Клан - моё Государство 5

Глава 8

Ледоход гремел на реке. Сашка сидел на земле, вытянув ноги, уперев спину в лавку, на которой расположился Гриня, болтая ногами. Время от времени он громко кричал, стараясь переорать грохот.

– Папка!! Папка!! Смотри, как её поставило на попа.

Сашка автоматически поворачивал голову в нужном направлении, но ничего не видел. Мысли его были далеко от грохота ломающихся льдин. Ночью он пришёл к последней стене. К седьмой. Он не знал, что их семь наверняка, но внутреннее чувство ему подсказывало, что это конец пути. Его мозг не противился, он размяк как готовая в любви женщина, переставшая стыдиться своей наготы. Но Сашка не шёл. Что-то его вдруг удержало, и теперь он прокручивал в голове всё.

"Ну что, Сутра-Сунтар,- говорил он сам себе.- Вот ты и дошкандыбал до цели. Почему ты медлишь? Входи. А зачем мне спешить, зачем торопиться. Не только для того я прошёл столько мук ада, чтобы восславить себя и вкусить радости. Мне ясно виден этот свет за стеной, знаю, это блаженство. Имею ли я на него право? Кто мне на это ответит? Ведь это не личное счастье, которое я получаю по взаимной любви. Ты гнал меня, как презренную тварь; ты меня ненавидел; ты со мной боролся, заставляя мучаться в болях до судорог; ты издевался надо мной как искусный палач; ты претворялся льстецом, чтобы заманить меня в места, где нет начала и концы не сыщешь; ты ставил мне подножки, когда я обессиленный всё-таки двигался вперёд, а теперь ты приглашаешь меня? В каком ранге я предстану перед тобой? Как победитель – это одно. Как гость – это другое. Будем ли мы на равных или ты опять предпочтешь пуститься в шалые игры, в которых я тебя уже победил. Может, там за стеной предстоит последний бой? Жизнь многому меня научила. Она научила меня не верить никому и не ошибаться, но ещё сильнее она научила меня ждать. Тридцать лет я не прикасался к старым книгам. Тридцать лет червь желания прочесть съедал меня изнутри, но я не дал ему усомниться в своём слове. Тридцать лет я упрямо строил, не оглядываясь на потери, кровь и смерть, что косила стоявших рядом, и ждал, когда ты, в конце концов, поймёшь и все окружающие тоже, что перед вами не враг, а друг. Тридцать лет я провёл в молитвах и слезах, стоя на коленах, но не воискупление грехов моих, а во имя дела, которому посвятил всего себя. Так я ещё подожду. Я ещё не всё сделал, чтобы одаривать себя вечным блаженством. Терпения мне хватит надолго. Давай состязаться. Посмотрим, кто из нас окончательно сойдёт с арены. Ведь там нет места двоим. Там для двоих будет тесно. Это моя победа, это мой подвиг, это мои заслуги. Так что полагающиеся почести я хочу получить сам. Не хочу, чтобы в такую минуту, такую горькую и сладкую был кто-то рядом. Эту чашу я выпью сам. Один. Разве я не прав? Разве ты достоин, разделить такой триумф?! Если так произойдёт, то где же справедливость? Ты же не хотел делить со мной трагедии, что преследовали меня, ты стоял в стороне, прятался, когда на горизонте маячила опасность. Ты растворялся, когда надо было принимать решение убить или нет. Я всё делал сам!! Ну почему я должен делиться с тобой?? Я не желаю тебя там видеть. Кто ты есть такой, чтобы я дал тебе возможность войти в вечное? Я буду стоять перед стеной пока ты не сдохнешь. Мне надоело твоё присутствие. Не исчезнешь сам, то отыщу способ избавиться от тебя. Я пойду на всё". Низко над льдами пронеслось два небольших косяка уток. Их было прекрасно видно над льдами, освещенными полной луной. Гриня подскочил и стал прыгать на лавке, визжа от восторга.

Из дома пришла Елена с двумя меньшими сыновьями, которые жались к её ногам. Средним сразу полез к Сашке на ноги, а младший потянул ручонки к матери, просясь к ней на руки, что она и сделала.

Сашка спросил у неё глазами о дочерях, и она ему ответила глазами, что они уснули.

"Всё на круги своя приходит. Так устроено у нас. Почему мы идём через самоорганизацию, жесткую и противную, чтобы хоть немного окунуться в хаос материи и пространства? Вот мы его обожествляем, пока не знаем, что оно и кто, но потом развенчаем, увидев очевидность элементарных вещей, которые не являются составными божественности. В чём же обман? В нашем незнании? Или в нашей боязни признать, что материя, частью которой мы есть – тоже мы сами и что это никому не повинуется, а сообразуется без всяких причин и следствий, без всяких условий. Ну, как же!!! Мы такие умные, такие умелые, а материя оказывается без мозгов создаёт сложнейшие вещи и системы не только в микромире, но и в сверхмакромире. От преклонения все эти подвиги отнесены человечеством на алтарь веры во всемогущество Господа. Это заставляет многих считать, что, поскольку мы маленькие, то можно творить зло, спишем потом на происки дьявола и всевышний простит. И творят беды по всей планете с именем господа на устах. Достаточно интересная ситуация, чтобы обратить на себя внимание. Самозваные слуги господа принадлежащие к разным конфессиям сзывают людей верить в Господа и его могущественное проявление и требуют доверить души ему во имя вечной загробной жизни. Они делают это в массовом порядке. Конвейером. А слуги дьявола работают индивидуально с каждым и предлагают по контракту продать свою душу ему на определённых условиях. Первые обещают вечное блаженство в раю, делая человека рабом при жизни. Дьявол делает свободным при жизни смертной и освобождает от всяких условностей в поведении, а дальше трава не расти. Так кто из них честный? Тот, кто обещает в будущем или тот, кто дарует сейчас? Будет ли рай и вечное блаженство не проверить, иди, знай, обманули тебя святоши или нет. Проверить же, что там тебя за грехи ждёт вечная мука тоже до смерти нельзя, за то теперь делай, что хочешь. Мне кажется, что дьявол поступает честно, а Господь утратил инициативу. Нечисть работает, не покладая рук день и ночь, а Всевышний нисходит в мир в телах человеческих редко и при каждом своём приходе меняет условия, окончательно запутав своими соблазнами душу человека. Дьявол условий не меняет. Они были и остаются стандартными: убей, укради, обмани. У Господа всё наоборот: не убий, но в то же время око за око, зуб за зуб. Кто из них прав? Меж ними идёт борьба за души, а, стало быть, за всласть над людьми и в конечном итоге над миром. Для чего Господь перепоручил осуществление дел своих самозваным козлам в человеческом обличии? А если поменять понятие Всемогущего Господа на термин Вечного Хаоса Материи, что тогда выйдет? Оно у меня перед глазами. Одновременно и божественное и дьявольское. Как в детской прибаутке: "Гром гремит, земля трясется, поп на курице несется". ЛЕДОХОД. Благо очищения. Горе очищения, ибо сметает всё на своём пути. Получается, что в Хаосе нет ни божественного, ни дьявольского, и таковое разделение определено разумом. Для чего он так определил? Да чтобы взвешивать и как-то оценивать поступки, собственно, свои, носителя этого разума. Идиотский у меня выходит приход. Длинным рассуждением я притопал к тому, что всякая религия – опиум для народа, с той лишь разницей, что опиум иногда избавляет от боли страдающего неизлечимым недугом или удаляет кого-то в кайф, подальше от мира реальности. Опиум религиозный подслащивает, нет, пытается подсластить горькую пилюльку нашего скотского бытия. Получается, что приехали в никуда. Таким путём мне этого урода не достать. Этими философскими рассуждениями мне его не вытравить и не убить. У этого урода другая материя и степень восприятия иная, другими категориями он мыслит. Тогда мне понятно, почему он зовёт меня за седьмую стену. Шесть штук я преодолел, иногда становясь камикадзе, а тут предлагает мне, топать без сопротивления. Допустим, я согласился и вошёл. И что? А ничего. Там мир, язык которого мне не понять и он останется доволен, этот гадский урод. И стану я, как отшельник скитаться по этим блядским прериям не в силах ничего сделать. Хрен-с два!! Смеяться я ему не дам. Подытожим. Религиозность надо выкинуть, так как я сам давно уже полубог и стану богом за седьмой стеной. Ну не богом, а начальником хаоса как минимум смогу устроиться. Нет, это не вяжется. Я сам стану самим хаосом, но при этом буду располагать возможностью созидать, изменять что-то. А если я не смогу понимать язык, то стану там…ага, вот хорошее слово всплывает из украинского языка, я стану спостерегачом. Наблюдателем. И при этом не смогу сам ничего делать".

Елена коснулась рукой его плеча, Сашка обернулся и увидел, что Гриня спит, положив ей голову на колено, а младший похрапывает у неё на руках. Средний, сидевший у него на ногах, тоже давно уснул. Елена показала, что их надо в дом перенести. Сашка унёс среднего и возвращался за старшим, когда в калитку их двора протиснулся брат Павел. Он постарел, но поскольку смолоду не пил и не курил, да тяжелого особо не поднимал, выглядел прекрасно для своих 72 лет.

– Привет!- бросил Павел.

– Привет!- ответил ему Сашка. Он был рад и не рад его приходу. Они не виделись с 1987 года, а это шестнадцать лет, хоть Павел жил в трёх шагах, как говорят в народе.

– Надо поговорить. У тебя найдётся пара минут?

– Найдётся,- кивнул Сашка, показывая рукой, чтобы входил в дом, но Павел замотал головой.

– Пошли в летнюю кухню,- предложил он.

– Ты иди, там выключатель справа от входа, а я возьму чайник и что-то перекусить.

– Я не хочу,- отказался брат.

– Зато я голоден. Дело твоё, но в кои веки ты ко мне пришёл в гости. Я быстро,- Сашка сходил, забрал Гриню и они с Еленой пошли в дом, где, быстро уложив сына, Сашка стал собирать на кухне пожрать в большую тарелку.

– Кто-то пришёл?- спросила Елена, которая прихода Павла не видела.

– Братуха.

– Который?

– Павел.

– Только не напивайтесь,- предупредила Елена.

– Он не пьёт,- ответил Сашка.

– Счастливая у него жена,- съязвила Елена.

– Сказал бы я тебе про счастье, но…,- Сашка был в дверях, когда услышал: "Извини! Я не хотела. Сорвалось". Он вернулся и поцеловал её в губы.- Это тот, который никогда у нас не был.

– Я разговаривала с его женой с месяц назад. Милая, спокойная женщина. Вы были в ссоре?

– Да нет. Давняя это история. Потом тебе расскажу на досуге. Спокойной ночи!- Сашка юркнул в двери.

Павел сидел за столом, положив руки на общую тетрадку.

– Как твоё здоровье?- поинтересовался Саня, выкладывая на стол харчи.

– Не жалуюсь.

– Супруга? Дочь?

– Нормально у меня всё.

Сашка поставил чайник на пол, воткнул штепсель в розетку и достал из ящика, накрытого мешковиной, бутылку коньяка. Павел смотрел на то, как Сашка откупоривает, наливает в граненые стаканы, в каждый по половине, и только потом сказал:

– Я не буду.

– За мать с отцом!- сказал Сашка, стукнул своим стаканом о стакан брата и выпил. Павел взял стакан, вздохнул и опрокинул содержимое в рот.

– Ты знаешь, что я с выхода на пенсию занимаюсь переводом написанного дедушкой Ло?

– Слышал, однако.

– Сначала я не понимал, почему он всё завещал мне, а теперь понял.

– Какой же тут секрет?!- Сашка залил кипяток в чайник для заварки.- Ты свободно владеешь корейским…

– Не я один,- перебил его Павел.

– Точно. Не ты один. Все в клане им владеют, а учеников у Ло было много. Одного ты не знаешь наверняка. Так бывает, когда человек идёт, не оглядываясь на прошлое и не глядя по сторонам. Хоть тебе, как историку это должно быть в крови. Дедушка Ло считал, и с этой мыслью ушёл в могилу, что ты был, из всех им обученных, самым талантливым. Из всех. Он поставил на тебя, надеялся на тебя.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Павел! Ты мой брат и я не хочу от тебя скрывать истину. Он мне сказал об этом сам.

– Ах да, совсем забыл, что ты его соборовал.

– Когда-то ты спорил с отцом о правде. Давненько это было.

– Я помню тот спор.

– И говорил, что правда не может построиться на крови и смерти.

– Так считаю до сих пор.

– И, наверное, ты в этом прав. Они тоже знали об этом. Да и до них многие мечтали о том же. Только для того, чтобы правда была чистой, надо работать. Её надо страховать.

– Зачем ты мне об этом говоришь?

– Помнишь у Высоцкого есть песня: "Легковерная правда по белому свету ходила",- напел Сашка.

– Да.

– Страховка правды – информация. Если ты ею располагаешь, то обладаешь возможностью предотвратить кровь и смерть, обойти острые углы. Информацию получают разными путями, да только её обладатели всё равно люди. Человек существо слабое. Чтобы не случилось ошибок в пользовании информацией, его надо обучать работой.

– Это любой знает.

– Так вот он поставил на тебя. Готовили для тебя легенду за границей. В США ты должен был пойти на внедрение и отработать там пару десятков лет. Роль координатора тебе была им предназначена, а ты бросил всё и помчался изучать историю мрака и маразма. Никуда бы она от тебя не делась.

– Не такая уж наша история бука.

– Дедушка Ло мне сказал: "Сердцу не прикажешь", но грусть в его сердце вошла, потому что не сбылись надежды. Он учился в закрытом учебном заведении под названием императорская школа юнкеров. Учили их хорошие преподаватели. Учили собирать информацию и правильному её использованию. Не учили только одному: великому русскому языку. Им он овладел в лагере, где соседом по нарам был прекрасный филолог. Но писать по-русски он мог плохо. Поэтому и оставил тебе свои записи. Ведь ты сторонний и не оскоплен участием в сборе информации.

– Участием в убийстве,- определяет Павел.

– При сборе информации случается и такое. Бывает.

– И ты всю свою жизнь посвятил этому?

– Да. И ни капли о том не жалею,- Сашка разливает чай по стаканам, из которых пили коньяк.

– Мне с тобой спорить сложно. Опыт у тебя, конечно, огромный. Вон как дело раскрутил и официальное, и подпольное. Но без смерти не обошёлся. Ведь так?

– Я этого и не скрываю. Не удалось без неё.

– Вопрос в том, стремился ли ты обойтись без убийств.

– Нет, не стремился,- признаётся Сашка.- И сейчас в эту минуту, где-то в мире, наши люди убивают. У нас нет запрета на убийство.

– Значит, ты пересмотрел прошлое, переоценил его.

– И греха в убийстве не нашёл. Если ты это хотел знать, то говорю тебе о том открытым текстом.

– А как же принципы?

– Никак. Они придуманы людьми и для людей. Я же тебе не сказал, что они ложны, вовсе нет. Они, в общем, правильны и справедливы. Но в том случае, когда ты стоишь в стороне в качестве наблюдателя. А когда ты участник, то рано или поздно, вопрос: убить или нет, перед тобой встаёт и, как правило, ребром. Или – или. Ты упомянул размах дела и верно хочешь знать, скольким это стоило жизни, да?

– Не совсем, но примерно так.

– Многим. Убивали, убиваем и будем убивать. И не из-за жесткой конкуренции. Другой повод.

– Какой?

– Мешают. Не мне лично, а делу, которое кормит сотни тысяч простых людей. Мне этот концерн – головная боль. Они его готовы забросать ядерными бомбами, чтобы стереть с лица земли. Меня тоже, естественно.

– Для чего?

– А ты не догадываешься?

– Нет.

– Потому что человек, научившийся производить товар и получающий за это деньги, им не подвластен. Он от их козлиных законов независим.

– Но зависит от тебя!

– Человек зависит не от меня. Да, я его эксплуатирую, плачу ему заработную плату, но не требую от него, чтобы он меня любил, уважал и за меня голосовал. Я не наступаю ему на горло. Я даю работу и спрашиваю о её выполнении. Во что он верит, кого он любит, какой маме идейной привержен – мне безразлично. Ну, разве я виноват, что трудяга в предложенных мной условиях становится свободным в выборе? А это их как раз и не устраивает. Они в тех, кто у меня работает, теряют электорат. Ко мне приходят и просят: "Дай указание своим рабочим голосовать за такого-то, и мы оставим тебя в покое ". А я им отвечаю: "Нет! И ещё раз нет!" И сразу начинают скалить пасти. Сразу. Ибо сами они организовать и наладить честное дело не способны, но воспользоваться плодами чужого готовы незамедлительно. Так было принято в нашей стране. Или ещё тебе пример. Приходят ко мне от православной церкви и просят на строительство храмов и открытия воскресных школ для детей, на создание домов призрения. И я отвечаю им, что не подаю и никогда не подам. Можете меня придать анафеме, но мозги свои я ещё не просрал. Мне ваши храмы до жопы, а нищим я могу помочь напрямую, минуя таких вот посредников.

– А особо настойчивых, так понимаю, в могилу?!

– Да, на кладбище. Я никому не позволю к своему делу прикасаться грязными и жадными руками. Никому. Ни власти, ни вере, ни идее. Когда они вмешиваются – льётся кровь. Я её сам лично пролил много, чтобы отвоевать у них право, только лишь право, спокойно работать. И любого, кто мне встанет на пути, убью не задумываясь.

– Интересная позиция!

– Простая позиция. Мне от них ничего не надо. Мне надо, чтобы дали возможность спокойно работать. Законов я не нарушаю, налоги плачу все и вовремя, ко всему не маленькие.

– Ты считаешь, что свободный труд, который ты организовал, лишает их права воздействовать на человека, и за это тебя ненавидят?

– Только за это. Ещё из зависти. Они же так работать и созидать не умеют, но претендуют, безосновательно, на право распоряжаться. Это не даёт им покоя.

– Хорошо. Я тебя понял. А пришёл по другой причине. Дедушка Ло описал всё тобой изложенное, и я это перевёл. Там есть и о праве на убийство. Хоть он об этом мне никогда не говорил. Теория красивая и стройная, но смерть бросает тень. Как мне кажется плохую тень. Я не могу взять на себя ответственность что-то изменить. Да и кто это вправе сделать теперь? Я принёс тебе его тетрадь, где речь идёт о смерти. Прочти. Пусть и ваши ознакомятся. Боюсь, что если так издать, то простые люди без дополнительного комментария не поймут.

– А он просил об издании этого?

– Прямо нет, но право мне такое дано. И я готов это сделать, но прежде хочу, чтобы ты прочёл. Мне пункт об убийстве не даёт покоя. Только этот злосчастный пункт.

– Прочту сегодня же,- обещает Сашка.

– И так чтобы сразу. Если я решу издать, ты мне поможешь? Технически и финансово.

– А у тебя на машинке печатной подготовлено?

– Да.

– Я пришлю тебе персональный компьютер, принтер и сканер, программное обеспечение, чтобы заново не набирать.

– Спасибо.

– А сам ты, о чём пишешь?

– Тебя интересует?!

– Мне всегда хотелось тебя понять, но не получалось. Да, мне интересно, что может написать человек, находящийся вне нормального потока информации, проживший всю свою жизнь в маленьком таежном посёлке. Только не обижайся на мои слова.

– Если хочешь, то я пришлю рукопись с дочкой. Ты быстро читаешь, и времени много не займёт. Там две книги. Они ни о чём, как говорят о художественной литературе. Ответь мне, ты же посвящённый. Что это даёт человеку?

– Так ты же в это не веришь?!!

– Ну, всё-таки.

– Для мирской жизни ничего и для загробной тоже.

– И в этом ответе ты весь. Умеешь обойти даже очевидные вещи.

– Так ведь звание посвященного – не сан и не религиозная принадлежность. Речи о вере там не идёт.

– А о чём тогда идёт?

– О единстве, в котором находятся посвящённые люди.

– И там нет никаких ограничений?

– Никаких. Ни внутренних, ни внешних. Внешние – это реальная жизнь в среде обитания.

– Конкретизируй. У Ло есть и про это. Я осмыслил, но точности формулировки не нашёл. Раньше посвященных у вас в клане было мало, а теперь все. Так?

– Это верно.

– И этот пункт объясни.

– Это возможность познания своего внутреннего мира, своего я и, ну это не всем удаётся, изменение реальности через изменение самого себя, путём перестроения внутри себя своего я. Тогда открывается способность читать чужие мысли.

– Как?!

– Проникаешь в чужой мозг и читаешь как книгу.

– А говорил, что души людские тебя не интересуют!!?

– Души – нет, а мысли – да,- Сашка усмехнулся.

– Я в это не верю. Но для чего всё это?

– Для гарантий полной страховки при сборе информации. Сведений, что кто-то из посвященных попался – нет.

– Ло был посвящённым, я знаю. Как давно он им стал?

– Поздно. В возрасте 50 лет.

– В одной из рукописей он обмолвился о тебе. Не хочешь узнать что?

– Нет.

– Тебе не интересно мнение кого-то о тебе вообще или у тебя упрежденное чувство собственного достоинства?

– Говори, если хочешь сказать и молчи, если сомневаешься, нужно ли это твоему собеседнику,- витиевато ответил Сашка.

– За его характеристикой тебя я не увидел банальности. Он пишет, что ты шагнул выше святости, но скрываешь это от посторонних. Что на такую высоту не входят по велению и указанию Господа. Только разум приводит человека и его стремление к познанию к такой вершине.

– Я об этом не задумывался.

– Ты мне не лжешь?

– Брат! Зачем мне тебе лгать? У меня на всё не хватает времени. Не могу я сейчас погрузиться в размышления об этом, другие у меня заботы. А про святость и всё, что выше неё, я тебе отвечу. Святость существует для услады слуха живущих в слепоте веры, и всё это барахло придумали люди. Они обожествляют поступки и жизнь человека. Православная возвела после смерти в ранг святых несколько тысяч человек, которые при жизни святыми не были. Почему? Говорят, что эти люди сделали много для других и веры. Я изучил житие всех святых, и что они писали, а писали не все. Так их принадлежность к святым – вычурное уродство. Что ж, скажи, делать, коль без святых мощей хреново здравствуется пастырям. Не от заслуг истинных они возводят в лик святых своих предшественников, а корысти своей ради, и в надежде, что и их потомки не забудут за это и возможно тоже причислят к святым.

– Ну, с этим и я согласен вполне. Они порядком зажрались,- Павел боднул головой.

– У всякой власти есть свои герои, пророки, мученики и свои святые. Вон главный ваш святой в Мавзолее до сего дня покоится. Вечно живой трупик. Случается, что от древних святых не остаётся праха и мощей, но достаточно лишь упоминания об их существовании в прошлом. Их имена передают из поколения в поколения из уст в уста. Католическая парафия хранит кусок материи, в которой, якобы, был завернут после снятия с креста Иисус. Святая реликвия. Ну, с ним всё ясно. Вознёсся на небеса и нет субстанции. А Святом Петре легенд не меньше, чем о сыне Господнем. Уж он-то был личностью реальной вполне. О жизни его известно почти всё, но где его прах покоится, никто не знает. Почему?

– Зачем ты мне об этом говоришь, да ещё у меня спрашиваешь где. Откуда мне знать. Я же его не хоронил.

– Так говорю, чтобы ты меня понял. Я не собираюсь создавать религию, хоть мог поступить и так. Просто мне это ни к чему.

– Не верю, что в тебе нет ни грамма тщеславия.

– В данный момент в созданном мной клане сотня стрелков. Половины из них я никогда не видел в глаза. Есть такие, которые ни словом ни духом обо мне. Меня никто не вводил в ранги. Нет в созданном мной клане иерархии. Никакой. И никто никем не руководит. Через сто лет никто не сможет узнать у наших последователей имён людей стоявших у истоков дела.

– Во имя чего тогда ты так корячишься?

– Во имя пути.

– Какого?

– Того, который мной избран для всех живущих на этой земле.

– А куда ты идёшь?

– Брат мой! Я уже пришёл туда куда шёл и сделал это в нашей паскудной реальности. Я достиг абсолютной свободы. А все вы в пути для того, чтобы она стала доступной каждому. Это необходимо для того, чтобы не висела у человека над головой засранная и продажная власть.

– К полной анархии, стало быть, толкаешь.

– Нет, Павел, не к ней! К свободе человека через разум.

– А духовная часть?

– Её нет, её не было, её никогда не будет.

– Тогда что есть твоя посвящённость?

– Это личная мера глубины познания себя самого.

– Погодь! Вы же эту способность используете в личных интересах. Лезете в чужие головы, делаете это без разрешения граждан. Какая же это свобода?

– Ты в школе резал листья деревьев, чтобы увидеть клетчатку под микроскопом?

– Допустим.

– Тебе так разрешили делать эти листики?

– Так другого пути познать истину нет!

– Сам себе ты и ответил.

– Получается, что право залазить и шарить, возведено в ранг посвященного.

– Мы говорим с тобой о разных предметах. Во-первых, не я это придумал. Старые это термины. Во-вторых, не всё есть явь. Когда ты в самом себе, то всё, что там происходит, если кому рассказать, тянет на место в психушке. Чужие мысли может понять лишь тот, кто ходил в самого себя и правильно в самом себе разобрался. Поэтому и говорят, что некто – посвящённый. Кстати, не все посвящённые могут в чужой мозг проникнуть. Там много специфики.

– И далеко ты в самом себе? Дедушка Ло пишет о каких-то "стенах" преодоления и каком-то там свете.

– "Стен" – семь, но может их быть и миллион. Никто из ныне живущих за семь не ходил. Когда-то один сумел это сделать и оставил об этом записи. Вообще-то это и не "стены". Нечто вроде ступеней познания самого себя, своего внутреннего мира.

– И сколько штук ты прошёл?

– Шесть. Сейчас стою у седьмой.

– Что потом? Ну, когда перелезешь?

– Согласно оставленных записей смогу увидеть будущее в пределах отмеренных мне жизнью и безмерно уходить в прошлое.

– Что-то подобное есть в Ведах, кажется. Там полубоги и ложные боги обладали такой способностью.

– Но Единый Великий Лотосостопный Многоликий их убивал. А эта способность была им дарована полубогам, чтобы знали о дате своей смерти и в подтверждение его могущества.

– И ты хочешь с ним драться!!- Павел улыбнулся.

– А у меня нет выбора. Все полубоги, заметь себе, все до единого, вступали с ним в схватку и все погибли. Знали они о смерти своей, но дрались. Среди полубогов не было ни одного струсившего,- Сашка тоже улыбнулся.- Да и вопросы у меня к нему поднакопились.

– Вопросы-то хоть по существу?

– Дак серьёзные.

– И когда ты с ним того?

– Завещание составлю и тронусь.

– Точно психушка плачет,- произнёс Павел.

– Брат! Об этом не говорят, но…, но я его, коль он есть, наебал.

– Вот это мне интересно. Как же ты его поимел?

– Просто. Он обленился, так мне сдаётся. Через полсотни лет ему придётся иметь дело с сотней таких полубогов как я одновременно, а через сто лет с тысячей, а дальше с тьмой. Всерется.

– Дальше что? Ну, если одолеют?

– Наступит достаточный свободный и разумный хаос. Возможно, отменится и третий термодинамики.

– Вечную житуху предлагаешь?

– Не я предлагаю, логика предлагает.

– Ересь всё это, конечно, однако, если б тебя не знал, послал бы куда подалее, а так в глубине души мне что-то говорит, что ты в это веришь,- вдруг серьёзно сказал Павел.- А в этой паскудно-реальной, вот теперь, по твоему концерну, который сотни тысяч кормит, сколько попавших на кладбище в перечне?

– В ближайшей перспективе крови нет. С властями в Москве всё уладили без кровопускания.

– Мало верится!!

– Один был покойник. Только его не мы убили. Хочешь, дам клятву,- предложил Сашка, видя, что Павел его слову не верит.

– Не надо. Если б не кто-то, то твои бы ему башку отвернули. Разве не так?

– Была у меня надежда мирно всё сделать, но уж очень там жирно просили, но кто-то нас опередил и эту жадную задницу грохнул.

– Хорошо. Тетрадку оставлю,- Павел встал.- Мне домой пора. Твоя половина не будет коситься?

– Поворчит малость, как водится, на то она и половина,- Сашка встал, и они покинули летнюю кухню.