Клуб смерти

5

— К нам поднимаются два копа из отдела убийств, — сообщил Билл Долан. — У нас в распоряжении есть примерно пять минут.

Фрэнсис Мак-Алистер едва сдержалась, чтобы не сделать ему выговор за последнее замечание, но не смогла не спросить:

— Для того чтобы подправить наши показания?

Долан сложил руки, как священник, что автоматически раздавило в прах его «бруклинский» вид.

— Фрэнсис, тебе не о чем беспокоиться.

Она перефразировала его слова по-своему: «Каждый, кого убеждают, что ему или ей не о чем беспокоиться, имеет полную выгребную яму проблем».

Долан вынул из кейса папку, отвлекая ее от выгребной ямы с проблемами, каковая у нее и впрямь имелась. Репортеры, фотографы и телевизионные команды не осаждали здание ради одного взгляда на обстановку только благодаря тому, что на улице мело, служащие оказались пленниками унылых офисов, где безвкусные шутки коллег и параноидальное состояние боссов подстрекали их к диким измышлениям, и это ее очень тревожило.

Долан отдавал предпочтение среди прочих новостей и измышлений тем, в которых все пытались каким-то образом обыграть три года, проведенные Чарльзом Айвсом во Вьетнаме в качестве корреспондента. Он даже позвонил кое-кому из репортеров и напомнил, что Айвс написал роман, где есть такой блестящий пассаж:

Северн работал в Сайгоне три года, приехал домой, как он считал, в отпуск, но обнаружил, что оказался жертвой. О’Нейл привел его в личный офис, сел в кресло, как бы демонстрируя, что оно вращается, и сообщил, что читатели не интересуются жизнью на другом краю планеты. Им нужны новости о городе и его людях. Когда Северн заявил, что война близится к завершению, О’Нейл сделал заключение: «Конечно». Когда война закончилась, Северн попросил отпустить его, он хочет писать о последствиях. О’Нейл твердо отрезал: «Все кончено».

Северн работал в личном офисе О’Нейла год, писал о городе и его людях и с каждым днем становился все скучней. В Сайгоне, живя на полдня впереди Нью-Йорка, он чувствовал себя на носу мирового корабля, первым ощущал все перемены в его скорости, поведении. В Нью-Йорке он опаздывал везде, едва просыпаясь по утрам.

Дерьмо собачье, несомненно, но в стиле «Лучшая защита — нападение». Все что угодно, что перебивает домыслы на тему романов, секса, греха и так далее. Направить их в глубины прошлого Айвса было обязанностью Долана, чтобы они не слишком копались в настоящем Чарльза и Фрэнсис.

— Все готово к удару в Валентинов день, — доложил Долан, — получено тридцать девять ответов на приглашения, включая несколько наших главных мишеней. Арти Рот так кувыркается, как в последний раз. Нет никаких признаков утечки информации. Фальшивое бюро путешествий работает и выполняет запросы не только наших мишеней, но и невинных граждан. Последние перенаправляются в законное агентство, которое нас консультировало. Подстраховка усиленная: персонал проверили на случай возможных контактов с мишенями. Кроме того, проверили…

И так далее. Но Фрэнсис Мак-Алистер уже не слушала, она уже находилась не в кабинете, не в апартаментах на Семьдесят четвертой с окнами, затянутыми снежной пеленой, она находилась в собственном офисе в городе прошлым летом. Ее последним летом, как начинали выражаться пессимисты. Тогда она впервые встретилась с Чарльзом Айвсом.

Долан, порывистый, энергичный, носившийся как ветер даже в помещении, там тоже был. Он представил их друг другу, убрал из магнитофона кассету, которую до этого прослушивала Фрэнсис («Синхронность» в исполнении группы «Полиция»; интересно, заметил ли Айвс, увидел ли иронию?), и поставил взамен чистую, приспособив стойку с микрофоном на столе. Объяснил, что по просьбе Айвса помощники присутствовать не будут, но они хотят сделать собственные записи интервью для архива, пообещал вернуться через сорок пять минут перевернуть кассету и ушел.

Потом наступил момент неуверенности, как у парочки на первом свидании. Она подумала о том, что он неожиданно красив в коричневом летнем костюме, голубой рубашке с пестрым галстуком. Более того, интересен, особенно с этим потрепанным кожаным кейсом, выглядевшим так, будто побывал в аду.

И теперь, глубокой зимой, она знала, что подумал он тогда и как позже напишет о ней:

«Фрэнсис Мак-Алистер пожимает руку посетителя немного дольше, чем необходимо. Буквально — проявление ее радушия. У нее большая рука, пальцы сильные, длинные и худые, хватка — мастерская. Это точное слово, поскольку рука посетителя для нее, словно инструмент для мастера. В конце концов, она — общественный деятель, и посетитель-репортер может быть ей полезен».

— Кушетка не столь удобна, как выглядит. Пожалуйста, садитесь в кресло.

Сама Фрэнсис устроилась на кушетке.

— Я была вашей поклонницей, когда читала репортажи из Вьетнама, боюсь показаться слишком тривиальной. А потом вы взяли длинный отпуск, верно?

Айвс сидел в крутящемся кресле и вставлял кассету в диктофон.

— Бросил все. Устал писать о том, что делают другие люди, — он поставил диктофон на стол. — Последнее время мне не приходилось пользоваться этой штукой, не уверен, что микрофон хорошо работает. Будьте добры, скажите что-нибудь. И спасибо за то, что вы интересовались моей работой.

— Пожалуйста, — она поерзала, похлопала ладонью по кушетке, пожала плечами, снова похлопала, наконец рассмеялась.

— Не знаю, что и сказать.

Айвс улыбнулся;

— Просто скажите: проверка, один, два, три, четыре…

Она заставила себя успокоиться и сказала вместо этого:

— Вы написали роман о Вьетнаме. Я его тоже читала. Мне понравилось.

— Спасибо, — Айвс остановил пленку, перемотал назад и включил воспроизведение.

— Спасибо за то, что вы интересовались моей работой.

— Пожалуйста… Не знаю, что и сказать.

— Просто скажите: проверка, один, два, три, четыре…

— Вы написали роман о Вьетнаме. Я его тоже читала. Мне понравилось.

— Спасибо.

Айвс остановил пленку, снова перемотал, начал что-то говорить, неожиданно в дверь постучали. В кабинет заглянул Долан.

— Извините, но вы мне очень нужны, на минуточку. Вопрос Хейл Мохалу…

Фрэнсис Мак-Алистер встала, извинилась перед Айвсом, уверила его, что правда будет отсутствовать только минуточку. Потом махнула рукой в сторону книжных шкафов.

— Не стесняйтесь, полистайте. Некоторые из книг у меня с детских лет. Карта на стене — подарок на день рождения, мне тогда исполнилось двенадцать.

Она вышла, и, пока решала вопрос, он действительно полез в книги. (Вынюхивать. Она почти радостно вскрикнула. Это слово он употребил однажды, когда сознался в проделанном.) Нынешней мрачной зимой она знала это точно, потому что однажды Айвс повинился, а если бы и не сказал, она все равно бы узнала, потому что прослушала пленку вместе с Доланом как раз этим утром. Она слышала, как Айвс говорит в собственный, а заодно в ее магнитофон:

— Множество книг о женщинах. Некоторые — биографии взросления. Хелен Келлер, Анна Франк, Флоренс Найтингейл, Элеонор Рузвельт, Жанна д’Арк, Сакагави, Королева Виктория, Королева Елизавета Первая… Амелия Эрхард, Виктория Вудхал, Айседора Дункан, Зелъда Фитцджеральд, Голда Мейр, Мариан Андерсон, Принцесса Грейс, Билли Джин Кинг, Екатерина Великая — слава Богу, у нее есть какая-то похоть, — Лоретта Линн, Долли Мэдисон. Книги, написанные женщинами: Джейн Остин, Бронте, обе, Эмили Дикинсон, Фридан, Грир, Браунмиллер, Рич, Зонтаг, Штайнем, Беатрис Поттер, Е. Несбит, Айзек Дайнесен, Мадлен Лангл, Анни Диллард, Кэтлин Рейн, Маргарет Этвуд, Берил Маркхэм, Анаис Нин, Симона де Бовуар, Колетт, Франсуаза Саган, Леди Мурасаки, Эдит Уортон, Франсин дю Плесси Грей, Агата Кристи, П. Д. Джеймс, Алиса Монро, Филлис Роуз, Лилиан Хелман, Марианна Мур, Джэнет Малколм, Шана Александер — о Патриции Херст, ага, о Джин Харрис, Диана Триллинг о Джин Харрис…

Из книг, написанных мужчинами, только… Кляйст. Кляйст? Мейлер о Мэрилин Монро, Брет Истон Эллис — о, Господи. Стайрон «Выбор Софи». И я.

Потом какое-то время на пленке ничего не записано, кроме шелеста переворачиваемых страниц — похоже, он рассматривал экземпляр собственной книги. Возможно, немного гордился — книга стоит у нее на полке, в компании самого Кляйста, Брета Истона Эллиса, Майлера и Стайрона. Смотрел, может быть, не отметила ли она заинтересовавший абзац или оставила клочок бумаги между страниц. Потом было тихо. Теперь, этой мрачной зимой, она точно знала, что он рассматривал карту, которую она практически предложила ему изучить, обнюхать, отметить дырочки от булавок, свидетельствующие о том, как долго карта находилась в ее багаже, к скольким стенам и доскам прикреплялась. Он, конечно, отметил единственную дырочку в середине над вторым «и» в Луизиане.

Потом на пленке записался скрип двери, ее шаги. Фрэнсис принесла тогда поднос с кофейником и чашками, а Айвс торопливо освобождал место на кофейном столе, куда она и поставила поднос.

— Я задержалась дольше, чем на минутку. Простите. Старый друг на Гавайях просил совета профессионала. Мы несколько дней пытались дозвониться. Думаю, разница во времени составляет шесть часов. Вы собираетесь писать о моих пристрастиях? Я имею в виду книги.

— Если не возражаете. Ваша библиотека значительно отличается от моей. У меня всего несколько экземпляров моей книги.

Они улыбнулись друг другу, и она его попросила подписать книгу, он подписал и вернул обратно.

— Я ее увидел и почувствовал то же самое, что всегда чувствую, когда натыкаюсь на нее в магазине, обычно на столе с остатками: это фальшивка. Я не помню, как писал ее. Этот экземпляр новый, вы его, видимо, получили у моего издателя.

Она покраснела:

— Если вы имеете в виду, что я только-только ее прочитала — да. Решила, что мне необходимо немного больше узнать о вас. Билл позвонил вашему издателю.

— Я рад, что у него еще остались запасы. Они тщательно скрывают факт ее публикации.

Фрэнсис Мак-Алистер положила книгу обратно на полку и села на место.

— Сливки или сахар?

— Ничего. То есть не надо кофе. Спасибо.

Она налила себе чашку черного.

— Я считала, что газетчики пьют кофе. Черный.

— Они — да.

Она почувствовала подтекст, что он — не все.

— Хорошо. С чего бы вы хотели начать?

— С начала.

Она улыбнулась, но голос стал холодным, несколько официальным.

— Билл сказал, что вы готовите большую статью. Ваша газета не поддерживает меня, Айвс. Беглые отрывки и придирки редакции — вот что чаще всего я встречаю среди новостей.

— Это не моя газета, — возразил Айвс, но затем наклонился и нажал кнопку «пауза», — я не играю словами. В любой газете редакционная полоса говорит о штате не больше, чем ее телеобозрение. И если вам не хватает гласности…

— И мне не нравится та гласность, что есть.

Он отступил в сторону.

— Газета выпускается людьми. Их причуды, их вкусы, их предпочтения определяют содержание газеты каждый день в большей степени, чем любой Гражданин Дубина. Это как выражение принципов. Я писал истории так честно, как только мог, и так же обстоятельно. Они получались очень длинными. Некоторые были зарублены новыми редакторами, которые верят, что если не можешь рассказывать коротко, то вообще не стоит рассказывать. Кое-какие были спрессованы редакторами выпусков, которые относятся ко всем репортерам словно к врагам стиля и смысла. В любом случае, кое-какие подвергались ампутации в отделе составления, где считают: неважно о чем рассказ, чем начинается и чем заканчивается, лишь бы он втиснулся на полосу. Большинство редакторов — мужчины. Многие из представителей этой профессии, а в особенности малочисленный отряд женщин — женоненавистники. И в вашем случае вместе с зарубленными и обрезанными статьями были рассказы, полетевшие в мусорную корзину из убеждения, что женщина, желающая чаще видеть свое имя на страницах газеты, должна вести себя как леди или совершенно наоборот.

Фрэнсис Мак-Алистер не показала, что ее обрадовало или развеселило его объяснение.

— Как произошло, что этот материал не поручили писать женщине? В территорию Карен Оберн входит и мой офис.

— Что делает ее частью того же порядка, к которому принадлежите и вы. Материал с размышлениями о ваших политических амбициях — дурная реклама. Почему бы и нет? Зачем ей дождь на ее собственном параде? Я — аутсайдер. Мои перспективы иные, чем у Карен Оберн. Не лучше, а просто иные. А вот почему другая женщина, кроме Карен, не была послана сюда, я сказать не могу. Мне не пришло в голову поинтересоваться.

— Они считают, что вы подходящий мужчина для этой работы.

— Человек.

— Хорошо. Человек.

Наступила тишина. Она сидела, играя очками, о которых, она знала теперь, в глухую зимнюю пору, он потом напишет:

«Однажды посетитель беседовал с Нобелевским лауреатом, чьи толстые прямоугольные очки, казалось, помогают видеть не только лучше, но и больше. Очки Фрэнсис Мак-Алистер производят впечатление, что она и без них видит, а надевая их, словно защитную маску, как бы закрывается от вторжения.

Когда она расслабляется, очки сдвинуты на волосы, или зажаты за дужку в губах, или просто лежат на столе. Но стоит ей столкнуться с незнакомцем, с жалобой, с крупным вопросом, очки тут же идут в ход. Она придерживает их, аккуратно прижав к вискам кончиками пальцев, так гонщик усаживает на голове защитный шлем».

Фрэнсис указала ему на магнитофон:

— Вы собираетесь это включать?

Он нажал на кнопку, и женщина заговорила:

— Начинаю с первого воспоминания — огромная черная собака лижет мне лицо. Мне исполнилось три года, я играла на лужайке летнего дома родителей в Саутгемптоне. Место это расположено в конце дороги под названием Вянданк — местные говорят Вянданс. Она названа так в честь вождя индейцев Монтаук. Скорее всего, собака была соседская, потому что мои родители держали кошек — трех абиссинок — и шотландского пони…