Книга алхимика

Повествование

В котором речь идет о том, как двое иудеев увидели наяду и о том, как кардинал предложил одному из них работу.

Мало кто не слышал легенду о падении Мишката. Если ей верить, то распаленные похотью и жаждой убийства норманнские и франкские рыцари ворвались в обезлюдевший дворец и принялись искать знаменитый гарем, а эхо их воплей гуляло по пустынным мраморным покоям. Наконец крестоносцы по аромату духов отыскали погрузившийся в тишину зал. Там они нашли эмира и его красавиц, одетых в их лучшие наряды. Все они спали вечным сном, сжимая в руках золотые кубки. Гордость и торжество застыли на их лицах, надменно смотрели на врагов их остекленевшие глаза. Поэты потом описывали, как христианские рыцари, сжимая мечи, с которых капала кровь нубийцев, застыли от ужаса при виде тихого величия смерти, как, придя в смятение, кинулись прочь, гонимые силой Аллаха.

Я слышал, что стихи об этом читают даже во дворцах Каира и Багдада. В этом нет ровным счетом ничего удивительного. Буквально каждый день приходят известия о том, что крестоносцы то на Сицилии, то в Малой Азии, то в Сирии, то в Палестине захватили очередную крепость или город. Само собой разумеется, мусульманам хочется представить себялюбивый поступок эмира Абу примером того, что, даже потерпев поражение, можно одержать над врагом нравственную победу.

Лично я сомневаюсь, что безжалостные христианские рыцари были хотя бы капельку тронуты представшей перед ними картиной. Скорее всего, они снова пустили в ход окровавленные мечи, рубя очаровательные головки наложниц, чтобы снять с них усыпанные изумрудами и топазами ожерелья. Надо полагать, резали они красоткам и пальцы — так гораздо проще снять бриллиантовые кольца.

Мы видели, какому чудовищному разграблению подвергается город, когда со всей осторожностью спускались по склону козьей тропой. Мусульманские и еврейские кварталы горели. Купол городской мечети тоже был объят пламенем. Он обвалился прямо на наших глазах. Сквозь рев пламени до нас доносились истошные крики женщин, эхом которым служили пьяный смех и хриплое улюлюканье захватчиков. И на фоне всего этого едва слышно звучали молитвы на латыни — в церквях христианского квартала шли службы.

Главная дорога ко дворцу была запружена подводами с золотом, серебром, шелками, мебелью и прочей добычей: христиане грабили дома, прежде чем предать их огню. На одной из телег в свете горящей мечети я разглядел силуэт семисвечника-меноры, некогда стоявшего в одной из синагог. Один из солдат-ветеранов, которого тысячник Хаза отрядил мне в помощь, был иудеем. При виде меноры слезы заструились по его лицу.

Мы шли в молчании, стараясь двигаться как можно тише. Хаза приказал воинам снять кольчуги и обвязать их тканью, чтобы звяканьем они нас не выдали. Женщин, ребенка и меня несли на закорках. Тысячник решил не рисковать, ведь тропа была узкой и крутой, а мы были неуклюжими и могли нечаянно устроить камнепад. Позади нас четверо солдат искусно лавировали среди валунов с носилками, к которым был привязан Азиз, находившийся в бессознательном состоянии. Вообще-то, ему требовался полный покой, но мы оказались в безвыходном положении. Если бы остались, нас бы ждала верная смерть.

Во всей этой суматохе у меня хватило ума прихватить с собой сумку с медицинскими принадлежностями. Я удалил стрелу и обработал рану с помощью своего универсального эликсира. У меня были основания полагать, что все прошло удачно: жар у Азиза почти спал, а признаков заражения крови я не видел. Джанифа предлагала спрятаться в потайной комнате и дожидаться, когда принц пойдет на поправку, но я шепотом предупредил Хазу, что с врагами Паладон, который знает и о козьей тропе, и о комнате. Тысячник все правильно понял и отдал приказ немедленно выдвигаться. Чтобы Азиз вдруг не привлек к себе внимание врагов невольным стоном или криком, я на всякий случай погрузил его в сон, дав ему макового сока. В тот самый момент я заметил, что Айша на меня очень странно посмотрела, так, будто ее снедали голод или жажда. Чем вызван этот странный взгляд? Каким образом она осталась жива? Почему сейчас, когда нам угрожает страшная опасность, на ее лице то и дело появляется очаровательная озорная улыбка? В моей голове роилось очень много вопросов, но задавать их времени не было. Сейчас важнее всего было спастись.

Если бы не Хаза, мы бы наверняка погибли.

У подножия холма нас ждал отряд его солдат с лошадьми. Воины хмуро показали на дорогу за зарослями кустарника, и у меня сжалось сердце. Путь нам преграждали шестеро конных рыцарей-норманнов. Их лошади были поставлены в круг. Рыцари пили вино из серебряных кувшинов, которые где-то стащили. Один из норманнов насиловал в грязи юную арабскую девушку, возле которой лежал труп мужчины с перерезанным горлом. Возможно, это был ее супруг. Остальные рыцари со смехом передразнивали плач и крики девушки. Крестоносец, терзавший несчастную, поднялся с земли. Его приятель спешился, сунул первому кувшин вина, а сам занял место товарища.

Лицо Хазы потемнело от гнева.

— Она из хорошей семьи, — прошептал он Джанифе, — это сразу видно по одежде. Убитого я знаю. Его зовут Ахмед бин Талиф, и я ему должен за жеребца, которого он недавно купил для моих конюшен. Пришла пора расплатиться за этот долг. — Он знаком подманил к себе сотника и что-то прошептал ему на ухо.

Осторожно передвигаясь, его воины тихо приготовили лошадей, успокаивающе поглаживая их по головам, чтобы они не заржали. Джанифа, Айша и я получили по скакуну. Воин-иудей, помогавший мне спуститься с холма, держал ребенка на руках. Бесчувственное тело Азиза сотник перекинул через седло. Воины, спустившиеся с нами с холма, надели кольчуги. Их товарищи тем временем продолжали успокаивать лошадей.

Затем Хаза в полном боевом облачении встал на колени и поклонился в сторону Мекки. Поднявшись, он обнажил меч и окинул взглядом маленький отряд.

— Скачите на восток. Скачите, что есть духу к холмам. Иншаллах[80], я встречу вас на вершине перевала за деревней Зеленые Родники.

Сунув ногу в стремя, он в один миг взлетел в седло, поправил щит, взмахнул мечом и с криком «Аллах акбар!» пустил коня сквозь заросли кустарника. Мгновение спустя зазвенела сталь, заржала лошадь, раздались встревоженные крики, залязгало оружие.

К этому моменту мы уже неслись как ветер, а ветки кустарника царапали нам ноги. Неожиданно заросли кончились, и мы пустили лошадей галопом. Мельком я увидел, как Хаза обрушил меч на крестоносца и тот рухнул с коня. Вскоре крики и шум схватки остались далеко позади. Мы неслись прочь от горящего города, слыша лишь перестук копыт наших коней.

День спустя мы с нетерпением ждали Хазу на вершине перевала, который вел в деревню. Именно на этой тропе, среди холмов тысячник назначил нам встречу. Здешние места я знал достаточно хорошо, потому что как-то летом мы охотились тут с Паладоном и Азизом на оленей. Из оружия мы с собой взяли только пращи, и все попытки убить хотя бы одного оленя закончились неудачей. Несмотря на это, мы все равно хорошо провели время, всласть накупавшись в чистой как слеза речке, давшей название деревне. Потом мы улеглись обнаженными греться на солнышке, чем, по все видимости, смутили благочестивых селян, за исключением одной пастушки, с которой Паладон уединился на час в близлежащей оливковой роще.

У меня не было времени предаваться воспоминаниям, я был слишком занят заботой об Азизе. В результате скачки у него снова начался жар, принц начал бредить. Пока Айша помогала мне делать перевязки, старый воин-иудей играл с ее сыном в прятки среди оливковых деревьев. С лица Айши не сходила все та же странная улыбка. Я понял, в чем дело, после того, как она, устремив на меня умоляющий взгляд лучистых глаз, произнесла:

— Самуил… Друг мой… У тебя не осталось немного макового сока, которого ты давал Азизу?

Я ахнул, когда понял, что же все-таки произошло. Я-то думал, что Азиз решил проявить милосердие. Как бы не так! Он все-таки нашел способ наказать сестру за то, что она опозорила его. Мало того что старуха, присланная Юсуфом, обнаружила отсутствие девственной плевы, она еще и выяснила, что кобылка, привезенная в подарок, уже носит под сердцем жеребенка. Именно это и стало причиной издевок на пиру, где подавали верблюжье молоко, именно поэтому Юсуф и осрамил Азиза перед всеми эмирами Андалусии.

По законам шариата Азиз не мог убить беременную женщину, ибо вне зависимости от тяжести преступления, совершенного матерью, дитя внутри нее безгрешно. Но Азиз все же нашел способ ей отомстить. Он превратил ее жизнь в ад. Теперь Айша не может жить без опиумного сока. Все это время Азиз держал ее взаперти, пестуя пагубную привычку сестры. Нет ничего удивительного в том, что Джанифа с наложницами держали рот на замке и все отрицали, даже когда я слышал пение Айши. Чужому человеку незачем знать о том, что происходит в семье эмира.

Передо мной в полубреду лежал Азиз. Как же я в тот момент его ненавидел! Я всей душою хотел отомстить ему за невинную девушку. И я мог это сделать. Все необходимые снадобья лежали у меня в сумке. Все решили бы, что Азиз умер от ран. Как же велико было искушение! Однако я сумел взять себя в руки. Что изменит еще одно убийство? Что оно исправит? Я вспомнил, с какой любовью Айша всего день назад вытирала пот со лба брата. Да как я смею распоряжаться жизнью и смертью? Неужели я возомнил себя Богом? Я вспомнил слова Азиза, сказанные мне в больнице: «Мои преступления, мне и расплачиваться за них. Я не желаю говорить об Айше».

Теперь я понял, почему он с таким раскаянием говорил о сестре. Горечь о содеянном и нежность к ней пришли позже. Я понял, в чем моя задача. Я же лекарь. И у меня два пациента, которых я очень люблю. Я могу залечивать раны, ослаблять тягу к дурману, лечить безумцев… Преклонив колени на каменистом поле, я поклялся, что вылечу брата с сестрой. Я сделаю это не ради Азиза, но ради Айши и ее сына, имени которого я пока не знал, ради Паладона и, возможно, даже ради самого себя.

Но это потом, а пока я могу лишь потворствовать ее пагубному пристрастию.

— Да, Айша, — ответил я, — конечно, у меня найдется для тебя маковый сок.

— Какой же ты славный, Самуил, — сказала она, с жадностью глядя на пузырек, который я достал из сумки.

Когда Азиз заснул, а Айша погрузилась в блаженную полудремоту, я спросил ее:

— Ты часто думаешь о Паладоне?

Айша распахнула глаза, и они полыхнули огнем ярости.

— Даже не напоминай мне о нем, Самуил. Если ты хоть чуточку меня любишь, не произноси при мне его имени. Я ненавижу его! Ненавижу! Брат сказал мне, что он отрекся от ислама, перешел на сторону наших врагов и… и женился… на жирной христианской потаскухе. Я это все узнала от Азиза. Паладон взял в жены жирную безобразную франкскую шлюху! Шлюху!

— Успокойся, Айша, я больше не произнесу о нем ни слова, — печально промолвил я. — Я сейчас думал о твоем сыне. Он такой у тебя красивый.

Айша просияла, и на ее лице снова появилась лучистая улыбка.

— Ты тоже так считаешь? — сонно промурлыкала она. — Да, он очень красивый… Мой мальчик… Мое сокровище… Мой Ясин…

Стоило ей произнести это имя, как я тут же понял, зачем мне являлся лекарь Иса, и почему я вернулся в этот мир. Дело предстояло трудное, но кто с ним справится, кроме меня? Призвав в свидетели священный огонь Бога-Перводвигателя, который полыхал в бледном осеннем солнце и освещал плывущие в небе облака, что отбрасывали тени на льды и снега, покрывавшие вершины гор, я поклялся во что б то ни стало возродить наше Братство и воссоединить Паладона с женой и сыном.

В этот миг донесся крик дозорного:

— Едет! Едет! Он жив!

Подбежав к нему, я увидел, как по раскинувшейся перед нами равнине скачут два всадника. На арабском иноходце восседал тысячник Хаза, державший в руках копье, на верхушке которого трепетал флаг Мишката. Другой рукой он держал под уздцы норманнского строевого коня. На нем в высоком седле, подавшись вперед, к гриве, едва сидела женщина, закутанная в длинный плащ тысячника. Мы принялись им радостно кричать, замолчав, только когда крутые утесы на подступах к перевалу скрыли их от наших глаз.

Когда Хаза со спутницей подъехали к нашему лагерю, тысячника окружили солдаты, восхищенно и даже благоговейно касаясь его ног и стремян.

Остановившись, тысячник осмотрелся по сторонам и улыбнулся.

— Я рад, что вы в безопасности. Я тревожился о вас. Лекарь, — обратился он ко мне, — как себя чувствует принц?

— На лучшее я не смел и рассчитывать. Думаю, он поправится.

— Слава Аллаху! — Он кивнул на женщину. — Ей тоже понадобится твоя помощь. Ее зовут Калиса. Она еще не пришла в себя от пережитого. Обращайся с ней бережно, она высокородная. И она чиста, ибо нет ее вины в том, что ее тело подверглось поруганию. — Его лицо исказила ярость. Он повернулся к воинам: — Запомните это все! Аллах в своей милости дозволил мне отомстить за ее бесчестие. Мой долг ее мужу оплачен, — он воздел руку с кожаным кошелем. — Вот она — моя плата!

Он развязал кошель и высыпал его содержимое на землю. Сперва я подумал, что передо мной куриные потроха. Только присмотревшись, я понял, что на самом деле это гениталии шестерых мужчин. Один за одним воины вскакивали на лошадей и, проезжая мимо, плевали на окровавленные ошметки. Наконец Калиса будто бы пробудилась от транса, в котором находилась. Ее глаза сверкнули ненавистью. Направив своего скакуна на отрезанные гениталии, она вдруг резко натянула поводья. Попятившись, конь втоптал останки в землю. Калиса пронзительно завыла, да так жутко, что кровь застыла у меня в жилах.

— Мы им всем отомстим! — закричал Хаза. — Отныне в наших сердцах — лишь джихад. Сперва мы уйдем в горы. Там мы восстановим силы. А когда к нам присоединится достаточно людей, мы вернемся в Мишкат. Аллах акбар! — Он обнажил меч.

— Аллах акбар! — содрогнулись горы от дружного крика.

Напуганная стая голубей сорвалась и полетела прочь в сторону южных холмов.

Всю зиму на перевалах дул пронизывающий ветер, а снега порой наваливало в рост человека. Тысячник Хаза отвел нам пастушью хижину. Чтобы не замерзнуть, мы спали все вместе, словно крестьяне, — я, Азиз, Айша, Ясин и Джанифа. Сквозь щели в стенах и потолке вечно тянуло ледяным холодом, но, впрочем, нам было не на что жаловаться. У нас хотя бы имелась крыша над головой. Так что наша скромная обитель была роскошным дворцом по сравнению с овчарнями и развалинам домов, в которых приходилось ютиться солдатам.

Поскольку большая часть воинов постоянно находилась в дозорах, слуг у нас не было, за исключением Давида — ветерана-иудея, которого тысячник назначил телохранителем Азиза. Таким образом, всю основную работу выполняла Джанифа.

Она к этому на удивление быстро привыкла, возможно потому, что всю жизнь тяготилась роскошью и тянулась к простоте. Сестра погибшего эмира с огромным удовольствием таскала нам воду из ручья, готовила, шила и убирала. И, надо сказать, она совсем не походила на высокородную даму, когда, закутавшись потеплее, суетилась у булькающего котелка. Работа доставляла ей неподдельное удовольствие. Щеки Джанифы обветрились, а руки огрубели, сделавшись красными, как панцирь у вареного рака. Однажды Давид предложил ей свою помощь, и они быстро стали с Джанифой друзьями. С улыбкой я наблюдал за тем, как они, весело болтая, отправляются собирать хворост: он — с топором на плече, она — с корзиной, словно крестьянка или рыбачка.

Я был бы рад помочь и сам, но Азиз отнимал у меня слишком много времени: сначала у него загноилась рана, а потом началось воспаление легких. Чтобы его спасти, потребовались все мои таланты врача, алхимика и астролога. В горячке он бредил о захваченном эмирате, в гибели которого, судя по всему, винил себя. «Мишкат… мой престол… Что я наделал?» — повторял он. В подобные моменты его глаза широко раскрывались и он, содрогаясь всем телом, приподнимался, опираясь на локти. Айша терпеливо вытирала пот с его лба и успокаивала, пока принц не погружался в сон.

Заручившись согласием Джанифы, я также попытался избавить Айшу от ее пагубного пристрастия. Первые два месяца я постепенно уменьшал порции макового сока, а потом и вовсе перестал его давать. Последующие две недели показались мне сущим адом. Нам даже пришлось попросить Давида по ночам забирать с собой малыша Ясина. Когда мы привязали Айшу к специально приготовленной для нее кровати, бедняжку уже вовсю рвало. При этом она кричала и ужасно сквернословила, отчего Джанифа решила, что в Айшу вселился бес. Она повязала на шею внучатой племянницы крестьянский оберег от сглаза — ладанку с травами и бумажкой, на которой были написаны слова из священного Корана. Я не стал возражать. В каком-то смысле мы не просто лечили Айшу, а действительно проводили очистительный обряд. Если подумать, в глубине души каждого из нас таились демоны, от которых нам пришлось избавиться в те краткие зимние дни и долгие ночи.

К весне Азиз уже начал вставать и ходить, а его сестра, полностью излечившись, вновь обрела здравый рассудок. Впрочем, Айша была молчаливой и держалась замкнуто. Я понимал, что исцелил лишь ее тело и ей еще нужно время, чтобы прийти в себя. Я полагал, что она будет сердиться на брата, когда вспомнит, что он с ней сотворил, однако недуги, что они перенесли, сблизили их. Азиз с Айшой часами сидели у очага, закутавшись в одеяла, и наблюдали, как Ясин играет с Давидом и Джанифой. Раны на сердцах брата и сестры были еще слишком свежи, чтобы бередить прошлое, и потому я даже не заикался о Паладоне. «Всему свое время, — думал я. — Поговорю о нем, когда они будут готовы». Тогда, возможно, я смогу помочь. Письмо Паладона я бережно сохранял и не оставлял надежд на благоприятный исход. Пока все шло хорошо. Я уверил себя в том, что наши злоключения не напрасны и в них есть определенный смысл. Каждую ночь я смотрел на небо, дожидаясь, когда звезды дадут мне знак.

Мы почти не виделись с тысячником Хазой, который встал лагерем в заброшенной деревне на противоположном склоне горы. Дома там были в куда худшем состоянии, чем наша хижина: у них отсутствовали крыши. Именно поэтому мы никогда не сетовали на судьбу. Условия, в которых солдаты прожили зиму, были чудовищными, но надо отдать Хазе должное — ни один из его воинов не погиб от холода или болезни. Хаза жил вместе с Калисой, той самой женщиной, которую спас.

В лагере поговаривали, что они любовники, поскольку делили друг с другом шатер, однако я лично сильно в этом сомневаюсь. Подозреваю, что тысячник, на глазах у которого рухнул весь его мир, обрел в этой сильной женщине новый путеводный свет. Ее ненависть к насильникам пробудила в ней неутолимую жажду мести, вылившуюся в мечту о джихаде. Хаза, вероятно, видел в ней святую мученицу, воплощавшую в себе призыв обратиться к вере, и этот зов дурманил воинов, лишившихся всего, обвинявших в своих бедах порочных эмиров и принцев и грезивших об искуплении в горниле священной войны. Не знаю, что двигало Калисой. Не ведаю, была ли она любовницей Хазы. С уверенностью могу утверждать лишь одно: она пагубно влияла на солдат, и это не сулило Азизу ничего хорошего.

От Давида, который время от времени наведывался в лагерь, я узнал, что ее там почитают, словно королеву Тем временем слухи о нас стали расползаться по эмирату. К нашему лагерю начали подтягиваться беженцы: мужчины, женщины, дети. Было среди приходящих и много солдат. Однажды нам сообщили о приезде верховного факиха и трех бывших советников эмира. Вскоре Хаза от имени Азиза встал во главе правительства в изгнании, а также маленькой, но растущей армии. Когда сошли снега, тысячник принялся совершать набеги на равнину. Иногда он привозил с собой пленных норманнов и франков. После допроса Хаза отдавал их Калисе и другим женщинам. В подобных случаях вопли пленников доносились с противоположного склона горы даже до нашей хижины.

Давиду больше не нравилось в лагере Хазы. Будучи иудеем, он чувствовал себя по отношению к тамошним обитателям чужаком.

— Знаешь, Самуил, мои товарищи изменились, — как-то раз тихо произнес он, когда мы собирали хворост.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Раньше вера роли не играла. Нам было довольно того, что мы воины Мишката. Мы этим гордились. А теперь мои товарищи-мусульмане меня сторонятся. Когда я прохожу мимо, они перестают разговаривать. Даже мои старые друзья, с которыми я плечом к плечу прошел через много битв, и те отводят глаза. Да я и сам избегаю разговоров с ними. Передаю, что нужно, и возвращаюсь сюда.

Он схватил ветку и принялся яростно срезать ножом сучки.

— Они мне очень напоминают наших зелотов[81]. Себя они называют моджахедами и носят теперь зеленые платки, которыми прикрывают подбородки и рты. Верховный факих пробовал уговорить их построить небольшую мечеть, но она им не нужна. Когда бы я ни приехал в их лагерь, куда бы ни посмотрел, обязательно увижу, как кто-то расстелил коврик и молится. Я слышал, что во время последней вылазки они захватили несколько подвод с вином. Дай, думаю, принесу бочонок принцу Азизу. Так ни капли вина не осталось. От Хазы я узнал, что верховный факих собрал людей и вылил вино на землю. Весь лагерь пришел в ликование. Они говорят, что вино — это зло и Пророк запрещал его пить. Ты понимаешь, Самуил? Они больше не пьют вина. Ни солдаты, ни беженцы.

Я ужаснулся, вспомнив, что мне Азиз рассказывал про альморавидов. Но я не хотел делиться с Давидом своими опасениями и потому счел за лучшее сменить тему разговора.

— Азиз больше не принц. Он эмир.

Я понимал, почему Давид об этом позабыл. В нашей жизни за зиму практически ничего не изменилось, и потому мы очень медленно свыкались с мыслью о том, что теперь правителем эмирата является Азиз. Мы не могли этому радоваться из-за трагедии, что привела его на престол. Когда первые беженцы принесли вести о смерти Абу, Азиз отказывался в них верить, но христианские пленники под пытками говорили о том же самом. Как-то раз Хаза и верховный факих приехали к нам, забрали с собой Джанифу с Азизом и объявили перед армией о восшествии на престол нового эмира. После этого Азиз официально назначил Хазу своим визирем. Нас с Айшой и Давидом на церемонию не пригласили. Азиз с Джанифой вернулись хмурые. Их явно что-то беспокоило, но что именно, они отказывались говорить. После этого раз в неделю Хаза стал приезжать к нам вместе с отрядом конницы. Азиз с Хазой, закутавшись в плащи, ходили, беседуя, по лугу, и всякий раз после таких разговоров Азиз возвращался мрачнее тучи. Потом весь следующий день он сидел рядом с Айшой в тягостном молчании, и никто не смел донимать его вопросами.

— Может, ему пора начать вести себя, как подобает эмиру? — проворчал как-то Давид. — Он ведь уже достаточно здоров, разве нет? Если он будет сидеть сложа руки, власть в государстве захватят фанатики.

— Я с ним поговорю, — пообещал я. — А тебе, Давид, советую следить за языком.

Кусты зашелестели от ветра, и я поежился, но не от холода, а от страха.

Когда мы с Давидом вернулись в лагерь, Азиз выразил желание поговорить со мной. Наш новый эмир поджидал меня возле поленницы.

— Пойдем-ка пройдемся, Самуил, — бросил он.

По его тону я понял, что это приказ.

— Ко мне приезжал Хаза, — сказал Азиз, когда мы оказались на лугу. — Он хочет, чтобы ты отправился в Мишкат с тайным посланием.

Я рассмеялся, решив, что это шутка. Затем по выражению лица Азиза я понял, что он говорит серьезно.

— В Мишкат? Он что, рехнулся? Почему я? Какое послание? Кому?

— Паладону. Тебе предстоит кое-что передать Паладону.

В ошеломлении я уставился на него.

— Соглядатаи Хазы сообщили, что он работает над строительством мечети. Точнее, теперь это уже не мечеть. Санчо приказал построить сверху нее собор. Хаза считает, что если тебе удастся добраться до Паладона, то он тебя выслушает в память о былой дружбе. А потом, наверное, он передаст то, что узнает от тебя, самому Санчо.

— И что он от меня узнает? — спросил я.

— Что Хаза собирается напасть на замок, который христиане сейчас строят у Зеленых Родников. Что набег будет не совсем обычный, на этот раз Хаза ударит всеми своими силами. Ты скажешь им, когда именно состоится нападение и где мы планируем собрать войска. Опишешь все так, чтобы Санчо понял — у него в руках прекрасная возможность устроить на нас засаду. Ты будешь очень убедителен. Ведь тебе удастся выкрасть у Хазы карту, из которой Санчо узнает буквально все: куда и как мы нанесем удар, сколько у нас будет солдат… После этого Санчо вряд ли сможет удержаться от соблазна двинуться на нас со своей армией, чтобы уничтожить раз и навсегда.

— А с чего мне лезть в Мишкат, если я знаю, что Санчо объявил за мою голову награду? Да и вообще, почему это я вдруг решил предать свою страну?

— Да ты никого не предаешь, Самуил. Это такая уловка, понимаешь?

— Еще бы не понимать, — хмыкнул я. — Это же очевидно. Любому дураку станет ясно, что задумал Хаза. Он хочет выманить норманнов и франков из города и расколотить их.

— Верно, — подтвердил Азиз. — В нашей армии меньше бойцов, чем у них, но мы лучше вооружены и подготовлены. Хаза считает, что если у нас получится навязать врагу бой там, где нам удобно, то мы сможем разгромить его и отвоевать Мишкат.

— В нашей так называемой армии всего несколько сотен человек, а у христиан их две тысячи. Даже если мы закроем глаза на сей печальный факт, ответь мне, с чего это вдруг Паладон мне поверит? Ну или Санчо, если уж о нем зашла речь. Они же не дураки.

— Санчо поверит, если Паладон ему скажет, что получил сведения от иудея, причем не просто от иудея, а от тебя, — пустился в объяснения Азиз. — Иудеи — они все предатели, такова уж их натура, а ты еще вдобавок и колдун, якшающийся с дьяволом. Ты ради собственной выгоды продашь кого угодно, а тут у тебя вдобавок серьезный резон имеется: я же тебя бросил в тюрьму. Вот ты и хочешь мне отомстить. Ты сбежал со мной только потому, что боишься Санчо, но рассчитываешь, что изменой сможешь добыть себе и прощение, и щедрую награду. Не надо на меня так смотреть, Самуил. Я просто передаю тебе то, что мне велел сказать Хаза. Он мой визирь и командующий армией. А я… я совершенно ничего не могу сделать. Они всё решают втроем — Хаза, верховный факих и эта… злобная, кровожадная баба. Фанатики от моего имени правят государством, — Азиз в ярости топнул ногой. — Прости, Самуил, я так и не смог себя заставить рассказать тебе, что мы увидели с Джанифой, когда меня повезли объявлять эмиром перед народом и солдатами. Если бы я не знал, что передо мной жители Мишката, подумал бы, что снова оказался в стане альморавидов. Мой народ превратился… даже не знаю в кого… В алчущих джихада безумцев? И Хаза держит их в узде. Да, они присягнули мне на верность, но пока я тут сижу, они считают своим вождем Хазу. По сути дела, я его пленник. Как я мог тебе это открыть? Если бы Айша знала…

— Я, вообще-то, догадывался, — кивнул я.

— Когда я вернусь в Мишкат, то верну себе власть, — Азиз сжал кулаки. — Но пока мне без Хазы не обойтись. Я вынужден плясать под его дудку.

— То есть ты одобряешь его безумный план?

— Самуил, Хаза уверен, что все получится, — Азиз смотрел на меня почти умоляюще. — В противном случае он не стал бы этот план предлагать.

— Как удобно иметь под рукой подлого жида, который запросто убедит Санчо в чем угодно. А как заставить Паладона поверить в то, что его старый друг взял и превратился в мерзавца? Это задачка посложнее. Мудрый тысячник Хаза, случайно, не подсказал, как ее решить?

— Хаза считает, что Паладона можно купить, — смущенно произнес Азиз.

— Паладона? — расхохотался я. — Да человека честнее я не знаю.

— Он предал Мишкат, — потемнел лицом Азиз.

— Им двигала жажда мести. Он считает, что ты продал его жену Юсуфу, — возразил я.

— Давай не будем ссориться, — нахмурился Азиз. — Ты прекрасно знаешь, что я не признаю этого брака. Во-первых, я сомневаюсь, что обряд перехода в ислам был проведен по всем правилам, а во-вторых, я прервал церемонию бракосочетания. Кроме того, Паладон обесчестил Айшу и потому виновен в совершении греха, который карается смертью.

Я собрался было возразить, но Азиз остановил меня, выставив перед собой ладонь.

— За последние несколько месяцев, проведенных с Айшой, я много думал, — продолжил он. — Ты избавил ее от пагубного пристрастия, вернул ее мне, и меня… меня очень тронуло то, что она нашла в себе силы вычеркнуть из памяти зло, что я ей причинил. Я забуду обо всех своих возражениях. Я прощу их обоих и благословлю их брак. При условии, если Паладон сделает то, что от него требует Хаза.

— Так вот как ты решил купить Паладона? Чья это была мысль? Хазы? Нет, погоди… Неужели это ты придумал?

Азиз отвел взгляд.

— Как же ты меня разочаровал… И опять сестра для тебя лишь орудие… А ты спросил ее, хочет ли она снова видеть Паладона? В прошлый раз, когда я завел о нем речь, она заявила, что ненавидит его, потому что ты наврал ей о его браке с христианкой. Может, ты и сейчас мне лжешь о своих планах?

— Послушай, Самуил, я расскажу Айше всю правду, клянусь! Он отец ее ребенка, она непременно согласится, — Азиз снова умоляюще глядел на меня. — Аллах свидетель, Самуил, я и вправду изменился. Неужели ты этого не видишь?

— Может, и вижу. — Я принялся ходить вперед-назад. — Ладно, хорошо. Я согласен отправиться в Мишкат. Но у меня есть несколько условий. Во-первых, я расскажу Паладону о планах Хазы. Скрывать их нет смысла, он и так догадается, что мы хотим заманить христианское войско в ловушку. Если же после этого Паладон отправится к Санчо и доложит ему о наших истинных намерениях… Это риск, на который тебе придется пойти.

— Я так и думал, что ты непременно об этом попросишь: я слишком хорошо знаю, какие у тебя с Паладоном отношения, — кивнул Азиз. — Что ж, я согласен. Если они не клюнут, мы ничего не теряем.

— Во-вторых, в том случае, если нам удастся победить Санчо, я хочу, чтобы ты выдал Паладону охранную грамоту. На ней должно стоять две подписи — твоя и тысячника Хазы. Кроме того, я хочу, чтобы Хаза подписал документ, в котором обязуется оказать всяческую помощь и поддержку Паладону в том случае, если Санчо узнает о его предательстве.

— Согласен, — кивнул Азиз, — я уговорю Хазу.

— В-третьих, я без утайки поведаю Паладону о том, что случилось с Айшой после того, как они расстались. Он узнает о твоей жестокости и зле, что ты причинил ей и другим, в том числе и Саиду. Я также скажу, что, с моей точки зрения, ты искренне раскаиваешься в содеянном. Лично я очень хочу в это верить, но моих слов может оказаться недостаточно, чтобы ты заслужил доверие и прощение Паладона. Поэтому ты напишешь ему письмо, в котором поклянешься Аллахом, что вернешь ему Айшу и ребенка, как только возьмешь Мишкат, и отныне будешь относиться к нему как к своему уважаемому зятю. Ты так же пообещаешь, что позволишь ему уехать из Мишката с Айшой и Ясином, если у него возникнет такое желание.

— Джанифа рассказывала мне, как однажды ты отругал моего двоюродного деда. Ты очень строг к эмирам. Посмотри, какую выволочку ты мне устроил. Впрочем, я ее вполне заслуживаю и согласен со всеми твоими условиями.

— Я не закончил. Я хочу, чтобы на твоем письме стояла еще и подпись верховного факиха, пусть он будет свидетелем. Кроме того, он должен официально признать, что ибн Саид действительно обратил Паладона в ислам и Паладон с Айшой перед лицом Аллаха приходятся друг другу мужем и женой.

— Это будет непросто, — покачал головой Азиз.

— Если Хаза хочет заманить Санчо в ловушку, пусть придумает, как уговорить факиха. В противном случае я никуда не поеду. И еще одно условие. Последнее.

— Слушаю, — тяжело вздохнул Азиз.

— Я хочу, чтобы Айша написала Паладону письмо. Писать она будет в моем присутствии. Кроме меня, рядом с ней никого не должно быть. Пусть пишет, о чем хочет — о том, как его любит, как ненавидит и презирает — неважно. Главное, чтоб искренне. Не думаю, что она способна лицемерить. Перед тем как она сядет за письмо, можешь с ней поговорить, но сочинить его она должна сама. От этого письма зависит, чем закончится моя вылазка в Мишкат. И это еще один риск, на который тебе придется пойти.

— Да ты, Самуил, должен был стать законником!

— Нет, Азиз, я лекарь, и мне этого вполне достаточно. Я хочу лишь исцелить тех, кого люблю. Именно это я и пытаюсь сейчас делать.

День спустя мы с Давидом отправились в Мишкат. Ехали мы по ночам, а днем прятались. На третий день с наступлением темноты мы спешились у первого мильного столба за городской стеной. Сзади в нем имелась выемка, куда я и вложил свое послание. Три дня мы прятались в сарае рядом с развалинами разграбленного богатого арабского поместья, дожидаясь ответа. Каждые два-три часа один из нас вылезал из сена, которым был набит сарай, крадучись подбирался к мильному столбу и смотрел, нет ли весточки от Паладона. Если проезжал норманнский разъезд, приходилось хорониться в кустах. На четвертый день незадолго до рассвета Давид принес письмо.

Самуил, слава Богу что ты жив. Твое письмо стало ответом на мои молитвы.

Мне очень хочется повидаться с тобой, и вскоре мы встретимся, но в город не суйся, Санчо все еще ищет тебя. Оставшиеся в живых жители Мишката ненавидят меня, считая предателем. Сейчас даже в самых глухих, темных переулках есть глаза и уши. Последний нищий рад вонзить в меня нож, и потому я всегда нахожусь под охраной трех рыцарей, которые ни на мгновение не оставляют меня одного. Меня предоставляют самому себе, только когда я работаю в мечети, я часто остаюсь там на всю ночь. В этом случае охрана встает у дверей и не дозволяет никому входить, при этом полагая, что сам я никуда оттуда не денусь.

Однако они заблуждаются. Стоит мне оказаться в нашем храме (да, я считаю его святилищем нашего Братства, а уж как его называют люди — мечетью или собором — дело десятое), я могу исчезать оттуда и появляться там, когда захочу: Не один ты у нас волшебник, Самуил! Не забывай, я каменных дел мастер, и ты никогда до конца не осознавал, насколько я в этом деле ловок.

Сегодня ночью между третьей и четвертой стражей жди меня в лощине Двух Джиннов. Помнишь, как мы однажды углубились в горы Сьерры и ловили там форель в реке? Отыщи скалу, которую называют Девой. Она чуть наклоняется к водопаду, отчего напоминает девушку, моющую голову. Помнишь, я показывал ее тебе и говорил, что она мне очень нравится, потому что напоминает Айшу; Я буду ждать рядом с ней.

Я понимаю, ты можешь передвигаться только под покровом темноты. Скачи что есть мочи, друг мой. По прямой от города до водопада миль пять, но по горам и холмам — все пятнадцать. Да станет путеводным светом твоему коню сияние луны и мое желание тебя видеть. Я буду тебя ждать.

Береги себя. Кроме давно потерянной Айши, ты единственный на всем белом свете, кто мне дорог.

Твой друг и брат Паладон, он же Ясин.

Когда я прочитал письмо Давиду, он только выгнул брови.

— Сперва двух иудеев отправляют в захваченный врагами город, чтобы заманить герцога-христианина со всей его армией в ловушку мусульман. Теперь нам надо отправиться к какому-то водопаду и встретиться возле него с человеком, который, по его же собственным словам, может появляться и пропадать где вздумается. — Старый воин пожал плечами. — Отчего бы и нет? По мне так, эта затея столь же безумна, как и предыдущая. Однако, Самуил, хочу тебя предупредить сразу, разговаривать с ним будешь ты. Не знаю, с кем ты собрался встречаться, может, с колдуном, а может, с ведьмаком, поэтому я буду держать его на прицеле. Если увижу, что нам нечего опасаться, пойду рыбачить, и тогда у нас будет на завтрак форель. — Он с грустью посмотрел на горсточку костей, оставшихся от крысы, которую он изловил нам на ужин. — Я так голоден, что если бы Господь послал мне свинью, то и ее съел бы без всяких угрызений совести.

Мы вели лошадей в поводу по каменистой тропе вдоль берега реки. По обеим сторонам на фоне ночного неба темнели поросшие лесом утесы. В кромешной тьме мы слышали журчание воды, струившейся среди невидимых во мраке камней. Порой из зарослей деревьев доносились шорохи птиц и зверей, волчий вой или стон козодоя. Всякий раз Давид, шедший впереди меня, останавливался, вслушиваясь в темноту, потом что-то бурчал себе в бороду и наконец двигался дальше. Когда лунный свет, пробившись сквозь ветви елей, осветил его лицо, я увидел, что оно искажено от страха. Скорее всего, он отчасти поверил в то, что мы едем навстречу с колдуном.

— Вот если бы на меня набросился норманн с топором, я бы ни на шаг не отступил, — бормотал он. — Самуил, это место дышит злом. И объясни мне, как твой друг собирается сюда попасть, если он заперт в пещере.

— Паладон никакой не колдун, — ответил я ему. — Обещаю, он все тебе объяснит.

Письмо Паладона меня не удивило. Он уже не первый раз пропадал из запертой мечети, а потом непонятным образом оказывался в ней снова.

— Не вешай нос, — подбодрил я Давида, — мы уже близко.

Шум воды становился все громче, а это означало, что до водопада рукой подать.

Наконец мы вышли из окружавших нас зарослей на залитую лунным светом прогалину. Здесь река расширялась, образуя небольшой пруд. Обогнув последний валун на нашем пути, мы увидели водопад, а рядом с ним скалу, о которой говорил Паладон. Она была высотой в двенадцать локтей и действительно походила на девушку, грациозно клонящуюся к бегущей воде. Ее круглая вершина, поросшая травой, напоминала голову с длинными волосами, отчего сходство с моющей голову девушкой еще больше усиливалось. Трещины на ее «лице» складывались в застенчивую улыбку и глаза, которые, казалось, следили за путниками, не выпуская их из виду. В лунном свете она предстала перед нами в образе наяды, смущенной и удивленной появлением людей, заставших ее во время омовения.

Это зрелище лишило Давида остатков решимости. Спешившись, он принялся ходить туда-сюда, бормоча:

— Ладно, ну вот мы на месте. И что дальше?

— Будем ждать, когда появится Паладон, — пожал я плечами.

Паладон появился примерно через час. На скале, которую можно было принять за изгиб локтя каменной Девы, внезапно возникла высокая фигура в темном халате. Человек скрестил на груди руки и замер, глядя на нас. Давид, побледнев от страха, уже наложил стрелу на тетиву, решив, что перед нами призрак, но я остановил воина, мягко опустив ладонь на его руку.

— А годы берут свое, Самуил. Ты изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, — раздался знакомый голос.

— А ты нет, Паладон, — ответил я, чувствуя, как от волнения у меня учащенно бьется сердце. — Ну разве что еще здоровее стал.

— Те перемены, что произошли со мной, глазами не увидишь.

Несмотря на то что он говорил тихо, я слышал Паладона хорошо: его голос отражался от выгибающихся полукругом скал. Он нажал на какой-то камень. Раздался скрип, и вниз медленно спустилась веревочная лестница. Как только Паладон слез, он тут же заключил меня в свои медвежьи объятия. Давид с подозрением смотрел на него, держа наготове лук.

— Простая механика? — улыбнулся я. — То есть ты не летаешь и не растворяешься в воздухе? Мой друг Давид будет очень разочарован. Он-то ожидал увидеть перед собой колдуна.

— Нет, я не колдун, — улыбнулся Паладон, — так что, Давид, можешь убрать лук. Я всего-навсего каменных дел мастер. Скажу лишь, что пришел сюда на своих двоих. Прости, Давид, но я не стану уточнять, как именно сюда попал. Это секрет, который я открою лишь Самуилу.

— Ты доволен, Давид? Убедился, что он из плоти и крови? — спросил я. — Может, пойдешь порыбачишь? А я пока поговорю со старым другом.

— Иди туда, где пруд сужается, — посоветовал Паладон. — По ночам там кормится форель. Иногда туда приплывают и карпы.

Давид кивнул и отошел подальше, но лук остался у него в руках.

— Значит, Паладон, ты отыскал в пещере тоннель и пошел по нему, пока не добрел до выхода?

— Я так и думал, что ты догадаешься, — рассмеялся Паладон и вздохнул. — После того как Айшу забрали во дворец, долгими ночами я в основном только и делал, что обследовал тоннели. Помнишь, по некоторым из них мы лазали еще мальчишками. Сам не знаю, зачем я это делал. Возможно, хотел провалиться в одну из расщелин и положить конец своим страданиям. Однако этого не произошло. Я понял, что Саид был прав. Пещеру и впрямь проплавила лава. Я выяснил, что один из тоннелей уходит в глубины скалы, потом тянется пять миль под равниной и выходит наружу тут. За год я обследовал его ответвления: где надо, сделал лестницы, а самые опасные трещины заделал. Помнишь, я как-то раз уже приезжал сюда с тобой. Сначала я собирался раскрыть тебе свой секрет, но потом передумал — времена были лихие: Азиз с этим подонком Ефремом безумствовали вовсю. Я подумал, вдруг этот туннель мне еще пригодится. Например, если мне удастся похитить из гарема Айшу. В этом случае тебе лучше было бы не знать об этом потайном ходе. К чему лишний раз подвергать тебя опасности? — Он погрустнел. — В итоге я воспользовался этим тоннелем, когда мне пришлось бежать — увы, одному. Впрочем, об этом ты, наверное, тоже уже догадался сам.

— Мысль о потайном ходе в первый раз пришла мне в голову, когда рабочий обнаружил в мечети твое письмо, адресованное мне.

— Секрет в михрабе. Поверни лампу в Нише Света, и дверь откроется, — чуть улыбнулся Паладон. — Тайник я сделал давно, еще до того, как узнал о тоннеле. Собирался в один прекрасный день устроить тебе сюрприз. Показать, что со строительством мечети древние тайны пещеры не канули в Лету. Я про святилище Аполлона, храм Кибелы и наскальные рисунки. Мне казалось, ты будешь рад, узнав, что все это живо, за стеной мечети. Очень символично, — с горечью в голосе добавил он. — Впрочем, сейчас это уже неважно. Братства больше нет. Об этом позаботился Азиз.

— Я слышал, ты сейчас строишь поверх мечети собор.

Паладон смущенно на меня посмотрел.

— Я пообещал Санчо набросать план собора. Я уже сделал два-три эскиза, только душа у меня к этому не лежит. Особенно после того, как видел, что христиане творили, когда грабили Мишкат. Хорошо, что я решил предупредить тебя, чтобы ты убрался из города. Санчо обещал мне, что не станет предавать город огню, но солгал. Точнее, не он, а Элдрик, который подзуживал норманнских и франкских наемников. «Никакой пощады!» — кричал он во время битвы.

— Так Элдрик тоже здесь?

— Он теперь полномочный представитель Папы Римского. Мечтает разжечь огонь священной войны. Ублюдок.

— То есть ты так и не вернулся в лоно католической церкви?

Паладон поднял на меня лицо, и я впервые разглядел морщины, что теперь залегли на его щеках и лбе. Впрочем, его волосы по-прежнему сохраняли цвет спелой пшеницы — совсем как в юности.

— Самуил, — медленно проговорил мой друг, — ислам, христианство — какая разница? Я проклят и теми, и этими. У меня руки в крови, и ее не смоешь ни в церкви, ни в мечети. Невинные женщины, дети… приятели с рынка, которых я знал с детства… Норманны изрубили их мечами, норманны, которых привел сюда я. Помнишь мою наложницу Феодосию? Мне удалось отыскать ее тело. Ее изнасиловали, как и всех остальных женщин в городе, а после пехотинцы, которые надругались над ней, приказали ей спеть для них. Но она не могла, она же была немой. Ее закололи копьем, вогнали его ей между ног. — Слезы струились по щекам Паладона. — Вот к чему приводит ненависть и слепая жажда мести. — Мой друг бил кулаком в ладонь. — О, как же я мечтал убить Азиза! Но его смерть не вернула бы мне Айшу. После того, что случилось в Мишкате, я даже не могу заставить себя ненавидеть его. Я причинил не меньше зла, чем он.

— У меня есть для тебя весточка от него. Он хочет все исправить.

Паладон уставился на меня ничего не выражающим взглядом, тяжело вздохнул, сел на поваленное дерево и, понурившись, закрыл лицо руками.

— Поздно, слишком поздно. Пусть сам думает, как заставить замолчать голос совести, — буркнул он, — мне достаточно мук моей совести.

— А еще я принес тебе весточку от Айши, — добавил я.

Лицо Паладона исказилось от гнева.

— Самуил, кроме тебя, у меня нет друзей. Я верю в твою честность. Именно поэтому я пришел на встречу. Догадываюсь, что ты собираешься передать мне некое предложение. Оно меня не интересует, но я его выслушаю только ради тебя. Прошу лишь об одном: не смей глумиться надо мной, поминая Айшу. И еще, умоляю, не лги мне. Она для нас всех считай что мертвая. Весточек из Маракеша быть не может.

Сунув руку в сумку, я достал письмо и, не говоря ни слова, протянул его Паладону. Затем повернулся и пошел прочь, остановившись у водопада. В лицо мне летели брызги, капли бежали по щекам, словно слезы. Каменная Дева будто в изумлении взирала на меня.

Когда Паладон меня позвал, я подошел и поведал все от начала и до конца. Грустный получился у меня рассказ. Он слушал молча, опустив голову, застонав, лишь когда я упомянул о том, как сидел в темнице с Саидом и как наш учитель там умер. Мой друг едва удостоил взглядом письма Азиза и Хазы, а к поддельной карте вообще не проявил интереса.

Когда я закончил, он встал и принялся ходить у водопада.

Так прошло около получаса. Наконец Паладон произнес:

— Уже поздно. Мне пора возвращаться в мечеть. Вдруг мои телохранители хватятся меня? Прости меня, Самуил. Не так я рисовал в мечтах нашу встречу. — В его глазах я увидел смятение. — Встретимся… встретимся завтра в это же время. Если хочешь… если хочешь, можешь укрыться в тоннеле. Там у самого входа есть запасы воды и ниша, в которой можно развести костер. Я покажу тебе, как поднимать лестницу. Даже если кто-то наткнется на ваших лошадей, вас самих ни за что не найдут.

— Так ты решил сразу не отметать предложения Азиза?

— Да, но мне нужны сутки, чтобы все тщательно обдумать.

Я с облегчением вздохнул. Меня снедал еще один вопрос, который буквально рвался наружу.

— Письмо Айши. Я его не читал. Она… Что она?..

— Пишет, что ненавидит меня, — бесстрастным голосом ответил Паладон. — Считает, что ее ребенок — это ее ребенок, а я вроде как тут ни при чем.

Ответ меня ошеломил, хоть я и знал, что, попросив Айшу написать письмо, мы сильно рисковали. Я надеялся, что ее отношение к Паладону изменится после того, как Азиз поговорит с ней.

— Тогда почему ты?.. — промямлил я.

— Потому что письмо, дружище, доказывает, что ты говоришь правду, — Паладон с грустным видом мне подмигнул. — Помнишь, я как-то раз сказал тебе, что никогда не сдамся и не отступлюсь? Помнишь? Возле фонтана во дворе дома Салима. Да, обстоятельства не назовешь идеальными, но главное, она жива, и, быть может, я снова имею право на надежду. Зови своего спутника. И скажи ему, пусть тащит сюда рыбу, если хоть что-то поймал.

Весь день мы просидели в небольшой пещере в скале. Около полуночи в глубине тоннеля показались отблески факела, и вскоре перед нами предстал Паладон. Он принес с собой целую корзину с провизией, которую вручил Давиду, а мне передал охранную грамоту, скрепленную печатью самого герцога Санчо. Пока Давид жарил оставшуюся с прошлой ночи форель, Паладон шепотом рассказывал мне о сегодняшних своих похождениях.

— Я встретился с Санчо и Элдриком. Показал им карту. Они, конечно, спросили, откуда она у меня. Наврал им с три короба. Сказал, что ты подошел ко мне на базаре. Был переодет нищим. Карта была в кожаном кошеле, который ты сунул мне в руки, пока телохранители считали ворон. В кошеле также было от тебя письмо. В нем ты объяснял, как выйти с тобой на связь. Подделать его не составило никакого труда, я помню твой почерк. Кстати, должен сказать, ты — страшный жадюга: за свою помощь потребовал себе полное прощение и десять тысяч дирхамов в придачу. Вроде бы они поверили. Санчо не мог скрыть своего восторга, но Элдрик куда более осторожен. Он хочет побеседовать с тобой лично.

Я ожидал этого и потому кивнул, несмотря на то что душа у меня ушла в пятки, и быстро пробежал глазами охранную грамоту.

— Ага… То есть я должен отречься от дьявола, перестать заниматься колдовством и принять христианство. Последнее требование, я так понимаю, выдвинул Элдрик?

— Да. Ты должен все это выполнить, если собираешься жить в Мишкате после того, как разгромят Азиза и Хазу. Да, на обращении в христианство настаивает Элдрик. Впрочем, если выяснится, что сведения, добытые тобой, ложь, тебя отправят на костер за колдовство.

— Очаровательная перспектива, — кивнул я. — И как мне попадет в руки охранная грамота? Не говорить же Санчо с Элдриком, что мы тайно где-то с тобой встречались.

— А у тебя ее пока нет, — отозвался Паладон, — я ее сейчас просто тебе показал. Саму грамоту ты найдешь завтра. Когда проберешься в город, отправляйся к бане. Подойдешь к арке. Отыщешь кирпич, обозначенный буквой «пи». Вынешь его. За ним будет грамота и письмо от меня. Как его прочтешь, ступай к дому Салима. Там назовешься, и тебя впустят. Наверное, за тобой будут следить, но не бойся, тебя не тронут.

— Почему мне надо идти именно к дому Салима?

— Там остановился Элдрик со своими монахами. Составляют каталог библиотеки, прежде чем вывезти ее в Толедо. Особняк Салима — один из немногих домов в мусульманском квартале, который не стали предавать огню. Там тебя будут держать, пока мы не отправимся на битву. Вне всякого сомнения, тебе станут преподавать основы христианского вероучения. Придется потерпеть. Мне будет дозволено время от времени тебя навещать.

— Надеюсь, ты вернешься сюда передать Давиду, что план сработал? Он ведь должен поехать и сообщить об этом Азизу, — сказал я и тут же добавил: — Если мне, конечно, удастся убедить Элдрика.

— Вернусь, можешь не сомневаться, — раздраженно ответил Паладон и нахмурился. — Самуил, прошу тебя, одумайся. Уезжай с Давидом прямо сейчас. Расскажешь Азизу, что вручил мне письма с картой, а я отдал их Санчо и Элдрику.

— Если я вот так неожиданно исчезну, ты попадешь под подозрение, — я покачал головой. — Кроме того, мы должны знать наверняка, что они заглотили наживку. — Собрав все свое мужество, я попытался улыбнуться. — Где твоя былая тяга к риску? Оно того стоит! Подумай, ведь нам под силу возродить наше Братство и вернуть тебе Айшу с сыном. Он такой прелестный ребенок! У него твои волосы. А еще он такой же пылкий, как и ты.

— Если что-то вдруг пойдет не так, Элдрик тебя в самом деле отправит на костер. Ты понимаешь это, Самуил?

Я взял его руку в свою.

— Мы должны на это пойти. Надо хотя бы попытаться. В противном случае как мы будем жить дальше? Пойми, Паладон, это наш шанс все исправить.

Он сжал мою руку в своей и открыл было рот, собираясь что-то сказать, но нам помешал Давид, позвавший из пещеры:

— Рыба готова! Такая отличная корочка получилась!

Встав, я потянул Паладона за рукав.

— Пошли. Давай не будем думать о грустном. Ты принес вино и сыр, так давай выпьем и закусим. Мы снова вместе, а впереди нас ждет важное дело. Времени у нас осталось не так уж и много, поэтому не будем его тратить понапрасну. Давай лучше опрокинем чарку за удачу.

Как мы ни пытались, веселого застолья не получилось. Я волновался, Паладон сидел погруженный в свои мысли, а Давид даже не скрывал своих сомнений в успехе нашей затеи. Поэтому я даже испытал облегчение, когда Паладон сказал, что нам пора. Я обнял Давида и отправился вслед за другом, который с факелом в руках повел меня по тоннелю, уходившему куда-то в недра земли.

Секрет Паладона оказался настолько же прост, насколько и гениален. Он сделал две Ниши Света — один михраб был со стороны мечети, а другой, точно такой же, — со стороны пещеры. Стоило повернуть лампу в Нише два раза направо, один раз налево и потом снова направо, как участок стены с михрабом, представлявший собой, по сути дела, двустороннюю дверь, проворачивался вокруг своей оси. Паладон несколько раз показал мне, как все работает. Как только дверь пришла в движение, он проскользнул за нее, а я остался в пещере один, глядя на михраб, который только что находился со стороны мечети. Несколько мгновений спустя дверь снова провернулась вокруг своей оси, и передо мною снова предстал Паладон.

— Видишь, как все просто, — сказал он. — Если бы мечеть не закрыли, пришлось бы зажигать лампу и с обратной стороны: лампа-то ведь должна гореть в михрабе всегда. Вот для чего я приготовил эти бочонки, — он показал на несколько бочонков масла, стоявших у стены пещеры. — Но сейчас нужда в этом отпала, так что тебе надо только потренироваться открывать потайную дверь.

Научился я достаточно быстро.

— И впрямь очень просто, — согласился я.

Паладон взял мои руки в свои и пристально посмотрел мне в глаза.

— Самуил, я снова прошу тебя одуматься. Тебе и вправду незачем встречаться с Элдриком.

— Довольно слов, — я заключил его в объятия. — Услышу, как закроются за тобой двери, обожду с четверть часа и пойду.

Паладон тоже обнял меня, расцеловал и направился к Нише. Взявшись за лампу, он повернулся.

— Ключ от мечети не потерял? Не забудь запереть за собой дверь. Когда станешь спускаться по склону, будь настороже. Повсюду патрули.

— Не беспокойся, — махнул я рукой, — мне это не в диковинку. Помнишь, как мы мальчишками тайком пробирались в эту пещеру? То-то же. К полудню буду на рыночной площади.

— Храни тебя Господь, друг мой.

— И тебя тоже, — прошептал я, глядя, как Паладон исчезает за потайной дверью.

Добравшись до города, я едва его узнал. Миновав огромные ворота, что вели в мусульманский квартал, я обнаружил, что он практически обезлюдел. Передо мной были груды битого кирпича и покрытые сажей остовы домов, поэтому по дороге до базара меня угораздило несколько раз заблудиться. Порой я видел, как из шатких лачуг, возведенных уже после взятия города, показывались люди, но они тут же скрывались из виду, словно напуганные крысы, стоило лишь появиться солдатам. Поначалу мне показалось, будто рыночная площадь нисколько не изменилась, однако, приглядевшись, я понял, что в лавках торгуют не горожане, а солдаты, продающие и меняющие награбленную добычу. Толпа вооруженных мужчин с вожделением смотрела на загоны с невольниками, в которых покупатели, словно скотину, ощупывали полуобнаженных иудеек и арабок. С некоторыми из несчастных я даже когда-то был знаком.

Когда-то баню было не разглядеть за высокими домами. Теперь она стояла в одиночестве среди груд камня. У дверей толпился народ. Старуха предлагала молоденькую едва одетую девушку скучающим франкским солдатам, встретившим ее появление смехом и улюлюканьем. Старуху я узнал. Ее звали Алия Биби. Когда-то она была уважаемой женщиной и дружила с моей матерью. Алия работала в бане, собирала деньги с посетителей. Теперь баню превратили в дом терпимости, а девушка, которую Биби предлагала франкам, приходилась ей родной внучкой.

Казалось, никто не обратил внимания на согбенного побирушку, который, прислонившись к стене, незаметно вынул послание из-за кирпича. Наряд, что подготовил мне Паладон, оказался выше всех похвал. В городе было столько нищих, что я совершенно не выделялся.

Однако стоило мне уйти с рынка и направиться к дому Салима, как я услышал позади себя тяжелую поступь и звяканье доспехов. Я остановился. Шаги позади меня стихли. Я пошел дальше. Они зазвучали снова. Сжав в руке охранную грамоту, я решил, что мне лучше поторопиться.

Меня провели, подгоняя тычками, через знакомый двор, и вскоре я оказался в зале, где при Салиме проходили заседания совета. С печалью я глядел на остатки былого величия. Плитка с причудливым рисунком исчезла под накиданной соломой и тростником, а изысканную резьбу, которой Паладон покрыл алебастровые стены, теперь скрывали лиловые портьеры. Перед огромным распятием я увидел стол из орехового дерева, за которым восседало трое мужчин. Посередине в красном кардинальском облачении расположился Элдрик. По правую руку от него устроился герцог Санчо (этот угрюмый полный юноша, на мой взгляд, совершенно не изменился, только теперь выглядел чуть старше). Слева от Элдрика сидел Паладон. Мой друг старался на меня не смотреть.

— Садись, иудей, — негромко произнес Элдрик, показав на табурет, который один из монахов поставил перед столом. — Когда мы с тобой виделись в последний раз, ты занимался тем, что вызывал дьявола. Сегодня же ты проник в город, желая подороже продать своих хозяев-язычников. Причем за свое предательство ты просишь не только деньги, но и многое другое. Да уж, святым тебя не назовешь. — Он кинул взгляд на лежащий перед ним лист пергамента. — Алхимия, астрология, содомия… Какая мерзость! Есть ли на свете хотя бы один грех, которым ты не успел опоганить себя? Тебя бросил в темницу твой собственный визирь. За что? За измену или некромантию? Мнится мне, что Азиз, как и я, не питал восторга от твоих занятий колдовством. Однако Азиз проявил недальновидность и отпустил тебя, исполнив приказ эмира, еще более омерзительного, чем он сам. По всей видимости, эмиру требовался лекарь? Или ты, вдобавок ко всему, был еще и его любовником? — Элдрик покачал головой. — Мусульмане не устают меня удивлять своей развращенностью и глупостью. Кстати о глупости. По всей видимости, они рассчитывают на то, что мы поверим тебе. Однако история, что ты поведал, вызывает серьезные сомнения.

В ответ я жалобно заныл, входя в образ.

— Меня оклеветали, милорд. Я не совершал ничего из того, что вы мне приписываете. Я ученый и лекарь, причем очень хороший лекарь. В противном случае эмир Абу ни за что на свете не доверил бы мне врачевать себя. И в темницу меня бросили не за измену, а за любовь к своей стране. Я не одобрял преследования христиан, которые устроил Азиз, поскольку из-за этого в эмирате воцарился хаос. Принц заключил меня в узилище из опасения, что я пойду и поговорю с эмиром, который меня любил. Я пострадал совершенно безвинно!

— Хватит врать, — поморщился Элдрик. — Чтоб жид-христопродавец заступался за христиан?! Да кто тебе поверит?! Не забывай, мы с герцогом своими глазами видели, как ты занимался черной магией. Более того, герцог пострадал от твоих чар. Будь моя воля, я бы тебя прямо сегодня сжег на рыночной площади, однако… — он вздохнул и поднял руки, — нам надо думать о более важных делах. Если сведения, доставленные тобой, правда, то получается, ты сослужил славную службу всему христианскому миру. Мы знаем, что Господь во исполнение своей святой воли порой выбирает наименее привлекательные… кхм… орудия. Вот только правда ли то, что ты нам рассказываешь, Самуил? Именно это мне и хочется больше всего узнать.

— Как к тебе в руки попала эта карта? — спросил герцог. — Отвечай, иудей!

— Я, ваша светлость, лекарь и потому могу беспрепятственно проходить в покои эмира. И вот я однажды услышал, как эмир, то есть Азиз, ваша светлость, обсуждает с Хазой план предстоящего нападения. Я врачеватель, ваша светлость, и ненавижу кровопролитие. Я ведь когда-то принес клятву Гиппократа и потому считаю, что если мне удастся предотвратить смертоубийство, то тем самым совершу благородный поступок. Клянусь вам, для меня важнее всего Мишкат, а уж кто им правит, не так важно. Мне хочется, чтобы война побыстрее закончилась, и в стране снова воцарились мир и процветание.

— Вы только его послушайте, милорд! Какая наглая ложь и лицемерие! — с отвращением глядя на меня, Элдрик выставил перед собой длинный палец. — Да признай же, наконец, правду, иудей. Ты решил предать своего эмира-язычника Азиза, потому что тобою движет чувство мести. Мало того что он отверг твои ласки, так еще и бросил тебя за решетку. Кроме того, ты не забываешь и о своей выгоде. Хочешь получить свои тридцать сребреников, да, Самуил? Паладон, я удивлен. Как ты вообще мог водить дружбу с этой падалью?

— Наша дружба в прошлом, ваше преосвященство, — поморщился Паладон. — Это он выдал меня Азизу, рассказав, что я собираюсь сбежать с Айшой. Он всегда завидовал мне, он и еще один иудей, его приятель, Ефрем. Ефрема я прикончил, а этот от меня улизнул. И все же мне кажется, что сведениям, которые он принес, можно доверять. Зачем ему лгать? Если армии Азиза вдруг не окажется в указанном месте, милорд герцог отправит иудея на костер за колдовство. Иудей прекрасно об этом знает и все же пришел сюда. Сам! По своей воле!

— Да, звучит складно, — пробормотал Элдрик. — Тем не менее что-то мне тут не нравится…

— А чего тут думать? — грохнул кулаком по столу Санчо. — Отправимся в поход и все выясним. Мы ничего не теряем, а в случае успеха окончательно прижмем к ногтю мавров. Что же до этой твари… — он кивнул на меня, — хотите — отправьте его на костер, хотите — повесьте. Карта у нас в руках. Больше он нам не нужен.

— Пощадите, милорды, пощадите! — рухнув на колени, возопил я, протягивая Санчо с Элдриком охранную грамоту. — Вы обещали, что мне не причинят вреда. Вы поклялись именем вашего Христа, которого я тоже готов принять в свое сердце. Только сейчас я понимаю, сколь черна моя душа от совершенных мною грехов.

Я полез под стол целовать их ноги. Прежде чем меня вытащили оттуда трое монахов, усадив обратно на табурет, Санчо успел двинуть меня латным ботинком.

Санчо уже извлек наполовину меч из ножен, но Элдрик остановил его, положив ладонь на руку, сжимавшую рукоять клинка.

— Боюсь, милорд, иудей прав. Вы действительно подписали охранную грамоту, в которой поклялись, что ему не причинят никакого вреда.

— Клятвы не имеют силы, если они даны иудеям и дьяволопоклонниками.

— Но вы поклялись еще и перед Богом. Поверьте мне, милорд, я не питаю нежных чувств к этому иудею, но, нарушив клятву, вы рискуете погубить свою бессмертную душу. Вложите меч в ножны. Мы проверим доставленные им сведения. А еще мы проверим, сколь искренне этот изменник хочет обратиться в христианство. Кто знает, может, когда-нибудь он нам еще пригодится.

Выдержав паузу, Элдрик впился в меня взглядом.

— Самуил, ты понимаешь, что я говорю? Пока мы оставим тебя в живых. Если ты сообщил нам правду, то после того, как мы разгромим мавров, ты получишь свои тридцать сребреников — при условии, что покаешься в своих грехах и примешь в свое сердце Христа. Если я почувствую, что ты искренен, ты узнаешь, сколь щедрым я могу быть. На все воля Божья. Быть может, настанет день, и ты, благодаря мне, примешь монашеский постриг. Ты очень одарен, и твои познания обширны, однако вплоть до недавнего времени ты служил злу. Теперь я даю тебе возможность спасти свою душу служением Богу. Когда я повезу библиотеку твоего бывшего наставника в Толедо, я возьму тебя с собой. Переведешь так называемые философские трактаты. Это пойдет на пользу христианскому миру. Ну, что ты на это скажешь? Вместе мы займемся подлинной алхимией, а не той богомерзкой дрянью, которой ты предавался, пребывая во тьме неведения. С Божьей помощью мы отыщем в этом ворохе языческой чепухи жемчужины истины, непротиворечащие Христову учению. Мы обратим нагромождения лжи, с помощью которой Сатана морочит голову язычникам, против наших врагов. Ты только подумай, какие возможности открываются сейчас перед тобой. Благодари Господа за Его милость и милорда герцога за его добросердечие. Поразмышляй над тем, что я тебе сказал, пока будешь каяться в грехах. А теперь уведите его.

Подбадривая тычками, монахи провели меня по коридору и заперли в комнате. О насмешка судьбы! Я оказался в той самой комнате, которую мы некогда делили с Азизом. Стены выбелили, а из мебели был лишь матрас, набитый тростником, табурет, на котором стоял таз, и маленький столик с распятием.

В этой комнате я провел целых три недели. Еще никогда прежде мне не было так скучно. Я изучал Библию, зубрил молитвы и катехизис и ходил на богослужения — утром, днем, вечером и несколько раз даже ночью. Недели через полторы я поймал себя на том, что мне даже нравится григорианский хорал.

Какое же облегчение я испытал, когда за мной пришел закованный в кольчугу Паладон. Его сопровождали трое рыцарей: видимо, это и были телохранители, о которых он говорил. Паладон холодно сообщил мне, что я его пленник и мы поедем с ним вместе в обозе. Затем мой друг добавил, что если у него возникнет хотя бы малейшее подозрение в моей измене, то он с удовольствием прикончит меня собственными руками.

Через час во второй раз в своей жизни я выехал из городских ворот в сопровождении вооруженных людей, отправлявшихся на войну.

На ночевку мы встали у реки — там, где когда-то погиб, упав с лошади, Абу Бакр. Я сидел, привязанный к колесу телеги, и дрожал от холода. Моросил дождь. Подошел Паладон. Он посмотрел по сторонам, убедился, что никого рядом нет, после чего снял с себя плащ и накинул мне на плечи. Сунув мне в руки остывший кусок пирога с бараниной, он прошептал мне на ухо:

— Потерпи еще немного, Самуил. Скоро наше Братство воссоединится.

— И с нами будет Айша, — едва слышно ответил я.

— Я об этом молюсь.

— Какому именно Богу? — спросил я.

Паладон расплылся в улыбке.

— Всем сразу. — Подмигнув мне, он скрылся из виду.

На следующий день христианское воинство свернуло с тракта и направилось по узким каменистым тропам в горы. Разведчики потрудились на славу, мы двигались тихо и незаметно. Я не имел ни малейшего представления, как в данных обстоятельствах Хаза вообще отыщет нас — о засаде речи вообще не шло. Мы встали лагерем в лесу среди холмов, где-то за Зелеными Родниками, обогнув деревню окольными путями.

Я опять сидел возле телеги и слушал, как хрипло хохочут у костров норманны и франки. Они ожидали, что битва состоится в ближайшие два-три дня, и не сомневались в победе. По войску уже пошли слухи, что мавров застанут врасплох. А пока воины вовсю спорили, как будут делить добычу и женщин. В голове роились мрачные мысли. Что станет с Айшой и Джанифой, если план Хазы не сработает?