Клуб смерти

23

Вчера вечером опять не было никаких спортивных состязаний. Прогноз национальной службы погоды: сегодня с утра ясно и холодно. То же самое ночью и завтра днем. Максимальная температура днем около двадцати, минимальная ночью — пять-десять градусов. Завтра снова до плюс двадцати. Сейчас в Центральном парке восемь градусов, а северный ветер со скоростью пятнадцать миль в час переносит нас в… Уабуш, Лабрадор.

Выходной — время расслабиться. Де Бри босиком, в нарядной рубашке с расстегнутым воротом и потертых спортивных хлопчатобумажных штанах, линялых, со следами какой-то эмблемы, уселся на одну из подушек — больше сидеть в этой комнате было не на чем. Дом Де Бри находился в Челси. Тяжелые шторы на окнах создавали ощущение вечной ночи. Ковер был мягкий и лохматый, словно лужайка. Стены увешаны портретами больше человеческого роста — чьи-то предки, судя по их худобе, явно не родственники хозяина.

Де Бри заговорил:

— Джейк, тяжелые климатические условия, которых ты все-таки не побоялся, напомнили мне об одном малоизвестном рыцаре Круглого стола Короле Артуре. Он был карликом. Из-за своих крохотных размеров не мог сидеть верхом даже на пони и попросил конюха приготовить для него большого пса со смешанным происхождением. Пес был немного похож на яка, немного на лохматый ковер и очень мало — на собаку. В походе за Чашей Святого Грааля, или за Истинным Крестом, или за честным человеком, или за хорошей сигарой рыцарь и его боевой скакун попали в ужасную бурю. Гром, молнии, ветер и дождь, короче, второй потоп. Из всех трактиров и почтовых станций рыцаря заворачивали: мест нет, свободных мест нет. Ему приходилось снова отправляться под дождь, на холод. Наконец, когда у него почти не осталось надежды и он решился было устроиться на ночлег в ближайшей рощице, заглянул еще в один трактир. Добрый хозяин пожалел беднягу. Он объяснил, что, увы, свободных мест и комнат нет, но в главном зале у камина есть скамья, где благородный рыцарь может прилечь, а его добрый конь — свернуться калачиком на коврике рядом с огнем. Трактирщик в конце беседы сделал заключение: в такую погоду даже собаку с рыцарем на улицу не выгонишь.

— Ясно, — продолжил Де Бри, когда Ньюмен даже не улыбнулся, выслушав пространное вступление. — А где твой напарник, Джейк? Когда я…

— Ты мне солгал, — перебил его Ньюмен. — У Фрэнсис Мак-Алистер не было романа с писателем Алом Кобленом в 1972 году. В то время писатель жил в Лос-Анджелесе, а она находилась в Карвилле, в больнице. В штате Луизиана.

Де Бри картинно схватился за голову:

— О нет!

Ньюмен пошарил в кармане и вытащил наручники.

— Что ты вытворяешь, сволочь, сбиваешь следствие с толку? За такие дела сажать надо!

Де Бри сокрушенно развел руками, потом вытянул их перед собой, запястье к запястью.

— Виноват. Засади меня.

Ньюмен убрал наручники.

— Ты солгал, что Айвс рассказал тебе о романе с писателем. Но ведь тебе этого никто не говорил, ты сам все придумал, да?

— Да.

— Почему? Зачем? Ты считал, что мы не станем проверять?

— Надеялся. Зачем смущать вдову Коблена вопросами о событиях давно прошедших дней?

— А смутить меня — в этом ты не видишь проблем?

— Ты — толстокожий, — Де Бри поежился.

Ньюмен злобно пнул подушку.

— Спокойно, Джейк, — сказал Де Бри. — Я все могу объяснить. Позволь рассказать тебе…

— Нет. Больше никаких историй. У тебя они слишком длинные. Нет, нет, нет.

Де Бри обхватил руками живот, замкнулся и замолчал. Ньюмен сжалился и прорычал:

— Черт с тобой. Если коротко, то давай.

Де Бри оскалился, потянулся и устроился поудобнее, как кот.

— В прошлый понедельник, около шести часов вечера, я сидел в офисе и считал хлопья пыли в углу, держа ноги на столе. Тут зазвонил телефон. Ну, думаю, Грета Гарбо, само собой разумеется, видимо, ей скучно одной.

— Ближе к делу, — уточнил Ньюмен. — В прошлый понедельник, значит, за день до того дня, когда примерно в полночь Айвс упал и разбился. Верно?

— Правильно по сути и красиво сказано.

— Продолжай, — разрешил Ньюмен. — Но не болтай ерунды.

Де Бри обиженно засопел.

— На самом деле звонил Чарльз Айвс. Он был в пентхаузе несравненной Фрэнсис Мак-Алистер на Парковой авеню, как обычно пишут мальчики в городских новостях. Мол, не мог бы я немедленно подъехать, ему совершенно необходим мой совет, прямо-таки имеет решающее значение. А я уже сделал колонку на завтра, танцевальная карта на вечер пуста. Конечно, подъеду. Накинул пальто, быстро — в лифт, поймал собачью упряжку. В рекордный срок добрался до Парковой — по такому льду мало кто ездит…

— Де Бри?

— Да, Джейк?

— Не-тре-пись!

— Понятно. Хорошо. Да. Так вот, без трепотни, как мы выражаемся, я — у Мак-Алистер, пожимаем руки, предлагают выпить — отказываюсь. И она сообщает мне то, что вы уже знаете. Интересно, а как вы докопались? Ты же мне не скажешь, а?.. Нет. Хорошо.

— Она мне сама сказала, что у нее проказа.

В это же время Мак-Алистер ждала человека, назначившего ей свидание, и рассматривала снеговика в красных солнцезащитных очках, с пуговицами из бутылочных пробок и подобием короны Статуи Свободы, сделанного из какой-то пены. Снеговик стоял у паромного терминала на Стейтен-Айленд. Фрэнсис Мак-Алистер поправила корону и поудивлялась пуговицам. Сейчас уже мало напитков продается в бутылках, и у всех бутылок крышечки на резьбе.

Она сняла перчатку и прикоснулась к груди снеговика. Пальцы не ощущали холода. Можно в цирке выступать. Например, в тот вечер она подержала руку у самого пламени в камине.

— Я заразилась ею, болезнью Хансена — это более приемлемое название, — во время работы в Корпусе Мира, в Колумбии. Вероятно, пила зараженную воду. Скрытый период тянется годами, очень нескоро я узнала, что заболела.

По иронии судьбы, это произошло во время моего приезда в Нью-Йорк, после похорон. Пошла гулять по Центральному парку. Стоял крепкий январский мороз, было очень холодно, как сейчас. Я принялась лепить снеговика без перчаток. То есть ни у снеговика, ни у меня перчаток не было.

Она грустно улыбнулась, глядя на Де Бри, а Чарльз от улыбки воздержался.

— До этого годами жила в Калифорнии и не имела ни одной пары. В парке незаметно пролетело несколько часов. На следующее утро кончики пальцев страшно почернели, сильное обморожение. Но я ничего, совершенно ничего, не чувствовала.

Тут Чарльз перебил ее и пояснил для Де Бри:

— Болезнь Хансена поражает нервные окончания в конечностях, вызывая потерю чувствительности в кистях рук и стопах. Часто болезнь выявляется вследствие того, что люди не ощущают ожогов и порезов. Знаменитый отец Дэмиен, прокаженный священник на Гавайях, однажды решил попарить ноги в большом горшке и не заметил, что там почти крутой кипяток. Когда он увидел на коже огромные волдыри, то понял, что подцепил болезнь, о жертвах которой поклялся заботиться всю жизнь.

Де Бри не обращал внимания на Чарльза, он обратился к Фрэнсис Мак-Алистер:

— Кто еще знает?

— Моя мама. Мой врач. Пациенты в Карвилле. Все.

— Никто из твоих старых приятелей по Корпусу Мира?

Она не совсем солгала, а просто отрицательно покачала головой. В любом случае, Майкл Корри не был ее приятелем.

— Нет? Хорошо. Из-за инкубационного периода, о котором ты говорила, я полагаю. Есть риск огласки со стороны пациентов лечебницы в Карвилле. Мама — это мама, конечно. И доктора тоже, но пациенты…

— Прокаженные — единое братство, — заверила она, — на всю жизнь.

— А, ладно. В каждом клубе найдутся отступники и отщепенцы, паршивые овцы, настолько презирающие себя, что им ничего не стоит показать пальцем на собрата и сказать: «Он — прокаженный». Простите, советник, но вы употребили слово на букву «п», и я тоже осмелился. Кто такой Хансен?

— Норвежский ученый, который…

— Извините. Одну секундочку, Де Бри, — вклинился в разговор Чарльз. — Боюсь, вы неправильно поняли. Не было утечки информации. Мы не просим помощи, нет необходимости удерживать котел в закрытом состоянии. Наоборот, мы с Фрэнсис не хотим больше держать ее состояние в секрете. Она хочет придать его огласке.

Де Бри откинулся назад, сцепив пальцы на животе, почти как Будда. Но больше был похож на Сиднея Гринстрина.

— Публично?

— Да.

— И вы надеялись, что я помогу справиться с атакой средств массовой информации, которая последует за ее, так сказать, выходом из шкафа?

— Да.

— Почему? Но почему я должен помогать? Есть ли необходимость раскрываться?

— Другим от этого будет польза, — сказал Чарльз. — Еще не так давно законы запрещали прокаженным голосовать и создавать семью. Ситуация изменилась, но большинство людей, страдающих болезнью Хансена, продолжают держать этот факт в секрете, иначе рискуют потерять работу и подвергнуться остракизму со стороны сообщества.

— О каком количестве людей идет речь?

— Пять тысяч, — быстро ответила она. И, чтобы заполнить паузу, добавила: — В нашей стране.

— Капля в море избирателей, — прикинул Де Бри.

— Я не собираюсь и не собиралась когда-нибудь рассчитывать на их голоса, — оскорбилась она. — Им нужен лидер, достаточно крутой политически, чтобы развеять мифы.

— Мифы так просто не сдаются, — заметил Де Бри. — Какой лидер? Добиться для них права сидеть на передних местах в автобусах?

Она проигнорировала столь жестокий сарказм.

— Есть проблема, которая требует безотлагательного решения. Болезнь Хансена неизлечима, но с ней можно жить. Понимаете разницу? Обычное сдерживающее лекарство — дапсон — в пугающем количестве случаев стало малоэффективным. Есть другие лекарства, но очень дорогие и дают неприятные побочные осложнения. Одно из них — тиладомид. Очевидно, его нельзя принимать молодым людям, которые еще хотели бы иметь детей. Проказа не передается новорожденному от матери.

Снова вступил в разговор Чарльз:

— По всему миру — двадцать миллионов больных, это не капля в море. Восемьдесят процентов не получают совершенно никакого лечения. Если дапсон потеряет эффективность, то и все девяносто процентов больных останутся без лечения. При теперешней ситуации с иммиграцией у нас здесь все больше случаев заболеваний — только в Нью-Йорке один-два в неделю. В действительности возможно, что вдвое больше: мало кто из врачей видел проказу, и нередки ошибочные диагнозы. Мы говорим о большой медицинской и социальной проблеме. Фрэнсис могла бы кое-что сделать.

— Я ее просто вижу, отчетливо вижу, — задумчиво произнес Де Бри, — в занюханном офисе, вдали от Юнион Сквер, председателем Национального комитета по болезни Хансена. Скобки открываются. Пожалуйста, не называйте ее проказой, скобки закрываются. Полупустая комната, колченогий стул, один древний телефонный аппарат с вращающимся диском, папки в обувных коробках, на стене прошлогодний календарь. Вот результат рассекречивания, которое вы предлагаете.

С другой стороны, сохранение тайны позволит политическим амбициям Фрэнсис Мак-Алистер цвести пышным цветом. Прокаженный губернатор, сенатор или президент, даже прокаженный прокурор Южного округа Нью-Йорка, если никому не известно о его заболевании, может сделать во сто крат больше для больных проказой, чем любой просто прокаженный гражданин, даже если все всё о нем знают. Следовательно, мой вам совет — нет, нет и еще раз нет. Тысячу раз решительное нет, ни при каких обстоятельствах, не накликайте беды.

Чарльз старался не смотреть на Фрэнсис.

— Ты предлагаешь ей обман, — в голосе звучала незнакомая дрожь.

— Чак-Чак, — вздохнул Де Бри. — С каких это пор ты стал таким яростным поборником правды? Я-то знаю, кроме Уотергейта, приливы профессиональной честности. Но даже этот запой длился долю секунды. Насколько я могу судить, никто — публично или в частном порядке — больше, чем тогда, ни в чем не признается. О Господи, моя работа от этого легче не становится. Кстати, о секретах. Ты уже рассказал мисс Мак-Алистер о Памеле Йост?

Ответа не последовало.

— Я от тебя другого и не ждал… Однажды, давным-давно, советник, Чак освещал убийство. Один человек, актер, ты о нем, скорее всего, не слышала, был убит взломщиком, которого застукал, когда тот выносил «Тринитрон». Актер схватил нож, кухонный нож и успел до того, как вор подстрелил хозяина, нанести ему смертельную колотую рану в живот. Единственным свидетелем этого зверства в духе Кровавого Якова оказалась жена потерпевшего — Памела Йост…

— Де Бри.

— … Чак влюбился в Памелу, которая была, конечно, полный отпад. Для Чака, а он не просто слащавый романтик, особенно важно то, что она была сногсшибательна, несмотря на стигму — родимое пятно, покрывающее почти половину лица. Невус, так это называется, а в народе говорят «пятно портвейна». У Горбачева, главного коммуниста, есть такое на лбу.

«Пятно портвейна» Памелы Йост для Чака то же самое, что и твоя проказа. Влюбившись в Памелу, вопреки ее ненормальности, он исключительно привязал ее к себе. И с тобой он устраивает такой же эмоциональный шантаж. Ты знаешь толк во власти, Фрэнсис. Ты занимаешься властным рэкетом, и я тоже, и Чак — того же поля ягода, хоть притворяется любителем. Любитель-то он любитель, но очень одаренный. Не все понимают, что подавление — это наглое сострадание. Он обнаружил темный год в твоей биографии, выведал, каким образом ты его провела, и, вместо того чтобы держать варежку закрытой, святое дело, истинно рыцарский поступок, он стал размахивать у тебя перед носом твоей тайной, которую, по его заявлению, с тем же успехом можно разделить на двоих.

Чак знает, что в твоем положении, когда ты имеешь виды на высокий пост, на тебя давят в плане замужества. Тебе надо респектабельно выглядеть. А кто более респектабелен, чем Чак? Единственная проблема, — теперь Де Бри обращался к Чарльзу, — твоя проблема состояла бы в том, что могут подумать люди? Что она выходит за тебя замуж потому, что ты хорош собой, уважаем и неплохой писатель. Ты никогда не употребишь слово «надеемся», когда имеешь в виду, что «есть надежда». И никто не узнает, какой ты мужчина, герой, какой необыкновенный поступок ты совершил. Ты полюбил прокаженную.

Значит, ты пригласил меня сюда для того, чтобы произвести должное впечатление? Когда ты вернулся из Нового Орлеана в сентябре, ты не стал носиться по комнате новостей с воплями: остановите печатные станки, у Фрэнсис Мак-Алистер зараза-проказа, тра-ля-ля три раза. Какое благородство! Ты мог бы получить приз благородного журналиста. Или ты добиваешься приза мира?

Но сказать только мне одному — недостаточно. Это не банальный псориаз, а проказа. И ты хочешь заставить меня сказать всему миру… Леди и джентльмены! Спасибо, что пришли на пресс-конференцию, простите за отсутствие выпивки, но вам понадобится сегодня ясный взгляд и твердая рука. Здесь присутствует федеральный прокурор Южного Округа Нью-Йорка, прокаженная. Да-да, вы не ослышались, пораженная проказой. На букву «п» в рифму с заразой… Верно, Чак, ты — знаток, «Болезнь души», но прошу не вскакивать с мест и ни в коем случае не пугаться, это вовсе не страшно, совсем не то, о чем вы предполагаете и что болтают всякие придурки. Кроме того, вы можете пропустить более интересную новость об этом человеке, скромном репортере Чарльзе Айвсе…

— Де Бри, — перебил Чарльз, но Фрэнсис беззвучно подала команду продолжать.

— Вы могли бы, — теперь Де Бри обращался прямо к ней, — могли бы соорудить классную пресс-конференцию, но потом пошли бы пересуды. Нет, не сплетни, а просто часть людей узнала бы новость через третьи руки. Кто-нибудь, кому ты пожимала руку, садясь в поезд, покупает газету и замечает заголовок: «МАК-АЛИСТЕР БОЛЬНА ПРОКАЗОЙ». Никто из репортеров не напишет «болезнь Хансена». Слишком неброско. Нужен яркий заголовок — проказа очень подойдет. Этот некто в поезде видит заголовок, вспоминает рукопожатие и начинает прощаться со своим паршивым будущим, может быть, даже бросается под поезд. И такой парень, возможно, не один, Фрэнсис. Ничего, что я тебя так запросто называю? Таких парней — тысячи. Ты давно ведешь общественную жизнь. Сколько рук ты пожала? Уверен, что достаточно для паники. Я говорю то, что должен сказать. Пусть все остается между вами. До свидания, Фрэнсис. Приятно было с тобой познакомиться. Чак, прости, но я действительно имею в виду то, что говорю, сказал, что думал. Может быть, много хожу вокруг да около, но никогда не болтаю попусту.