Клуб смерти - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Джерри Остер (19) #20

19

Квартира находилась в самом центре города. Ли Коблен жестко засмеялась:

— Фрэнсис Мак-Алистер?

Закон Ньюмена: люди прекрасно понимают, кого ты имеешь в виду, когда, словно бы невзначай, называешь имя любовницы супруга или вора, крадущего их деньги или цветочки из сада. Но они всегда повторяют за тобой: «Фрэнсис Мак-Алистер», — делая ударение на имени, в основном, для того, чтобы выиграть время, но также с надеждой — вдруг показалось, вдруг на самом деле прозвучало: Нэнси Мак-Алистер, Фэнни Мак-Алистер или Глэдис Мак-Алистер. Или что угодно, но тогда уже совсем другой разговор.

Ньюмен улыбнулся, вспомнив, как недавно произнес: «Дейв Милнер?» — когда Клингер сообщил, что его новый напарник не только женат на латиноязычной женщине, но и посещает курсы по истории искусства и тоже мечтает о переводе в отдел краж художественных ценностей. И еще раз улыбнулся, когда вспомнил о том, что их проблема, их глубокая взаимная неприязнь после пары стычек и разговоров на повышенных тонах за последние два дня превратилась в непреходящее восхищение, основанное на глубоком взаимном уважении и одобрении морали и методов действий напарника.

Для того чтобы увидеть, какая ты все-таки жопа, надо поступать как задница, — еще один закон Ньюмена.

— Нигде у вас там не зазвенел звоночек, миссис Коблен? — спросил Милнер.

— Кто вам сказал, что у нее с Алом был роман? — ответила вопросом на вопрос Ли Коблен.

— Значит, все-таки был?

Она расхохоталась. Милый, искренний смех женщины, книги покойного мужа которой все еще печатаются, служат основой для кино- и телеверсий, она сгребает бабки, оплачивает этот городской дом в Челси, домик в Шелтер-Айленд, «мерседес», о котором только что беседовала с механиком. Да не с таким механиком, к каким привык Ньюмен. Этот все объяснял и отвечал на вопросы, потом снова подробно объяснял, прямо и точно объявил, сколько будет стоить ремонт и обслуживание. Женщина смеялась так, что стало понятно: она не собирается особо ревновать своего мужа из-за романа пятнадцатилетней давности, она выслушала немало сплетен о других романах. Возможно, сама являлась участницей кое-каких из них, так прямо и жестко она держалась.

— Это абсолютно невозможно.

— Почему вы так думаете?

— Вы сказали, в семьдесят втором году. В семьдесят втором? — переспросила она.

— Особенно весной и летом. Частью в Луизиане. Вы жили в Нью-Йорке, пока ваш муж работал там над книгой. Как название города, лейтенант Ньюмен?

— Тибодо, — Ли Коблен успела раньше Ньюмена. Тот подтвердил:

— Верно, — и почувствовал себя дураком, поскольку только казалось, что правильно. На самом деле все обстояло не так.

Ли Коблен покачала головой:

— Мы провели вторую половину семьдесят первого года и первую половину следующего в Лос-Анджелесе. У нас тогда был дом в Николс-Каньон. Мы жили там всей семьей. Ал, я и мальчики. Ал писал сценарий по «Испорченному маю». Продюсеры изменили название, сделали «В кровавом месяце мае». И вообще, все изменили, что Ал написал. Но мы — Ал и я — прекрасно загорели и накачали сильные плечи, плавая круглые сутки. Сильные бедра тоже. Мы немало трахались в то время, гораздо чаще, чем когда-либо на восточном побережье. Я вспоминаю те дни как время идиллии в нашем браке, который знал достаточно периодов дерьмовых. Я отрицаю то, что эта сука заявляет: мол, она держала за яйца моего мужа в то время. Пусть не подкапывается под наше тогдашнее счастье.

Милнер и Ньюмен поверили ей и поняли друг друга с полувзгляда по причине непреходящего восхищения на основе взаимного уважения и одобрения морали и методов действий напарника. Им теперь вовсе не обязательно было прибегать к словам для взаимопонимания.

— Прошу извинить нас, — сказал Ньюмен.

— Я тоже, — присоединился Милнер, — мы очень сожалеем.

— Копы, — она не выплюнула, а словно бы выдохнула, как в том случае, когда волос прилипает к языку или губе, чертовски раздражает, и никак от него не отделаться простым дутьем.

Пуф-ф.

* * *

Долгая дорога по Нью-Йорку до больничного городка.

— Я — доктор Пигнатано. Это вы — полицейские бляхи, которые интересуются Майклом Корри?

Он выглядел как Граучо Маркс: густые брови, большой нос, большие очки. Из нагрудного кармана лабораторного костюма торчал кончик большой сигары, которую он время от времени ощупывал, как турист ощупывает драгоценный бумажник.

— Я — лейтенант Милнер. Это — лейтенант Ньюмен. С вами мы не будем ходить вокруг да около. Мы ни хрена не знаем ни о докторе Корри, ни об этом месте, ни о том, что он здесь делал. Мы даже не занимаемся расследованием его убийства. Но имя человека, в чьей смерти мы разбираемся, встречается в ежедневнике Корри. Они однажды вместе провели ленч, где-то в сентябре. Имя Корри значится в записной книжке нашего объекта. Смерть, которую мы расследуем, может быть, связана со смертью Корри, но совсем не обязательно. Вы следуете за моей мыслью?

Доктор Пигнатано смущенно улыбнулся:

— Процентов на сорок.

Они снова переглянулись, осуждая его за то, что он снисходительно относится к их манере вести беседу.

— Вы сказали детективам Мак-Иверу и Блумфилду, что не можете найти объяснения, откуда у Корри сумка с двадцатью тысячами долларов, которую нашли у него в шкафу…

Доктор Пигнатано перебил:

— Ни попкорновой коробке, которую убийца надел на голову, как вы выражаетесь, «объекта» после того, как грохнул его.

— Верно, но…

Доктор Пигнатано приложил палец к губам и страшно завращал глазами, давая понять, что медсестра подслушивает их разговор, притворяясь, что сортирует папки. Он втиснулся между Ньюменом и Милнером, подтолкнул их ладонями к выходу из медсестринской комнаты. Потом открыл дверь на лестничную площадку и направил полицейских туда. Подвернув полы лабораторного халата, сел на лестницу, как концертный пианист за инструмент, и заиграл:

— Майкл Корри был кокаиновым мальчишкой. Другим парням с золотыми значками я этого не сказал, потому что они не спрашивали. Им нужен был официальный отчет, почему Корри дал дуба в этом месте. Реальные обстоятельства не попали в официальный отчет, их нет в характеристике, о них знают только его коллеги и сослуживцы.

Институты «Литтл Ред», Св. Хильды, Св. Хью, «Андровер», Принстон, Медицинский Гарвард, Рокфеллеровский. Майк Корри являет собой классический пример задницы, очень образованной в ограниченной сфере жизни и неимеющей представления о способах существования реального мира. Когда Корри сталкивался с представителями этого мира, он всегда перебарщивал. Он не просто бегал на свидания, а женился. Последний раз я насчитал — трижды, ему исполнилось только тридцать семь или тридцать восемь. Он не просто занимался спортом, а участвовал в триатлонах до того, как ими увлеклись яппи из-за красивой спортивной одежды. Он не просто готовил обед, а был настоящим поваром-гурманом, окружив себя электрическим просеивателем муки, макаронной машиной и аппаратом для варки рыбы. Этакий кухонный солдафон, который практически жует за вас и надзирает за тем, чтобы вы, не дай Бог, не вздумали смешать вкусовые ощущения, когда он отвернется к плите. Корри не просто вдыхал полграмма «соды» изредка по выходным, он отрывался каждый день, иногда по два, по три раза в сутки. Я не удивился бы, если бы узнал, что он еще и кололся. А если вскрытие не обнаружило характерных следов на венах, это означает, что он очень умело кололся.

— А они, наверное, и не искали меток, — вставил Ньюмен, — они обычно находят только то, что ищут, да и мы тоже.

Пигнатано кивнул:

— Я видел несколько фильмов о копах и несколько шоу по ящику и знаю, как это делается.

— Мы могли бы оценить ваши знания с обратной стороны луны, — съязвил Милнер, — но мне хочется узнать, какого черта вы нам плетете и что тут к чему? По-вашему, Корри торговал наркотиками, отсюда и появились эти чертовы двадцать тысяч?

Ньюмен взглянул на Милнера, и не просто так, вскользь. Некоторые детали они еще не отработали, одного взгляда здесь недостаточно, надо посоветоваться и еще поговорить, пока нельзя будет с уверенностью разделять взаимное восхищение по отношению к морали и методам напарника. Один из существенных вопросов — кому играть «хорошего», а кому «плохого» полицейского. Несмотря на то, что эта тема заиграна до невозможности в фильмах и книгах. И у Ала Коблена, наверное, тоже. И скалолаз Мак-Нэлли тоже что-то соображает, не похоже, чтобы он часто смотрел телефильмы, карабкаясь на горы и демонтируя их. Но все-таки для эффективной работы пары детективов важно, чтобы один из них казался добрым мистером Копом, сочувствующим и дружелюбным, официально приветливым и приятным. А другой — злым тираном-садистом, тра-та-та, а почему вы так сделали, и что это означает, как это там сказал Клингер?

«Поделл составил программу, которая подбирает детективов по навыкам, квалификации, происхождению и внеслужебным интересам. Партнерство не постоянное, а для каждого конкретного расследования, Джейк».

Так что, когда закончится это дело, чем бы оно ни завершилось, они с Милнером снова станут одинокими ребятами, которые едят по отдельности сальными ложками, разговаривают сами с собой в служебных машинах с неисправным отоплением, приемниками, которые настроены только на волну какого-то таксопарка, где работает множество иностранцев. Они будут грезить наяву, как хорошо было бы в отделе краж художественных ценностей, попивать винцо с владельцами галерей, коллекционерами и знаменитыми художниками, подавать руку топ-моделям и кинозвездочкам, спасая их от толп поклонников, которые мешают хорошо рассмотреть Бакста (Бакст — художник или композитор?), раскатывать в лимузинах, и это тебе не фигли-мигли, говорить по сотовому телефону с коллегами из Парижа, Рима, Лондона и Гонконга: «Mais certainement, Henri u Tut, tut, Nigel, u Prego, ciao, basta, tuigi, u Kung fu, Wi».[7]

Кто из них был плохим, а кто хорошим, все равно, у доктора Пигнатано концертный запал кончился.

— Он не торговал зельем, спрос на него непредсказуем, это текучая игра с дерьмом. Майк ничего не смыслил в экономике, но довольно много знал о наркомании, понимал, что на торчка нельзя рассчитывать в дальней перспективе.

Дальняя перспектива, кстати, замечательное выражение для описания исследований Майка. Майк был спецом по демографии хронических заболеваний. Джентльмены, вы понимаете этот термин?

— Мы знаем, что такое «хроник», — ухмыльнулся Ньюмен.

— Это, когда… — Милнер не закончил.

Они снова переглянулись, пожали плечами и захихикали.

— Острое заболевание вы подхватываете, а потом выздоравливаете, — сказал доктор Пигнатано, — а хроническое тянется месяцами, годами, всю жизнь, если повезет.

Милнер глянул на Ньюмена, который передернулся и сказал:

— Ну, скажем, СПИД, это будет…

— Острое, — отрезал Пигнатано.

— Значит, Корри не отслеживал, м-м, людей со СПИДом?

— Нет.

— А за кем же он наблюдал? За какой такой особенной хронической болезнью, как вы утверждаете?

— Ну, к примеру, типичной в Новом Орлеане? — уточнил Милнер.

Доктор Пигнатано посмотрел на Милнера, потом на Ньюмена, и снова перевел взгляд на Милнера. Улыбнулся.

Полицейские переглянулись и тоже улыбнулись друг другу.

— В точку, да? В Новом Орлеане?

— Близко, — согласился Пигнатано.

— Близко? Как близко? Близко к чему?

Доктор Пигнатано пощупал сигару, поправил усы и подвинул очки на носу.

— На этом заканчиваются мои поблажки. Мне бы сейчас отвести вас в библиотеку и показать некоторые опубликованные работы доктора Корри, но я понимаю, что у вас, джентльмены, нет лишнего времени болтаться по библиотеке, я с вами играть не буду. Просто сразу подведу вас к цели. Выводы прошу сделать самостоятельно.

— О’кей, звучит неплохо, — сказал Ньюмен, — но какие, хотя бы примерно, выводы мы должны сделать? Из серии, когда вскрытие обнаруживает то, чего не ищут.

Доктор Пигнатано кивнул:

— Вы упомянули СПИД. Ищите болезнь, похожую на СПИД, но не острую, помните разницу? При которой кто-то может выкладывать деньги, чтобы ее скрывать.

— И такую болезнь люди цепляют в Луизиане? — спросил Милнер.

Пигнатано загадочно улыбнулся:

— Подцепить ее можно где угодно. Одно из мест, где ее лучше всего лечат — в Луизиане.

— Для вас развлечение — играть в полицейских? — спросил Ньюмен.

Доктор Пигнатано пожал плечами.

— Примерно так.

* * *

— Оп-па! — воскликнул Милнер.

— Что? — буркнул Ньюмен.

— Карвилль.

— Это что, мороженое такое?

— Не карамель, а Карвилль.

— Ну и?

— Не ну, а где?

— Хорошо, где?

— В Луизиане.

— Ты что, просто сказать не мог?

— Я только что сказал, Нумз.

Ньюмен тяжело вздохнул:

— Карвилль далеко от Нового Орлеана?

— Хрен его знает. В Луизиане, однако.

— В Луизиане до фига таких мест.

— Ну, что ты, Нумз, а?

— Не кончай, пока не встал, вот что.

— Ты, вообще-то, хочешь попасть домой когда-нибудь, а? Вот раскроем это дело, возьмем отгулы, плюхнемся в койку с женами, поиграем в снежки и подурачимся.

— Мы-то думали, что здесь самоубийство.

— Да, конечно, Айвс мог совершить самоубийство, но Корри кто-то грохнул. Если только ты не думаешь, что Корри сам себя грохнул, потом надел ведерко из-под попкорна на голову, а машинку бросил под кресло, и кто-то ее нашел, и еще убил из нее Карен Оберн, которая как раз почему-то заинтересовалась связями с Новым Орлеаном.

— Ну, так я не думаю, — огрызнулся Ньюмен.

— Ну и хорошо, — «погладил его по головке» Милнер.

— Ну, так кто там, в Карвилле?

— Не кто, а что.

— О’кей, что? Не надо бить меня по яйцам, а, Милнз.

— Что тебя так заело, Нумз?

— А ты не начинай.

— Не начинай что?

— Называть меня Нумзом.

— А ты сказал «Милнз».

— Так что там, в Карвилле, лейтенант Милнер?

— Больница. Больница Службы Здравоохранения Соединенных Штатов.

— Да ну?

— Давай позвоним туда.

— Нам могут не сказать по телефону. Как Пигги[8] выразился, без поблажек.

— Кто это — Пигги?

— Пигнатано.

Милнер рассмеялся:

— Забавный ты парень, Нумз. Никто никогда мне не говорил, как с тобой весело. Все тебя обзывают старым пердуном и плохим водителем, ездюком.

— Ну хорошо же. О тебе говорят, что ты — жопа, мошенник и вымогатель.

— Да, да. Не сказать, чтобы наши пути часто пересекались, — расхохотался Милнер.

— Хрена ты мелешь, Милнз? Наши пути пересекались, когда ты работал в Шестом, а я — в Девятом…

— Ты — в Девятом? Не помню.

— Ты не помнишь потому, что никогда не знал, где кончается Шестой и начинается Девятый участок, так что побирался и в Девятом, а не надо бы…

— Эй, Ньюмен, я никогда ни в каком участке не побирался. До тебя дошло?

Ньюмен пожал плечами:

— Знаешь, так говорили.

— Кто говорил, Ньюмен?

— Ты знаешь, копы.

— Копы. Как это жена Коблена произносила — копы? Копы бывают разные. Иногда про них иначе и не скажешь, как копы.

Ньюмен катал по столу карандаш туда-сюда.

— Никогда не промышлял, м-м-м?

— Никогда.

— Никогда не отхватывал костюм, телевизор или обед?

— Обед? Ты сам никогда не обедал на халяву за… сколько… двадцать восемь-тридцать лет?

— Тридцать пять, — уточнил Ньюмен.

— Тридцать пять!

— Тридцать пять.

— Ты уже прослужил тридцать пять лет?

— Или тридцать шесть. Смотря как считать. Я годик отдохнул пару лет назад, когда мой напарник Бобби Редфилд оказался в свободное от службы время убийцей, которого мы с ним долго и упорно разыскивали.

— Помню. Тяжелый случай, Джейк. Вас называли «Редфилд и Ньюман», через «а», меня это здорово доставало, но вы казались мне хорошими ребятами. Готов поспорить с кем угодно.

— Прилично работали, да.

— Могу поспорить… Тридцать шесть лет?

— Смотря как считать…

— Наверное, ты можешь меня кое-чему научить.

Я прослужил тридцать один год. В августе будет. Если только когда-нибудь он наступит.

— Можешь сделать одолжение, пожалуйста?

— Что ты хочешь, Нумз?

— Перестань так выражаться: «Если когда-нибудь наступит август». Только вгоняешь в тоску.

— Так тоска-то и есть.

— Тоска не в том, что августа никогда не будет, а в том, что ты все повторяешь и повторяешь.

— Раньше я это говорил?

— Не это. Что-то в этом роде.

Милнер покачал головой:

— Вот уж не подумал бы, что после тридцати шести лет службы ты такой нежный.

Ньюмен катал и катал карандаш.

— Давно ты ходишь к Бернштайну?

— Примерно с год. А ты?

— Примерно с полгода. Почему ты начал его посещать? Меня Мария заставила, но я теперь доволен. А ты? Почему?

— На меня тоже нажала Мария. Сказала, чтобы я отправлялся к мозгодаву, иначе обещала убить. Но я тоже теперь доволен.

— Не называй его мозгодавом, — попросил Ньюмен, — я его называю…

— Эй, избавь меня от этого, пожалуйста, ты что, работаешь с Бернштайном или как? Каждую неделю он долдонит мне, чтобы не называл его мозгодавом.

— Забавно, — сказал Ньюмен, — за месяц-полтора до того, как нас сделали напарниками, твое имя всплыло в разговоре с Бернштайном. Годами до того я о тебе не думал и не вспоминал.

— Э, можешь мне не рассказывать, если не хочешь. Это между нами.

— Он спросил меня, — продолжал Ньюмен, посмеиваясь, — что мне не нравится в тебе, так я тогда считал.

— «Считал»?

— В то время, я имею в виду, что тогда не знал тебя.

— В каком-то смысле знал. То есть у нас произошло больше стычек, чем когда я работал в Шестом, а ты — в Девятом. Помню, три или четыре раза. В Колумбии, в Чайнатауне, в Рокфеллеровском центре. Вот черт, мы друг друга видеть не могли без раздражения.

— В наших отношениях царила укоренившаяся враждебность друг к другу, основанная на глубоком неуважении и презрении к морали и методам действий, усиленная крайне агрессивной конфронтацией на протяжении длительного периода, — выдал Ньюмен.

— Звучит, как у Бернштайна, — сделал заключение Милнер.

— Так и есть.

— Виделся с ним в последнее время?

— Нет, из-за снегопада.

— И я. Даже соскучился.

— Я тоже.

— Когда-нибудь посетим его вместе.

Ньюмен засмеялся:

— Точно.

Милнер пожал плечами:

— Нам необходимо.

— Интересно, что люди о нас подумают?