутация была у келандцев среди прочих народов Восточной Пресии. И эту репутацию прямо сейчас они подтверждали, обращаясь со мной хуже, чем с собакой.

Чтобы хоть как-то переставлять ноги, волочась вслед за конским задом, я прокручивал в голове все то, чему учила меня Витати. Конечно, та часть науки винефика, которая касалась диких рун, мне уже не пригодится, ведь я лишился своих сил, но вот…

Пусть стояло начало осени, и по ночам было уже прохладно, но вот в голой степи солнце все еще нет-нет, но припекало. Нехватка воды, голод, усталость сделали свое дело — мысли путались, разбегаясь в разные стороны, словно тараканы. Тренировки с Витати, подготовка к экзаменам, фигура учителя… Когда я поступил на обучение в Башню, стоял такой же, как и сейчас, солнечный день. Ни единого облака, синева неба, только было жарче. Я помню, как от камней брусчатки поднимался жар, размывая трибуны и толпы зевак, как в этом знойном колыхании воздуха трепетала фигура наставника, что наблюдал за мной в тот мой момент триумфа.

Я хотел вернуть то чувство. Ощущение всемогущества, чувство, что я готов перевернуть с ног на голову весь мир. Когда мне открылись уже столь привычные магические потоки, я был уверен, что стану величайшим магом в истории. А кем я был теперь? Немощный пленник, который даже от толпы диких кочевников отбиться не может. Забытый, потерянный… А ведь я хотел…

Уплывающее сознание уцепилось за одно воспоминание. Далекое, призрачное, будто бы из прошлой жизни. Воспоминание о том, как я впервые увидел Осиора в истинном зрении, что даровал мне предатель Эдриас. О чем я тогда думал? О чем-то важном, несомненно. Но поможет ли мне это сейчас? И почему моя память так настойчиво толкает меня в столь далекое прошлое, во времена, которые сейчас ничего не значили? Я буквально перечеркнул все, чего достиг в Шамограде, в день, когда сбежал из столицы. А после — бросил учителя. Но почему же тогда передо мной стоит Осиор? Еще не измученный, еще не осунувшийся, а свежий и полный сил Осиор, гроза выпечки и горячего чая?

Каналы. Я видел, как были выкручены каналы наставника. И тогда в моей голове мелькнула мысль, что я смогу…

— Стоять! — рявкнул келандец, что вел меня на поводу, резко дергая за веревку.

Подняв голову, я увидел, что наш переход подошел к концу.

Стоянка пленившего меня клана была развернута по всем правилам степной фортификации. Поселение раскинулось у излучины небольшой реки, которая защищала почти половину лагеря от возможных нападений, как со стороны людей, так и со стороны диких животных. С той же стороны, откуда подъехали мы, кочевники собрали из кольев несколько невысоких дозорных башенок — футов пятнадцать в высоту — но в условиях плоской, как тарелка, степи, этого было более чем достаточно. За башнями в полукруг стояли телеги и прочий транспорт, на котором клан возил за собой пожитки, инструменты и разобранные шатры. Сейчас широкие и массивные колеса были частично вкопаны в землю, а оглобли, в которые запрягали коней или мулов, сняты для строительства.

Правда, слишком долго разглядывать мне лагерь не дали. Едва я успел насчитать три десятка шатров — а это немалое число, значит, клан имел собственное имя и представителя на всеобщем сходе — мне на голову накинули мешок и чем-то крепко огрели по затылку.

Очнулся я уже в яме под одной из телег. Келандцы решили не слишком заморачиваться и использовали тяжелый транспорт в качестве «двери», который еще и был вкопан на время стоянки, то есть, сдвинуть повозку можно было только с помощью нескольких лошадей.

Царапнув ногтем сухой каменистый грунт, я понял, что голыми руками выбраться мне не удастся, да и едва стена моего земляного мешка начнет осыпаться, это мигом заметят дозорные, что судя по звукам сновали совсем близко. Так что я кое-как устроился в узком земляном стакане, где едва можно было сесть, вытянув ноги, и попытался хоть немного отдохнуть.

Очень хотелось пить, все тело болело, буквально каждая мышца и косточка. Сапоги с меня сняли еще в степи, так что обе мои ноги превратились сейчас в сбитое от пешего перехода месиво. Я оторвал кусок рубашки, пожевал один из концов тряпки, наполняя его слюной, и попытался хоть немного оттереть кровь и грязь. Если раны на ногах воспалятся, все станет совсем плохо.

Я не рисковал использовать силу осколков. Первое, по искажению магических потоков над стоянкой я понял, что в клане было как минимум несколько диких магов, а, может, и винефиков. Если они были хоть вполовину так же умелы, как Витати, меня разорвут на части, едва я покажу, на что способен. Я был слишком слаб и измучен, чтобы вступать в магическое противостояние. Может, я смог бы справиться с одним или даже двумя боевыми магами келандцев, но вот что делать с прочими воинами — а я, по сути, находился посреди военного лагеря — я не имел представления.

Мои догадки о том, что у этого клана были свои маги, подтвердились, когда с наступлением ночи я еще раз попробовал осыпать одну из стен своей тюрьмы, дабы пролезть под телегой и попытаться сбежать. Оказалось, что грунт и глина были твердым не просто так — кто-то заботливо укрепил мою ловушку силой руны Ур. Это было плохо, потому что я слишком хорошо знал, на что способен истинный маг, владеющий техникой режущих щитов. Я сам был таким когда-то, и эта магия была настолько эффективна в бою, что я буквально игнорировал весь остальной рунный ряд в большинстве случаев.

На рассвете я услышал над головой какую-то возню. Пара досок, которые составляли днище телеги, отодвинулись в сторону и мне на ноги упал небольшой бурдюк и обожженная в глине лепешка серого цвета. Я попытался рассмотреть, кто был сверху, но едва мои глаза привыкли к свету, доски вернулись на место, погрузив меня в полутьму земляного мешка. Стараясь держать себя в руках, я сделал несколько небольших глотков. Растрескавшиеся губы моментально закровили, желудок неприятно свело, но я все же сумел оторваться от бурдюка.

Вода пахла плохо, тиной и чем-то еще, видимо, ее просто взяли из реки и даже не кипятили. Но это было лучше, чем ничего. Я аккуратно смочил тряпку, добытую накануне из собственной рубахи, и наконец-то протер ноги, колени и локти от грязи и засохшей крови. Раны выглядели плохо, но воспаления, вроде бы, не было, так что я просто оставил все, как есть. Съев треть лепешки — я не знал, когда мне дадут еду в следующий раз — я сделал еще несколько глотков, после попытался устроиться поспать. Еда и вода получена, надо копить силы и искать момент. Может, попытаться напасть, когда доски отодвинуть в следующий раз? Глупость. Рядом постоянно сновали дозорные и меня нашпигуют стрелами еще до того, как я отбегу на сотню футов от места стоянки. Подкоп выглядел более привлекательно. Я мог ослабить укрепление руны Ур просто внутренней пустотой, по чуть-чуть выпуская ее наружу, искажая магический поток буквально на расстояние вытянутой руки. Но тогда, если кто-то из винефиков что-то почует…

Ситуация казалась безвыходной. Нет, я почти в любой момент мог призвать силу осколков, залечить свои ноги, даже сделать из досок какое-то подобие копья. Но что дальше? Что мне делать дальше?

Придумать, как выбраться живым, я не мог, а бесславная смерть со стрелой промеж лопаток или от удара боевым лохаром по шее меня не прельщала. Я должен выжить, а для этого надо набраться терпения и ждать подходящего момента. Зачем-то же меня оставили в живых, значит, я нужен келандцам.

К вечеру я понял, что вода просится наружу. Прильнув к щели между днищем телеги и землей, я набрал побольше воздуха в легкие и закричал:

— Эй! Есть кто?! Мне надо отлить!

Было бы неплохо, если бы меня достали из этой сырой ямы прогуляться, пусть и справить нужду. Сидеть тут было тяжело, лечь — невозможно. Впрочем, встать в полный рост тоже не удавалось — я упирался маковкой в днище телеги, оставаясь на полусогнутых коленях.

— Эй! Есть кто?! — повторил я свой крик.

Перед моим носом была стена из сухой травы и глины, что осталась после рытья ямы, так что рассмотреть что-то кроме узкой полоски вечернего неба мне не удавалось.

Уже готовясь крикнуть в третий раз, я услышал шаги.

— Тихо сиди! — на ломанном общем прорычал неизвестный. — Или я отрежу тебе язык!

— Если я пойду под себя, то за пару дней заболею и сдохну! — прорычал я в ответ. — У меня все ноги в ранах! Пойди и расскажи это!

Вместо ответа прямо перед моим носом по земле ударило древко копья, подняв мне в глаза пыль и мелкие камни.

— Тихо! — повторил голос.

Пришлось отступиться и думать над другими вариантами. Может, если я смогу чуть углубиться вот в этом углу, то сделаю импровизированное отхожее место…

Я уже собрался копать себе персональный сортир, когда доски над головой опять раздвинулись, а мне по горбу ударило небольшое ведро, обмазанное изнутри глиной. Следом в меня полетела крышка, после чего доски опять сомкнулись.

Ну, хоть так! Используя крышку, как совок, я все же сделал небольшую ямку и заглубился в стену — копать вниз руна Ур мне не мешала — организовав таким образом подобие нужника.

Удивительно, как начинает работать голова, когда твой мир сжимается до ямы в несколько футов в поперечнике. За несколько дней я научился отличать шаги своих тюремщиков, приноровился определять время дня через узкую полоску неба, почти привык к холоду и сырости по ночам. Днем, когда становилось теплее, я старался спать, а по ночам — растирал руки, пытался как-то двигаться, чтобы не окоченеть или не подхватить легочную хворь. Очень помогал мой опыт детства и юности. Сейчас я, фактически, вернулся в самые мрачные времена в Нипсе, когда все мое имущество составляли старые сбитые башмаки и какие-то рваные штаны и рубашка, а ел я, хорошо, если раз в сутки. При этом в Нипсе приходилось как-то двигаться, чтобы найти пропитание, тратить силы, а тут — сиди в яме, раз в день получай бурдюк с тухлой водой в обмен на пустой, жесткую лепешку, и сиди, думай и жизни.

А подумать было о чем. Как там Отавия? Что сейчас делает? Добралась ли до побережья? Судьба любимой тревожила меня едва ли не меньше, чем своя собственная, но почему-то я был уверен, что принцесса не пропадет. Смерть деда, бегство из Шамограда и последующие тяготы и лишения закалили ее. Она более не была капризной девчонкой, а стала молодой и уверенной в своих силах молодой женщиной. Вообще, нам обоим пришлось быстро повзрослеть — одной ночью, когда мы сбежали от учителя, предпочитая оставаться для всего мира мертвыми.

Я должен был вернуться к ней. Выжить, победить в схватке с Эдриасом и вернуться, в ее мягкие, но такие крепкие объятия, снова вдохнуть запах ее волос, привлечь к себе за тонкий стан. Я снова хотел, чтобы она уткнулась в мою спину, ища тепла ночью, чтобы отчитала за покупку сладостей для нее, с улыбкой все же принимая этот мелкий подарок. Я понимал, что она лишилась всего, а я мог ей дать только неопределенность долгой дороги, но Отавия сама выбрала пройти со мной этот путь. И я был ей за это благодарен. Именно поэтому мне вдвойне стоило выжить.

На рассвете седьмого дня доски открылись, но вместо привычного бурдюка и лепешки мне скомандовали:

— Вылезай!

Для верности неизвестный ткнул в меня древком копья, побуждая к действию.

Очень хотелось схватиться за него, дернуть, опрокидывая тюремщика головой вниз, выбраться наружу и принять бой. Но сжав зубы, я сдержался, а после стал выбираться наружу.

Почти сразу же в мою грудь и спину уткнулось два копья, а третий кочевник — совсем юный парниша — стал вязать мне руки.

Сегодня келандцы выглядели иначе. В боевом облачении — легких, вареных доспехах с железными накладками, с наручами и с лохарами и саблями на поясах — они будто бы были готовы к бою.

Поведя глазами, я попытался понять, что происходит, почему меня достали из ямы и тут я увидел ее. Большую площадку, разбитую чуть за пределами стоянки. Вкопанные столбы и установленные мишени. Замужние женщины и старики собирали столы и таскали дрова и уголь на кострища, устанавливали жаровни. Где-то уже ревела скотина, что шла под нож, блеяли бараны и козы, выли мулы.

— Wag balid… — пробормотал я себе под нос, — но ведь еще рано…

— Что ты там вякнул?! — взвился один из моих сопровождающих, подкрепив свой крик ударом древком по моим ногам.

Я упал на колени, но не отвел взгляда от площадки. Какой сейчас месяц? Уже начало зимы? Но как так? Ведь иначе и быть не может, ведь сейчас на моих глазах идет подготовка к празднику Ваг Балид, как его называла Витати. Пришло Время Клинков — скоро начнутся игры, и теперь я знал, какую роль мне уготовили мои пленители.

Я еще раз окинул взглядом лагерь и понял, что более не чувствую винефиков. Неужели ушли навстречу своему Шазу, что сейчас едет к стоянке после Аб-Ренира, или же отправились встречать гостей из других кланов? Ведь сезон Клинков — время, когда заключаются браки.

Это все не имело значения, ведь меня-то келандцы хотели пустить на ремни на потеху себе и публике, что будет наблюдать за удалью молодежи. Вон, как нервно блестят глаза паренька, что вязал мне руки. Видимо, не терпится показать силу своего удара по живой цели.

Ну что же, пусть так. Тогда я буду очень непокорной и опасной мишенью.