Книга алхимика

Повествование

В котором я рассказываю о том, как в Андалусию прибыл африканец и как ему предложили руку принцессы.

Стоило Элдрику узнать о мученичестве Иакова, как он тут же кинулся в Рим. Его пламенные речи воодушевили кардиналов, и вскоре папскую буллу соответствующего содержания уже зачитывали с амвонов церквей всего христианского мира. Ярость, которую она разожгла, вылилась в целую серию погромов, прокатившихся по всей Европе. Поскольку мусульман под рукой не оказалось, били евреев. По городам и селам бродили странствующие проповедники, суля простолюдинам прощение грехов, если те отправятся на войну с маврами. Франкские короли, завидовавшие богатствам мусульманских стран, усмотрели в происходящем возможность расширить свои владения, а Папа Римский под давлением фанатиков вроде Элдрика начал склоняться к мысли об объявлении священной войны против врагов христианской веры. Из уст в уста передавались слухи о чудовищной «мишкатской резне», масштабы которой сильно преувеличивались. Людей звали отомстить за избиение мишкатских христиан. Пламя ненависти разгоралось все жарче, не желая угасать. Именно это пламя породило Крестовые походы. Именно оно гнало и гонит норманнских искателей приключений в Испанию. Оно заставляет целые армии отправляться к берегам Леванта[59]. Орда франкских монахов и рыцарей учинила резню в Дамаске и разграбила его. Сейчас, когда я пишу эти строки, она движется на Иерусалим.

Если Иаков в настоящий момент сидит одесную Господа Бога, он должен быть очень доволен. Элдрик тоже не остался без награды. Его посвятили в сан епископа, а вскоре после этого сделали кардиналом в Ватикане. Через некоторое время Папа назначил его своим легатом в Испании, наделив при этом неограниченными полномочиями.

Впрочем, власти нашего эмирата были в первую очередь озабоченны другим вопросом: как отреагирует на случившееся Альфонсо, армии которого находились совсем рядом — в Толедо. Когда- то мы были мирной страной торговцев и купцов. Этому времени пришел конец. Ремесленникам и даже ювелирам приказали переделать мастерские в кузни, чтобы ковать доспехи и оружие. Всем юношам старше пятнадцати лет и мужчинам моложе сорока велели явиться в лагеря для военной подготовки и казармы, которые Азиз в спешном порядке возводил на равнине. Те, что помоложе, учились воинскому искусству в школах. Теперь в медресе и даже в синагогах слышалось рявканье приказов. Эхом им звучали робкие ответы мальчиков, которые еще совсем недавно готовились стать факихами и раввинами. Теперь же они учились управляться с копьями. Христианский квартал оцепили. Там были введены законы военного времени. Каждый день мы узнавали о разоблачении новых заговоров. Застенки под дворцом были под завязку набиты подозреваемыми в измене. Множество христианских семьей, причем даже те, чьи предки на протяжении многих поколений жили в Мишкате, тайком, оставив все нажитое, под покровом ночи бежали из города. В надежде на лучшее они отправлялись в Толедо. То немногое, что им удавалось унести с собой, отбирали стерегущие границу войска.

Меня освободили от воинской повинности, поскольку я был дворцовым лекарем. Освобождение получил и Паладон эмиру по-прежнему требовалась прекрасная мечеть. При этом половину рабочих у моего друга забрали, отправив их на горные перевалы укреплять старые крепости и строить новые. Исе повезло меньше. Кто-то из лекарей написал кади донос на христианина, возглавляющего мусульманскую больницу. В итоге лекарю велели сдать ключи своему заместителю, а самому отправляться в один из военных лагерей — служить костоправом и цирюльником. Смещение с должности Иса воспринял с большим достоинством. Он утешал себя мыслью, что выпавшее на его долю все же лучше тюремной камеры. Поначалу мне стало жалко душевнобольных, лишившихся такого чуткого лекаря, а потом подумалось, что сейчас в Мишкате не осталось ни одного человека в здравом уме.

Паника улеглась месяца через три, когда стало окончательно ясно, что король Альфонсо не собирается вторгаться в Мишкат. Да и зачем ему было тратить на это силы? Он уже и так добился того, чего хотел. О былом порядке в нашем эмирате остались одни воспоминания, казна опустошена, а согласие и мир, в котором жили иудеи, мусульмане и христиане, утрачены навсегда. И все это мы сотворили сами, своими собственными руками. Теперь мы не представляли никакой угрозы, и Альфонсо мог сосредоточиться на андалусских эмиратах покрупнее. За полтора года до этого он совершил набег на Севилью и дошел аж до Тарифы, прежде чем повернул назад. Теперь же он направил свои армии на восток, собираясь осадить Сарагосу.

Только тогда андалусские эмиры, словно бы пробудившись от блаженного сна, неожиданно осознали всю уязвимость своего положения. Наконец удалось создать альянс, необходимость которого была очевидна Салиму еще много лет назад. Но кто же его возглавил? Один из андалусских эмиров? Увы, нет. Правитель Севильи аль-Мутамид пригласил к себе в столицу трех других эмиров. Однако прибывшие на встречу эмиры Гранады и Бадахоса не желали видеть во главе союза аль-Мутамида — слишком уж они ему не доверяли. Они предпочли нейтральную фигуру. Вопреки всякому здравому смыслу они убедили правителя Севильи обратиться за помощью к африканцу по имени Юсуф ибн Ташфин, бывшему пастуху, который последние сорок лет занимался созданием могущественной империи, занимавшей большую часть Марокко и Магриба.

На тот момент Юсуфу исполнилось восемьдесят лет. Наши эмиры наивно полагали, что в силу своего преклонного возраста Юсуф проявит на переговорах гибкость и уступчивость. Они не подозревали, что, несмотря на возраст, старик обладал энергией и ясностью ума, которые бы сделали честь любому молодому полководцу. В нем причудливо сочетались истовая вера, алчность и осознание того, что срок, отмеренный ему в этом мире, скоро подойдет к концу. Алчность питала его неуемные аппетиты, вера оправдывала безграничное честолюбие, а преклонные года порождали неодолимое желание захватить как можно больше земель, прежде чем за ним придет смерть. Еще в юном возрасте, когда Юсуф был мальчиком, пасшим овец в Атласских горах, он вместе со всем своим племенем принял одну из аскетических форм ислама. В результате бесчисленных военных походов именно ее он и навязал остальным народам, проживавшим в землях, протянувшихся от южной Сахары до самого Гибралтара. Поскольку дальше на восток его не пустили Фатимиды[60], Юсуф устремил свой взгляд за пролив, туда, где лежали тучные и развращенные эмираты Андалусии. Он жаждал их богатств и презирал тамошний образ жизни, полагая его безнравственным. Приглашение аль-Мутамида заключить военный союз против испанских христиан пришлось ему как нельзя кстати.

Юсуф отплыл на корабле из Африки и, сойдя на берег в Альхесирасе, двинулся в глубь Пиренейского полуострова. Орда, что он привел с собой, стояла из воинов — сплошь неграмотных хозяев пустынь. Лица их были почти полностью скрыты синими тюрбанами, виднелись лишь глаза, в которых горела жажда священной войны. Они именовали себя альморавидами и поклялись посвятить свою жизнь джихаду.

Прибыв в Севилью, Юсуф без всякого почтения объявил, что ждет аль-Мутамида и всех остальных правителей Андалусии у себя в лагере, который он разбил у городских стен. Он вел себя как халиф, властитель всех мусульман, и никто из наших эмиров не осмелился ему перечить. Каждый из них был подобен утопающему, который вдруг осознал, что бревно, за которое он цеплялся, чтобы не пойти ко дну, оказалось голодным крокодилом. Прозрение наступило слишком поздно.

Когда послание Юсуфа доставили в Мишкат, я сидел в покоях Азиза и своими глазами увидел, какое впечатление оно произвело на наших правителей.

На первый взгляд я, как и прежде, оставался едва ли не самым близким другом принца. После того как я чуть ли не на коленях принялся вымаливать прощение за глупость, которую проявил в деле с Иаковом, Азиз сменил гнев на милость. Свою роль сыграло и то, что я во всем винил Паладона. Он, мол, только притворялся, что был возмущен злодеянием своего двоюродного брата, а на самом деле хотел всеми правдами и неправдами спасти ему жизнь. Не кто иной, как Паладон, попросил меня убедить принца, что Иаков сумасшедший, а не наймит Кастилии. Как же мудр, прозорлив и умен Азиз! Именно он обо всем догадался и вывел богохульника на чистую воду. Именно благодаря умелым, решительным действиям Азиза у меня открылись глаза. Теперь-то я вижу, кто такой на самом деле Паладон! Себялюбивый лицемер, пролаза и приспособленец, решивший хитростью породниться с правящей семьей. Ему удалось ввести в заблуждение Азиза, его отца Салима и даже Айшу! Нет, он никогда ее на самом деле не любил, его привлекало только ее состояние и положение.

Я хорошо знал, как польстить принцу. Я научился ублажать Азиза медоточивыми речами, когда мы с ним еще были любовниками. В те времена мне хотелось лишь одного — бесконечно его радовать. Теперь, когда волею судьбы мне пришлось стать лизоблюдом и подхалимом, это умение пришлось как нельзя кстати.

Я восхищался Азизом, вовремя сумевшим раскусить Паладона. Как вообще можно доверять беспринципному человеку, который ради денег готов отречься от своей веры? Как же я признателен Азизу — благодаря его проницательности мне наконец самому удалось разглядеть, чего стоит Паладон. Все! Кончено! Я больше не желаю иметь ничего общего с этим мерзавцем.

Принц купился. В то время любые поношения Паладона звучали для него словно музыка. Так уж устроен человек: если ты с кем-то дурно обошелся, то после пытаешься заглушить голос совести тем, что распаляешь в себе ненависть к тому, кто пострадал от тебя. Азиз не стал исключением. Он возненавидел своего бывшего товарища столь же сильно, как когда-то любил. Его особенно раздражало то, что он ничего не мог поделать с Паладоном, работавшим на строительстве мечети, о которой мечтал эмир. Если бы не это, Азиз непременно отправил бы его за решетку, как и многих других христиан.

Азиз находил утешение в насмешках и глумлении над своим бывшим другом. Ефрем же буквально каждый день представлял принцу новые свидетельства низости Паладона. «Если бы я сам не был иудеем, — с усмешкой говорил Ефрем принцу, — я бы заподозрил, что кто-то из предков Паладона явно принадлежал к нашему племени. Я только что просмотрел отчеты о расходах на строительство. Оказывается, Паладон платит искусным мастерам меньше, чем я — писарям в казначействе. Однако денег на строительство он требует все больше и больше. Куца же, спрашивается, они утекают?» В другой раз Ефрем принимался рассуждать о непомерном тщеславии Паладона: «Только представьте, повелитель, сегодня он решил спросить совета у арабских камнерезов, куда лучше в мечети поставить свою собственную статую. Естественно, мусульмане объяснили ему, что изображения идолов в мечети неуместны. Вообразите, в какое смятение пришел бедняга Паладон, услышав эти слова!» Подобные речи и порочащие намеки приводили Азиза в восторг, и он хохотал до слез. Чтобы не отставать от Ефрема, мне приходилось веселить принца собственными клеветническими измышлениями о друге.

Вскоре Ефрем обнаружил, что Азиза радуют также и шутки надо мной. Принц с Ефремом взяли за манеру именовать меня «философом» и «волхвом». Порой Ефрем спрашивал меня с притворной серьезностью: «Самуил, мы с визирем совещались, как бы нам изыскать средства, чтобы пополнить казну. (Надо сказать, что о казне он не врал: из-за военных расходов запасы золота таяли, как снег по весне.) Конечно, я могу договориться о ссудах, но я вдруг подумал, а что, если есть способ понадежнее? Принц сказал мне, что ты открыл тайну философского камня. Мы тут как раз недавно обсуждали, а не учредить ли нам министерство алхимии. В результате работ по строительству мечети у нас образовалась целая гора гранитного щебня. Может, возглавишь министерство и превратишь хотя бы немного этого щебня в золото?»

Когда я со всей серьезностью принимался во всех подробностях объяснять, насколько сложное дело они мне предлагают, Азиз с Ефремом некоторое время слушали меня, стараясь сохранять непроницаемые выражения лиц, но потом принц не выдерживал и с визгливым смехом заключал меня в объятия.

— Да он тебя дразнит, дурак! — говорил мне он.

А потом они хохотали, глядя, как я краснею от гнева.

Попробуй сам представить, читатель, каково мне было! Человек, которого я некогда любил больше жизни, глумился и насмехался надо мной. Впрочем, должен признать, мои чувства к нему окончательно не угасли. Они, словно незаживающая язва, мучили меня, несмотря на все мое отвращение к ужасным преступлениям, которые совершил принц. Каждый день мне приходилось напоминать себе о пелене, что пала с моих глаз. Я больше не мог оправдывать его глупости и безрассудства. Я понимал, что если хочу помочь Паладону и Айше, то должен относиться к Азизу как к врагу.

Но каким же милым он был врагом! Порой, когда я видел, как он, опершись головой на руку, склоняется над столом, я начинал любоваться его улыбкой на алых губах и его черными как смоль локонами, залитыми солнечным светом. В такие моменты мне казалось, что я люблю его с прежней силой. Если бы он всегда обходился со мной жестоко и бессердечно, мне было бы гораздо легче, однако порой, особенно когда мы с Азизом оставались наедине, он приветливо, совсем как в старые добрые времена, начинал расспрашивать о моей матушке или о каких-то моих делах. Принц всегда был рад проявить широту души, если это не задевало его личных интересов. Порой он просил меня о помощи — например, в запутанных вопросах дипломатии или же, когда верховный факих начинал возражать, ссылаясь на Коран, против того или иного нового закона. Силясь понять мои объяснения, принц устремлял на меня взгляд ясных глаз и хмурил брови. Когда же наконец ему это удавалось, он расплывался в довольной улыбке. В эти моменты я не мог не вспоминать те чудесные времена, когда мы были мальчишками и я помогал ему с математикой.

В эти мгновения меня снедало искушение поверить, что передо мной невинный впечатлительный юноша, которого беспринципные советники вынудили пойти против своей совести, заставив свернуть на путь зла. Тут мне приходилось напомнить самому себе, что если Ефрем и прочие советники и были стервятниками, то допустил их в наш эмират не кто иной, как Азиз. Они никогда не пришли бы к власти, если бы не тщеславие, честолюбие, бессердечие и себялюбие принца. Винить во всем следовало его, и только его.

Всякий раз, чтобы не оплошать, мне приходилось бороться в душе с самим собой. Я всегда должен был оставаться начеку, чтобы не дать чувствам ослепить себя и заставить забыть об окружавших меня опасностях. Моим оружием теперь стала любовь, точнее, любовь притворная. Пока Азиз продолжал считать меня ослепшим от страсти и безгранично преданным ему, я мог оставаться в его свите. Я понимал, что если хоть раз дам волю своим чувствам, то тем самым все погублю. Азиз или, вернее, проницательный Ефрем сразу заподозрит измену.

Поэтому я даже поощрял шутки и глумление над собой. Разыгрывать шута было легче, чем предавать единственного оставшегося друга. А ведь именно это я и делал всякий раз, когда поносил его. В роли шута имелось еще одно неоспоримое преимущество. Шут — как пес: стоит тебе отвлечься от него на мгновение, и ты тут же забываешь о его существовании. Порой Азиз и Ефрем беседовали часами, не обращая на меня совершенно никакого внимания. Так я многое узнал о действиях Азиза и его приспешников. Соглядатаи Ефрема были повсюду, а по улицам рыскала тайная сыскная служба. На самом деле не такой уж она была и тайной, поскольку Ефрему хотелось держать людей в страхе. Однако, зная заблаговременно о планах Ефрема, мне удавалось пусть и редко, но все же встречаться с Паладоном, и при этом я был более или менее уверен, что нас с другом не застанут врасплох. Обычно же мы общались с ним посредством записок и писем, которые прятали в заранее оговоренных местах.

Айша и Паладон обменивались через меня письмами, если не ежедневно, то по меньшей мере четыре-пять раз в неделю. Я ни разу не заглянул в их послания, но видел, как они их читают. По слезам в глазах и улыбкам на их лицах можно было без труда догадаться, что разлука не ослабила их чувства. Нет, наоборот, пламя любви разгорелось еще жарче. Всякий раз, беседуя с ними, я твердил, что нельзя оставлять надежды на лучшее. Настанет день, и я придумаю, как свести их вместе. Снова и снова я повторял, что творящееся в эмирате безумие когда-нибудь сойдет на нет. Я не видел к тому ни малейших предпосылок, однако они хотели верить в лучшее, и мне казалось, что вера, которую я поддерживал в них, хоть немного облегчает им муки вынужденной разлуки.

Айше было тяжелее, чем Паладону. Он-то мог забыться, уйдя в работу, а его бедная возлюбленная была обречена на изнуряющее безделье в обществе легкомысленных наложниц, чей смех и пустые разговоры лишь усиливали ее горе. Всякий раз она ждала моего появления с таким же нетерпением, как когда-то самого Паладона, поскольку я был единственным, кому она могла доверять. При этом нам было нельзя забывать о бдительности. Гордость не позволяла Айше жаловаться наложницам на свою горькую долю. Кроме того, имелась и другая причина, в силу которой возлюбленная Паладона предпочитала держать рот на замке. Она прекрасно понимала, что слухи и сплетни быстро распространяются и легко просачиваются за пределы гарема. Молчаливые евнухи, сновавшие с чашами, наполненными щербетом, и рабыни, стоявшие на коленях у станков, на которых наложницы ткали гобелены, обладали острым слухом. Тайны и секреты, передававшиеся шепотом в гареме, нередко уже на следующий день обсуждал весь базар. Из года в год жители нашего города с удовольствием пересказывали истории о мужской силе Абу и сплетни об интригах ревнивиц, боровшихся друг с другом за внимание эмира. Сам эмир ничего против этого не имел, поскольку видел в этом признак народной любви. Теперь же и самая невинная вскользь брошенная фраза могла превратиться в нелепый слух с чудовищными последствиями. Даже в самом дворце нельзя было с уверенностью назвать всех, кто наушничал Азизу и Ефрему. С Айшой мы говорили мало и только по-гречески. Я притворялся, будто учу ее этому языку.

В итоге нас разоблачил не враг, а друг. Однажды после того, как я закончил с делами в гареме, меня вызвала к себе Джанифа. Возлежавшую на подушках сестру эмира обмахивала опахалом старая служанка.

— Отдавай, — бросила Джанифа.

Я притворился, будто не понял ее.

— Я о письме, Самуил. Куда ты его спрятал? В суму? В рукав? Куда-то в халат. У вас с Айшой ловкие пальчики, а зрение у меня не то, что прежде, иначе я бы разглядела, куда ты его дел.

Я возмутился, сказав, что Айша просто дала мне невинный список фруктов и сластей, попросив купить их на базаре, и госпоже Джанифе совершенно не о чем беспокоиться.

— Отдай письмо, Самуил. Не отдашь — позову стражу, и тебя обыщут. Для этого мне достаточно хлопнуть в ладоши, но сейчас слишком жарко, и мне лень. И вообще, согласись, лучше нам всем вести себя благоразумно. Мария опекает меня давно и прекрасно знает, в какие моменты ей следует становиться глухой и безмозглой.

Старая христианская служанка одарила меня беззубой улыбкой. Я наклонился и приподнял край халата.

— Так ты его спрятал в туфлю, — удовлетворенно кивнула Джанифа, не сводившая с меня спокойного взгляда. — Умно.

Поднеся к носу увеличительное стекло, Джанифа молча принялась читать письмо. Я с ужасом смотрел, как ее губы недовольно кривятся, а лицо заливает румянец, свидетельствовавший о переполнявшем ее гневе.

— Дрянь, дрянь поганая, — пробормотала она. — Жаль, что он уже вырос. Иначе приказала бы его хорошенько выдрать.

У меня словно гора с плеч свалилась. Я понял, что она злится на Азиза, а не на Паладона. Я заметил, что в ее глазах блеснули слезы.

— Бедная, несчастная девочка, — продолжила Джанифа. — Надо отдать ей должное, писать она умеет. Как же это ужасно. Если бы Салим узнал… Он, наверное, сейчас волчком вертится в своей могиле. Он же дал благословение на брак?

— Да, при условии, что Азиз даст согласие, а Паладон примет ислам, — ответил я.

— Тварь, ну какая же тварь, — покачала головой Джанифа. — У меня просто нет слов. И как Абу его терпит после всего того зла, что он причинил нашему эмирату? Впрочем, я, пожалуй, догадываюсь. У моего брата нет выбора — Азиз пользуется поддержкой уммы, а еще вдобавок ко всему прекрасно ладит с верховным факихом. Плакать хочется, — тяжело вздохнула она.

В изумлении я воззрился на нее, никак не ожидая обрести в гареме столь влиятельного союзника.

— Бери письмо и передавай обоим от меня привет. Хотя нет, лучше не надо. Пусть думают, будто я ничего не знаю.

— Неужели ничего нельзя сделать? — набравшись храбрости, спросил я.

— Увы, Самуил, пока нет. Я могла бы поговорить с Абу, но сейчас от этого не будет никакого толку он слишком занят государственными делами, чтобы еще тратить время на сердечные переживания своей внучатой племянницы. Кроме того, Азиз пытается убедить его отдать Айшу замуж за правителя, с которым мы могли бы заключить союз. Абу считает эту мысль здравой — вот только жениха ей пока подходящего не нашли. Мужчинам всегда было плевать на наши чувства. Фу, я так разозлилась, что у меня, кажется, поднимается температура. Возможно, тебе придется еще раз отворить мне кровь. Слава Аллаху, что Он послал нам тебя, Самуил. Пока держи ухо востро и смотри во все глаза. Если я смогу чем-нибудь помочь, то непременно помогу. И будь осторожен. Если мне удалось сегодня тебя подловить, значит, это под силу и другим. Рассказывай мне обо всем. Считай, что у тебя есть мое благословение, если оно хоть что-нибудь да стоит.

— Было бы так здорово устроить им встречу, — кинул я пробный камень.

— А вот теперь мне кажется, что ты рехнулся, — фыркнула она. — И как я, по-твоему, это сделаю?

— Вы правы, это невозможно, — я опустил взгляд.

— Вот именно, — она странно посмотрела на меня. — Как тебе вообще пришла в голову столь безумная мысль?

— Простите, госпожа Джанифа, мне не стоило и заикаться об этом. Я мечтаю о несбыточном.

— И все же ты заикнулся. То есть ты считаешь, что я могу устроить подобную встречу?

— Нет, госпожа Джанифа, как вы совершенно верно отметили, это немыслимо.

— Значит, говорить больше не о чем? — с подозрением спросила она и прищурилась.

— Ну конечно, госпожа Джанифа. Пытаться организовать подобное свидание — безумие чистой воды. Это безрассудно и опасно.

— Это с тобой, Самуил, опасно иметь дело, — проворчала Джанифа. — Ступай лучше подобру-поздорову, пока я не подумала, что ты пытаешься меня околдовать.

Я с радостью увидел, что она улыбается, и ушел от Джанифы, ликуя.

Теперь у нас во дворце появился человек, на которого можно положиться, а значит — появилась надежда. При этом меня не на шутку встревожили новости о планах Азиза выдать Айшу замуж. Я решил пока ничего не говорить влюбленным, они и без того чувствовали себя несчастными. К тому же я понимал: мне надо еще больше втереться в доверие Азизу, чтобы он начал делиться со мной своими планами. Не исключено, что, когда Джанифа узнает о том, за кого хотят выдать Айшу, будет уже слишком поздно что-либо предпринимать.

Я продолжил играть роль шута, не забывая при этом ругать Паладона. Кроме того, я стал еще и доносчиком, однако, разоблачая высосанные из пальца заговоры, не причинял никому вреда. Я уличал в преступлениях против Мишката только тех, кто недавно бежал из города. Порой я говорил, что стал случайным свидетелем встречи мифических кастильских соглядатаев, и потом тайная сыскная служба Азиза целыми днями пыталась их найти.

Бывало, рассказывая об очередных злоумышленниках, я замечал, что Ефрем смотрит на меня с насмешливой улыбкой. Уверен, он знал, что я бесстыдно лгу, желая снискать расположение Азиза. Он, Ефрем, делал то же самое, однако в конечном итоге его ложь стоила невинным людям жизни. Я надеялся, что он с одобрением отнесется к моим неуклюжим попыткам втереться в доверие к принцу. По крайней мере, считал, что Ефрем будет их терпеть, поскольку то, что я сейчас делал, было советнику принца на руку. Чем больше Азиз страшился заговоров, тем больше власти над ним получал Ефрем, возглавлявший службу тайного сыска. И я, и Ефрем прекрасно знали, что Азиз способен поверить во что угодно. Из-за недостатка уверенности в себе принц опасался, что перегнул палку с избиением христиан, и потому радовался любым басням о заговорах, в том числе самым невероятным и неправдоподобным, поскольку они оправдывали крайнюю жесткость принятых им мер.

«Чем наглее ложь, которой я потчую принца, тем больше он станет мне доверять, — полагал я. — И чем очевиднее она будет в глазах Ефрема, тем меньше повода ему меня опасаться». Как и многие мерзавцы, он судил о других по себе. С его точки зрения, я был дилетантом и потому не представлял для него угрозы.

Именно так я рассуждал, пытаясь себя успокоить. Я понимал, что зашел слишком далеко и пути назад у меня нет. Все свое время я проводил с Азизом, оставляя его, только когда меня вызывал к себе эмир или же мое присутствие требовалось в гареме.

Прошел почти месяц, прежде чем Джанифа снова послала за мной. Как и в прошлый раз, с Джанифой была Мария.

— Итак, Самуил, я перейду сразу к делу. Ты весь в делах и заботах и потому, наверное, не заметил, что, несмотря на осень, погода в последнее время удивительно хороша.

— Вы совершенно правы, госпожа, — несколько озадаченно ответил я.

— Я вот тут думаю, а не устроить ли нам завтра трапезу на лоне природы? Возьму с собой моих красавиц. Знаешь, где я собираюсь все устроить? В юго-восточной оконечности дворцового парка есть фруктовый сад, примыкающий к скале, прямо над старой тропинкой, по которой паломники шли в пещеру. Мы редко бываем в том саду. Склон утеса в этом месте всегда был не очень крутым, а нынче вообще стал пологим из-за оползня, что случился этим летом. Стража даже опасается, что по этому склону можно проникнуть в парк. Ограда в юго-восточной части парка не очень высокая, и потому сейчас там выставляют усиленную охрану. Вдруг в парк заберется какой-нибудь вор или бродяга. — Джанифа выдержала паузу.

— Я не понимаю, почему вы хотите устроить трапезу именно в этом саду?

— Это такой милый сад с хурмой… Настоящий лес — можно и заблудиться. Сейчас хурма как раз созрела, так и свисает с веток. Рви и ешь. Нашим красавицам это должно понравиться.

— Как вы здорово придумали! — Я навострил уши.

— Поскольку речь идет о наложницах эмира, ни стражников, ни садовников, ни вообще каких бы то ни было мужчин рядом не будет. Я долго спорила с командиром дворцовой стражи и главным смотрителем парка. С меня семь потов сошло, пока я не вытребовала у них обещания, что между пятью и шестью часами дня мы будем предоставлены сами себе. — Джанифа принялась перебирать стопку листов пергамента, лежавшую возле ее подушек. — Командир дворцовой стражи любезно набросал мне карту парка, на котором отметил, где расставит патрули. Сам видишь, стражники будут далеко. Если эту карту увидит злоумышленник, он сообразит, как избежать с ними встречи. Впрочем, ты можешь на нее взглянуть. Если тебе, конечно, интересно.

Я склонился над грубым наброском плана парка, запоминая расположение точек и крестиков.

— То есть охраны не будет вообще? — уточнил я, не веря своим ушам.

— Ну как это «не будет»? — дернула плечом Джанифа. — Будет, конечно. На этом настоял командир дворцовой стражи. Возьмем с собой Себастьяна и Асифа. Оба евнухи и на редкость дюжие. С ними мы будем в безопасности. Впрочем, задача у них непростая. — Джанифа озабоченно покачала головой. — Девочки у меня — такие шалуньи, такие озорницы… — Она внимательно посмотрела на меня. — Знаешь, что меня беспокоит? Деревья в саду растут очень густо. Не парк, а настоящие джунгли. Если зайти в этот сад подальше, то полностью скроешься из глаз — никто тебя не увидит. И вот представь, что случится, если туда забредет кто-то из моих красавиц. Ищи ее потом. Мне было бы гораздо спокойнее, если б я могла пригласить надежного человека, чтоб помог присмотреть за моими овечками. Вдруг какая отобьется от стада? Ты завтра свободен? Тогда я бы обратилась за помощью к тебе.

Мое сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Мне потребовались все мои силы, чтобы ответить ровным, спокойным голосом:

— Почту за честь.

— Вот и прекрасно. Буду тебе весьма признательна.

Вдруг расслабленная улыбка исчезла с ее лица.

— Самуил, — пристально посмотрела на меня Джанифа, — будь осторожен. Воры могут быть очень опасны, особенно если их застают на месте преступления. Хуже того, они могут похитить одну из моих подопечных. Сейчас я говорю об опасности, которая угрожает нам всем, в том числе и мне, а не только жертве похищения.

— Вам не о чем беспокоиться, госпожа Джанифа. Я очень вам благодарен, — промолвил я.

— Верни ее обратно в сохранности. О другом я не прошу.

— Обещаю.

Когда я вышел из ее покоев, у меня голова шла кругом. Я не думал, что брошенное мной семя так быстро даст всходы. Быстро покончив с делами в гареме, я поспешил к подножию холма — к тому потайном месту, где оставлял послания Паладону. По дороге я остановился лишь для того, чтобы написать записку и набросать по памяти карту.

Джанифа не ошибалась, назвав своих подопечных озорницами. Собирать хурму в корзины им быстро надоело, и они, хихикая, вернулись на устеленную коврами лужайку. Расположившись там, девушки принялись строить Себастьяну и Асифу глазки, облизывать чувственные полные губы и громко читать вслух скабрезные стихи. Джанифа же бранила их с притворной серьезностью.

— А давайте в жмурки сыграем! — крикнула одна из наложниц, и девушки, в одно мгновение окружив несчастных евнухов, завязали им глаза шелковыми платками.

Все это время я смотрел на Айшу, которая молча сидела немного в стороне сама по себе. Неожиданно я почувствовал прикосновение мягких ручек, и мои глаза тоже закрыл платок.

— Девочки! — раздался строгий голос Джанифы. — Оставьте бедного лекаря в покое.

Стянув с глаз платок, я с ужасом обнаружил, что Айша пропала. Джанифа нахмурилась, прищурила глаза и чуть заметно кивнула на деревья. Сделав вид, что у меня внезапно прихватило живот, я кинулся в густые заросли. Некоторое время я метался среди деревьев, раздвигая руками ветви. Сердце учащенно билось от страха, что я не смогу найти Айшу. Визг и смех девушек становился все тише. Наконец, к величайшему моему облегчению, я наткнулся на маленькую лужайку. Сквозь густую листву я заметил под одним из деревьев силуэт Айши.

Она меня не видела и обеспокоенно озиралась по сторонам, теребя изящной ручкой фибулу на красном плаще. Девушка сняла капюшон, и моему взору открылись каштановые волосы, ниспадавшие ей на плечи. Неожиданно мне вспомнилось, как мы с ней познакомились — тоже, между прочим, во фруктовой роще. Она была совсем ребенком и приехала туда верхом на лошади. Наверное, сам того не осознавая, все это время я воспринимал Айшу именно как маленькую девочку. Только теперь, глядя на нее в рассеянном солнечном свете, проникавшем сквозь густую листву, я заметил, как сильно она повзрослела в заточении. Когда Азиз забрал ее из дома, она все еще была пухленькой жизнерадостной девчушкой. И вот я вижу перед собой высокую стройную девушку, она печальна, но держит себя с достоинством. Мы виделись с ней каждый день, и потому я не замечал, как изменяется ее характер, как выпавшие на ее долю испытания взращивают в ней благородство и мужество. Я всегда считал ее красивой, сейчас же Айша казалась мне прекрасной. При этом ее карие глаза выдавали пережитые ею муки, и мое сердце заныло от сострадания к ней.

— Самуил, это ты? — неуверенно позвала меня она. — Тетя Джанифа сказала, что ты хочешь мне что-то передать.

Я уже собрался сделать шаг к ней навстречу, но тут обратил внимание, что она смотрит совсем в другую сторону. Послышался хруст сломанной ветки и шелест раздвигаемых кустов. На лужайке показался высокий широкоплечий мужчина. Ахнув, Айша прижала ко рту ладонь.

— Паладон? — прошептала она.

Поначалу он шел к ней быстро и уверенно, но потом вдруг словно утратив власть над своим телом, застыл как вкопанный в нескольких шагах от Айши. Его руки безвольно висели вдоль тела, плечи тряслись. Я увидел слезы, катящиеся по его щекам.

— Прости меня… любимая… Я столько хотел тебе сказать… так готовился… чувствовал себя сильнее всех, а сейчас… Ты такая… такая красивая…

Обоих словно околдовали. Айша, приоткрыв рот, не отрываясь смотрела на Паладона. Словно лунатик, она подошла к нему и провела пальцем по щеке возлюбленного. В тишине едва слышно звякнули браслеты на ее руке.

— Это ты…

— Да, — прошептал он, — да… Любовь моя… Тебе ничего…

— Да, — она вздохнула, и ее глаза наполнились слезами. — В гареме мне ничего не угрожает. Твои письма… Я им так… так радуюсь…

— Я по тебе скучаю… я… я…

— Знаю. Обними меня.

Паладон нежно обхватил ее руками, и она прижалась лицом к его груди. Он едва коснулся губами ее волос. Теперь уже Айша затряслась от плача.

— Прости… — простонала она сквозь слезы. — Прости, я просто никак не могу поверить, что ты…

Мне было неловко от того, что я, по сути дела, подглядывал за ними, но я не мог двинуться с места и едва смел дышать. Меня словно околдовали, но когда они поцеловались, я отвел взгляд.

Иногда то он, то она начинали говорить, но всякий раз обрывали фразу, так и не закончив ее. Айша и Паладон будто читали мысли друг друга. Они общались на языке влюбленных, и потому я не мог уследить за их беседой. Говорили их сердца, их руки, передававшие легкими прикосновениями то, чего не могли выразить слова. Робкие фразы и жесты, запинки и молчание — все это казалось мне куда красноречивей тысяч сладкозвучных стихов гениальных поэтов. Мне вспомнились истории о влюбленных, воспетые в трагедиях древнего мира и балладах. Все они не шли ни в какое сравнение с историей любви Паладона и Айши. Их история была печальней и красивей, а сама любовь — чище. Лужайка неожиданно показалась мне исполненной духом святости. По моему телу прошла благоговейная дрожь. Я ощутил себя смертным, невольно вторгшимся в мир удивительных бесплотных созданий. Мне казалось, что Айша и Паладон воплощают в себе символ надежды и счастья всего людского рода и, если их разлучить, из мира уйдет радость, а с небес исчезнут и звезды, и солнце, и луна.

Неожиданно Айша отстранилась от Паладона, и ее глаза наполнились страхом. В отчаянии стукнув кулачком ему в грудь, она воскликнула:

— О чем я только думаю! Тебе надо идти! Если тебя обнаружат здесь…

— Никто меня здесь не найдет. Самуил сообщил мне, где стоит стража. Мне ничто не угрожает. Здесь только ты и я.

— А вдруг его обманули? Что, если это ловушка? — Она все колотила его в грудь кулачками.

Паладон поцеловал ее, и она постепенно успокоилась.

Тут я услышал слова, которых так опасался.

— Давай убежим, — сказал он, — давай убежим отсюда. Я знаю как. Нас никто не увидит. Стоит нам выбраться из Мишката…

Обхватив себя за плечи, она в ужасе замотала головой. Он продолжал убеждать ее.

— Родная моя, твой брат никогда нас не достанет…

— Даже если это возможно, здесь вся твоя жизнь… Твоя мечеть… Она для тебя так много значит… Я не могу тебе позволить…

Паладон принялся мерить шагами лужайку, постукивая кулаком о ладонь.

— Плевать мне на мечеть. Мне нужна только ты.

— И мне нужен только ты, — голос Айши дрогнул. — Ты — моя жизнь. Но наши друзья… Джанифа… Представляешь, как она мне доверяет, раз решила устроить нашу встречу.

— Она сестра эмира. Ей нечего бояться.

— А как же… Ведь есть еще и… — У Айши задрожали губы, и она замолчала.

— Ты права, — с грустью в голосе произнес поникший Паладон.

— Мы так ему обязаны… А если мой брат… — Она схватила Паладона за руку и прижалась к нему. Лицо ее было бледным и очень печальным.

И тут я вышел на лужайку. На душе было спокойно, поскольку я принял решение. Влюбленные ошарашенно воззрились на меня. Взяв их за руки, я тихо сказал:

— Бегите. Забирай ее, Паладон. Так будет лучше. — Я улыбнулся Айше. — Паладон прав. Главное, чтобы вы были вместе, а остальное неважно. За пределами Мишката вы окажетесь в безопасности. Бегите.

— Давай с нами, Самуил, — с жаром произнес Паладон.

— Нет, — покачал головой я, — мне лучше остаться. За вами начнется охота, а я попытаюсь пустить ее по ложному следу. Изо дня в день буду водить их за нос.

Айша поцеловала меня, а Паладон крепко обнял.

— Чего вы ждете? — Мой голос сорвался, я почувствовал, как в сердце начинает закрадываться страх. — Бегите!

Державшиеся за руки Паладон и Айша не двинулись с места.

— Нет, Самуил, нет, наш добрый друг, — наконец тихо произнес Паладон. — Как мы сможем жить дальше, зная, что ты пожертвовал собой ради нас? Но мы никогда не забудем того, что ты нам сейчас предложил. Ты готов ради нас пойти на такое… — Он покачал головой. — Я потрясен… у меня нет слов…

— Но я…

— Нет, Самуил, — твердо сказал Паладон, — мы названные братья и потому должны заботиться друг о друге. Мы обязательно найдем какой-нибудь другой выход. Я в этом уверен.

Айша смотрела на меня и улыбалась сквозь слезы.

— Самуил, сколько мы еще можем побыть вместе с Паладоном?

— Нам уже пора назад, — склонил я голову.

— Дай нам хотя бы еще пять минут, дружище, — промолвил Паладон.

— Я вернусь через десять, — ответил я.

Я развернулся и, спотыкаясь, двинулся прочь, продираясь сквозь ветви. Наконец я остановился у одного из деревьев, привалился к нему и заплакал. До меня доносился едва слышный смех наложниц. Над моей головой весело чирикали воробьи.

Когда я вернулся на лужайку, Айша ждала меня там в одиночестве возле дерева. Я заметил, что на стволе вырезан расправивший крылья орел, сжимающий в когтях два сердца — символ надежды. Несмотря на то что уже смеркалось, я безошибочно узнал уверенную руку моего друга.

— Наши с Паладоном сердца всегда будут вместе, — тихо сказала Айша. — Когда-нибудь настанет день, и мы улетим далеко-далеко, совсем как этот орел. Я никогда не забуду то, что ты для нас сегодня сделал и на что был готов пойти, если бы мы тебя об этом попросили.

— Нам пора, — глухо произнес я.

Когда мы вернулись, евнухи уже сворачивали ковры. Девушки лежали в траве, наслаждаясь теплом садящегося солнца. К нам подошла Джанифа, я кивнул, на ее губах мелькнула улыбка. Повернувшись, она захлопала в ладоши.

— Все, все, все, разбираем корзинки, время возвращаться обратно. — Взяв под руку Айшу, она проворковала: — А ты, милочка, составишь мне компанию. Расскажешь, как погуляла по роще с Самуилом. Впрочем, нет, не надо. Я слишком устала и ничего не хочу знать.

Когда я пришел в кабинет Азиза, выяснилось, что принца вызвал эмир Абу. Я был рад побыть один наедине со своими печальными мыслями.

Когда он вернулся, я молча сидел на ковре. Вслед за Азизом семенил Ефрем. Принца буквально трясло от гнева. В дрожащей руке он держал письмо «повелителя всех мусульман» Юсуфа с требованием прибыть к нему на встречу.

— Абу во всем винит меня, — обрушился Азиз на Ефрема. — Как будто я имею к этому какое-то отношение. Он отчитал меня, как мальчишку. Сказал, что я допустил ошибку, когда не стал продолжать политику отца. Он повысил на меня голос! Представляешь! Он орал на меня! Мол, если бы мой отец был все еще жив, мы бы поехали на встречу эмиров и убедили их, что этот африканский выскочка — именно так он его назвал — гораздо опаснее христиан. Да разве аль-Мутамид и Абдулла стали бы меня слушать, если бы я начал нести подобную чушь? Как бы не так!

— Это возмутительно, — согласился Ефрем, — и совершенно несправедливо по отношению к вам. Вы единственный принц во всей Андалусии, решивший бороться с христианской угрозой.

— Но Абу даже не упомянул об этом. Он обвинил меня в разбазаривании средств! Сказал, что я сею в эмирате страх и ужас, сражаясь с чудовищем, существующим исключительно в моем воображении. Неужели он не видит, что я создал целую армию, чтобы защитить Мишкат от врагов — как внешних, так и внутренних? Он не понимает, что я защищаю престол, на котором он сидит? — Азиз в сердцах швырнул о стену подушку.

— Конечно, видит и понимает, — пробормотал Ефрем, — но он… он стар и… — будто на что-то намекая, иудей пожал плечами и развел руками.

— Эмир выжил из ума, — процедил сквозь зубы Азиз. — Сначала оскорбил меня, а потом спросил совета — как нам действовать дальше. Я ответил, что у нас нет выбора. Если к Юсуфу едут остальные эмиры, значит, должен ехать и Абу. В противном случае мы останемся в одиночестве.

— Совершенно верно, — одобрительно кивнул Ефрем, — мудрый совет.

— На это Абу сказал, что не станет лебезить и унижаться перед кочевником. На встречу он прибудет, только если его привяжут к тиграм и потащат туда силком. Потом добавил, что это я заварил кашу и мне теперь ее расхлебывать. Он хочет, чтобы на встречу с Юсуфом поехал я, прихватив с собой всю свою армию. Если я исполню его волю, кто позаботиться о Мишкате?

— При всем моем уважении, принц, — прочистил горло Ефрем, — должен отметить, что ваш двоюродный дедушка подносит вам бесценный подарок.

Азиз с подозрением уставился на него.

— Мы с вами часто говорили о том, что ваши старания не желают оценивать по достоинству. Все, что мне доводилось слышать об эмире Юсуфе, говорит о том, что он истово верующий мусульманин. Более того, я бы даже сказал, что он верен идее джихада. Ему будет известно, сколь решительный отпор вы дали христианам. Тем самым вам удастся снискать его расположение. Ни один из андалусских правителей не может похвастаться такой же стойкостью и решительностью, которую продемонстрировали вы. Ваш отец пытался задобрить христиан бесконечными разговорами. Вы же перешли от слов к делу. Это произведет на Юсуфа хорошее впечатление. Кроме того, не будем забывать о его могуществе. Я считаю, он идеально подходит на роль союзника. Дружба с ним будет во благо и вам, и Мишкату. Коль скоро он собирается возглавить коалицию против христиан, его непременно должна заинтересовать и ваша армия, которую он захочет включить в состав своего войска. Вы можете достаточно просто стать для него незаменимым. Рано или поздно он вернется обратно в Африку. Когда это случится, он будет считать вас своим другом. И кто же осмелится вам противостоять, если вас поддержат альморавиды? Мишкат может стать сильнейшим эмиратом во всей Андалусии, а вы — величайшим из принцев. Прошу меня извинить, я лишь презренный торговец и мало что понимаю в политике. Но худо-бедно знаю, как обращаться с деньгами, а в торговле важно как можно быстрее понять, чего на самом деле стоит человек, с которым имеешь дело. Так вот, принц, я уже в ходе первой встречи с вами понял, что вы можете вести за собой людей. Уверен, что эмир Юсуф это тоже поймет.

Азиз не сводил глаз с уст Ефрема, наблюдая за ними, словно кобра за дудочкой заклинателя змей.

— Но как наверняка заполучить Юсуфа в союзники? — прошептал он.

Ефрем снова пожал плечами.

— У вас есть разные средства, принц. И на одном из них хотелось бы заострить ваше внимание. Эмир Юсуф стар, но, насколько мне известно, не утратил интереса к женщинам. Если ему предложить в жены юную, красивую и умную…

— Ты про Айшу… — выдохнул Азиз.

— Вы сами говорили, что ищете ей достойную партию… — вкрадчиво промолвил Ефрем.

— Да, — пробормотал Азиз, — да, именно так. — Он принялся мерить шагами кабинет и вдруг увидел меня. — Самуил! Я даже не заметил, что ты тут сидишь. Как тебе предложение Ефрема?

Меня словно обухом ударили. Едва ли прошел час с того момента, когда Айша была с Паладоном и они могли бежать. Я обругал себя последними словами за слабость и нерешительность. Я должен был убедить их покинуть Мишкат.

Неожиданно мне вспомнился один давний вечер, когда мы еще учились и были вместе. Айша сидела, скрестив ноги, на табурете, а на полу возле нее, как водится, устроился Паладон. Мы с Азизом полулежали на диванчике. Глаза Азиза, совсем как сейчас, возбужденно блестели. Он с удовольствием слушал, как Айша и Паладон подтрунивают друг над другом, беседуя о браке. Паладон уверял Айшу, что, скорее всего, Салим продаст ее какому-нибудь старику богатею — и поделом, потому что у нее отвратительный характер и вообще она — настоящая язва. Айша тогда покатилась со смеху и сказала: «За богатого так уж и быть — выйду». Потом, вдруг сделавшись серьезной, взяла лютню и запела. Музыку она сочинила сама, а слова принадлежали знаменитому сирийскому поэту Абуль-Ала аль-Маарри[61]. Она пела тихо, не сводя взгляда с Паладона.

Мы сидели, даже не зная, что на это сказать. Сперва мы хохотали над строчками, в которых героиня поносит старого мужа, но печальная концовка песни, показавшаяся нам надрывным, преисполненным отчаяния криком, заставила замолчать. Посмотрев на нас с невеселой усмешкой, Айша произнесла;

— Я никогда, ни за что на свете не выйду замуж за нелюбимого. — Она ударила рукой по струнам, и лютня жалобно всхлипнула.

Этот звук преследует меня до сих пор.

— Итак, Самуил?

Мне очень хотелось сказать, что предложение Ефрема не просто ужасно, цинично и жестоко, но еще и безумно. Что Азиз, принеся в жертву любимую сестру, не добьется ровным счетом ничего. У Юсуфа сотни жен, и ему все равно, будет их на одну больше или меньше. Что он воспримет предложение о браке как попытку слабого эмирата снискать его расположение. Да, он возьмет Айшу в жены, надругается над ней, после чего отправит в Африку, где она и будет прозябать остаток жизни в гареме с остальными позабытыми им наложницами. Кроме того, отдав Айшу замуж за Юсуфа, Азиз подарит ему заложницу. Ею африканец станет шантажировать Мишкат, превратив эмират в свою послушную марионетку. Ну а сам Азиз опозорится, заслужив себе репутацию послушной шавки Юсуфа.

Мне ужасно хотелось наорать на Азиза, чтобы он тоже понял столь очевидные для меня вещи. Мне ужасно хотелось объяснить принцу, что его советник-подхалим просто придумал еще один способ набить себе мошну. Ефрему, в отличие от меня, всегда было плевать на Азиза. Да смилуется надо мною Господь! Несмотря на все то зло, что совершил принц, я по-прежнему любил его. Больше всего мне хотелось сказать, что он погубит Айшу и Паладона, а вдобавок ко всему разобьет сердце и мне, ведь оно с детства билось ради них троих. Но я знал, что слова бесполезны. Из-за своей гордыни и тщеславия он просто не услышит моей мольбы. Сказав правду, я добьюсь лишь одного — утрачу доверие Азиза и обрету врага в лице его могущественного советника, а если это произойдет, то я не смогу ничем помочь Айше и Паладону.

— Мне кажется, это будет мудрым политическим шагом, — сказал я.

Азиз наклонился и поцеловал меня.

— Мой милый Самуил. Как же ты мне предан.

Стоило принцу распрямиться, как он уже забыл обо мне. Через некоторое время я выскользнул из его кабинета. Азиз с Ефремом с жаром обсуждали приданое Айши. Ведь ее предстояло выдать за столь известного могущественного правителя и завоевателя. В связи с этим Ефрем предлагал взять еще одну ссуду.

Я хотел сразу же рассказать обо всем Джанифе, но ударил гонг, возвещавший о том, что пришло время ночной стражи. Теперь в гарем не пустили бы даже меня. После бессонной ночи я с первыми лучами восходящего солнца кинулся к Джанифе, но она молилась, и мне велели подождать. Допустили меня к ней только через два часа. Молча меня выслушав, она покачала головой.

— Эмир Юсуф так стар, что годится ей в прапрадеды. Абу уже знает о планах Азиза?

— Думаю, нет. Скорее всего, Азиз расскажет о них завтра на совете. Боюсь, Абу согласится, поскольку на первый взгляд брачный союз со столь могущественным человеком упрочит позиции Мишката. Но если вы сможете поговорить с ним до совета и предупредить об опасностях…

— И что мне сказать брату, если он спросит, откуда мне известно о планах Азиза? Указать на тебя? Но если Азиз узнает, что ты на него донес, ты станешь его заклятым врагом. Можешь представить, какие это будет иметь для тебя последствия? Ты к ним готов?

— Да, готов, если речь идет о спасении Айши и о ее счастье с Паладоном.

— Нет, так не пойдет, — Джанифа погрозила мне пальцем. — Ты слишком ценен. Тобой жертвовать нельзя. Дай-ка я подумаю. В гареме есть рабыня, Ясмин. Миленькая, хорошенькая… В последнее время Азиз часто с ней забавляется. Он-то полагает, что я ни о чем не знаю, но Ясмин мне все рассказывает. Обычно он предается с ней утехам во время дневного отдыха, то есть сейчас. При этом Азиз часто разговаривает во сне. Такая уж у него особенность.

— Я знаю, — понурил я голову.

— Откуда? — нахмурилась Джанифа. — Ах да, я и забыла. Так вот, я могу сказать, что узнала о планах Азиза от Ясмин, а она услышала, как Азиз сболтнул о браке Айши и Юсуфа во сне. Ну как?

— Но как же Ясмин? Азиз непременно ее накажет.

— Ну и что? — удивилась Джанифа. — Она же рабыня. Скорее всего, я смогу ее защитить. Ну, высекут ее — и это самое страшное, что с ней может случиться. И вообще, у Азиза наушников полный дворец, а мне своих соглядатаев, получается, иметь нельзя? Дождусь возвращения Ясмин и пойду к Абу. Где тебя потом искать?

— Если хотите, здесь. Я собирался завтра делать небольшую операцию, могу перенести ее на сегодня.

— А-а-а-а… Ты про этот жуткий фурункул на щеке Зубайды? Абу будет рад, если ты вернешь ей былую красоту, сейчас она ходит у него в любимицах. Непременно ему об этом расскажу. У него от этого улучшится настроение, и он станет покладистей.

Когда я уже собрался уходить, Джанифа остановила меня.

— Прошу тебя, Самуил, не рассчитывай на многое. Даже если мы сейчас расстроим планы Азиза, он все равно продолжит искать Айше мужа. — Она рассмеялась. — Видел бы ты себя со стороны! Как же у тебя вытянулось лицо! Не бойся. Мы и со следующим женихом справимся. Вчера нам удалось невозможное, так? Значит, нам под силу совершать это невозможное снова и снова.

Сам не знаю, каким образом, но мне удалось весь тот день исправно исполнять свои обязанности. Впрочем, если начистоту, операцию я провел не лучшим образом, поскольку у меня дрожала рука, когда я вскрывал фурункул. Когда меня отыскала Мария и отвела в покои своей госпожи, уже начали сгущаться сумерки.

— Абу в ярости, — сообщила мне возлежавшая на подушках Джанифа, — он согласен с твоей оценкой нашего положения. Идея Азиза — чистейшей воды глупость. Юсуф обретет больше, чем мы можем получить от него взамен. Абу считает, что брак опасен. По его словам, Юсуф такой же хищник, как и король Кастилии. И еще… еще он считает, что замужество станет трагедией для бедняжки Айши.

— Вы хотите сказать, новости хорошие? — спросил я, напуганный ее ровным, бесстрастным голосом.

— Нет. Он собирается дать Азизу свое разрешение.

Я уставился на Джанифу во все глаза.

— Он сказал, что приказал визирю возглавить посольство и представлять его, эмира, интересы на переговорах, а значит, в действия визиря вмешиваться нельзя. Нужно позволить Азизу поступать так, как он считает нужным.

— Это… это весьма прискорбно, — промямлил я.

— Прискорбно? — воскликнула Джанифа. — Это катастрофа! Моя бедная, несчастная голубка! Слава Аллаху, она еще ни о чем не знает. Самуил, Айша должна пребывать в неведении и дальше. Азиз должен отправиться в дорогу вместе с ней через несколько дней. Дай мне слово, Самуил, что пока ничего ей не будешь говорить. Если Айша узнает, она может попытаться свести счеты с жизнью. Я бы непременно так поступила, если бы мне предстояло провести остаток своих дней в гареме какого-нибудь старого африканца. Скорее всего, она овдовеет, прежде чем ей исполнится двадцать лет. А что дальше? Ты знаешь, как там люди живут? Ни тебе вина, ни музыки. Это все равно что быть похороненной заживо. Плохо дело… Очень плохо.

— Но почему эмир дал свое согласие? — не мог понять я.

— Политика, Самуил. Для мужчин она словно игра, ну а мы, женщины, в ней пешки. Такова уж наша судьба.

— При чем тут политика? Брак Айши и Юсуфа противоречит нашим интересам. Эмир признал, что их свадьба обернется для Мишката катастрофой. Вы же мне об этом сказали сами. И все равно не желает вмешиваться. Как можно быть таким безответственным? Эмир совсем потерял… — Я прикусил язык. Так недолго договориться и до измены.

— Так что там потерял мой брат? — строго спросила Джанифа.

— Интерес к государственным делам, — хмуро закончил я.

— Когда Салим был визирем, все было точно так же.

Во мне снова вспыхнул гнев, который я был не в силах сдержать.

— При всем моем уважении, госпожа Джанифа, должен заметить, что, когда Салим был визирем, государство находилось в надежных руках.

Недовольно проворчав что-то, сестра эмира взяла засахаренный орешек из стоявшей среди подушек пиалы и принялась задумчиво его крутить, зажав между пальцами. Наконец она положила его обратно, внимательно на меня посмотрела и, видимо приняв некое решение, знаком поманила к себе. Когда я опустился на ковер рядом с ней, Джанифа заговорила со мной тихо, почти шепотом. По всей вероятности, она не хотела, чтобы ее услышала даже верная Мария.

— Ты не знаешь моего брата. Ты видишь перед собой добродушного жизнелюба, обожающего женщин и вино, чудака, строящего дворцы и мечети. Ты не в состоянии вообразить, сколь жесток и беспощаден он может быть. Наследником был назначен мой старший брат, Яхья, отец Салима. Наш родитель, эмир, считал, что своей кровожадностью Яхья пошел в него. Возможно, ты слышал, что мой отец прославился своими завоеваниями. При этом он слыл настоящим чудовищем, и Яхья вырос отцу под стать. Они оба были изуверы — по отношению и к своим близким, и к подданным. Я ненавидела их.

Она ненадолго замолчала, глядя на меня, а потом продолжила:

— Другого моего брата, Абу, я любила и люблю. Он ничем не походил на Яхью. Абу вырос скорее не воином, а мыслителем. Он получал удовольствие от жизни. Обожал стихи и песни. Всегда был предан Аллаху, но при этом много общался с иудеями и христианами и научился ценить их добродетели. Водил дружбу со многими из них и даже развлекался с их женщинами. Со временем он проникся любовью к Мишкату и людям, которые тут живут. Он любил их всех, вне зависимости от их веры и цвета кожи. Очень беспокоился, что народ страдает от неподъемных налогов, оплачивая бесчисленные войны нашего отца, печалился о простых наших людях, гибнущих на полях сражений. Отцу всегда было плевать на нужды своих подданных.

Абу держал свои мысли при себе. Он всегда умел схитрить и пустить в ход обаяние, чтобы привлечь на свою сторону тех, кто в иных обстоятельствах мог бы стать его врагом. Он был вне подозрений. Однажды вечером брат пришел в мои покои. Это случилось вскоре после того, как отец слег с болезнью, которая в конечном итоге и свела его в могилу. Абу спросил моего мнения о Яхье — каким, на мой взгляд, он станет эмиром. «Таким же, как отец», — ответила я.

«Да, он унаследовал его жестокость, но не ум, — ответил Абу. — Он будет и дальше разбазаривать казну на войны с соседями. Яхья никудышный стратег и никогда не следует мудрым советам, а значит, рано или поздно его ждет поражение. Наш эмират захватят враги. Что, как ты думаешь, в таком случае ждет Мишкат и наш народ?»

Она снова замолчала и пристально посмотрела на меня.

— Ты понимаешь, Самуил, к чему я веду? Абу стал эмиром не потому, что хотел потешить свое честолюбие. Он всегда помнил об ответственности и долге перед подданными. Именно поэтому я поддержала его и присоединилась к заговору. Я знала, что его волнует лишь одно — благополучие страны. Наверное, он любил своего брата. Абу — человек очень привязчивый, но народ Мишката он любил все-таки больше. И вот ради Мишката он решил покончить с Яхьей. Избавлю тебя от подробностей. Скажу лишь, что вскоре после смерти отца, за день до восхождения на престол, Яхья погиб на охоте. Несчастный случай. Неудачно упал с лошади и напоролся на собственное копье. Именно это утверждали двое свидетелей. Одним был Абу. Другим — Салим.

— Салим? — ахнул я. — Вы хотите сказать, что он помог убить собственного отца?

— Да, — не отвела взгляда Джанифа. — Он держал руки Яхьи, когда Абу насадил его на копье. Бедный Салим, как же тяжело он это переживал. Тогда он был чуть старше тебя. Ученый… Как он любил книги… Яхья его презирал и безобразно с ним обращался, однако не это толкнуло Салима на отцеубийство. Салим поднял руку на отца, потому что любил Мишкат совсем как дядя. Он руководствовался чувством долга, хотел спасти страну от ужасов, что ее ждали.

Остальное ты знаешь. Абу стал эмиром, Салим — визирем. Благодаря им в Мишкате воцарились мир и благоденствие. Иудеи, мусульмане и христиане вплоть до недавнего времени жили спокойно и дружно. И всем было хорошо, за исключением двух человек, сделавших это возможным. Их терзало чувство вины. Как ты думаешь, почему Салим столько работал, что в результате сошел в могилу раньше срока? Уверена, что таким образом он хотел искупить вину за совершенное преступление. Почему Абу одержим этой мечетью, которую Паладон ему строит в пещере? Боится попасть в ад и потому хочет умилостивить Аллаха. Вот вы какие — мужчины. Я же, будучи женщиной, вижу многое куда яснее вас. Я не боюсь ада, ибо знаю, что Аллах милосерден и простит нас. Убив Яхью, мы сделали доброе дело — для Мишката, для людей, которые тут жили. Кстати, знаешь что? Несмотря на все страхи за свою душу, мне кажется, что Абу, если понадобится, снова не остановится перед убийством. После всего того, что я тебе рассказала, ты по-прежнему считаешь, что он не проявляет интереса к государственным делам? Ты и вправду веришь, что после тех жертв, которые они с Салимом принесли ради Мишката, Абу все равно, что сейчас происходит с его эмиратом? Он в отчаянии!

— Но он ни разу не высказался против действий Азиза. Как раз наоборот! На следующий день после избиения христиан Абу пришел в мечеть на службу и возблагодарил Аллаха!

Рассказ о своекорыстном убийстве, в результате которого Абу пришел к власти, не произвел на меня того впечатления, на которое рассчитывала Джанифа, а известие о том, что в нем принимал участие мой благодетель Салим, привело в смятение.

— События развивались слишком быстро, он не мог ничего сделать, — ответила моя собеседница. — После того как Азиз натравил толпу на христианский квартал, пути назад уже не было. Верховный факих пел Азизу дифирамбы, и большинство членов уммы поддержало его решение. Что оставалось Абу? Это жизнь, Самуил, и в ней свои законы, которым вынуждены подчиняться даже эмиры. С его стороны было разумно затаиться и ждать, пока не поменяются настроения в народе. А сейчас он не в силах снять Азиза с поста визиря. Тех немногих военачальников и советников, на которых Абу мог положиться, удалили из столицы. Кто-то отошел от дел в силу преклонного возраста. Теперь в совете сидят одни лишь люди Азиза. Эмир один, совсем один. Змей поганый! Гадюка… Умен же он, ничего не скажешь… Даже не просто умен, а феноменально умен… — Джанифа сплюнула.

— Азиз?

— Ефрем! Может, он и занимается финансами, однако не будем забывать, что он еще возглавляет тайную сыскную службу. За всем, что происходит сейчас в эмирате, стоит его злой гений. Это он, пользуясь слабостями моего внучатого племянника, льет яд ему в уши. Неужели ты думаешь, что Азиз сам придумал эти злодейства? Он самолюбив и самонадеен. Да, порой Азиз способен на дурные поступки, но все же в глубине сердца он стремится к добру. Яснее ясного, его сбили с толку, задурили голову… Ведь он безумно хочет доказать, что чего-нибудь да стоит. Не сомневаюсь, он искренне верит, что действует во благо Мишката, — она скривила губы. — Салим так надеялся, что Азиз будет всегда находиться под твоим влиянием… Бедный Салим. Его сын связался не с тем иудеем.

— Мне очень жаль. — Я был в ужасе. Эмир и его сестра, поняв, что ситуация вышла из-под контроля, не желали ничего предпринимать и лишь пытались найти себе оправдание.

— Самуил, тебя никто ни в чем не обвиняет. По правде говоря, мой брат надеется, что настанет день и Азиз снова начнет слушаться тебя. Абу очень высокого мнения о своем Иосифе — не знаю почему, но он упорно называет тебя именно так. Он до сих пор хочет, чтобы престол наследовал Азиз, полагая, что принц со временем исправится. Я — женщина, а потому менее сентиментальна, чем он. Азиз меня беспокоит. Власть — это дурман, который может увлечь человека на путь зла. Она развращает душу. Если в один прекрасный день ты снова станешь ангелом-хранителем Азиза, то поймешь, какая перед тобой стоит непростая задача. Впрочем, сейчас это неважно. В данный момент мы можем лишь ждать, когда Ефрем допустит промашку.

— Но зачем ждать? Все равно не понимаю, почему молчит эмир? — Я был на грани отчаяния. Джанифа, на которую я возлагал такие надежды, предлагала просто сидеть сложа руки и ничего не делать. — Даже я могу дать показания, которых хватит, чтобы обвинить Ефрема в измене. Каждый день я слышу, как он уговаривает Азиза взять очередную ссуду. Проверьте записи! Он наверняка уже прибрал к рукам половину государства. Почему эмир не может рассказать об этом народу?

— А почему ты не стал возражать, когда Азиз спросил твоего мнения по поводу брака Айши и Юсуфа? Вот по той же самой причине молчит и Абу. Он знает, что, если выступит против Ефрема сейчас, это ни к чему хорошему это не приведет. Мой брат ждет благоприятной возможности. Спроси себя, почему он сам не едет к Юсуфу на съезд эмиров, а отправляет вместо себя Азиза? Азиз в подметки отцу не годится. Абу надеется, что принц там опозорится. Тогда эмир сможет обратиться к умме и получить ее поддержку. Возможно, эмир хочет указать внучатому племяннику на его ограниченность, чтобы тот умерил свое тщеславие. Если Азиз присмиреет, Абу перейдет в наступление и начнет задавать вопросы. Кто давал принцу дурные советы? Известно кто — Ефрем. Мой брат затеял долгую игру.

— Долгую игру, в которой эмир позволяет Азизу торговать сестрой, словно шлюхой. Никогда не слышал ничего более жестокого и циничного. А что, если Азиз так ничего и не поймет? А если народ сочтет, что он добился успеха в результате переговоров? Как там будет на самом деле, еще не известно, но Ефрем достаточно умен и, даже в случае неудачи, сумеет обставить все так, что Азиз будет выглядеть гениальным дипломатом. Вы называете происходящее игрой? Вы готовы пожертвовать несчастной Айшой?

— Ты ко мне несправедлив, Самуил. — Джанифа потрясенно воззрилась на меня. — Я в отчаянии от того, что они решили сделать с Айшой. Ты знаешь, как я ее люблю. Думаешь, если бы мне было плевать, стала бы я вчера устраивать ей встречу с Паладоном?

— А на что вы готовы пойти ради нее сейчас? — подался я вперед.

— Но что я могу сделать? Мой брат уже дал согласие на брак. Я не могу пойти против воли эмира.

— Позвольте со всем моим уважением спросить вас, а почему? Вы мне только что сами рассказали, что убили родного брата, поскольку решили, что Мишкату угрожает опасность. Я восхищаюсь вашим мужеством. Вы действовали, как сами сказали, ради блага эмирата. Так вот, Мишкат снова в опасности. Однако на этот раз вам не нужно совершать преступление в глазах Аллаха и людей. Как раз наоборот. Я прошу вас совершить добродетельный поступок. Вы говорите, что у вашего брата связаны руки. Допустим. Но ваши-то руки свободны!

— Ты издеваешься надо мной, Самуил? Мне не нравится твой тон.

— Нет, госпожа Джанифа, я молю вас совершить благородный поступок.

— Но эмир…

— Эмир в растерянности и не знает, что предпринять. Вам это известно так же хорошо, как и мне. Он стар и напуган происходящим. Мы больше не можем на него полагаться.

То, что я сейчас говорил, называлось крамолой, подстрекательством к мятежу и даже изменой, но меня уже такие мелочи не волновали. Неожиданно все стало очень просто. Чтобы собрать армию, Азизу нужно дней пять. Потом он уедет и увезет с собой в обозе под охраной Айшу. Я считал, что смогу это предотвратить, но мне требовалась помощь Джанифы. И чтобы получить эту помощь, я был готов на все что угодно.

— Я… я же сказала тебе…

— Я слышал, что вы мне говорили, госпожа Джанифа. Помимо всего прочего, вы сказали, что вы женщина и потому многое видите гораздо яснее мужчин. Так вот, госпожа Джанифа, загляните себе в душу и скажите мне, что вы с братом, сидя сложа руки, тем самым не потворствуете злу. Ибо если вы ему все же потворствуете, то стыд вам обоим и позор.

Тут я испугался, что перегнул палку. Джанифа закрыла лицо и затряслась всем телом, но не от гнева на мою безрассудную смелость. Она заплакала.

— Я… я хочу… Я очень хочу помочь моей бедной девочке, но не знаю как… — простонала она.

— Всегда можно что-нибудь придумать, — ответил я.

— Да ничего тут уже не сделаешь! Ничего!

— А что, если Айша уже будет замужем? — тихо спросил я.

Джанифа перестала плакать столь же внезапно, как и начала. Она во все глаза уставилась на меня. Ее губы беззвучно шевелились. Сейчас она очень напоминала озадаченную индюшку.

— Ты что, с ума сошел? — прошептала она.

— Нет, госпожа Джанифа, у меня есть план.

— Если ты решил женить Паладона на Айше, у тебя ничего не получится. Отец поставил условие, что Азиз должен дать согласие на брак.

— Думаю, если бы Салим узнал о том, что тут у нас творится, то он бы в тот же час это условие снял. Азиз лишил себя права принимать какие бы то ни было решения о судьбе Айши.

— Но Паладон христианин. Верховный факих запретил обращать его в ислам.

— Я знаю человека, который сможет пренебречь этим запретом. Сейчас, правда, он не является факихом, но когда-то служил имамом в Каире — в исламской академии Аль-Азхар. С одной стороны, он иноземец и потому не обязан подчиняться верховному факиху Мишката, а с другой — имеет право обратить Паладона в ислам. Более того, он имеет право провести церемонию бракосочетания. Ему известно, сколь искренне Паладон хочет принять ислам. Кроме того, он был очень дружен с отцом Айши и знает, что Салим мечтал о счастье для своей дочери.

— Ты намекаешь на этого толстяка ибн Саида? Но он неверный, кафир, точно также, как и ты, и только и думает что о небесных сферах.

— Вы не правы, госпожа, он не кафир. Я и тоже не кафир. Да, взгляды Саида не слишком соответствуют ортодоксальному исламу, но он на самом деле является факихом. И он имеет право именем Аллаха сочетать браком Паладона и Айшу. И потом этот брак не сможет отменить ни один человек на свете, ни эмир, ни верховный факих, ни Азиз. Единственное, что они смогут сделать, так это лишить Паладона жизни, но не думаю, что ваш брат допустит убийство архитектора, строящего столь дорогую его сердцу мечеть. Абу непременно вмешается и встанет на нашу сторону, поскольку в этом случае речь уже будет идти о защите его собственных интересов.

— Ты очень суров с нами, Самуил, — прошептала Джанифа, — ты совсем как пророк, в честь которого тебя назвали. Ты не боишься обличать власть имущих.

— Вообще-то, меня назвали в честь одного визиря, — заявил я, — он был мудрым, как Салим. Я считаю, нам надо исполнить его волю. Будь он жив, мы бы не оказались в столь затруднительном положении.

— Нам надо действовать очень аккуратно.

— Конечно.

— Самуил, это безрассудство.

— Мы поможем Мишкату… Кроме того, мы совершим правильный поступок.

— Ты меня пугаешь, Самуил. Если Айша выйдет замуж, то Азиз не сможет выдать ее за Юсуфа. Тут ты прав. Да, Салим хотел, чтобы Айша и Паладон были вместе, и если мы им поможем, то поступим очень благородно, но… Это такой риск… Мне надо подумать. — Некоторое время она молчала, а потом кивнула и смущенно улыбнулась. — Если ты хочешь, чтобы я согласилась участвовать в этом безумии, я сперва хочу познакомиться с Паладоном.

Я с облегчением вздохнул.

— Вам он понравится, тетя.

С недавнего времени Джанифа просила меня называть ее именно так. Вплоть до нынешнего момента я стеснялся это делать, но теперь, когда мы вступили с ней в заговор и по-настоящему стали друзьями, мне хотелось показать ей свое искреннее расположение и признательность.

Подняв глаза, я увидел Марию. Разговор с Джанифой оказался настолько напряженным, что я совершенно забыл о старой служанке, которая все это время обмахивала свою госпожу опахалом. Заметив мой взгляд, Мария одарила меня самой располагающей улыбкой.

Джанифа объяснила мне, как отыскать потайной ход во дворец. По ее словам, такие ходы имелись во многих дворцах, поскольку любой правитель всегда боится, что удача может отвернуться от него и ему придется спасаться бегством. Абу не был исключением. Местонахождение потайного лаза было известно только семье эмира и Тосканию, который строил дворец и унес секрет с собой в могилу, не обмолвившись о нем даже родному сыну.

Как только минула полночь, мы с Паладоном поднялись по извивавшейся промеж утесов козьей тропе к потайному ходу, возле которого нас ждала Джанифа со свечой в руках. Мы проследовали за ней в тоннель. Примерно на полпути она открыла обитую железом дверь, и мы оказались в роскошно обставленной секретной комнате. Здесь в случае непредвиденных обстоятельств мог укрыться эмир, чтобы дождаться благоприятной возможности улизнуть из дворца. Айша сидела на самом краешке дивана. Когда Джанифа вошла, она вздрогнула, а увидев меня, открыла от изумления рот. Стоило же бедняжке разглядеть могучий силуэт Паладона, как она прижала ко рту ладошку и расплакалась. Мой друг кинулся к любимой и прижал к себе, осыпая поцелуями. Джанифа посмотрела на меня и закатила глаза, намекая на то, что нам лучше уйти.

— Тетя, вы уверены, что сейчас это уместно? — спросил я. Мое сердце учащенно билось — отчасти от радости, отчасти от страха, отчасти от неожиданности.

— Ну… — протянула Джанифа, и в мерцании свечи я увидел, как ее полное лицо расплылось в улыбке, — может, и неуместно. Если бы мы задержались там хотя бы на мгновение дольше, я бы разрыдалась пуще Айши. Ты же сам велел мне вести себя как женщина. Вот я и веду себя как женщина, клянусь Аллахом. Так что ты должен быть доволен. Да и вообще, какая разница. Все равно завтра Саид объявит их мужем и женой. — Она посмотрела на меня и насмешливо улыбнулась. — Кстати, как ты собираешься заставить эту бочку жира подняться по козьей тропе?

— Боюсь, что с большим трудом. Мне понадобится все моя изобретательность. — Я с восхищением посмотрел на нее. — Не долго же вы беседовали с Паладоном. Я-то думал, вы ему устроите настоящий допрос.

— Мне хватило трех мгновений. В течение первого я увидела, что он действительно очень хорош собой, в течение второго — как он смотрит на Айшу, а в течение третьего — как на него смотрит Айша. Больше мне ничего знать и не надо. — Она хлопнула в ладоши и заулюлюкала. По вырубленному в скалах тоннелю пошло гулять эхо. — У-у-у-ух! Я снова чувствую себя молодой. Давно уже не получала такого удовольствия.

Никогда не забуду той ночи. У стены стоял свернутый ковер. Увидев его, я понял, что Джанифа все спланировала заранее. По ее приказу я развернул его и расстелил на влажном каменном полу. Джанифа опустилась на него и закуталась в одеяло, которое лежало сложенным на ковре. Затем она вытащила колоду карт Таро. Мы стали играть в свете пляшущего пламени свечи, время от времени улыбаясь друг другу, когда из-за двери доносился стон или вскрик.

— Знаешь, кто мы с тобой? — хихикнула она, побив моего «шута» «императрицей». — Парочка сводников. Представляю, что бы сказал мой милый Абу, если бы увидел нас сейчас.

— Думаю, Салим сейчас глядит на нас с небес и улыбается, — ответил я.

— Надеюсь. Как же я на это надеюсь, — кивнула Джанифа, в первый раз за вечер сделавшись серьезной.

В первых лучах рассветного солнца мы спустились с Паладоном по козьей тропе. Он буквально весь светился и мчался так быстро, что я едва за ним поспевал. Он прыгал со скалы на скалу, как молодой горный баран. Паладон почти не разговаривал со мной, но время от времени оборачивался, чтобы заключить меня в свои стальные объятия, отрывая при этом от земли.

— Мой лучший друг! Лучший и единственный! — восклицал он. — Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя?

На это я отвечал, что будет достаточно поставить меня обратно, поскольку я боюсь высоты, у меня кружится голова и мне не хочется сорваться с кручи. Однако, быть может, в то чудесное утро у меня шла кругом голова не только из-за страха высоты. Когда мы увидели, как первые лучи солнца показались из-за горных вершин, превратив бегущие по долине реки в потоки расплавленного золота, я понял, что, как и Паладон, пьян от радости.

К счастью, к тому моменту, когда мы достигли подножия холма, нам удалось взять себя в руки. Памятуя о том, что город на военном положении и кругом соглядатаи, мы спрятались в зарослях кустарника и некоторое время сидели там, желая убедиться, что рядом никого нет. Мимо нас проскакал конный разъезд, за ним прогромыхала телега. Только после этого Паладон распрощался со мной и ушел. Потом я выждал еще немного, выбрался из укрытия и отправился в дом Салима, где проспал до полудня. Проснувшись, я разбудил Саида, который уже третий раз за день улегся вздремнуть, и мы стали обсуждать детали предстоящей церемонии. Мой наставник, будучи человеком весьма придирчивым и дотошным, не желал упустить ни одной мелочи.

— Ты уверен, что он выучил все ответы? — спросил он, с важным видом глядя на меня.

— Он много месяцев ходил на уроки к верховному факиху. Он знает Коран наизусть, — уже в десятый по счету раз повторил я.

— Пойми, Самуил, все должно пройти по правилам. Обращение в ислам — это не мелочь, к этому следует относиться крайне серьезно. Кроме того, нам потребуются свидетели из числа правоверных.

— У нас есть Джанифа и Айша. Есть я, в конце концов.

— Ты не мусульманин, Самуил, а Джанифа с Айшой женщины. Вариант не из лучших. Совсем не из лучших.

— Я уверен, и до нас бывали исключительные случаи.

— Это верно, — согласился Саид, — некоторые обращались в истинную веру, когда были одни, в пустыне, и потом умма признавала их мусульманами. Важнее всего, сколь глубоко человек верует в Аллаха, сколь искренне Ему предан, а желания продажного верховного факиха и юного визиря — дело десятое. Человеку нельзя отказать в обращении в веру, просто потому что он тебе не нравится, — близоруко прищурившись, Саид посмотрел на меня. — Ты должен понимать, главнее всего личное отношение Палладона к Аллаху. Его искренность. А честен он или нет, это я сумею понять. Мне надо еще раз свериться с хадисами[62], и уточнить, как следует поступать, если свидетелями обращения в нашу веру выступают женщины. Все должно пройти в строгом соответствии с правилами. Впрочем, ты сам это прекрасно понимаешь.

Мне казалось, что наш разговор никогда не закончится. Только потом до меня дошло, что всей этой въедливостью Саид просто пытался скрыть волнение, поскольку он тоже прекрасно осознавал, на какой риск пошел, согласившись нам помочь.

Мне страшно вспоминать, как мы добирались через город до козьей тропы. Это был сущий кошмар. Саид, в силу своей комплекции, просто не мог передвигаться незаметно. Он тяжело дышал, заваливаясь на меня, и потому мне постоянно приходилось его поддерживать. Как ни удивительно, но спасло нас именно то, что мы привлекали к себе внимание. Патрули, завидев нашу пару, начинали хохотать, принимая нас с Саидом за парочку горьких пьяниц. Впрочем, до зарослей кустарника мы добрались лишь с небольшим опозданием. Там, весь в нетерпении, нас уже ждал Паладон. Тут дело пошло полегче. Мой могучий друг просто посадил учителя на закорки и уверенно, будто бы налегке, двинулся вверх по склону. Скорее всего, любовь и думы об Айше придавали Паладону сил. Все другие мужчины из тех, кого я знаю, никогда не смогли бы совершить подобное.

Джанифа ждала нас в тоннеле у обитой железом двери. Мы проследовали за ней в ту же самую комнату, что и накануне, только на этот раз вся мебель в ней была сдвинута к стене, а на полу лежал огромный синий ковер. На ковре посередине комнаты стояла Айша в белой парандже. В руках Айша сжимала букет белых лилий. Паладон шагнул ей навстречу и вдруг замер, смутившись совсем как она. Ну а я изо всех сил пытался поднять Саида, который повалился на пол прямо у входа.

— Вы все приготовили, как я велел? — тяжело дыша, спросил Саид, с трудом поднявшись на ноги. — Превосходно, просто превосходно. Все даже лучше, чем я ожидал. Лампа на восточной стене. Отлично, госпожа Джанифа. Символ Мекки. Таз и чаша для омовения. Ничуть не хуже, чем в мечети. — Тут он заметил столик с яствами у стены и ахнул. — Да вы, я погляжу, все приготовили для праздничного пира. Как же предусмотрительно с вашей стороны, госпожа Джанифа. Жду не дождусь, когда мы сможем всем этим полакомиться, однако… кхм… не могли бы вы, хотя бы на время церемонии, убрать подальше тот кувшин с вином. Выпьем, когда закончим. Только по чуть-чуть. Совсем по чуть-чуть.

— Чтобы я принесла сюда вино? Да как вы могли подумать такое? — с ехидством в голосе ответила Джанифа. Саид явно произвел на нее не самое благоприятное впечатление. — В кувшине персиковый сок с лимоном.

— Персиковый сок? — На круглом лице Саида промелькнула тень разочарования. — Отлично. Это как раз то, что нужно. — Вновь просияв, он посмотрел на нас. — Ну что ж, давайте приступим? Госпожа Джанифа, госпожа Айша, не могли бы вы взять таз с кувшином и помочь Паладону совершить омовение. Вообще-то, в этом ему должны помогать мужчины, но Аллах милостив и милосерден. Я уверен, что Он нас поймет и простит.

Джанифа наградила его испепеляющим взглядом, но когда она встала рядом с Айшой, которая уже держала в руках кубок с водой, черты ее лица успели разгладиться, а в глазах сверкали слезы радости.

Я никогда прежде не присутствовал на церемонии обращения в ислам. После долгого разговора, который у меня состоялся днем с Саидом, я ожидал, что будет происходить нечто невероятно сложное, однако то, чему я стал свидетелем, потрясло меня своей простотой. Я помнил, сколь сильно Саид преобразился во время философского диспута с аль-Газали, однако сейчас, взяв на себя роль имама, наш учитель почти не изменился. Он остался самим собой и, словно в старые добрые времена, когда мы были его учениками, терпеливо подводил Паладона к ответам, которые хотел услышать. Об остальном позаботились Айша и Джанифа. Сквозь тонкую ткань я видел очи Айши. Они, как и глаза Джанифы, сияли от счастья. Неожиданно я понял, что Айша с Джанифой напоминают мне повитух, которых я неоднократно видел, когда принимал роды с лекарем Исой. Всем своим видом они выражали Паладону поддержку и почти не скрывали радости, ведь они помогали дать начало новой жизни.

Меня глубоко тронуло смирение Паладона и достоинство, с которым он себя держал. Одетый в простую белую джеллабу, он, словно кающийся грешник, опустился перед Айшой на колени. Взгляд его при этом был тверд, а губы — крепко сжаты. Уверенно, четко и ясно он произнес слово, с которой начиналась церемония:

— Бисмиллях.

Нежно улыбаясь Айше, он протянул руки и, сперва правой левую, потом левой правую, омыл их до локтей в воде, которую ему лила из кубка любимая. Затем Паладон омыл лицо, сполоснул рот, прочистил ноздри, смочил голову ото лба к затылку и, наконец, вымыл ступни и голени. После этого он громким голосом произнес завершающую молитву:

— Свидетельствую, что нет Бога, кроме одного лишь Аллаха, у которого нет сотоварища…

Закончив, он брызнул пригоршню воды на свою джеллабу и присел на корточки, дожидаясь, когда Саид начнет задавать ему вопросы. Наш наставник тут же приступил к делу. Говорил он непринужденно, будто вел с Паладоном обычную беседу.

— Итак, Паладон, ты правильно провел омовение, верно произнес калима[63], так что теперь восемь врат рая открыты для тебя[64]. Читал ли ты Коран и понял ли мудрость, что содержится в нем?

— Настолько, насколько обычному смертному под силу уразуметь Божье послание, — тихо ответил Паладон.

— Веришь ли ты, что Коран есть предвечное и несотворенное Слово Божье?

— Да, и я верю в то, что оно было передано пророку Мухаммеду, мир ему и благословение Аллаха.

— Веришь ли ты, что Коран превосходит в своем совершенстве все предыдущие Священные Писания, в том числе и христианскую Библию, а потому отменяет любые законы, что содержатся в них?

— Верю.

— Знаешь ли ты суры[65] и можешь ли прочитать их по памяти, если я тебя об этом попрошу? Читал ли ты хадисы? Принимаешь ли ты содержащиеся в них наставления о том, как вести праведную жизнь?

На все эти вопросы Паладон ответил утвердительно.

— В таком случае настал момент, когда ты должен произнести шахаду. Засвидетельствуй искренность своей веры, Паладон!

Звенящим голосом, в котором не слышалось и тени колебания, Паладон произнес слова, знаменующие его переход в ислам:

— Ашхаду алля иляха илляЛлах, ва ашхаду анна Мухаммада-р-расулюЛлах. Я свидетельствую, что нет никого достойного поклонения, кроме Аллаха, и я свидетельствую, что Мухаммед — посланник Его.

Джанифа и Айша вздохнули, а Саид ласково улыбнулся.

— Молодец, мальчик мой, — прошептал он, — теперь ты мусульманин. Вот, собственно, и все. Достаточно сказать одну-единственную фразу, выражающую то, что у тебя на сердце. — Возвысив голос, он продолжил: — Мне выпала честь выбрать тебе новое имя, которое отныне будет свидетельствовать о том, что ты с нами — в стане правоверных. — Он достал из-за пазухи видавший виды экземпляр Корана, уголки страниц которого были сплошь загнуты, открыл и наугад ткнул пальцем. — Превосходно, — с довольным видом кивнул Саид, — о лучшем не стоило и мечтать. Мой палец указывает на суру «Йа Син». Ясин. Пробуждающий. Несущий радость. — Моргнув, он посмотрел на Айшу. — Думаю, моя милая, ты не будешь возражать. Под этим именем он и вступит с тобой в брак.

— Все равно, учитель, порой я буду называть его Паладоном, ибо он дорог мне под тем именем, которое носил, когда я с ним познакомилась, — негромко промолвила Айша дрожащим голосом. Вдруг ее глаза сверкнули и, даже несмотря на покрывало, я разглядел блеск ее белозубой улыбки. — И при этом он мой Ясин. Да-да. Он был моим Ясином с того самого первого дня, когда мы встретились. Ибо прямо с того самого первого дня он приносил и приносит мне радость.

— Я рад, что ты довольна, Айша. Доволен и я. Слава Аллаху Милостивому и Милосердному. А теперь давайте вы все вместе со мной и Ясином вознесете молитвы. Ясину, а именно так теперь мы будем его называть, в первый раз предстоит молиться вместе с уммой.

Замерев в углу комнаты, я смотрел, как все, кроме Саида, простерлись на ковре, повернувшись к лампе, указывавшей направление, в котором находилась Мекка. Пожалуй, впервые с детских лет я почувствовал свое одиночество, ибо более не мог себя отнести к иудеям, но при этом я не был ни христианином, ни мусульманином. Я уже давно махнул рукой на иудаизм, уверовав в Бога-Перводвигателя. Я смиренно произнес про себя слова собственной краткой молитвы, вознеся благодарность за то, что хотя бы раз в кои-то веки волею небесных сфер все прошло гладко. У меня, как только что у Джанифы, навернулись на глаза слезы. Я смотрел, как Паладон, следуя наставлениям Саида, кланяется, произнося изумительной красоты слова на арабском: «О Боже! Нет иных богов кроме Него, Живого, Милостивого и Милосердного!» И будто эхо, те же слова, только более тихим голосом, повторяла находившаяся рядом с ним Айша.

После завершения молитвы мы решили сделать перерыв. Все кинулись обниматься, а Джанифа дала каждому по кубку персикового сока. Паладон и Айша не могли отвести глаз друг от друга. Она держала его под руку и ворковала:

— Ясин… Мой Ясин…

— Ясин и Айша, — отвечал он, — как красиво звучат наши имена. Теперь мы будем вместе. Ты представляешь, Айша? Скоро мы будем вместе навсегда.

— Все-все, пора за дело, — захлопала в ладоши смеющаяся Джанифа. — Вот только бы оторвать нашего факиха от стола с едой!

— Я уже иду! — отозвался Саид, запихивая в рот последний финик.

После всей торжественности церемонии обращения в ислам мы приступили к брачному обряду так, словно он представлял собой развеселое празднество. Я уверен, что в персиковом соке, который подала нам Джанифа, не было ни капли алкоголя. Он нам и не был нужен. Нас пьянила радость от осознания того, что сбываются наши мечты. Дожевав финик, Саид приступил к делу и принялся объяснять, где кто должен стоять. Паладон и Айша уже были наготове, расположившись посередине синего ковра.

— Давай, Самуил, скорее, — поторопил меня учитель, — для брачной церемонии твое вероисповедание не важно. Будешь свидетелем у Паладона, точнее, Ясина. Встань рядом с ним. Превосходно. Госпожа Джанифа, вы оставайтесь там же, где и сейчас, — рядом с Айшой. Будете ее вакиль — попечительницей и хранительницей. Превосходно.

Саид встал перед лампой в стене, а мы выстроились перед ним в линию. Раскрасневшееся лицо учителя в обрамлении крашеной хной бороды сияло от удовольствия.

— Я не собираюсь ничего усложнять, — объявил он, — ибо никах — брачная церемония, благословленная Аллахом, должна быть простой. Ведь для чего мы здесь собрались? Для того, чтобы именем Всевышнего засвидетельствовать дар, ниспосланный Им вначале времен всему людскому роду. Я говорю о союзе двух любящих друг друга сердец, юноши и девушки, союзе, который, волею Всевышнего, сотворившего мир, когда-нибудь подарит этому миру новую жизнь. — Саид с нежностью посмотрел на Паладона и Айшу. — Вы словно Адам и Хавва[66]. Когда волею Аллаха они стали мужем и женой, в Джаннате[67] не было факихов, которые стали бы докучать им длинными речами. Я тоже не желаю быть многословен, хотя Самуил весь день уговаривал меня сочинить нравоучительную проповедь. Я лишь свидетель. Я выслушаю ваши клятвы Аллаху, а потом прочитаю вместе с вами молитву Всевышнему, дабы Он благословил ваш союз. Ни один человек на свете не властен сделать вас мужем и женой. Это под силу лишь вам самим. Если вы искренни в своих чувствах, я не сомневаюсь, что Аллах буден милостив к вам и никто никогда вас не разлучит. Но не будем забывать и о правилах. Во-первых, нужен свадебный подарок, махр[68]. Пророк велик в своей мудрости, объявив махр обязательным условием вступления в брак, ибо имущество, что жених подносит невесте, свидетельствует об ответственности, которую мужчина берет на себя за будущую жену. В болезни и в радости ну и так далее. Я вижу, ты приготовил золотое кольцо, Ясин? Превосходно. Деньги, скот и все остальное будут позже. Кроме того, вам нужно подписать брачный договор и представить его в какую-нибудь мечеть. Договор я уже подготовил. Ну как, вы готовы приступить к делу?

Паладон и Айша кивнули.

— Отлично. Итак, я начну с молитвы, поскольку никах — есть не что иное, как акт поклонения Аллаху — мы благодарим Всевышнего за то, что Он свел вас вместе. Думаю, уместнее всего начать с четвертой суры, поскольку там идет речь о женщинах. — И Саид напевно произнес: — «О люди! Бойтесь вашего Господа, который сотворил вас из одной души, и из нее сотворил пару ей — жену, а от них распространил много мужчин и женщин. Вы все происходите из этой души. Бойтесь и чтите Аллаха, у которого просите помощь во всех своих делах ваших и именем которого вы друг друга упрашиваете. Чтите родственные связи и храните их, не разрывайте их, близкие и далекие. Воистину, Аллах над вами вечный страж!»

Остальные после каждой фразы повторяли: «Именем Аллаха милостивого и милосердного». Через некоторое время к ним присоединился и я. Потом повисло молчание. Саид с торжественным видом посмотрел на жениха и невесту. Паладон повернулся к Айше, и за тонкой тканью, прикрывавшей ее лицо, я увидел в темных глазах девушки слезы счастья.

— Мусульманин Ясин, некогда именовавшийся Паладоном, сын Тоскания, — строгим голосом произнес Саид, — перед лицом Всевышнего спрашиваю тебя, готов ли ты взять эту женщину, именуемую Айшой, в свои жены?

— Готов, — ответил Паладон. Точно так же его голос звенел, когда он произносил слова шахады. Он достал из кармана кольцо и надел его на палец Айши.

— Согласна ли ты, Айша, дочь Салима…

Неожиданно я почувствовал порыв прохладного воздуха. Практически одновременно с этим раздался лязг железа о металл. Я в ужасе обернулся и увидел в дверном проеме Азиза. Он был в кольчуге, а в руке сжимал меч. Принц вошел в комнату, а за ним с гадкой улыбкой из сумрака показался Ефрем. Он крепко держал за плечо съежившуюся от страха старуху. Когда она вышла на свет, я узнал Марию — служанку Джанифы.

— Что происходит? — Голос Азиза срывался от ярости и волнения. — Попахивает изменой. Тетя Джанифа, что это за тайное сборище?

В повисшей тишине Саид прочистил горло. Сейчас он напоминал мне разгневанного пророка из Священного Писания.

— Принц Азиз! — прогромыхал он. — Мы поклонялись Всевышнему, а вы нам помешали! Вы ворвались в комнату, которая временно является молитвенной залой. Если хотите, можете с друзьями присоединиться к нашей молитве, но для начала разуйтесь и уберите меч. В противном случае я сочту, что вы совершаете святотатство.

Азиз побелел от изумления. Он явно не ожидал такого отпора. Опомнившись, принц заорал:

— Придержи язык, дурак!

Саид хранил невозмутимость. Он был незыблем как скала.

— Подумай о своей душе, Азиз. На твоей совести и так уже немало грехов, к чему добавлять еще? Повторю то, что уже сказал: мы молимся, а ты нам мешаешь. Твое вздорное, глупое поведение не делает тебе чести. Итак, согласна ли ты, Айша, дочь Салима, взять себе в мужья Ясина, сына…

Голос Саида потонул в нечеловеческом вое, полном отчаяния и злобы. Азиз занес руку с мечом, собираясь броситься на своего учителя, но тут на его пути возникла могучая фигура Паладона.

— Уходи, Азиз, — спокойно произнес он, — ты здесь лишний.

Вслед за этим практически одновременно произошло сразу несколько событий. Издав протяжный стон, Джанифа рухнула на ковер. Мария, укусив Ефрема за руку, вырвалась на свободу и со слезами бросилась к своей госпоже, причитая: «Простите, простите меня… Они меня заставили…»

Я услышал пронзительный крик Айши: «Согласна! Я согласна!» — и вслед за этим ее полный ужаса вопль: «Паладон!» Размахивая мечом, Азиз теснил бывшего друга, который, уворачиваясь, пятился назад. Я схватил Айшу в охапку и потащил в дальний конец комнаты, подальше от опасности. Мир для меня словно сжался. Я чувствовал лишь боль — Айша царапала мне щеки, предпринимая отчаянные попытки вырваться. Все это время она, надрываясь от крика, звала Паладона.

Краем уха я слышал перекрывавший шум рокочущий голос Саида:

— Стало быть, я доверяю вас милости и милосердию Аллаха и объявляю вас перед Всевышним и людьми мужем и…

Тут он замолчал. В комнате повисла тишина. Мы с ужасом увидели, что Паладон оказался в безвыходном положении. Азиз загнал его к стенке, и моему другу больше было некуда отступать. Паладон замер в закутке между диваном и столом.

Азиз шагнул назад. Острие его меча смотрело Паладону прямо в грудь. С презрением и насмешкой взирал Паладон на принца, который собирался лишить его жизни. Азиз тяжело дышал, его лицо заливал пот, но глаза возбужденно блестели, а рот торжествующе кривился.

— Как долго я ждал этого момента, — прошептал он, чуть отводя локоть назад, чтобы нанести удар.

— …и женой, — закончил спокойным голосом Саид, обрушив на голову Азиза тяжелый серебряный кувшин с персиковым соком.

Зазвенел о каменный пол меч, выпавший из рук Азиза. Персиковый сок, смешиваясь с кровью, залил лицо принца. Он закатил глаза и, задев диван, повалился, распростершись на полу. Сверху на него уселся всей массой Саид, будто Азиз был одной из подушек, что лежали в кабинете учителя.

— Надеюсь, Самуил, от твоего внимания не ускользнула эта изумительная демонстрация результата действия силы на тело, которая, как ты должен помнить, зависит от ее направления и точки приложения, — невозмутимо произнес он. — Кстати, о точке приложения. Полагаю, мой бывший ученик некоторое время будет пребывать в состоянии покоя. Он редко уделял внимание той массе знаний, которой я пытался его наделить, так пусть хоть почувствует ее сейчас. — Саид небрежно достал из рукава платок и отер с себя капельку сока. — Айша и Ясин, теперь вы муж и жена. Церемония бракосочетания у нас получилась несколько короче, нежели я предполагал, но уверяю вас…

И снова ему не удалось договорить до конца. На этот раз его прервал крик Джанифы. Ефрем, съежившись, стоял у стены рядом с дверью. Неожиданно он рванулся вперед и схватил Айшу, которая бежала мимо него, протянув руки к Паладону. Прижав ее к себе, словно щит, он заломил девушке руку, а к ее горлу приставил кинжал.

— Прошу вас, — проскулил он, — умоляю…

Его рот открывался и закрывался, губы кривились в знакомой льстивой улыбке. Ефрем весь трясся, отчего дрожали и синие ленты, вплетенные в пейсы, и его аккуратно подстриженная бородка.

— Я никогда не желал вам зла… Поймите меня правильно… Я не имею к этому никакого отношения… Я человек мирный… купец… смиренный советник по делам казначейства… Если вы меня отпустите, я буду рад дать вам… Прошу тебя, Самуил, я всегда был твоим другом. Ты знаешь, я человек состоятельный… Уверен, мы сможем прийти к согласию…

Паладон подобрал меч Азиза и, насупившись, медленно подошел к Ефрему. Встав напротив него, мой друг впился взглядом в кривящееся лицо. Именно так порой он смотрел на камень, из которого собирался высечь изображение ангела. Он глядел только на Ефрема, будто не замечая Айши.

— Отойди! Отойди от меня! — вжавшись в стену, голосил Ефрем.

Паладон замялся на мгновение, но все же сделал шаг назад.

— Убери свои грязные лапы от моей жены, — тихо сказал он.

— Предупреждаю тебя… — затараторил Ефрем. — Я не желаю ей зла, но если ты меня хоть пальцем тронешь, я…

Паладон сделал выпад с точностью и решительностью скульптора, который с резцом в руках приступает к изготовлению нового шедевра. Удар был такой силы, что меч, вонзившийся в левый глаз Ефрема, прошел череп насквозь, пригвоздив советника к стене. В тот же миг Паладон подхватил Айшу, выскользнувшую из рук Ефрема. Обняв ее, он прижал девушку к груди. Некоторое время Ефрем бился в судорогах, словно вытащенная на берег рыба, а потом затих, оставшись висеть на вогнанном в стену мече. Одна из синих лент, срезанная мощным ударом Паладона, беззвучно упала на пол в лужу крови, которая сбегала по стене и медленно впитывалась в ковер.

Неподвижно застыв, мы в ужасе молча уставились на пригвожденное к стене тело. Потом перевели взгляды на Паладона, который шептал что-то успокаивающее на ухо Айше. Заметив, что мы на него смотрим, мой друг произнес:

— Простите, госпожа Джанифа, но мне пришлось его убить. Впрочем, исходя из того, что я слышал от Самуила, вряд ли эмир станет скорбеть о смерти Ефрема. Не станет о ней печалиться и Мишкат. Однако, пролив кровь в вашем доме, я злоупотребил вашим гостеприимством и добротой, о чем искренне сожалею.

Паладон повернулся к Саиду, который, вытаращившись, смотрел на него, лишившись дара речи.

— Как Азиз? Жить будет? Хорошо. Будем надеяться, что теперь, со смертью Ефрема, эмиру удастся вернуть принцу здравомыслие. Спасибо, что спасли мне жизнь… Да и вообще, спасибо за все… Вы обратили меня в мусульманство, но, боюсь, это не сделает вам чести. Только что я убил человека. Не самый лучший способ начать новую жизнь в исламе… Да и в браке тоже…

— Дорогой мой, ты защищал жизнь своей жены, — мягко возразил Саид, — и при этом сослужил прекрасную службу нашему эмирату. Мне надо свериться с хадисами. Ну а пока советую тебе с Айшой как можно быстрее убираться отсюда. Надеюсь, у тебя есть на примете укромное местечко, где вы можете на время затаиться.

Паладон повернулся к старой служанке, вытиравшей лоб Джанифе. Сестра эмира, не отрываясь, смотрела на труп Ефрема.

— Азиз с Ефремом говорили кому-нибудь, что собираются сюда?

— Перед… перед тем как мы вошли сюда, Ефрем велел своему помощнику бежать во дворец и привести солдат.

— Тогда нам с Айшой лучше поторопиться, — промолвил Паладон, — как и вам, госпожа Джанифа. Хорошо бы, пока вас никто не опередил, притащить Азиза к эмиру и рассказать, что произошло. Самуил, ты можешь ей помочь? Прости, что должен тебя покинуть, но я буду в бегах, пока не получу от эмира официального прощения. Мне надо отвести Айшу в безопасное место. Нас никто не увидит. Я облазал тут все вдоль и поперек и знаю каждую тропинку. Я передам тебе весточку. — Он обнял меня, прижавшись щекой к моей щеке. — Мой верный друг… У меня нет слов, чтобы описать, как я тебе благодарен. Я перед тобой в неоплатном долгу. Бог тебе в помощь.

— И тебе, Паладон, — едва выговорил я, преисполненный чувств.

— Теперь меня зовут Ясин, — улыбнулся он.

Паладон задержался лишь для того, чтобы накинуть на Айшу плащ и выдернуть меч Азиза из стены. Труп Ефрема с отвратительным глухим стуком рухнул на пол. Кинув на нас последний взгляд, Паладон, поддерживая Айшу, которая все еще не пришла в себя от пережитого потрясения, исчез за дверью.

Саид достал из-за пазухи листок пергамента:

— Ну дела! Я забыл дать им на подпись брачный договор!

Тут из-за двери раздались крики и звон мечей, и мы поняли, что все пропало.

Первым вошел командир дворцовой стражи. Он бесцеремонно швырнул Айшу на ковер, и она упала рядом с Джанифой, Комната заполнилась воинами, лязгающими доспехами. Меня зажали в углу, там, куда была сдвинута вся мебель. В мою грудь уперлось сразу три копья. Саида скрутили.

— Уважаемый, — обратился наш учитель к командиру, — вам совершенно не обязательно применять силу. Если вы ищете визиря, то он здесь. Не беспокойтесь, он…

Закованный в железо кулак врезался в лицо Саида, и наш учитель, обливаясь кровью, повалился на пол. Солдаты принялись бить его ногами, а потом стали избивать и меня.

Мы с Саидом пришли себя в застенках под дворцом. Мы были прикованы к стене вместе с обвиненными в измене христианами.

Прошло много месяцев, прежде чем я узнал, что случилось с другими. Еще до того, как эмир обо всем узнал, Джанифу отвели в дом Салима и посадили под замок в бывших покоях Айши. С ней оставили лишь одну служанку — Марию. Это была единственная милость, оказанная ей Азизом.

Айшу держали в комнате, примыкавшей к кабинету брата. За ней постоянно велось неусыпное наблюдение, чтобы она не свела счеты с жизнью. Потом, когда Азиз отправился на встречу с Юсуфом, он забрал ее с собой, пригрозив, что если она хоть что-нибудь скажет будущему супругу, то нам с Саидом и Джанифой тут же отрубят головы. Ее молчание стало платой за наши жизни.

Естественно, никакого брака между Айшой и Паладоном не было. Эмиру сказали, что Джанифа с Айшой заманили Азиза и Ефрема в потайную комнату под дворцом, чтобы их там прикончить. Абу не составило труда поверить в эту ложь, ведь убийство родственников в его семье было обычным делом. Как-никак сестра эмира некогда уже участвовала в заговоре, закончившемся смертью Яхьи, а Айша приходилась дочерью сообщника Абу — отцеубийцы Салима. В любом случае эмир, как обычно, был бессилен что-либо сделать.

А как же Паладон, которого я считал погибшим? Он исчез.

Убив двоих солдат, он прорвался наружу. За ним кинулись в погоню. Прежде чем скрыться, он сбросил еще одного солдата с утеса. Его искали, весь город перевернули вверх дном — тщетно. Один из рабочих донес в сыскную службу, что видел, как Паладон бежал к мечети на скале, одетый в заляпанную кровью белую джеллабу — ту самую, которая была на нем во время церемонии бракосочетания. Солдаты обыскали мечеть. Поскольку все боковые тоннели в пещере давно замуровали, из мечети можно было выбраться только через главные врата, но рабочий клялся, что Паладон, забежав в мечеть, так больше из нее не выходил.

Он просто исчез.