Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

5

Если хочешь посмешить Господа, расскажи ему о своих планах. Завтра наступило, с этим проблем не возникло, но засесть за работу мне так и не удалось. А хотелось, очень хотелось! События последних дней вернули меня во времена написания первого романа, и это казалось мне символичным. Круг замкнулся, и, пусть за долгие годы я стал другим, отголосок восторга того парня был все еще жив. Размышляя за чашкой кофе о новой вещи, я пришел к выводу, что она должна быть обо мне самом в реалиях того мира, который я когда-то описал и который, если верить Морту, существовал где-то бок о бок с привычным. Если, конечно, сам Морт был реальностью, в чем после разговора с Мишкой у меня возникли некоторые сомнения.

Появившаяся идея завораживала. Она давала уникальную возможность почувствовать себя одним из собственных персонажей, а это высший пилотаж. Каждый писатель мечтает оказаться в атмосфере своего романа и посмотреть, как там все внутри устроено, только далеко не всякий текст такую вольность позволяет. Имея смутные представления о сюжете, я тем не менее называл про себя роман «Канатоходец», хотя правильнее было бы «Танцор на проволоке». По-русски, правда, это звучит не очень, с некоторой претензией. Разбуженные проснувшейся фантазией слова уже просились на бумагу, как вдруг в мой новый прекрасный мир ворвалась грубая действительность.

Телефон дребезжал, как резаный. Звук показался мне гнусным и сразу не понравился.

— Николай Александрович?.. — поинтересовался осторожный мужской голос. — Это я, Потапенко!

Только тебя для полного счастья мне и не хватало! С председателем дачного кооператива дружбы я не водил и общался с ним исключительно по необходимости. Его звонок означал, что правлению снова понадобились деньги, которые оно вознамерилось выудить и из моего кошелька. Я был готов дать, только бы Потапенко исчез из моей жизни, желательно навсегда, но тот нес околесицу и, что было ему несвойственно, мялся.

Прервав словесный понос на полуслове, я спросил:

— Сколько?

Знаю, что грубо, что воспитанные люди так не поступают, но играть в светскость и поддерживать пустой разговор не было сил.

— Ну что вы, Николай Александрович, я не о том! — пропел Потапенко голосом нежным, как свирель в печали.

Ему бы рассказывать детям сказки: а теперь, дружок, послушай, что случилось с Иваном-царевичем и Серым, потому что плохо учился в школе, Волком! Приходилось только удивляться, как при такой повышенной ласковости он дослужился до полковника интендантской службы. Хотя, может быть, именно эта черта характера его карьере и способствовала, стала краеугольным камнем, на котором, как на фундаменте, Потапенко возвел самый богатый в нашем не из бедных поселке дом. Поставки военно-морскому флоту фуража требуют умения, а не пойман за руку, то и не вор.

— Видите ли, Николай Александрович, — журчал Потапенко, — какая приключилась история! В свете открывшихся недавно обстоятельств я бы настоятельно рекомендовал посетить вашу дачку…

— Обнесли, что ли? — уточнил я, будучи человеком неучтивым.

— Не совсем так, — заюлил Потапенко, — скорее даже наоборот, хотя если посмотреть на дело философски…

Я видел его лоснящуюся от избытка благожелательности полноформатную физиономию. Глядя на нее, приходилось себе напоминать, что картинка не растянута в ширину, как бывает на экране телевизора. По части умения недоговаривать и обходить острые углы манеры его были уникальными. На собраниях кооператива, на которые я давно не ходил, он мог по часу компостировать людям мозги, так ничего и не сказав. Впрочем, талант проникать без мыла в интимные места, иногда приносил и пользу. Думаю, чистящий по зиме дорогу бульдозерист отставному полковнику за свою работу еще и доплачивал.

Сославшись на занятость, я поспешно бросил трубку. День был напрочь испорчен. Звонок Потапенко вышиб из колеи. Вспышка обуявшей неконтролируемой злобы удивила меня самого. Для человека уравновешенного, каковым я себя считал, такая роскошь, как ненависть к ближнему, непозволительна, разрушает тебя самого, но поделать с собой ничего не мог. Вырубил компьютер и, как был в старых джинсах и свитере, выскочил из дома, прихватив по дороге плащ.

Видавшая виды тачка стояла у подъезда, прогревать ее не хватило терпения. Хорошо хоть дачу не спалили, думал я, вливаясь в поток ползущих по улице машин, Потапенко об этом обязательно бы пропел. Бампер в бампер, со скоростью хромого пешехода. Движение было таким, что хотелось бросить машину и повеситься на первом же фонарном столбе. Выбираться из города пришлось больше полутора часов, и это при том, что часть пути проделал огородами. Настроение было хуже губернаторского.

Дождь все не переставал, прижать на мокрой трассе не получилось, так что к воротам спрятавшегося в лесном массиве поселка я добрался только к обеду. Они стояли распахнутыми настежь, рядом переминался с ноги на ногу незнакомый мужик, не обративший на меня ни малейшего внимания. Через сетку висевшей в воздухе мороси можно было рассмотреть конек крыши моего крайнего по улице дома, рядом с ним шла какая-то возня. В тупичке у калитки был припаркован полицейский мини-бас, рядом, колесами наполовину в канаве, серый от грязи седан. Разъехаться на единственной улице было трудно, пришлось бросить машину у сторожки и остаток пути проделать по лужам. В легких туфлях, чертыхаясь и кляня себя за неосмотрительность.

Владевшая мною злость понемногу улетучилась, сменилась любопытством. Происшедшее, ничего о нем не зная, я старался воспринимать с философским спокойствием. Дожив до сорока четырех лет, встречи с правоохранительными органами, если не считать пасшихся на асфальте стервятников, я счастливо избежал, поэтому количество слетевшихся полицейских удивляло. Мало того что из открытой двери автобусика скалила зубы здоровенная немецкая овчарка, у калитки сада маячил, покуривая, сержант. Стоило мне приблизиться, как он замахал рукой:

— Проходите, товарищ, проходите! Здесь вам не цирк, смотреть не на что…

Не подумал, что тут же за моим участком начинался общий забор, так что проходить было некуда. Пришлось, тыча себя в грудь пальцем, объяснять, что я и есть владелец подвергшегося вторжению полиции хозяйства. Эмоциональная манера общения помогла, и очень скоро сержант уже конвоировал меня к крыльцу моего собственного дома. Придерживал за локоть на случай, если совершу попытку побега, тогда, видно, ему придется меня пристрелить. Цирк или не цирк, представление это начинало действовать мне на нервы. Впихнул меня в дверь и только тогда успокоился.

Оказавшись на веранде, я огляделся по сторонам. С памятного вечера здесь ничего не изменилось. Войти в комнату не спешил, подошел к большому, во всю стену, окну и посмотрел на сад. Весна запаздывала, он стоял голый и неприютный, на черных ветках висели капли воды. И странное возникло у меня ощущение, странное и где-то даже болезненное, как будто все это со мной когда-то было и ни к чему хорошему не привело. Такой же пасмурный день… ощущение зыбкости происходящего… бьющий в нос запах сырости и мышей. Нет, думал я, открывая тяжелую дверь, это точно не цирк, это театр, и что-то мне подсказывает, что театр это абсурда.

В большой, единственной на первом этаже дома комнате было сумрачно и тихо. Проделав тот же путь, что и мой ночной гость, я как бы увидел себя со стороны сидящим в углу у окна, склонившимся над бумагами. С той лишь разницей, что в моем кресле за моим столом расположился молодой, лысоватый человек в форме с капитанскими погонами. В падавшем с улицы сером свете я мог рассмотреть его гладкое, смахивавшее на актерское лицо, с большим лбом и аккуратно прилизанными остатками когда-то вьющихся волос. Не знаю, что он там писал, но впечатление складывалось, что выводил в прописи буквы, работая над почерком.

Спросил недовольно, не поднимая головы:

— Что там еще, Самохин?

Вопрос был обращен не ко мне, отвечать на него я не стал. Повисшее в комнате молчание заставило капитана оторваться от чистописания и посмотреть в мою сторону. Лицо его, до того сосредоточенно хмурое, разом преобразилось, стало мгновенно приветливым. По-видимому, такого счастья, как лицезреть меня воочию, парень никогда не испытывал. Вскочив на ноги, просиял:

— Николай Александрович!

Если бы не мешавший стол, бросился бы, наверное, ко мне с распростертыми объятиями и облобызал троекратно. Прислонившись плечом к притолоке, я молча за ним наблюдал.

Капитана моя сдержанная манера ни в малой степени не смутила.

— Удивительно, как вы похожи на ваш портрет на обложках…

Замечание было столь же глубоким, сколь и фальшивым. Ничем не отличаясь от собратьев по перу, фотографии для книг я выбирал из тех, на которых выглядел молодым и, хотелось бы верить, симпатичным.

— Сельцов, следователь! — отрекомендовался он, щелкнув зачем-то каблуками.

Впрочем, это могло мне и показаться. Как практикующий мизантроп и физиономист со стажем, я ему не верил. Что тут поделаешь, не люблю ласковых и обходительных, особенно если они в погонах. Может быть, причиной тому засевший в генах страх, деду от них в свое время досталось не по-детски. Мало мне Потапенко, теперь еще и этот! Что им в поселке, медом, что ли, намазано, слетаются, как мухи. Прошел в комнату и сел на приготовленный, как можно было догадаться, для меня стул. От рукопожатия воздержался. Попробовал: нет, к полу стул прибить не успели. Закинул ногу на ногу и, не глядя на дознавателя, закурил.

— Чем обязан?

— Вы уж извините, — залопотал, показывая рукой на стол, Сельцов, — я тут, так сказать, по-хозяйски!

Простить его я был готов, боялся только, что от избытка благожелательности он выставит вперед пальчики и сделает мне козу рогатую. От этого я как-то успел отвыкнуть. Но не случилось. Отказавшись от «козы», а может быть, отложив трюк на потом, капитан опустился в кресло.

— У нас, уважаемый Николай Александрович, накопились к вам вопросики!

Я обвел комнату взглядом. Если не считать некоторого беспорядка, все было на своих местах, включая самое ценное в доме, старый ноутбук.

— Снимайте плащ, располагайтесь, — продолжал Сельцов, раскладывая перед собой какие-то бумаги.

— Вообще-то, — заметил я, — в отличие от вас я у себя дома!

Переставил стул вплотную к столу и придвинул к себе хрустальную пепельницу. Тяжелую, такой, в случае чего, можно и убить. Не знаю, подумал ли капитан о том же, но со мной с готовностью согласился:

— Да, да, конечно! — И неожиданно добавил: — Можете называть меня Вадимом…

Я кивнул. Могу, но вряд ли буду. Правило старое: убереги меня, Господь, от друзей, а от врагов я уж как-нибудь и сам уберегусь! Спросил, отодвигая его вопросом на максимально возможное расстояние:

— Желаете взглянуть на удостоверение личности?

Сделал движение рукой, как если бы собирался залезть в задний карман джинсов, и только тут понял, что портмоне-то у меня и нет, оставил впопыхах дома. Вместе с банковскими карточками, документами на машину и водительским удостоверением. Короче, не человек и гражданин, а новогодний подарок гаишникам в яркой праздничной упаковке. Тут и двадцатью тысячами не откупишься, а в кармане плаща, если и завалялось, то какая-нибудь пара стольников и визитная карточка. Волки, родную мать не пожалеют, оберут до нитки.

Капитан меня остановил, и сделал это очень вовремя:

— Ну что вы, Николай Александрович, в этом нет никакой необходимости! Разговор у нас не официальный, хотел, так сказать, с вами поближе познакомиться…

— Что ж в таком случае сами-то не позвонили, а через правление? — хмыкнул я недоверчиво.

— А не успел! — улыбнулся, и как-то очень по-человечески, Сельцов. — Этот ваш, как его… Потапенко, изъявил желание известить и пригласить на беседу. Между нами говоря, тот еще жук навозный, лебезил, стремился угодить…

Что, собственно, я на парня взъелся? — размышлял я, наблюдая, как капитан роется в папке в поисках какой-то бумаги. Работа у него такая: людей словесно потрошить. У них там наверняка палочная система, вот и зарабатывает недостающее для выполнения плана очко. Если возьму на себя ограбление банка, Сельцов получит майора, а за подготовку в составе вооруженной группы покушения на президента… Признаться, что ли, помочь парню с карьерой?

Стоп, остановил я себя, охолони! Выключи фантазию, это не придуманный тобой остросюжетный поворот, это твоя жизнь. Еще неизвестно, чего от тебя хотят, а ты уже пустился во все тяжкие. Видишь, как капитан смотрит, того и гляди, скажет, что твой товарищ серый брянский волк. Оценивает, видно, что можно на тебя повесить. Мужичок, думает, успел понюхать жизнь, непонятно, когда последний раз брился. Одет небрежно, под глазами мешки, значит, закладывает за воротник. Писатель?.. А кто нынче не пишет? Беда в другом, читать написанное с души воротит. Прикидывает, как бы побыстрее состряпать дельце…

Опять, черт его побери, воображение разыгралось, никак его не унять! Все, сказал я себе, следователь на службе, и служба эта, с тысячами людей в погонах, камерами предварительного заключения и дрессированными судами, чего-то от тебя добивается. Ничего со времен деда не изменилось: шаг в сторону — побег, прыжок на месте — провокация. Расстрелять не расстреляют, но поизгаляются всласть, так что шутки в сторону. Вопрос — ответ, и чем короче, тем лучше.

— Так о чем же, Вадим, мы будем с вами говорить?

Мысленно себя похвалил. Спросил корректно, обратился по имени, с достоинством и без ненужной агрессии. Не стоит забывать слова законной Любки, что в людях я не разбираюсь.

В живых, с книжными проблем нет. Постучал пальцем по сигарете, стряхнул наросший пепел. Улыбнулся дружелюбно, мол, вот он я, весь на просвет, рентгена не требуется.

Сельцов тем временем нашел в папке испещренный буковками бланк и протянул его мне:

— Ознакомьтесь, Николай Александрович, постановление на обыск!

Построжал лицом, и я бы не удивился, если бы для придания моменту значимости надел лежавшую тут же фуражку. Но не надел, ограничился тем, что сдвинул брови. Судя по тому, сколько его коллег, включая немецкую овчарку, понаехало, о возможности чего-то подобного я должен был догадываться. Ситуация никак не смахивала на анекдотичную, но я все еще не исключал и возможность ошибки. Фамилия Гречихин не такая уж редкая, а Николай Александрович в России, если не каждый третий, то десятый.

В местах не столь отдаленных не чалился, но детективы почитываю, так что грамотности задать вопрос по существу хватило. Спросил с теплотой в голосе, участливо:

— Ну и что шьем? По какому поводу шмон?..

Лицо Сельцова как-то по-актерски подобрело и стало из сурового сочувственным. Одно слово, артист! Происходившие с ним метаморфозы можно было объяснить лишь дефицитом кадров. Если в прежние времена злого следователя сменял, работая на контрасте, добрый, то при дефиците бюджета обе роли доставались одному, и за ту же зарплату.

— Шмоном я бы это не назвал, — улыбнулся капитан, — тем более что на вашей даче и посмотреть-то толком не на что. Честно говоря, думал, писатели живут богаче. И потом, сделайте личное одолжение, не смотрите на меня, как солдат на вошь, я вам скорее друг, чем враг…

Это точно, усмехнулся я про себя, с такими друзьями врагов не надо.

— Ваше дело меня чрезвычайно заинтересовало, — продолжал Сельцов, — хотелось бы просто, по-человечески во всем разобраться. Надеюсь, вы не откажетесь со мной поговорить…

Я пожал неопределенно плечами, выбора-то нет. Заметил:

— В таких случаях, кажется, подозреваемый требует адвоката?..

— Можно, конечно, и так, — вздохнул дознаватель, — только вряд ли нужно…

Вздохнул и я, смял окурок о дно пепельницы и откинулся на спинку стула.

— Ладно, валяйте, о чем будем беседовать?

— Приятно иметь дело с умным человеком… — расплылся в улыбке Сельцов и хотел еще что-то добавить, но я его опередил:

— Давайте обойдемся без взаимных комплиментов! Между прочим, вы оторвали меня от работы…

— Очень сожалею! — нахмурился капитан, и я почему-то поверил, что это искренне.

— Скажите, Вадим, в чем, собственно, меня обвиняют?

— Подозревают! — поправил он, подняв к потолку палец. — Да и это не совсем правильное слово… — Не договорил, переложил с места на место бумажки. Вскинув голову, посмотрел мне в глаза. — В убийстве!

Ну наконец-то! — вздохнул я с облегчением. Когда живешь, не зная, где кончается действительность и начинается фантазия, приятно опереться на определенность. Со штамповщиками сериалов я, как правило, не сотрудничаю, но однажды дал слабину. Пристали с ножом к горлу, да и деньги были нужны. Сюжет, помнится, сводился к тому, что невинный человек загремел под фанфары, один из его диалогов со следователем был точь-в-точь таким, как наш с Вадимом. Сомнений не было: все это морок, мираж, отсюда и актерские способности капитана.

Проснулся профессиональный интерес.

— И кого же, по-вашему, я замочил?

— Кого?.. — повторил мой вопрос Сельцов, будто и сам в том, что собирался сказать, сомневался. — А Самсонова В.С., впрочем, пока вы проходите по делу свидетелем…

— Кого-кого? — переспросил я, не уверенный, что правильно расслышал. — Самсонова?.. — И, подражая кому-то из киношных героев, состроил глумливую физиономию. — Извиняйте, гражданин начальник, неувязочка вышла! Нету такого человечка среди моих знакомых, не обзавелся…

Капитан слушал меня с легкой, ни к чему не обязывающей улыбочкой.

— Верю, охотно верю! Вам он был известен как Семеныч, сторож вашего дачного поселка…

Во как! В проданном телевизионным деятелям сценарии герой с убитым лично знакомы не были. Тем интереснее было знать, как следователь увяжет события так, что подозрения упадут на меня. С точки зрения выстраивания сюжетной линии дело это было непростым, а потому будирующим мое писательское любопытство. От предвкушения удовольствия я даже потер руки. Вадим между тем смотрел на меня озабоченно. — По-моему, вы не отдаете себе отчета в серьезности вашего положения! Понимаю, человек творческий, но спуститесь наконец на землю. Вам ничего не говорит имя…

Сельцов назвал фамилию известного актера, которую долго мусолили в прессе. Его обвинили в непреднамеренном убийстве, совершенном по окончании спектакля в состоянии аффекта, и дали приличный срок. Покинув сцену, несчастный не смог выйти из роли.

— Ну, допустим!..

— Он до последнего не хотел верить, что это его рук дело! Не обманывайте себя, Николай Александрович, не надо…

— Но… но я-то здесь при чем?

— Хороший вопрос, — похвалил Вадим, — это нам и предстоит выяснить! Что, если вам для описания сцены убийства понадобились красочные, живые эмоции? — Понижая градус, усмехнулся: Это я так, в порядке научного бреда! — Продолжил, не сводя с меня упорного взгляда: — Мы не зря едим свой хлеб, кое-что накопать успели. Кроме вас, бывающего на даче наездами, всю зиму и весной в поселке никто не жил. Покойного, скорее всего, вы видели последним, из чего следует…

Капитан умолк, как если бы решил не выкладывать все карты разом. Это его «следует» мне особенно не понравилось. Если верить прессе, российская судебная система располагает весьма смутными понятиями о презумпции невиновности, как не имеет привычки трактовать сомнения в пользу обвиняемого. Значит, после запятой может стоять все, что угодно, и услышу я это уже из уст прокурора. Но что бы следователь ни говорил, а в одном я был уверен точно: к смерти Семеныча никакого отношения не имею.

— Позвольте, позвольте!..

— С большим удовольствием, — заверил меня Сельцов, — но несколько позже! Я выслушаю все, что вы найдете нужным сказать, а пока, с вашего позволения, изложу имеющиеся в моем распоряжении факты. — Поднялся из-за стола и, как показывают в фильмах о сталинских репрессиях, заходил, заложив руки за спину, по комнате. Повторил: — А факты имеются!.. И они наводят на мысль о. вашей причастности… — помедлил, — назовем это для корректности уходом гражданина Самсонова из жизни…

Вернулся к столу и, глядя в окно, продолжил:

— На первый взгляд дело обыденное, особой молодостью ваш Семеныч не отличался. Ничего интересного о его биографии выяснить тоже не удалось. Если и были у него враги, то остались в далеком прошлом. Безобидный, так сказать, старичок, и смерть к нему пришла в общем-то банальная…

Не уверен, что капитан это заметил, но употребленное им слово заставило меня вздрогнуть. Я представил себе, как открывается дверь и в сторожку тихо входит Морт. Замирает, оглядывает помещение. Лицо скрывает глубокая тень капюшона. Интересно, о чем они могли говорить, если, конечно, говорили? Месье, помнится, заметил, что у него поблизости есть дельце…

— Вы меня слушаете? — склонился ко мне, обойдя стол, капитан. — Вам плохо? — забеспокоился, заметив, что я достаю из кармана платок. — Принести воды?..

Я помотал отрицательно головой:

— Нет, спасибо! Устал, много работы, вчера весь день просидел за компьютером…

— Да-да, конечно, я понимаю! — выпрямился Сельцов, присел рядом на край стола. — Творческие люди они ранимые, нафантазируют черт-те чего, а потом сами же и мучаются… — Вздохнул тяжелее некуда: — У меня теща начинающая поэтесса! — Предложил: — Хотите, открою окно, а то здесь душновато?.. Ну, как хотите! Продолжим?..

Я убрал платок.

— Сделайте одолжение!

Следователь сполз со стола и возобновил прогулки маятником вдоль стены. Руки в карманах форменных брюк, смотрел перед собой в пол. Тон его стал совсем уж повествовательным.

— Семеныча нашел его приятель, звонарь из соседней деревни, и сразу же сообщил полиции. Смерть, по свидетельству медэксперта, наступила около полуночи от удара тупым предметом в висок. Тело лежало рядом с буржуйкой, старику стало плохо, об ее железный угол он, возможно, и приложился. Казалось бы, картина ясная, но тут вступают в игру обстоятельства… — Повернулся на каблуках. — Вы звонаря знаете?

Уперся в меня взглядом. Без улыбки, без эмоций, не человек, а робот в униформе.

Я и не думал отпираться.

— Пару раз видел! Такой мелкий, занюханный, с сизым пористым носом и опухшей ряшкой в красных прожилках…

Выражение лица капитана изменилось, в том смысле, что оно приобрело выражение. И выражало оно удовольствие.

— Именно! Завидую образности вашей речи. Высокохудожественное описание, чувствуется рука мастера! За версту видно, товарищ сильно пьющий, и все было бы ничего, если бы этот, как вы сказали, занюханный не нацарапал бумажку…

— Бумажку? — удивился я. — Какую бумажку?

— Да заявленьице! — только что не хохотнул Сельцов. — Буквально несколько строчек, но грамотно и по делу! Что он, который с сизым носом, желая продолжить в компании приятеля праздник души, пришел ближе к полуночи к гражданину Самсонову — заметьте, так и написано: гражданину! — но сразу в сторожку не вошел, а заглянул сначала в оконце. Видеть ничего не видел, зато услышал, как Семеныч довольно громко воскликнул: почему я? — Следователь сделал паузу. — Улавливаете логику?..

Все сходится! Морт сказал, все люди одним миром мазаны: завидя фигуру в островерхом балахоне, возмущаются несвоевременностью ее прихода. Капитан между тем опустился в кресло и взял карандаш. Поиграл им, посматривая на меня сочувственно, этакий самый человечный после дедушки Ленина человек.

— Перед тем как свалиться со стула и садануться виском о печку, никто, как правило, не выясняет, почему ему выпала такая участь! А звонарь к тому же утверждает, правда, устно и не слишком уверенно, что заметил, как из дома выскользнула темная, напугавшая его до полусмерти фигура. Завидев ее, он чесанул от сторожки со скоростью света и провел остаток ночи на коленях перед образами… — Вздохнув, Сельцов постучал тупым концом карандаша по массивной дубовой столешнице, подытожил: — Такая вот, Николай Александрович, у нас с вами вытанцовывается история!..

— И вы тут же решили, что темной фигурой в глазах запойного алкаша был я?

— А вы сами подумайте, — придвинулся ближе к столу капитан, — по одну сторону ворот несущийся по дороге галопом звонарь, по другую в темном, безлюдном поселке только вы один. — Откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня из этого далека. — Но и это еще не все!

— Рядом с убиенным, — предположил я, — вы нашли наградной топор с надписью «От Союза писателей России»? Весь в крови и отпечатках моих пальцев, включая те, что на ногах…

— Завидую вашему самообладанию и чувству юмора, — улыбнулся следователь, — правда, несколько специфическому! А ведь именно так все и обстоит, с той лишь разницей, что пальчики ваши мы обнаружили…

Не знаю почему, но я рассмеялся. Слова Сельцова были настолько абсурдны, что меня развеселили.

— Все, приперт к стене, сдаюсь! Кеннеди и теракт с башнями-близнецами в Нью-Йорке тоже я…

— А ведь это не так весело, как вам кажется… — ухмыльнулся следователь и с хмурым видом добавил: — Все значительно веселее! Отпечатки ваших пальцев обнаружены в кухне дома убитого на стакане!

И посмотрел на меня так, что возникло желание себя оговорить. И ведь было в чем признаться, было! Только как этому парню объяснить, что месье Морт не убийца, что это его повседневная, будничная работа? Стоит о нем заикнуться, как психиатрическая экспертиза мне обеспечена, а я ее могу и не пройти. Но веселости слова капитана и правда поубавили, ее место заняла с трудом сдерживаемая злость.

Процедил холодно, сквозь зубы:

— Вы давно приехали в Россию?

Сельцов опешил. Чувствовал, что вопрос с подвохом, но куда тот его заведет, просчитать не мог.

— Я… я русский! Здесь и родился…

— Тогда какого, мягко говоря, хрена вы мне тут Ваньку валяете! Не знаете, что ли, чем в нашей пьющей стране расплачиваются со сторожами? А принести бутылку и сразу уйти нельзя, человека можно обидеть. Что ж до пальчиков, нашли вы их на граненой стопке граммов на семьдесят, в нее покойный мне всегда наливал, а мытье посуды у Семеныча, не тем будь помянут, было не в традиции. Брезговал, грешным делом, каждый раз, но пил, благо водка все дезинфицирует. Так?..

Теперь, когда мы фактически поменялись ролями, капитан чувствовал себя не в своей тарелке.

— Приблизительно…

— Не приблизительно, а точно! — поправил я его, повысив голос, пусть знает, кто в доме хозяин. Но успех, как в каждом деле, надо было развивать, и я продолжал:

— Если с дактилоскопией мы худо-бедно разобрались, обратимся к показаниям алкоголика. Вы что, действительно верите, что беспробудная пьянь был в состоянии что-то слышать? Сами же сказали, к Семенычу он шел, продолжить праздник души, значит, в сильном подпитии и только что не на бровях…

Спросить-то я Сельцова спросил, только про себя знал, что звонарь поведал следствию чистую правду. Но роль надо было доводить до победного конца, и, строго глядя на Вадима, я нахмурился.

Капитан выглядел подавленным, но тут же оказалось, что и он играет в игры, а в актерском мастерстве еще и даст мне фору. Поднял на меня невинные голубые глаза и едва ли не с трепетом в голосе промолвил:

— Что же в таком случае прикажете делать с собачкой?..

— С какой еще собакой? Она-то здесь при чем?

— Да с нашей, из служебного питомника! Кличка Гамлет. Проводник из бывших студентов, Шекспира начитался. С ней-то как быть?.. — И, меняясь по ходу пьесы со мной местами, с едва сдерживаемой усмешкой продолжал: — Вы ведь не сомневаетесь в том, что пса нельзя подкупить? Человек поведется на лесть, его можно соблазнить деньгами или запугать, а собака — Божья тварь, не продаст и не предаст. Захватили ее с собой для порядка, полковник приказал соблюсти все формальности, но пес в сторожку заходить отказался. И это еще слабо сказано! Уперся, как осел, всеми четырьмя лапами, шерсть дыбом, рычит. Потом лег на землю и жалобно так, по-щенячьи, заскулил. Никто из наших никогда такого не видел… — Раскинувшись в кресле, капитан не спеша закурил. Бросил спичку в пепельницу, попал. — Поскольку толку от собаки не было, я послал проводника пройтись по поселку, поискать живые души. Найти, как вы, наверное, догадываетесь, он никого не нашел, но удивительный факт выяснился…

Не то чтобы я особенно волновался, но сигарету из пачки достал. Чем скрасил повисшую паузу, а заодно уж понизил градус драматизма, на который дознаватель явно рассчитывал. Чиркнул зажигалкой и безразлично поинтересовался:

— Ну и?..

Капитан сдержанно улыбался:

— Картина повторилась в точности… у вашего дома! Стоило Гамлету к нему приблизиться, как пес дико завыл и пустился наутек, так дернул, что проводник от неожиданности не устоял на ногах. Можете это как-то объяснить?..

— Я? — удивился я. — Мне до сих пор казалось, что объяснять происходящее или хотя бы выдвигать версии должны вы! Если вас интересует мое мнение. на лицо выползла ехидная улыбочка, — собака ведь у вас опытная, заслуженная?

Следователь согласно кивнул, чем не замедлил подставиться.

— Вот и не экономьте, покажите ее хорошему ветеринару, среди них должны быть психиатры!

««т Мысль здравая, спасибо, — шире моего улыбнулся капитан, не спуская с меня пытливого взгляда, — непременно ею воспользуемся!

Так, как два китайских болванчика, мы и смотрели друг другу в глаза и улыбались. Пока до меня не начал доходить истинный смысл сказанного. Вот оно доказательство моей встречи с Мортом, с которым не поспоришь! Овчарка, Сельцов назвал ее Божьей тварью, врать не будет. Собаки за версту чуют смерть, а тут еще и звонарь со своими показаниями… Было, все было! Если раньше я еще сомневался и сомнения спасали меня от самого себя, то, развеявшись, оставили лицом к лицу с фактом существования иного мира, описанного мною в момент дарованного свыше откровения. Вспомнились слова месье о грядущем возмездии, и стало по-настоящему страшно. Мелькнул перед мысленным взором черный кардинал Нергаль, пахнуло мертвящим холодом его затерянного в горах Испании замка. Лицо капитана сдвинулось в сторону и начало расплываться, понадобилось усилие воли, чтобы взять себя в руки.

— Какой же вы из этого сделали вывод?

— А вывод, — откликнулся Сельцов эхом, — что вы из рук вон паршиво себя чувствуете! Можно было бы вызвать неотложку, только вряд ли она сюда быстро доберется, а эксперта-медика на этот раз я с собой не взял…

— Зато пса опять приволокли! — хмыкнул я, стараясь держаться очень прямо.

— На всякий случай, Николай Александрович, на всякий случай!

Стараясь сосредоточиться, я закрыл глаза. Главное было не выдать себя, довести игру до конца, все остальное потом, для анализа происшедшего будет время. Контролировать каждое слово, каждый жест. Руки, слава Богу, не дрожат, картинка вернулась на место.

— Пожалуй, беседу нашу стоит отложить, — заметил Вадим озабоченно, продолжая меня рассматривать.

Я не согласился:

— Зачем? Сейчас и поговорим, если вы не спешите…

Ничего не ответив, капитан поднялся на ноги и подошел к печке, приложил ладони к ее холодным изразцам. Постоял, думая о чем-то своем, в точности, как мой ночной гость. Произнес тихо, не оборачиваясь:

— Воля ваша, Николай Александрович, воля ваша, только кожей чувствую, чего-то вы не договариваете! Давайте начистоту, а я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы от вас отстали. Если, естественно, позволят обстоятельства…

Милый мой Вадим, думал я, глядя на его темную на фоне белого кафеля фигуру, в том то и фенечка, что никто от меня не отстанет. Убийство, как на гвоздь в стене, повесят на мое помутившееся сознание, ты получишь внеочередного майора, и о деле напишут в газетах. Все! Только меня это как-то не устраивает. Если и навестишь потом в доме скорби, то лишь разок-другой, и то не из человеческой благодарности, а из любопытства.

Приблизительно так я ему и сказал:

— Хороший ты парень, Вадим, большая умница, только не строй из себя Порфирия Петровича! Я не Раскольников и старушку-процентщицу топориком не убивал.

— Думаете?.. — обернулся капитан, скроив кислую физиономию. Вернулся, понурив голову, к столу. — Может, вы и правы! Давайте не будем спешить, время все расставит по местам. Встретимся следующий раз как старые друзья, у меня нет цели упрятать вас за решетку…

Вздохнув, начал собирать бумаги и укладывать в папку. С одной из них в руках задержался, взглянул на меня поверх листа.

— Книжек ваших, честно говоря, не читал, но вы мне чем-то симпатичны, вам хочется верить…

Это, Вадик, если пользоваться языком теннисистов, невынужденная ошибка. Мне верить не стоит, сам себе верю через день. Играющему в игры, балующемуся лицемерием цинику можно верить только в самом крайнем случае, когда другого не остается.

— Поскольку на явку с повинной вас уговорить не удалось, — продолжал он с мягкой иронией, — скажите хотя бы, когда вы последний раз видели Гвоздил у?

— Кого?

Судя по всему, разговор наш не только не заканчивался, а лишь начинался, у меня же на его продолжение уже не оставалось сил.

Взяв листок бумаги за уголки, капитан повернул его ко мне лицом:

— Это ведь вы писали, правда?

На белом поле моим почерком стояли крупно два слова.

— Я!

— Маврикий и Гвоздилло! — произнес Сельцов, не заглядывая в бумагу. — Кто они такие?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Просто два имени. Их бывает трудно найти для персонажей, вот на всякий случай и записал…

— И все-таки! — продолжал настаивать следователь.

— Могу только предположить… — помялся я, стараясь представить себе тех, кому эти имена могли бы принадлежать. — Маврикий, скорее всего, существо ангельское, а Гвоздилло — бес. Вам ведь в полицейской академии говорили, что один у нас за правым плечом, а второй за левым, поэтому через левое и плюем…

Капитан несколько раз кивнул, но улыбка, на которую я рассчитывал, на его плотно сжатых губах не появилась.

— Дело в том, что пару лет назад, работая в уголовном розыске, я Гвоздилу брал! Правда, тот был с одним «л», но ножом орудовал за двоих, как говорится, мама не горюй. По моим данным, ему еще лет десять чалиться в колонии строгого режима. — Показал на элементик красовавшейся на груди кителя орденской планки. — За него!

Я не знал, что на это можно сказать. Видя мою растерянность, Вадим пришел на помощь:

— Вернусь в управление, проверю, а пока ограничусь тем, что возьму с вас подписку о невыезде! Но если Гвоздило сел на колесо…

Не договорив, протянул мне какой-то бланк, на котором, примостившись на углу стола, я поставил размашистую подпись. Надел фуражку и, коротко пожав руку, направился к двери. Отворив ее, задержался на пороге:

— Чуть не забыл!

Я смотрел на него, как кролик на удава, не знал, чего еще ждать. После собаки, звонаря и рецидивиста на колесе, оставалось только предположить, что Маврикий окажется серийным насильником или иностранным шпионом. Чувствовал, если предложит взять на себя ответственность за коррупцию в масштабах страны и политическую проституцию, признание подпишу.

— Дорогой, Николай Александрович, — улыбнулся Сельцов заискивающе, — у меня к вам огромная личная просьба! Вы ведь не хотите, чтобы меня по настоянию тещи бросила молодая жена?..

Вопрос был слишком сложным, чтобы я мог на него без подготовки ответить. В состоянии ступора, в котором я находился, реакция замедлилась, да и Вадим не оставил мне для ответа времени.

— Подарите им обеим по книжечке, — продолжал он, — с дарственной надписью! Теще, если можно, пожелайте творческих успехов, что-нибудь вроде: подающей надежды поэтессе от инженера человеческих душ…

Книжечки?.. Ах, книжечки! Так это же совсем другое дело. Только я не инженер, в лучшем случае, сантехник, а то и ассенизатор, но заветные слова на форзаце недавно изданного романа вывел. А даме, что, как можно было понять, третировала Вадима, добавил от себя еще и пожелание любви. Большой и чистой, мне что, жалко, что ли, а парню выйдет снисхождение!

И это при том, что ему удалось меня занюхать до состояния невменяемости. Теперь, после встречи с ним, я буду дергаться при каждой неожиданности и просить слепых и немощных старушек перевести меня через дорогу. Смотрел со щемящим чувством тревоги, как вся капитанская рать рассаживается по машинам и, меся колесами глину, отбывает восвояси. Не понимал, на каком нахожусь свете.

Закурил, вытер со лба выступивший крупными каплями пот. Значит, не привиделось! Значит, на предложение Морта надо давать ответ! Одно дело догадываться и совсем другое знать, в каком мире живешь. С хрустальной ясностью понимал, что визит месье лишь первое звено в цепи, уводящей в неизвестность. Нить Ариадны, только, в отличие от Тесея, мне идти по ней не к свету, а в глубины лабиринта, где поджидает Минотавр.

Представлявшийся мне выдумкой роман оказался реальностью. Писал его пьяный творчеством, надо было только не мешать. Видел происходящее своими глазами, присутствовал в замке крестоносцев в Сьерра-де-Гредос, шел бок о бок с апостолом по дорожкам рая.

— Эх, кабы заранее знать… — ухмыльнулся, глядя на свое отражение в зеркале стекла. — Опять врешь, не можешь не врать! Довелись писать роман заново, слова бы не изменил…