Книга алхимика

Повествование

В котором я рассказываю, как ученый муж познакомился с рыцарем, и о том, как любовник стал принцем.

Был самый обычный осенний день. Из-за холодных дождей во дворе стояли лужи, а садовники выуживали из фонтана желтые листья. С садовниками сплетничали прачки, которые, завидев, что выглянуло бледное осеннее солнце, кинулись вывешивать белье. Сквозь дымчатые стекла библиотечного окна я видел, как качаются от ветра верхушки кипарисов, и потому радовался благословенному теплу, исходящему от жаровни. Я бездельничал. Погрузившись в легкую грусть, я ломал голову над тем, как выразить свои чувства к Азизу в стихотворении.

Когда один из рабов-нубийцев позвал меня в кабинет хозяина особняка, я и представить не мог, что за сюрприз приготовила мне судьба. Я решил, что визирю снова понадобилась врачебная помощь. Вот уже несколько недель я лечил его от хронических болей в спине. Меня порекомендовал сам Саид. Расстроенный тем, что меня оторвали от мечтаний, я вздохнул, взял мази, бутылочки для прогревания и, не торопясь, отправился в покои Салима.

Каково же было мое удивление, когда в аванзале я обнаружил Паладона в рабочей одежде. Его лицо и волосы были перемазаны строительной пылью. Его тоже привел сюда один из рабов-нубийцев. Мой друг, скрывая беспокойство, пытался сохранять бодрость духа и шутил.

— Представляешь, лежу я на лесах и вырезаю архангела на одной апсиде… Ну, знаешь, в той новой церкви, о которой я тебе рассказывал. И тут вижу, как на меня сверху смотрит этот здоровяк. Стоит на лестнице, рот до ушей, — произнес Паладон и раздвинул губы в улыбке, изображая африканца: — «Мальчик, тебя зовет хозяин. Жаль, что ты не можешь взять крылья у этого прекрасного ангела, над которым ты трудишься. Бросай все и лети во дворец быстрее джинна», — Паладон пожал плечами. — Вот я и прилетел.

— Что случилось?

— Понятия не имею. Но, думаю, что-то серьезное. Меня сопровождал сюда целый отряд конников.

Мы бы говорили и дальше, но тут секретарь Салима отдернул полог и жестом пригласил нас войти.

Визирь неподвижно сидел в кресле с высокой спинкой и читал письмо. На нем был строгий халат, который он обычно надевал на судебные слушания. Перед ним на ковре, скрестив ноги, расположился Азиз. Он приветливо улыбнулся, когда мы присели на корточки рядом с ним. Наше внимание привлек старый воин в полном боевом облачении, стоявший подле Салима и державший под мышкой шлем. Он был слеп на один глаз, а через всю загорелую щеку до самого подбородка тянулся неровный белый шрам. Мы, конечно же, сразу узнали старика. Его в Мишкате знала каждая собака. Это был Абу Бакр — командующий армией всего эмирата.

Салим поздоровался с нами меланхоличным кивком.

— Благодарю, что пришли без промедления. Перейду сразу к делу. Толедцы объявили нам войну. Я только что от эмира, он со мной согласен. На этот раз у нас нет выбора. Будем сражаться.

Мы с Паладоном переглянулись. Визирь никогда прежде не обсуждал с нами государственные дела, не говоря уже о делах военных.

— Но, отец, толедцы не представляют для нас никакой угрозы, — промолвил Азиз. — В прошлом году народ изгнал своего эмира аль-Кадира, и сейчас Толедо погружен в хаос.

— Если бы ты, Азиз, не спал во время аудиенций у нашего эмира, то запомнил бы, что аль-Кадир снова занял престол в Толедо три месяца назад.

— Прости отец, — пристыжено склонил голову Азиз, — но я все равно ничего не понимаю. С чего им вдруг объявлять нам войну? У них лишь один небольшой повод для недовольства — маленькая приграничная крепость, которую ты построил для охраны перевалов. Но ты сам не раз говорил, что этот мелкий спор можно разрешить путем переговоров.

— Все это было бы так, если б аль-Кадир восстановил власть в своем эмирате самостоятельно, но ему помогла христианская армия, обстрелявшая город из баллист. Именно это и вызывает у меня беспокойство. Впервые с падения халифата христиане открыто вмешались во внутренние дела Андалусии. Кроме того, это означает, что у Альфонсо Кастильского теперь есть вассал-мусульманин, его марионетка. С виду на нас напал Толедский эмират, но за этим стоит Кастилия. Так что не надо тешить себя надеждой, что мы имеем дело с обычным пограничным конфликтом.

Мы в молчании уставились на Салима. Абу Бакр хмурился за его спиной, воинственно вращая единственным глазом. Визирь тяжело вздохнул.

— Близится большая война, которой я всегда опасался. Враги ислама становятся все самоувереннее.

— Но христиане слишком слабы, чтобы причинить нам вред, — возразил отцу Азиз, — их крошечные королевства и княжества едва сводят концы с концами. Аль-Андалус богата, и ее армии сильны.

Салим раздраженно покачал головой.

— Неужели ты совершенно ничего не помнишь из того, что я тебе говорил? Да поймите же вы… Да, все вы, — он обвел нас взглядом, — нет никакой Аль-Андалус. После падения халифата мы превратились в горстку эмиратов, сражающихся друг с другом из-за всякой ерунды. По отдельности мы не сможем противостоять кастильской армии. Мы разрозненны, в этом наша слабость, и христиане прекрасно это понимают. Пятнадцать лет назад отец Альфонсо Фердинанд потряс весь исламский мир, когда взял Коимбру. Впервые за триста лет христиане захватили земли, принадлежавшие мусульманам. Мы не любим говорить об этом из чувства стыда. А еще мы не любим вспоминать, что в тот же самый год отряд норманнских разбойников, именовавших себя крестоносцами, с благословения римской Церкви и при молчаливом попустительстве Фердинанда, пересек горы, отделявшие наши земли от Галлии, и захватил город Барбастро. Налетчики ушли, но перед этим разграбили город, сожгли мечети, перебили всех мужчин, а женщин, изнасиловав, погрузили на корабли и отправили на продажу в Византию, на невольничьи рынки. И это было. И это допустили мы. И это позор для нас. — Глаза Салима метали молнии. — Набег произошел, как раз когда меня только назначили на должность визиря. Несмотря на всю свою неопытность, я прекрасно понимал, что нас ждет в будущем. Эмир Абу тоже это осознавал. Но остальные правители эмиратов будто ослепли. Мы с моим дядей пытались уговорить их объединиться, чтобы вместе выступить против христианской угрозы, но наши гордые соседи предпочли бездействие. Хуже того, некоторые согласились платить дань, которую от них потребовал Фердинанд. Одного разоренного города оказалось достаточно, чтобы трусливые эмиры по всей Андалусии сдались без боя.

Он фыркнул и пригубил воду из кубка. Мы чувствовали себя крайне неуютно и, судя по всему, выглядели соответствующе, особенно Паладон, который принялся тереть ладонь о ладонь. Он всегда так делал, когда нервничал.

— Паладон, я ничего не имею против христиан, — примирительным тоном произнес Салим. — Христиане Мишката преданы престолу, а твой отец мой друг. Однако мы сейчас оказались в сложном положении и, будучи государственными мужами, обязаны решить, какие меры следует предпринять.

Визирь сделался еще мрачнее.

— Я надеялся на то, что время на нашей стороне. Я полагал, что после смерти Фердинанда его сыновья начнут борьбу за престол и Кастилия потонет в междоусобицах. Так оно и случилось. Однако, несмотря на наши с эмиром усилия, нам так и не удалось растолковать остальным правителям Андалусии простую вещь: распри в Кастилии — прекрасная возможность раз и навсегда избавиться от христианской угрозы. Ну а сейчас уже слишком поздно. Альфонсо Кастильский объединил королевство, став его новым властителем. Он уже успел показать, что хитрее и опаснее своего отца. Первым делом он потребовал от эмиров платить ему дань, и они с готовностью согласились, даже не попытавшись созвать войска, — Салим в гневе стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Но мы, клянусь Аллахом, слеплены из иного теста. Пока мой дядя сидит на троне, а я занимаю должность визиря, Альфонсо не получит от Мишката ни одного дирхама золота. — Он отхлебнул воды, стараясь успокоиться, после чего продолжил: — Прошлой зимой мои соглядатаи доложили о том, как Альфонсо бахвалится перед своими рыцарями. Он утверждает, что станет натравливать один эмират на другой, а потом, когда придет время, Андалусия, словно спелое яблоко, упадет ему в подставленную ладонь. Я передал его слова всем эмирам, но они расхохотались в лица моих послов. Теперь Альфонсо перешел от слов к делу. Аль-Кадир — его ставленник. Он слаб, развращен и боится собственного народа. Такой человек сделает все, что от него потребует его новый хозяин. — Салим дал знак Абу Бакру. — Говори.

— Слушаюсь, господин, — хрипло произнес старый воин. — Итак, принц Азиз, ты слышал, что сказал твой отец. Альфонсо принудил Аль-Кадира, да будет проклят он вовеки, начать с нами войну. Ультиматум мы получили на прошлой неделе. Если бы на нас пошел войной только Толедо, волноваться было бы не о чем. Нам с принцем Салимом уже доводилось бить этих собак. Однако аль-Кадир заключил договор с нашим восточным соседом — эмиром Альмерии, который давно уже приглядывается к нашим землям. Итак, теперь на нас идут две армии. Именно поэтому визирь, будучи давним другом эмира Мутамида Сарагосского, решил попросить его о помощи, и тот согласился прислать свои войска.

— Вот только командует ими наемник, — пробурчал Салим, — и, между прочим, христианин. Мутамиду следовало отправиться с армией самому.

— Господин, я готов поручиться за этого полководца, — промолвил Абу Бакр. — Лучше воина вы не сыщете во всей Испании. Даже эти юноши, — он кивнул на нас, — возможно, слышали о Родриго де Виваре. Впрочем, он более известен под прозвищем аль-Сиди, или Сид — так его именуют христиане.

Я услышал, как за моей спиной прерывисто вздохнул Паладон. Глаза Азиза восторженно заблестели. Ну разумеется, мы слышали о Сиде. По всей Андалусии ходили легенды о его бесчисленных победах, храбрости и благородстве. Паладон преклонялся перед ним, даже несмотря на то, что вот уже много лет Сид сражался на стороне мусульман. Всего несколько месяцев назад Паладон, к большому неудовольствию Айши, зачитал нам вслух балладу на романском языке о подвигах Сида.

Увидев наши лица, старый воин и визирь заулыбались.

— Ты был прав, друг мой, — сказал Салим. — Они потрясены — именно так, как ты и предсказывал. Продолжай, расскажи, какие еще новости ты для них припас.

Абу Бакр упер руки в бока и, яростно сверкая глазом, произнес:

— А новости, юноши, у меня для вас отменные. Эмир дозволил вам отправиться на войну. Принцу Азизу уже шестнадцать лет, так что возраст вполне подходящий. Вы двое поедете вместе с ним, будете его оруженосцами. Главное сражение дадим на севере в горах, где толедцы осадили нашу крепость. Одолеть их будет непросто, нашим врагам может прийти подкрепление из Кастилии. Визирь Салим — самый опытный из полководцев. Он возглавит основные силы нашей армии и разобьет тех, кто осмелится встать на его пути. Ты, Азиз — принц крови, и потому возглавишь малую армию на востоке, там, где на нас наступает войско Альмерии. Возглавишь официально. План такой: мы соединяемся с Сидом и нашими сарагосскими союзниками, чтобы опередить врага на перевалах.

— Когда Абу Бакр сказал, что официально ты будешь стоять во главе армии, он имел в виду, что командующим ты будешь лишь формально, — твердо произнес Салим. — Я не позволю вам, юноши, и уж тебе, Азиз, особенно, рисковать своими жизнями. Азиз, ты будешь присутствовать на военных советах без права голоса. Слушай и учись. Абу Бакр — твой страж и телохранитель. Безоговорочно подчиняйся его приказам. Именно он убедил меня отпустить тебя, чтобы ты посмотрел в деле на Сида, одного из самых выдающихся воинов и полководцев. Я дозволяю тебе поехать, но только при условии, что ты будешь наблюдать за происходящим с безопасного расстояния. Ты меня понял?

— Да, отец, — быстро произнес Азиз.

Когда я увидел возбужденный блеск в его глазах, мне стало страшно.

— В том и поклянешься на Коране. А ты, Паладон, и ты, Самуил, принесете клятву на своих священных книгах. Вы, вы все торжественно принесете клятву, что будете во всем подчиняться Абу Бакру и ничего не станете предпринимать без его разрешения.

У Абу Бакра и Коран, и Тора, и христианская Библия уже были наготове. На них мы и принесли свои клятвы. Мы полагали, что на этом аудиенция закончится, однако Салим попросил меня с Паладоном задержаться. Оставшись с нами наедине, он тихим голосом, без лишних слов предупредил нас вот о чем: если он, Салим, узнает, что с головы его сына упал хотя бы один-единственный волос из-за какого-то нашего безрассудного поступка, то он, Салим, прикажет распять нас и всех наших родных. Произнося эти слова, визирь сверлил Паладона суровым взглядом. Думаю, Салим знал о наших ночных вылазках, знал о всех до единой! Закончив свою речь, он загадочно улыбнулся, задумчиво поглаживая седую бороду. Когда мы с Паладоном вышли из залы, нас обоих била дрожь, ибо мы прекрасно понимали, что Салим не шутил, а был совершенно серьезен.

Впрочем, в подавленном настроении мы пребывали недолго — пока не добрались до сада, где нас ждал Азиз с восторженным выражением на лице. Он схватил нас за руки, и мгновение спустя мы уже кружились в танце среди цветочных клумб, а стражники кидали на нас удивленные взгляды.

— Мы едем на войну! — вопил Азиз. Он был будто в исступлении. Никогда прежде я не видел его в таком состоянии.

— Мы познакомимся с Сидом! — вторил ему Паладон.

Радость моих друзей заставила меня позабыть о переполнявших меня сомнениях, и я заулюлюкал вместе с ними. Да смилуется надо мной Господь!

Следующие несколько дней ушли на то, чтобы собрать войска у городских стен. Занятия отменили. Вместо них мы готовились к войне. С нас сняли мерки, чтобы изготовить кольчуги (лично моя, когда я ее померил, сильно царапалась). Еще мы перерыли всю библиотеку в поисках книг о знаменитых битвах прошлого. Саид не пытался нам в том воспрепятствовать. Мы были заняты, и это означало, что у него оставалось больше времени на чревоугодие и сон. На прощанье он прошептал мне:

— Дам тебе совет, милый мой, походи по полю боя после битвы. Полюбуйся на эту бойню. Нигде больше ты столько не узнаешь о человеческой анатомии.

Последний вечер в Мишкате мы провели у Айши. Девушка пребывала в странном расположении духа, ругая на чем свет стоит Паладона.

— Мой брат отправляется на войну, возможно, его там ждет смерть, и все из-за тебя! Из-за твоего дурацкого восхищения этим Сидом! Как я буду жить дальше, если Азиз не вернется?

Она накинулась на Паладона и принялась колотить его по груди. Тускло поблескивали перстни на ее сжатых в кулаки пальчиках. Наш друг стоял потрясенный, лишившись дара речи. Наконец Айша, всхлипывая, выбежала вон. Мы все прекрасно понимали, что плакала она не по Азизу. Даже Паладон, всегда старавшийся казаться весельчаком, которому море по колено, в тот вечер не смог сохранить видимость приподнятого расположения духа. Впрочем, мы не могли себе позволить печалиться долго. Били барабаны, трубили трубы.

На рассвете следующего утра в сопровождении дворцовой стражи мы выехали из городских врат. На улицу высыпали горожане, которые подбадривали нас радостными криками. Через час мы неслись во главе отряда трехсот конников, закованных, как и мы, в доспехи. Мимо нас проплывали водяные мельницы и аккуратные поля. Мы мчались вперед навстречу битвам и славе.

Чтобы не подвергать наши жизни опасности, Салим доверил нас попечению опытного воина и своего старого друга. Увы, планы визиря удержать нас под крылышком Абу Бакра пошли прахом уже на второй день пути. Мы сидели на лошадях, стоявших у берега реки, и смотрели, как наши войска перебираются через водный поток. Вдруг рядом раздалось змеиное шипение. Лошади попятились, в том числе и конь Абу Бакра, прославленного воина, проведшего всю жизнь в седле, и знаменитого на весь эмират благодаря способности объездить самого дикого скакуна. Конь Абу Бакра резко дернулся, и старый воин от неожиданности не удержался в седле и свалился, приземлившись на острый камень, торчавший из прибрежного песка. На пядь влево или вправо — и он отделался бы ушибом, но ему не повезло, и бедолага сломал себе позвоночник. Не успели мы и глазом моргнуть, как он был уже мертв. Фатум, рок, причудливый каприз судьбы. В один миг Азиз лишился наставника и стража.

Предав Абу Бакра земле, мы приказали навалить на его могилу груду камней и воткнуть в нее флаг, чтобы потом отыскать место. Покончив с этим, мы огляделись по сторонам и только тут заметили, что отряд выжидающе смотрит на Азиза. В глазах воинов командиром отряда был именно он. И вот теперь ему предстояло стать им на деле. Азиз кинул быстрый взгляд на Паладона.

— Что мне делать? — услышал я преисполненный ужаса шепот. От чувства сострадания к Азизу у меня заныло сердце.

— Ты принц. Вот и веди себя как принц, — сурово ответил Паладон. — Воины ждут от тебя приказа. Отдай его.

Никогда прежде меня не переполняла такая гордость за Азиза. Я ощутил, как он колеблется, как ему страшно, как он не уверен в себе. И все же Азиз нашел в себе мужество взять себя в руки. Встав в стременах, он отдал команду двигаться вперед, после чего вогнал шпоры в бока лошади и повел нас галопом вверх по склону холма. Не сразу мы нагнали его. За нами грохотали копыта трехсот конников и слышались преисполненные радости крики.

Через полтора дня наш отряд с Азизом во главе торжественно въехал в лагерь сарагосцев, выстроившихся в шеренгу в честь столь знаменательного события. Сид ждал нас у входа в свой окруженный трепещущими флагами шатер.

Перепутать его с кем-нибудь было просто невозможно. Ростом он значительно превосходил любого из воинов. Облаченный в кольчугу и красный, расшитый золотом плащ, Сид ждал нас, опершись закованной в латную рукавицу рукой на двусторонний боевой топор. Изысканно одетый арабский мальчик-слуга, стоявший за рыцарем, держал его шлем на бархатной подушке. Лицо Сида скрывал тюрбан, который он обернул на берберский манер вокруг рта и подбородка. Всем своим видом воин излучал мощь и величие. Может, Сид и был наемником, но держался он как король. Вернее, нет, скорее, как халиф или эмир, ибо сейчас в нем было больше от араба, нежели от франка. Да, если не брать во внимание его исполинское телосложение и длинный нос, всем остальным, начиная от фески, выглядывавшей из-под тюрбана, и заканчивая сапогами из телячьей кожи с загнутыми носами, он напоминал знатного араба. Лучи заходящего солнца поблескивали на золотой фибуле, скреплявшей его плащ, играли на изумрудах и рубинах, украшавших ножны его сабли. Точно в таком же виде наш эмир проводил смотр войск на площади после Рамадана, только Сид выглядел куда величественнее Абу. Мы же, потные, в покрытых пылью доспехах, чувствовали себя бедными рыцарями из глухой провинции, прибывшими в столицу на аудиенцию к государю.

Наши сердца учащенно бились от осознания того, что вот-вот, еще несколько мгновений, и мы лично познакомимся с величайшим воином, христианским героем, стоящим перед нами во плоти. Мне кажется, даже Азиз, несмотря на все обучение воинским наукам, чувствовал волнение при мысли о том, что ему придется обсуждать планы сражения с одним из самых выдающихся полководцев нашего времени. Мы все осознавали свою молодость и неопытность и от этого чувствовали себя неуютно.

А еще нам было немного страшно. По дороге к лагерю Сида мы заметили армию Альмерии, грозно темнеющую на противоположном холме. Мы поняли, что едва поспели к битве, которая должна была начаться на следующий день. Думаю, мы все испытали чувство огромного облегчения: хоть мы и лишились Абу Бакра, но теперь можем положиться на помощь и защиту Сида. В то же время мы представляли Мишкат, и Азизу, чтобы сохранить достоинство, предстояло держать себя независимо. Это была огромная ответственность, бремя которой совершенно неожиданно легло на его плечи.

Стараясь выглядеть решительно и вместе с тем беззаботно, мы спешились. Азиз вежливо поклонился — элегантно, но, памятуя о положении, которое теперь занимал, не очень-то и низко. Мне показалось, что за тканью тюрбана, скрывавшего лицо Сида, мелькнула белозубая улыбка. Он ответил моему другу точно таким же поклоном, не склонившись ни на йоту ниже, ни на йоту выше принца. Затем рыцарь распрямился и протянул руку. Тут же подскочил слуга с серебряным подносом, на котором стояло два кубка с шербетом. Один Сид взял сам, а второй слуга подал Азизу.

— За союз Сарагосы и Мишката! — проревел воин так, чтобы услышали войска. — И за завтрашнюю победу!

Он осушил свой кубок залпом, прежде чем Азиз успел пригубить напиток.

— Благодарение небесам, наконец можно отдохнуть, — пробормотал Сид. — Дайте мне пять минут, а потом можете зайти ко мне в шатер. — С этими словами он повернулся к нам спиной. — Добро пожаловать! — весело крикнул он и, махнув нам рукой, исчез за пологом.

Азиз во все глаза уставился ему вслед. От возмущения он потерял дар речи.

— Он и не думал оскорблять тебя, — я взял принца под руку. — Мы же в военном лагере, среди солдат. Наверно, придворные церемонии тут не в чести. Здесь все гораздо проще.

— Он простой грубый воин, — Паладон попытался улыбнуться. — Все об этом знают, Азиз. И все знают о неисчислимых благородных поступках, что он совершил. Будь терпимее. Он ведь… ну… он ведь все-таки Сид… — неуверенно закончил наш товарищ.

— А я представляю эмират Мишкат, — тихо произнес Азиз.

Преисполненные смешанных чувств, мы вошли в шатер Сида. Наша первая встреча с величайшим воином ничуть не уняла наше растущее беспокойство (а в моем случае, после того как я увидел вражескую армию, страх). Зрелище, представшее перед нами внутри шатра, обескуражило еще больше.

К тому моменту, когда мы вошли, Сид уже успел снять кольчугу. Мы увидели, как он, силясь натянуть на себя джеллабу, притоптывает голыми ногами, осыпая проклятьями слугу, пытающегося помочь ему одеться. В конце концов из складок материи показалась длинная рыжая борода, столь клочковатая и колючая, что она напомнила мне заросли остролиста. Казалось, сию минуту оттуда выпорхнет стайка малиновок. Затем появился длинный орлиный нос, пара кустистых бровей и напоследок — макушка, увенчанная коротко подстриженными волосами. Пара мутных, налитых кровью глаз уставились на нас. Сид оправил джеллабу, доходившую ему до щиколоток, и расплылся в широкой щербатой улыбке.

— Я чуть не сдох от жары, пока вас дожидался. Вот, решил облачиться в одежку поудобнее. Прошу меня извинить. — Он взял у слуги лохань с водой, вылил ее себе на голову, после чего затряс бородой. Во все стороны полетели брызги.

Когда он снова посмотрел на нас, я увидел, что взгляд его чуть прояснился.

— Вы кто такие? Я ждал старого полководца, а приехали какие-то дети. Ты, — он ткнул пальцем в Азиза, — ты хоть похож на араба. Видать, ты тот самый маленький принц, за которым мне велели приглядеть… Ну а ты… — Он направил дрожащий палец на Паладона. — Ты вроде такой же христианин, как и я. Похож на норманна. Телохранитель, что ли? Святые угодники, надеюсь, ты не из этих поганых славянских евнухов? А? Если да, то какая потеря для баб! — Он заржал, после чего повернулся ко мне, разглядывая, словно какое-то насекомое. — Черт меня подери, да ты иудей. Странно. Ростовщик? Не может быть. Слишком молод. Принцев хахаль, что ли? А ты ничего такой, смазливый. — Он зевнул и, раскинув в стороны руки, потянулся, продемонстрировав широченную грудь. — Ладно, ладно. Давайте, не стесняйтесь, присаживайтесь на ковер. Выпьем вина. — Он повалился на кушетку.

С нарастающим ужасом мы посмотрели друг на друга. Словно молния нас поразило кошмарное осознание того, что наш герой, великий полководец, собирающийся повести нас завтра в бой, легендарный Сид, воплощенное благородство, чье имя гремело по всей Андалусии, — невежа и нахал, который вдобавок ко всему в данный момент еще и вдрызг пьян.

Еще один миг, и мы услышали рокочущий храп. Сид уснул.

— Этот мужлан оскорбил нас, — голос Азиза звенел холодной яростью. — Мы уезжаем.

— Не получится, — покачал головой Паладон. — Если мы хотим разгромить Альмерию, нам нужна его армия. — Впервые на моей памяти он выглядел смущенным.

— Паладон, он обозвал тебя евнухом, а меня маленьким принцем. Будь здесь мой отец, он приказал бы отрубить ему голову.

— А меня он обозвал содомитом, — пожал я плечами. — Но пойми, Азиз, Паладон совершенно прав. Мне кажется, мы слишком торопимся судить о нем. Да, он отнесся к нам с пренебрежением, но при этом разве мы можем отказать ему в проницательности? В чем именно он неправ? Азиз, ты действительно юн и малоопытен. Паладон не телохранитель, но он твой друг и отдаст за тебя жизнь. Что же до меня… Я ведь и вправду твой любовник. Думаю, он все о нас знает. У Салима есть в Сарагосе шпионы. Не исключено, что свои соглядатаи есть и у Сида в Мишкате. Откуда нам знать, может, он решил испытать нас? Принялся поносить и оскорблять, желая узнать, как мы поступим в ответ. Он же нас совсем не знает. А вдруг он хочет выяснить, из какого мы слеплены теста, прежде чем пойти с нами в бой? Вдруг мы не сдюжим?

Разговаривая, мы отвернулись от кушетки и потому вздрогнули, когда услышали, как кто-то позади нас медленно захлопал в ладоши. Обернувшись, мы увидели бородатого исполина, который, осклабившись, смотрел на нас. Изящно и вместе с тем проворно — о, как же не похож он был на пьяницу, что мы лицезрели буквально только что, — Сид вскочил с кушетки, отбросив на ковер гигантскую тень. Легкой походкой он приблизился ко мне и потрепал по волосам. Все это время он не сводил глаз с Азиза.

— А твой шельмец-иудей не так-то прост. Ума не занимать. Тебе, принц, повезло с советчиками. Это вдохновляет. Может, все же от вас и будет кое-какой толк. — Он перевел взгляд на меня. — Самуил, я наслышан о тебе и твоих волшебных снадобьях. Да, у нас есть соглядатаи, которые не зря едят свой хлеб. Эмир Мутамид — человек опытный. И я служу ему, потому что он знает, что такое честь, — совсем как твой отец, Азиз.

— Да что наемники знают о чести? — Мой друг был все еще зол. — Ты не проявил к нам должного уважения. Да и сейчас ведешь себя высокомерно.

— Меня хотят поставить на место? Ну что ж, — улыбнулся Сид.

Сделав шаг назад, он вежливо склонил голову, однако опять же не очень низко — так при дворе халифа один эмир приветствовал бы другого эмира, равного ему. Выпрямившись, он протянул руку Азизу — уже на христианский манер. Мне очень захотелось, чтобы Азиз пожал ее, ведь именно так и следовало сейчас поступить. И принц не разочаровал меня: он сделал это с величайшим достоинством. Затем лицо Азиза расплылось в обаятельной застенчивой улыбке. Я вздохнул с облегчением — как и Паладон, чью руку сейчас тряс Сид. Мгновение спустя и моя ладонь утонула в его лапище. Сид выглядел очень торжественно, и вдруг он взял и подмигнул мне. В этот самый момент я понял, почему люди идут за ним.

— Прежде чем мы успели покончить с церемониями, принц, спешу сказать, что я был потрясен, узнав о смерти Абу Бакра. Мы не были с ним знакомы лично, но встречались на поле боя — много лет назад, до того, как он перебрался в Мишкат. Хоть тогда мы и сражались друг против друга, должен признать, что он неплохо командовал своим полком. Мне очень хотелось свести с ним знакомство — думаю, мы бы стали друзьями.

— Он был тоже высокого мнения о тебе, аль-Сиди, — промолвил Азиз. — Мы очень скорбим о нашей утрате.

Я и не ожидал подобных речей от Азиза. Сейчас он говорил как опытный царедворец, притом что мы с ним всегда общались по-простому, без церемоний. Я думал, что хорошо знаю своего друга, и вот внезапно он открылся мне с новой, неожиданной для меня стороны.

Сид тоже произвел на меня сильное впечатление. Дело не только в арабском языке, которым он владел в совершенстве. С хитрой улыбкой, будто бы извиняясь за былую грубость, он неожиданно процитировал строки из знаменитого стихотворения мастера любовной лирики Аббаса ибн аль-Ахнафа[41], кое-что в нем умело поменяв, сообразно обстоятельствам:

Даже Азиз не смог сдержать улыбки. Мне подумалось, что не зря говорят об обманчивости первого впечатления. Сид отнюдь не был грубым, нахальным, бесцеремонным воякой — это был лишь образ, который иногда бывал ему полезен. Прославленный герой оказался начитанным, образованным и обаятельным — причем расположить к себе он мог кого угодно, хоть придворного, хоть простого воина. Он знал, как это сделать, — для того, чтобы я проникся к нему симпатией, ему оказалось достаточно всего лишь вовремя мне подмигнуть. Я мог легко представить, как грубость Сида, которой оскорбился Азиз, привлекала на сторону героя Андалусии простых воинов.

Великий полководец хлопнул в ладоши и присел рядом с нами на кушетку. Откуда ни возьмись в шатре появились слуги, тащившие нам разные яства, закуски, фрукты и вино. Коронным блюдом оказались два жареных фазана, фаршированные перепелками, которые, в свою очередь, были фаршированы вьюрками. И это в военном лагере, накануне битвы, когда враг находился всего в миле от нас! Вошли изящные темнокожие рабыни. Лица их были прикрыты полупрозрачными вуалями. За исключением этих вуалей на них практически не было одежды. Девушки опустились рядом с нами на колени, они нам подносили серебряные кубки для омовения рук, наполняли чаши с вином и подкладывали в тарелки еду. Сид полулежал на кушетке. Он ел и пил от души. В джеллабе и тюрбане он походил на андалусца куда больше, чем мы в наших кольчугах. Я никак не мог до конца осознать, что передо мной вовсе не бескультурный рыцарь-северянин. Видно, за долгие годы, прожитые в Сарагосе, он перенял наши обычаи и привычки. Он даже рыгнул сообразно принятым правилам: когда увидел, что мы больше не притрагиваемся к пище. Таким образом Сид деликатно намекнул, что трапеза подошла к концу.

Мы, грешным делом, думали, что сейчас приступим к обсуждению плана завтрашней битвы. В отличие от Сида, мы поданную еду разве что поклевали, а вино лишь пригубили, чтобы не обидеть хозяина. Мысль о предстоящем бое внушала нам ужас. Однако, вопреки нашим ожиданиям, когда слуги вынесли блюда, Сид приказал рабыням остаться. Они сбились в углу шатра, откуда и строили нам глазки, покуда не вернулись слуги с музыкальными инструментами. Девушки принялись играть. Сид устроился поудобнее на подушках с огромным кубком, который вмещал по меньшей мере целый кувшин вина.

Мы были озадачены, продолжая с нетерпением ожидать начала военного совета.

— Даже не знаю, что бы я делал без музыки, — тихо произнес рыцарь, — наверное, сошел бы с ума. Или помер со скуки.

— Эти девушки… Они прекрасно играют, — кивнул Азиз.

— В постели они тоже очень недурны. Лично я, как правило, беру ту, темненькую. Огонь, а не девка — как раз то, что надо перед битвой. Ее продал мне один бербер, говорит, она из джунглей, что за великой пустыней на юге. Ее — не трогать. Что до остальных — выбирайте кого хотите. Франкские девчонки весьма изобретательны. Правда, сладенькая? — Он кинул светленькой девушке виноградинку.

Девушка поймала ее одной рукой, ни на миг не прекращая играть на флейте, которую держала в другой руке. Влажно блеснув хитрыми глазками, она посмотрела на Паладона. На мгновение она оторвала флейту от губ, отправила виноградинку в рот, игриво покатала ее в острых белых зубах, после чего, с улыбкой раскусив, проглотила. Затем она продолжила играть.

— Аль-Сиди, — тихо проговорил Азиз, — когда мы сможем обсудить предстоящую битву?

— А что там обсуждать? — Сейчас Сид уже почти не обращал на нас внимания. Он слушал лютню, отбивая пальцами такт.

Мы воззрились друг на друга. Мне показалось, Азиз потерял дар речи. Паладон, вопреки всему произошедшему, пока еще трепетно относился к Сиду, и несмотря на то, что мысли моего друга отчасти были заняты светловолосой рабыней, он произнес:

— Простите, сир, но мы полагали, что вы изложите нам план битвы. Стратегию сражения. Скажете, какие приказы отдать нашему отряду.

— План битвы? О нем я подумаю завтра, когда увижу, как встало войско противника. Времени у нас будет достаточно. Им потребуется по меньшей мере час, чтобы спуститься с холма. — Он кинул еще одну виноградинку светленькой девушке и рассмеялся, когда у нее не получилось ее поймать.

— Вот так все просто? — не поверил своим ушам Паладон.

— Думаю, завтрашний бой будет обычной свалкой. С чего ему отличаться от всех предыдущих сражений? Мой отряд ударит с левого фланга, ваш с правого. А хотите — давайте наоборот. Сколько у вас воинов? Три сотни? У меня около пяти. У противника не более девяти. Самое большее — десять. Половина из них сражается в пешем строю — о них вообще можно сразу забыть. Так что у нас неплохие шансы на победу. Я уже бился с альмерийцами. Дрянь, а не солдаты. Я весь день смотрел, как они ставят лагерь. Шатры раскиданы по холму как попало. Дисциплины — никакой, толковых военачальников — нет, по крайней мере, я о таких не слышал. Возможно, нам хватит одной конной атаки. Не исключено, придется помахать топорами и мечами, когда сломаем их строй. К обеду все будет кончено. Вторую половину дня будем преследовать их — славная потеха выйдет. Возьмем пленных, будет за кого требовать выкуп, потом разграбим обоз, а вернемся обратно к заходу солнца. Ну, как вам стратегия сражения? Война — дело достаточно простое.

— Вас послушать, так что-то уж слишком простое, — покачал головой Паладон. — Прежде чем приехать сюда, мы читали о знаменитых битвах минувшего. Вот, например, Ганнибал в битве при Каннах…

— Ганнибал! — Сид издевательски усмехнулся и покачал головой. — Дружок, ты в Испании, а не в Древнем Риме. Рим — это одно дело… А у нас… У нас крошечные государства устраивают друг с другом мелкие потасовки из-за всякой ерунды. И армии им под стать — они куда лучше убегают с поля боя, нежели сражаются. У нас не было приличной войны с падения халифата. Даже при халифате численность армий была в несколько тысяч человек — не больше. Это всего пара римских легионов. Только подумайте об этом! Зачем морочить себе голову тактикой? У нас все равно мало людей. Здесь все просто: смело вперед, и пусть победит сильнейший. Даст Бог, это будем мы.

Осушив кубок, он вздохнул.

— Естественно, я приготовил для наших врагов парочку сюрпризов. Я дал своему сенешалю Фанесу полсотни рыцарей — славные малые, они сражались рука об руку со мной с тех пор, как меня изгнали из Кастилии. И приказал им встать лагерем за холмами. Будут сидеть там тише воды ниже травы до начала битвы. Если нам вдруг станет туго — придут на подмогу. Впрочем, сильно сомневаюсь, что нам понадобится их помощь. Я бы предпочел, чтобы они поберегли силы для погони за бегущими альмерийцами. Больше добычи загребем. Вам понравится Фанес, познакомитесь с ним завтра на пире, когда будем праздновать победу. Кстати, — Сид ткнул пальцем в Паладона, — если тебе приглянулась франкская девчонка, бери ее сегодня. Фанес ее обожает, так что завтра на нее не рассчитывай. Он непременно возьмет ее себе, если не найдет во вражеском обозе кого-нибудь получше. Удача — бабенка непредсказуемая. Что с тобой, малец? Ты выглядишь озабоченным.

Честное лицо Паладона действительно выражало беспокойство. Возможно, это было отчасти связано со светловолосой, которая время от времени ему подмигивала. Догадавшись, что за вопрос хочет задать мой друг, я решил взять инициативу на себя. Меня волновало то же, что и Паладона, я помнил о грозном предупреждении Салима, прозвучавшем на аудиенции. Небрежный настрой Сида не на шутку озаботил меня. Прежде чем поговорить с ним об Азизе, я счел за лучшее выяснить, какой у рыцаря план битвы, поподробнее. С головы принца не должен был упасть ни один волос — и дело тут даже не в угрозе Салима.

— Со всем уважением к вам, аль-Сиди, мне хотелось бы задать вопрос, — проговорил я. — Вы сказали «даст Бог, мы одержим победу». Получается, вы в этом не уверены? Вы же говорите, что нам не составит труда разгромить врага.

— На все Божья воля, малыш. Всякое может произойти. На поле боя царит хаос. Тучи стрел. В спину может ударить отряд копейщиков, которого ты вовремя не заметил. Лошадь может наступить на кротовью нору. Один раз видел я и такое. В итоге я взял верх. Самая легкая из моих побед. Это случилось еще во времена Фердинанда, когда я сражался за Кастилию. Бились под Бадахосом, который держали берберы. Славные бойцы. И полководец у них был знатный. Опытный. Навоевавшийся за свой век. Сражался еще при Аль-Мансуре[42]. Повел берберов в конную атаку. Их две тысячи — нас четыре сотни. Представьте, адово полчище несется нам навстречу. Бог знает чем это могло все закончиться, но конь полководца попал копытом в кротовью нору. Враг был совсем близко. Старик вылетел из седла, и его войско решило, что он погиб. Тогда они развернулись — все две тысячи конных — и пустились наутек. А старик оказался жив, не то что ваш бедолага Абу Бакр. Да, падение его оглушило, но не более того. Выкуп за него получили огромный — целое состояние. Было потом мне на что поместье отстроить. — Он хлебнул вина. — Нет, я не сомневаюсь в исходе завтрашнего боя. Я всегда уверен в победе.

— Даже несмотря на то, что любая случайность может изменить ход сражения?

Сид рассмеялся:

— Я же сказал, я не позволяю себе думать о возможности поражения, малыш. Именно поэтому я до сих пор жив. Пойми, когда я иду в бой, я знаю, что Бог со мной.

Столь неожиданное заявление не на шутку меня удивило: изначально Сид не показался мне истинно верующим человеком. Тщательно подбирая слова, я произнес:

— Даже в том случае, если Бог с вами, Он так же и со всеми остальными. Он по определению всемогущ и вездесущ. Откуда вам знать, что Он явит милость именно вам, а не кому-то другому? Почему вы уверены, что ваша лошадь никогда не оступится? С чего вы взяли, что такова Его воля?

— А ты, шельмец, умен, — погрозил мне пальцем Сид. Он чуть покраснел: видимо, выпитое брало свое. — Открою тебе один секрет. Его знает лишь Фанес и моя жена Химена, — они понимают меня. Может, поймешь меня и ты. Ведь ты пытаешься овладеть тайными знаниями и умеешь любить. Я заметил, как ты смотришь на Азиза.

Азиз побледнел, да и я потерял дар речи. Увидев выражения наших лиц, рыцарь улыбнулся и продолжил:

— Я и не думал глумиться над вами. Я достаточно пожил среди арабов, чтобы знать о духовной составляющей той связи, что существует между мужчинами. Когда я гостил у своих арабских друзей, они несколько раз присылали мне мальчиков в спальню. Никакого особого удовольствия я ни разу от этого не получил, но от таких подарков все равно не отказывался: зачем обижать хороших людей. Впрочем, я слышал от знакомых, целиком и полностью заслуживших мое доверие, что любовь между двумя мужчинами вполне может быть прекрасным чувством. Говоря языком поэтов, речь идет о единении душ, о безграничной преданности друг другу. Любовь — это осознание исключительности человека, которому отдаешь свою душу. Ты растворяешься в нем без остатка. Точно такие же отношения должны быть и с Богом. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Разумеется, — отозвался я, думая о стихах аль-Газали, которые он читал нам несколько месяцев назад. Я был крайне удивлен, услышав подобные рассуждения от Сида. — Простите, но я не понимаю, какое отношение это имеет к завтрашней битве.

— Самое прямое. — В глазах Сида словно разгоралось пламя. Он преобразился, и неожиданно мне показалась, что перед нами совершенно другой, незнакомый нам человек. — Когда иду в бой, я чувствую, как на меня нисходит некая сила, которая управляет мной. Меня переполняет невиданная мощь. Знаете почему? Я полностью отдаю себя своему возлюбленному. И мой разум, и моя душа — все это во власти Бога. Я растворяюсь в Нем и становлюсь Его частью, точно так же как Он становится частью меня. И вот благодаря этому единению со Всевышним я становлюсь неуязвимым. Это все, что я могу сказать о любви.

Как ни странно, мне стало ужасно смешно. Рассуждения Сида были безумны, столь же безумны, как и он сам. Если он говорил серьезно, получалось, что прославленный герой Андалусии — суфий, причем особого рода — юродствующий. Таких называли «мувалла», что значит «дурак Господень».

Паладон выглядел совершенно раздавленным. Он ожидал увидеть перед собой воина, христианского рыцаря. Грубость Сида, столь сильно оскорбившая Азиза, укрепила Паладона в его уверенности, что Сид — простодушный рубака и человек действия. Теперь его речи, свидетельствующие об увлечении мистицизмом, не на шутку встревожили моего друга.

Азиз пребывал в ярости. Волею обстоятельств ему пришлось встать во главе отряда. Его страшно беспокоило предстоящее сражение, а полководец, на чьи советы он так рассчитывал, сперва выставил себя заносчивым и легкомысленным олухом, а теперь и вовсе принялся нести какую-то малопонятную околесицу. Думаю, принц боялся, не насмехается ли над ним Сид. Азиз буквально окаменел, и я испугался, что он сейчас взорвется.

Пожалуй, Сида понял лишь я, иудейский юноша, к которому рыцарь отнесся столь пренебрежительно. Я раскрыл было рот, чтобы спасти положение, но опоздал. Ядовитым тоном Азиз насмешливо произнес:

— Я так понимаю, ты говоришь о вашем Иисусе? Плотник, рыбак, пророк… Но никак уж не покровитель воинов и властелин битв. Я не понимаю, в чем смысл нашего разговора… Какой от него может быть толк?

— Да, я говорю и об Иисусе, и Аллахе, и Яхве, — не замечая состояния Азиза, произнес Сид. — Речь идет о Боге. Какая разница, как Его называть. Бог и есть Бог. Я с Ним, а Он со мной, — рыцарь одарил нас лучезарной улыбкой.

Слова Сида сбили меня с толку. С христианской точки зрения его речи были чистой воды богохульством.

— Ты хочешь сказать, что сражаешься за Бога? Получается, ты крестоносец? — Последнее слово Азиз произнес с нескрываемым презрением.

— Нет-нет. — С лица Сида не сходила блаженная улыбка. — Я не сражаюсь за Бога. Он сражается за меня. Я люблю Его, и Он любит меня. Он хочет, чтобы я одерживал победу за победой. — Неожиданно рыцарь нахмурился. — Как ты меня назвал? Крестоносцем? — Сид рассмеялся. — Знал бы ты, принц, как глубоко заблуждаешься. Я презираю крестоносцев. Они… они отвратительны.

Его лицо стало наливаться кровью от гнева. Я с изумлением взирал на эти быстрые перемены настроения.

— Не говори при мне о крестоносцах, принц. Они все до одного мракобесы и лицемеры, желающие силой навязать свою веру всем остальным. Альфонсо по сути заложил свое королевство… Он ведь что сделал? Пригласил этих монахов-фанатиков из Клюни[43]. А все почему? Сами знаете, чего хочет их орден. Все наседает на Папу Римского, чтобы тот объявил Священную войну. Никогда я не вернусь к Альфонсо в Кастилию, покуда оттуда не уберутся эти чернорясые паразиты. Сейчас они строят там монастырь за монастырем и призывают к христианскому джихаду. Ведь что такое крестовый поход, как не джихад? Заносчивые, нетерпимые, кровожадные, лицемерные… — Вдруг на его лицо вернулась блаженная улыбка. — Нет-нет-нет, Бог, которого я знаю, не таков. Мой Бог всем являет свою доброту. Он не хочет погубить ту Испанию и Андалусию, что так дороги моему сердцу, где мусульмане, христиане и даже иудеи могут жить вместе и ладить друг с другом. Где войны ведутся честно и где можно запросто свести концы с концами. Я считаю, живи сам и дай жить другим. Почему это не может продолжаться дальше? Я сражаюсь с кем попало, убиваю кого попало — такой уж я человек. Но это вовсе не значит, что я не уважаю своего противника. И плевать мне на его вероисповедание. Мы все братья. Да, я христианин, но я прожил в здешних краях достаточно для того, чтобы знать — есть много дорог, ведущих в рай. Если разобраться, все наши пророки, по сути дела, бродили по одной и той же треклятой пустыне. В конечном итоге мы молимся одному и тому же Богу. Моя любовь, мое сердце принадлежат Ему, но никак не Его проповедникам с их обрядами и запретами. Когда я сражаюсь, я свободен, и Он со мной. Это Он вздымает мою руку, чтобы сокрушить врагов. Хотя, если быть точным, мы двигаемся вместе, да, вместе, ибо мы, подобно влюбленным, представляем собой единое целое.

Сид просиял, довольный своей речью, и вдруг схватился за голову, прижав ладони к вискам. Мгновение спустя он поднял на нас восторженный взгляд.

— Он тут со мной. Сейчас. Я чувствую Его. Чувствую Его!

Сид вскочил и застонал:

— Боже… Боже мой! Ты во мне. Как это прекрасно… Прекрасно… Дозволь нам любить. Дозволь нам убивать… убивать… — Его пальцы шарили в области пояса. Похоже он пытался нащупать меч, который, к счастью, вместе с доспехами висел у входа в шатер. — Буду любить с Тобой, ненаглядный мой, — певуче произнес Сид. — Буду убивать с Тобой… Мой ненаглядный. — Он раскачивался из стороны в сторону, полностью погрузившись в экстатическое состояние. Музыка неожиданно смолкла. Девушки в страхе смотрели на рыцаря — совсем как я с Паладоном. Азиз, насупив брови, поднялся с ковра. Было ясно, он собирается уйти, решив, что с него хватит.

— У него приступ, как при эпилепсии, — кинулся я к принцу. — Нельзя бросать его в таком состоянии.

Я понимал, что вот-вот произойдет непоправимое. Мне хотелось, чтобы Паладон с Азизом поняли, что с Сидом случился припадок безумия и он погрузился в транс. Если мы сейчас уйдем, о нашем союзе можно будет забыть. Однако не могу отрицать, что меня также заворожили сбивчивые рассуждения рыцаря о единстве наших религий.

— Азиз, — с жаром произнес я, — то, что сейчас происходит, возможно, связано с Богом-Перводвигателем. Во время боя Сид входит в транс, совсем как сейчас… Он безумен, но, быть может, его сумасшествие связано с Божественной силой, которую мы изучаем.

— Что плетет этот иудей? Он вроде бы не пил.

Я застыл на месте, услышав изумленный голос Сида. Приступ кончился. Рыцарь как ни в чем не бывало лежал на кушетке и, наслаждаясь жизнью, приветливо мне улыбался.

— Так на чем мы остановились? Должно быть, я задремал. — Он посмотрел на Паладона. — Мы вроде бы обсуждали план завтрашней битвы, так? А где музыка? Почему тишина? — Он хлопнул в ладоши.

Рабыни заиграли снова, хоть поначалу и не в лад. Мы переглянулись и поняли — Сид позабыл обо всем, что говорил нам последние полчаса. Подозрительно глядя на рыцаря, Азиз медленно опустился обратно на ковер.

— Ну, — Сид повернулся к Паладону, — у тебя был ко мне какой-то вопрос?

Паладон посмотрел на Азиза, и тот в крайнем раздражении ему кивнул.

— Да, сир, — тщательно подбирая слова, начал Паладон. — Вы изложили нам план завтрашней битвы, и я собирался спросить, где нам надо находиться, когда вы завтра пойдете в атаку. То есть, я хотел сказать, где следует находиться принцу.

— Во главе вашего войска. Где же еще быть командиру? — Вопрос явно удивил Сида. Он нахмурился. — Вы в бою раньше бывали? Нет? Тогда, думаю, будет лучше, если мы объединим отряды и поскачем в атаку все вместе. Будете держаться поближе ко мне. Сражение начнется — сразу поймете, что к чему.

Поскольку Паладон, услышав ответ рыцаря, лишился дара речи, я решил прийти другу на помощь:

— Мне кажется, аль-Сиди, нам нужно понять, что к чему, прямо сейчас. Если я правильно уразумел, ваш план заключается в том, что мы просто поскачем в атаку на врага. Считаю своим долгом сообщить нам, что отец принца, визирь Салим, строго-настрого запретил ему подвергать свою жизнь опасности.

Сид, как раз собиравшийся сделать глоток вина, замер, не донеся кубка до рта.

— В таком случае ответьте мне во имя всего святого, что вы здесь делаете? Битва — один сплошной риск. В этом суть любого сражения.

Доверить ему заботу о жизни Азиза? Нет, в этом деле на Сида полагаться было нельзя, даже когда он, по крайней мере внешне, пребывал в здравом уме. Всю свою жизнь рыцарь посвятил чувственным наслаждением, а удовольствие он получал, в частности, и от смертоубийств. При этом Сид полагал, что все разделяют его пристрастия. Мы оказались в тупике, из которого я отчаянно пытался найти выход. Если Сид примется настаивать на том, чтобы Азиз повел с ним войско в атаку, принц из гордости не станет отказываться.

— Может, мы будем наблюдать за боем из лагеря или обоза? — робко произнес я. Я понимал, что унижаюсь, но как мне было забыть об угрозе Салима? Более того, жизнь Азиза представлялась мне бесценной, и я был готов вызвать его неудовольствие. К тому же я знал, стоит начаться битве, как Сид тут же позабудет обо всем, войдя в боевой раж.

Вопреки моим ожиданиям, Сид рассмеялся.

— Сразу видно, что ты ничего не знаешь о битвах. Обоз может оказаться самым опасным местом во всей округе. Когда идет сражения, некоторые солдаты предпочитают улизнуть с поля боя и отправиться на поиски добычи. Именно за ней они отправляются в обоз. Знал бы ты, сколько раз я возвращался после боя и обнаруживал, что кто-то спер всю мою посуду. По этой причине перед битвой я отправлю этих ангелочков подальше отсюда, — он снова кинул несколько виноградин рабыням, — миль эдак на пять. Представьте, возвращаюсь я завтра вечером после боя, хочу помыться, отдохнуть, и тут выясняется, что мои бедные красотки весь день стонали в грязи под какой-то вонючей солдатней, которая, получив удовольствие, в знак признательности еще и перерезала им глотки. Зачем мне это надо? Нет, я понимаю, Салим боится за сына, но принцу будет безопасней в самой горячке боя, а не здесь. И вообще, как вы собираетесь научиться воевать, при этом не воюя?

— Мы отправимся в бой вместе с аль-Сиди. Я поведу армию Мишката. Великому Сиду не нужно беспокоиться о моей безопасности. — Азиз произнес эти слова таким тоном, что ни я, ни Паладон не осмелились возразить ему и лишь склонили головы.

— Вот это правильно, — одобрительно кивнул рыцарь. — Главное, не теряйся, и позаботься о том, чтобы рядом с тобой было побольше опытных воинов. Они покажут тебе, как рубить и колоть. Войдешь во вкус — быстро забудешь о всякой опасности. На переживания не останется времени. Ты будешь слишком занят, наслаждаясь боем. Первый раз я убил в четырнадцать лет, а в твоем возрасте за моими плечами у меня уже была не одна война. Да, перед первой конной атакой всегда страшно, но стоит тебе тронуть с места коня, и тебе сразу покажется, что ты оказался в раю. Ощущения — неземные.

Азиз снова встал и, поклонившись, попрощался согласно требованиям этикета.

— Я благодарю тебя за твое гостеприимство и сердечное радушие, аль-Сиди. — Чуть поджав губы, он добавил: — Надеюсь, завтра утром ты окажешь нам честь, и мы услышим твои приказы.

Сид поднялся с кушетки.

— Что, уже уходите? Но еще так рано, — он кинул взгляд на рабынь. — Может, прихватите себе парочку на ночь?

Я чувствовал, что у Азиза вот-вот лопнет терпение.

— Спасибо, аль-Сиди, но мы вынуждены ответить отказом. Наши обычаи и привычки отличаются от твоих. Мы считаем, что перед боем уместнее молиться и поститься, чем пьянствовать и гулять.

— Как хотите, — пожал плечами Сид. — Я лично предпочитаю именно гулять и пьянствовать. Если мне завтра суждено предстать перед Создателем, лучше я это сделаю, заблаговременно вкусив все радости, что мне способен предложить этот мир.

— В таком случае, аль-Сиди, мы смотрим на вещи по-разному. Желаю тебе приятного отдыха.

Когда мы выходили из шатра, я мельком глянул на Сида. В одной руке он держал кувшин вина, а другой манил к себе темнокожую девушку, что была родом из джунглей за великой южной пустыней.

Вечер выдался прохладным. На небе мерцали мириады звезд. В их неверном свете я увидел, как по щекам Азиза катятся слезы. Он повернулся к Паладону.

— Что мне делать? Что? Скажи мне! Ты же мой друг! Что мне делать? Этот человек безумен!

— Я не знаю, Азиз, — Паладон повесил голову. — Вести себя, как подобает принцу. Наверное.

— Ты прав, — прошептал Азиз. — Теперь я должен нести это бремя. Я поговорю с сотниками. Они будут ждать моих приказов.

— Не тревожься о завтрашнем бое, — проговорил Паладон. — Наши воины возьмут тебя в кольцо. Кроме того, рядом буду я.

— И я тоже, — напомнил я о себе.

— Я знаю, Самуил. В противном случае мое сердце будет страдать от одиночества. Но я боюсь за тебя. За тебя и Паладона, — Азиз взял нас обоих под руки. — Возможно, получится так, что мы трое будем защищать друг друга. Если завтра останемся в живых, нам непременно надо сотворить что-нибудь выдающееся. Чтобы память о нас осталась в веках.

— Я могу что-нибудь построить… Нечто такое, чего никогда доселе не видывал свет, — предложил Паладон. — Нечто такое, что воплотит в себе все то, о чем мы когда-либо говорили.

— И все наши знания, все наши таланты, — добавил я, — вот ради чего мы создадим наше Братство.

— Братство Талантов, — произнес Азиз, будто смакуя каждое слово. — Звучит превосходно. Пошли. Уже поздно и, вне зависимости от того, кому завтра улыбнется удача и как распорядится нашими судьбами Аллах, впереди нас ждет трудный день.

Обойдя наших воинов, мы с радостью обнаружили, что они в прекрасном расположении духа. Азиз всячески расхваливал таланты Сида, уверяя, что его полководческий гений непременно принесет нам победу. Мы же с Паладоном по-тихому переговорили с некоторыми знакомыми сотниками, и они поклялись, что сберегут жизнь принца ценой своей собственной.

У входа в наш шатер Азиз крепко меня обнял и поцеловал.

— Прости, Самуил. Лучше сегодня ночью я побуду один. Завтра я поведу наш отряд в бой. Мне надо к этому подготовиться.

Я понимающе кивнул. Он намекал мне, что прежде был обычным юношей, а теперь стал принцем и нашим былым отношениям пришел конец. Я с печалью видел эту перемену в Азизе, столь напоминавшую мне процесс очищения металла в тигле. Все началось со смерти Абу Бакра. Процесс трансмутации длился несколько дней, завершившись сегодня вечером, — все благодаря этому безумному христианскому рыцарю. И все же Азиз давал мне понять, что по-прежнему любит меня, что я ему дорог. Пока мне было этого довольно.

Мы лежали с Паладоном в темноте шатра и думали. Мысли у нас обоих были мрачные. Я сомневался, что мы сегодня сможем уснуть. Снаружи шумел лагерь. Бряцая оружием и доспехами, ходили патрули. Один раз мы услышали истошный женский вопль и вскочили, однако больше криков не было. Паладон лег обратно и заворочался, устраиваясь поудобнее.

— Сид развлекается, — пробормотал он.

«А что, если меня завтра убьют? Что, если это моя последняя ночь на этом свете?» — думал я.

— Самуил, — нарушил тишину голос Паладона, — ты умеешь управляться с копьем или мечом? Я нет. Я никогда не думал, что нам это может пригодиться.

— Мы всегда можем попробовать проделать то же, что и Сид. Попытаемся слиться с Богом, — отозвался я.

— Не думаю, что у меня получится, — с горечью отозвался Паладон и в сердцах добавил: — Честно говоря, наш великий Сид меня немного разочаровал.

— Ты знаешь, я читал у ар-Рази о странной душевной болезни, когда совершенно здоровый человек начинает выдавать себя за кого-то другого. Иногда такой человек принимается утверждать, что в нем обретается Бог или Всевышний общается с ним… Я специально искал упоминания об этом недуге, поскольку от него страдает и мой отец, к счастью не в столь серьезной форме, как Сид. Ар-Рази утверждает, что эту болезнь можно излечить с помощью снадобий.

— Главное, не давай их Сиду перед битвой. Если все эти годы он выходил из битвы победителем благодаря приступам безумия, будем надеяться, что завтрашний бой не станет исключением. Больше нам надеяться не на что.

— Я захватил с собой пращу, — признался я. — Помнишь, ты учил меня с ней обращаться. Я охотился с ней на кроликов. У меня получалось.

— Я тоже взял с собой пращу, — усмехнулся Паладон. — Два великих воина! — Он захохотал.

— Давид сокрушил Голиафа с помощью пращи.

— Это верно, верно, — он перестал смеяться.

Повисло долгое молчание. Я слышал, как он ворочается с боку на бок.

— Самуил? — Паладон помолчал. — Знаешь, если мы завтра победим, я приму ислам. Салим поможет все устроить.

— Но зачем тебе это? Азиза и нас с тобой не назовешь истово верующими. Кроме того, как сказал Сид, мы все по большому счету молимся одному и тому же Богу — Истине. Мы верим в Бога-Перводвигателя, разве не так?

— Это ты веришь. Ты же у нас философ. Но Азиз в глубине души мусульманин. Он просто не спорит с тобой. Во-первых, потому что ты его любишь, а во-вторых, потому что твои идеи пока не особо противоречит догматам ислама. Ну а я, скорее всего, все-таки христианин. Я вырос в христианской семье. Сколько себя помню, я строю церкви.

— Тогда зачем тебе принимать ислам?

— Если я стану мусульманином и если меня поддержит Азиз… Может, мне удастся убедить Салима, что я достоин руки Айши.

На это я ничего не ответил. Слова Паладона так потрясли меня, что я на некоторое время даже забыл о предстоящей битве. Меня охватило ощущение надвигающейся беды.

Незадолго до рассвета нас разбудил звон литавр. Быстро встав, мы с Паладоном помогли друг другу облачиться в кольчуги. Азиза в его шатре не оказалось. Мы обнаружили его на вершине холма, в доспехах и полностью вооруженного. Свой украшенный гребнем шлем принц держал под мышкой. Рядом стоял слуга со щитом и копьем Азиза. Моросил мелкий дождь. Ветер трепал волосы и плащ нашего друга. Когда Азиз повернулся к нам, мы увидели, что он бледен, но при этом тверд и решителен.

— Мы отвечаем за левый фланг. Сид уже успел здесь побывать. Был одет в джеллабу и жевал бараний окорок. — Губы принца презрительно скривились. — Он грубое животное, но, думаю, дело свое знает. Глядите, — показал Азиз в сторону долины, — вон там вражеское войско.

У меня екнуло сердце, а душа ушла в пятки. Темные пятна внизу, которые я принял за заросли кустарников, на самом деле были армией.

— Никакой тысячи воинов там нет, — продолжил Азиз. — Их почти две тысячи. Они спустились вниз под покровом темноты и уже построились. Слаженно, четко. Это говорит о дисциплине. Значит, мы имеем дело не со всякой швалью, а с опытными бойцами. Впрочем, все это не слишком волнует великого Сида. Он по-прежнему считает, что у нас все шансы на победу.

— И где же он сейчас? — спросил Паладон. Он старался выглядеть мужественно, но дрожащий голос все портил.

— Кто его знает, — пожал плечами Азиз. — Надеюсь, облачается в доспехи. Если он, конечно, не хочет сражаться в джеллабе.

Спокойствие принца потрясло меня до глубины души. Мне стало интересно, о чем он думал всю эту ночь, оставшись наедине с самим собой. Да, он был раздражен, он был зол на Сида, но при этом совершенно не выказывал страха. В отличие от меня. Несмотря на шелковые одежды и стеганую куртку под кольчугой, я весь дрожал.

Сквозь облака пробились первые лучи восходящего солнца. В их свете мне показалось, что за ночь где-то прорвало плотину и серебряные воды затопили раскинувшуюся перед нашим взором долину. Куда ни посмотри, повсюду блестели доспехи. На утреннем ветре развевались вымпелы и флажки. Вдоль выстроившихся войск на страшной скорости неслись трое конных — то ли полководцы, то ли принцы. Бойцы приветствовали их радостными криками. Пехотинцы стояли в центре, вздымая к небу множество копий, с виду они почудились мне похожими на гигантского ежа. По флангам расположилась конница. Кони переминались с ноги на ногу, стремясь пуститься вскачь.

Позади нас загрохотали копыта — это были триста наших воинов. Теперь настал черед лошадям наших бойцов переминаться с ноги на ногу. Слуги подвели наших коней. Я влез на беспокойного жеребца. Вес кольчужных доспехов, покрывавших все мое тело с головы до пят, будто вдавливал меня в седло. Сидеть было очень неудобно. Я засучил ногами в стременах, стараясь удержать равновесие. Тяжелый щит показался мне ужасно тонким и неспособным защитить от удара. Копье не желало меня слушаться, а из-за неудобного шлема, давившего на голову, я мало что видел. Я почувствовал себя совершенно беспомощным перед силой обстоятельств, которые, подобно бурному потоку, подхватили меня и несли все быстрей и быстрей к неминуемой развязке.

До меня донесся резкий голос, который я поначалу не узнал. Азиз подъехал ко мне верхом на лошади. Куда делся его чувственный, полный нежности взгляд? Зрачки были расширены — в два раза больше обычного. Мне потребовалось приложить определенные усилия, чтобы разобрать его слова.

— Слушай меня внимательно, Самуил. Оставайся в кольце. Наши воины нас защитят. Главное, не выезжай за пределы кольца.

Показался Сид, его огненно-рыжая борода торчала из-под шлема. Он восседал на огромной белой лошади, напоминавшей ломовую — совершенно непохожую на наших изящных арабских скакунов. На копье рыцаря развевался флажок с гербом Вивара, а с пояса свешивался двусторонний топор. Сид хохотал, широко распахнув рот, а в его глазах плескалось безумие. За его плечами реял, хлопая на ветру, багряный плащ, а сверкающая кольчуга, облегавшая тело, напоминала змеиную кожу. Мне показалось, передо мной не человек, а какой-то языческий бог. Сид что-то кричал о внезапности, о греческом огне, то и дело повторяя: «Оставайтесь, оставайтесь на холме, пока не увидите, что я вступил в бой». Тут лошадь рыцаря попятилась, но он быстро совладал с ней.

— Боже Всемогущий, что за чудесный день! — прорычал он и галопом понесся вдоль гребня холма к дальнему его концу, туда, где стояли сарагоссцы.

Меня охватило жуткое ощущение бесповоротности происходящего. Желчь жгла горло и нос. Я чувствовал, как кровь бежит по венам. Огнем полыхали уши, а вместе с ними — пальцы на руках и ногах. Никогда прежде я не ощущал в себе столь явственно биение жизни, наполнявшей энергией все органы моего тела, — и это при том, что я пребывал в непоколебимой уверенности: минута-другая и меня непременно убьют. «Я смертен». Осознание этой истины никогда еще не было для меня столь ясным, как сейчас. Пальцы судорожно вцепились в поводья. Мне очень хотелось развернуть лошадь и с позором ускакать прочь. Но я не смог бы сбежать, даже если бы Паладон с Азизом принялись меня об этом умолять. Надвигающаяся сеча вызывала у меня какое-то нездоровое возбуждение и восторг. Я с нетерпением ждал, когда что-нибудь произойдет — причем неважно, что именно.

То, что наконец случилось, вызвало у меня оторопь. На склоне нашего холма, на полдороге к вершине имелась роща. Неожиданно из нее стали подниматься к небу клубы черного дыма. Мгновение спустя из зарослей деревьев вырвались сотни и сотни огненных стрел, устремившихся к армии противника. Видимо, их предварительно обмакнули в смолу или какой-то иной горючий материал. Не думаю, что Сид где-то добыл греческий огонь, ведь его секрет был известен лишь византийцам, ревностно охранявшим эту тайну. Так или иначе, горящие стрелы произвели на вражескую армию ошеломляющий эффект. Пехотинцы обнаружили, что щиты, прикрепленные к их рукам с помощью лямок, неожиданно превратились в пылающие факелы. Однако куда больший эффект огненный ливень произвел на лошадей — они попятились, начали вставать на дыбы и скидывать всадников. Прошло несколько минут. Огненные стрелы все падали и падали. В стройных рядах войска альмерийцев воцарился хаос, словно кто-то бросил камень в колонну муравьев.

И тут Сид пошел в атаку. Все затряслось, словно при землетрясении. Войско, стоявшее справа от нас, пришло в движение, и пять сотен конников, словно расплавленный металл, хлынули вниз по склону холма. Безошибочно угадывался богатырский силуэт Сида, мчавшегося впереди. Его лошадь набирала скорость, и вскоре он оторвался от своего отряда. Развевавшийся за ним плащ напоминал крылья.

Наши кони тоже хотели сорваться вскачь, и нам потребовалось немало усилий, чтобы удержать их на месте. Азиз скакал вперед-назад вдоль строя наших воинов и кричал: «Стоять! Всем стоять! Ждать приказа!»

Когда я увидел, что происходит внизу, моя кожа покрылась мурашками. Сарагоссцы врубились во вражеский строй, походя разметав конников, пытавшихся преградить им путь. Благодаря набранной ими скорости эффект был словно от раскаленного ножа, вонзенного в кусок масла. Я поймал себя на том, что вспоминаю о Саиде и его уроках. Мне показалось, что я словно наяву слышу его голос: «Когда сила с большой скоростью сталкивается с массой в состоянии покоя…» Однако то, что творилось у подножия холма, не подчинялось законам точных наук.

Напрасно я волновался, представляя вражеское войско массой в состоянии покоя. Конница неприятеля не выдержала первого же удара. Конники в арьергарде развернули лошадей и кинулись наутек, однако в царящем хаосе далеко не все могли позволить себе подобную роскошь. Началось смертоубийство. Сид все время оставался на виду, что было неудивительно при его габаритах. Он уже успел лишиться копья и теперь орудовал топором, который вздымался и опускался подобно кузнечному молоту, круша людей и лошадей. Сарагоссцы старались не отставать от него, размахивая кривыми арабскими саблями.

— Схватка началась! — закричал Паладон. — Азиз, давай в атаку? Ну же!

Принц покачал головой. Встав в стременах, он пристально вглядывался в кипящий бой. Чтобы не попасть в своих, наши лучники теперь стреляли во вражескую пехоту и конницу, располагавшуюся на фланге, который находился напротив нас.

Буквально за несколько минут Сид сломил сопротивление, прорвавшись сквозь строй. Подобно реке, разветвляющейся на два рукава, разделилось и его войско. Сид с половиной всех своих конников свернул налево, а оставшиеся продолжили продвижение вперед, преследуя бегущего противника. Павшие духом вражеские пехотинцы, заметив опасность, надвигавшуюся на них с фланга, попытались выставить пики и копья, но это не смогло остановить Сида. Снова заработал топор.

— Азиз! — заорал Паладон.

— Стоять!

На левом фланге вражеское войско сумело восстановить порядок — всадники разворачивали лошадей к Сиду.

— Давай! — во всю силу своих легких крикнул Азиз и пустил коня вскачь.

Резкий рывок, который чуть не вышиб меня из седла, — и я уже лечу как ветер вниз по склону холма. Кое-кто из воинов обогнал меня. Я испугался, что меня случайно толкнут и я упаду, и потому сосредоточился на том, чтобы усидеть на коне. В первые же несколько мгновений я обронил и щит, и копье. Вцепившись в поводья, я прикладывал все усилия, чтобы мой конь не налетел на толстый круп лошади, скакавшей впереди меня. «А где же кольцо воинов, которые должны нас защищать? — лихорадочно думал я. — Где Паладон? Где Азиз?» Я не имел ни малейшего понятия. А как же я буду сражаться? Я попытался выхватить меч, но никак не мог нащупать рукоять. Когда мне это наконец удалось, все мои усилия извлечь его оказались тщетными: ножны почему-то застряли между моей ногой и седлом. Рискуя свалиться на землю, я привстал в стременах и высвободил ножны. Меч легко выскользнул из них и тут же исчез где-то под копытами моего коня. Вслед за ним едва не последовал и я. Чтобы удержаться в седле, мне пришлось вцепиться в гриву. В отчаянии я нащупал на поясе маленький кинжал, которым обычно чистил писчие перья. И вот, вооруженный перочинным ножиком, я помчался на врага.

Что было дальше, помню смутно. Потом мне рассказали, что Азиз идеально выбрал время для атаки — мы врубились во вражескую конницу до того, как она успела зайти во фланг к Сиду. Паладон и Азиз были на переднем крае. У них все прошло, как и было задумано, к моменту начала схватки их и впрямь окружало стальное кольцо из лучших воинов. Я же оказался с частью нашей конницы почти что в арьергарде.

Повсюду скрещивались мечи, высекая снопы искр. Что происходит? Что творится вокруг меня? Я не мог взять этого в толк. Куда ни кинь взгляд — искаженные яростью и страхом лица. Уши резали людские вопли и дикое ржание лошадей, меня мотало из стороны в сторону, отчего я ощущал себя щепкой, отданной на волю волн.

Мои воспоминания о той битве чем-то напоминают кусочки разноцветного стекла в калейдоскопе Саида. Они фрагментарны, образы распадаются и накладываются друг на друга, и каждый из них представляется мне более диким и нелепым, чем предыдущий. Двое безоружных мужчин, сцепившись, словно любовники, катаются по земле, силясь перегрызть друг другу глотки. Конник, взирающий на кончик копья, торчащий у него из груди, достает из рукава шелковый платок и деликатно пытается отереть льющуюся кровь. Вот выбитый из седла всадник ползет среди лабиринта движущихся конских ног, зажав в зубах собственную отрубленную руку. Вот двое воинов, спешившись, не обращая внимания на бой вокруг них, ссорятся из-за прекрасной выделки сапог мертвеца. Еще двое, также будто позабыв о битве, ритмично бьют друг друга в щиты. Время от времени они останавливаются, чтобы перевести дыхание, после чего принимаются за дело с новой силой. Еще один всадник, громко крича и размахивая руками, несется на всей скорости на кучку врагов, и при этом его нисколько не смущает, что он безоружен. Он сгинул без следа, изрубленный мечами и топорами в мелкое крошево. Мне казалось, что я смотрю какой-то нелепый спектакль в балагане на рыночной площади. Наверное, единственными существами, пребывавшими на поле боя в большем смятении, чем я, были лошади. Их дикие, безумные глаза глядели на это неистовство то ли непонимающе, то ли осуждающе, а с удил падала пена — розовая от летящих отовсюду брызг крови.

Меня несло куда-то, словно былинку. В какой-то момент передо мной возник вражеский воин. Он был не сильно старше меня и напуган не меньше моего. Я заорал от ужаса. Он тоже. И вдруг кто-то снес ему голову. Из отрубленной шеи ударил фонтан багряной крови. Через несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, его тело выскользнуло из седла, а мой конь понес меня галопом — сам не знаю куда. Несколько раз мой скакун едва не упал, оступившись на трупах. Ни рук, ни ног, ни тел убитых я не помню — лишь пустые остекленевшие глаза. Потом — думаю, это было значительно позже, поскольку я потерял чувство времени, — седой воин, оказавшийся рядом, увидел перочинный ножик в моих руках и рассмеялся. Я узнал всадника. Его звали Хамидом, когда-то то он ухаживал за моим конем.

— Вот, держи, — сказал Хамид, извлекая из ножен саблю. — Погоди, ты же должен быть…

Я не знаю, что он собирался сказать, потому что в ту же секунду позади, словно из-под земли, выросла исполинская белая лошадь, с небес будто низринулась серебряная молния, и голова Хамида раскололась на две половинки. Я увидел оба полушария его мозга прямо в разрубленной черепной коробке — совсем как на рисунках ар-Рази. Снова взметнулся топор, оборвавший жизнь Хамида, и тут я увидел кустистую бороду и выпученные глаза Сида. На его лице застыла восторженная улыбка. За миг до неминуемой гибели я понял, что рыцарь не преувеличивал. Во время боя он действительно становился одержим, превращаясь в симулякра — подобие человека. Таких существ отец называл големами — бездумными машинами, несущими смерть. И доспехи, и плащ Сида покрывала кровь. Я взмахнул перочинным ножиком. Что еще мне оставалось делать? Полагаю, комичность ситуации пробудила в сознании Сида искру разума. Топор замер аккурат над моей головой. Рыцарь озадаченно посмотрел на меня.

— Иудейский юноша? А что ты делаешь среди врагов?

— Это не враги. Вы только что убили одного из наших людей, — ответил я.

— Правда?

— Этого человека звали Хамид. Он был из Мишката.

— И кем он был?

— Конюхом.

— Ну-ну. — Сид пристально посмотрел на меня. — Что у тебя в руке?

— Перочинный ножик.

— Ну как, убил им кого-нибудь?

Я помотал головой.

— Тогда попробуй взять вместо него меч или топор. Их тут полно валяется.

— Аль-Сиди! — завопил я. — Сзади!

Раненый пехотинец поднялся с земли и, взяв копье, кинулся на нетвердых ногах на Сида. Сид качнулся в сторону, уходя от удара, и, почти не глядя, будто бы походя, взмахнул топором. Голова нападавшего покатилась прочь.

— Спасибо, — поблагодарил меня рыцарь. Я увидел, что взгляд его снова затуманивается. — Вечером поговорим о… Как там его звали?

— Хамид, — бросил я ему вслед.

Не дослушав ответа, Сид, воздев топор, помчался прочь. Плащ развевался за его плечами. Удивительно, какие бывают разговоры на поле боя.

К этому моменту битва практически кончилась. Наши силы воссоединились, а остатки вражеской армии спасались бегством. Я обнаружил, что остался один среди кучи трупов. Понурившись, я сидел в седле, а мой конь щипал окровавленную траву. Наконец меня отыскал Паладон и проводил к Азизу, который обнял меня и поцеловал. Они с Паладоном решили, что я погиб. Паладон, когда меня встретил, как раз был занят поисками моего тела.

Все произошло так, как и предсказывал Сид. К закату солнца мы успели вернуться в свои шатры, помыться и переодеться. Нам удалось одержать решительную победу. Мы потеряли едва ли сотню человек, тогда как противник оставил на поле боя восемь сотен убитыми и три сотни пленными, которых Сид приказал казнить.

— Надо проявить жесткость, — пояснил он Азизу. — Это послужит наглядным уроком, который будет не менее полезен, чем договор о мире.

Азиз не стал возражать. В тот день он впервые убил человека, заколов его во время конной атаки. Паладон уверял, что принц проделал это невероятно элегантно. Видно, уроки по обращению с оружием, которым Азиз регулярно посвящал вторую половину дня, пошли ему на пользу. То, что принц согласился перебить пленных, меня потрясло, но я попытался оправдать его решение — хотя бы для себя. Впрочем, на самом деле перемены в нем начали происходить, когда он осознал, что в будущем встанет во главе эмирата. В наших отношениях наметилась трещинка — пока маленькая. Я ничего не стал говорить Азизу.

Потом появился Фанес, сенешаль Сида, доставивший добычу из вражеского обоза. В ее числе оказалась рабыня-иудейка удивительной красоты, заставившая Фанеса позабыть о франкской девушке. Это означало, что ею мог заняться Паладон.

Потом был пир — громкий, шумный. Такие я ненавидел до дрожи. Девушки-рабыни играли на музыкальных инструментах, но темнокожей красавицы из джунглей за южной пустыней нигде не было видно. Остальные рабыни выглядели хмурыми и безрадостными. Мне показалось это странным: накануне они вели себя совершенно иначе. Впрочем, на эту перемену, кроме меня, никто не обратил внимания. Я единственный из всех воздержался от обильных возлияний: уж слишком я слаб для этого желудком.

Сид был само очарование. Вел себя более чем пристойно. После окончания боя его больше не мучили приступы одержимости. Они с Азизом прекрасно общались друг с другом. В конце пира Паладон удалился с франкской девушкой, а Фанес — с иудейкой, после чего Сид предложил Азизу выбрать девушку себе. Даже не посмотрев на меня, принц согласился.

Не буду описывать вам то, что творилось у меня на душе. Не стану рассказывать о боли, мучившей меня.

Деваться мне было некуда, и я пошел куда глаза глядят. В сиянии лунного света я забрел на поле боя, усыпанное мертвыми телами. Я не собирался заниматься анатомией. Мне просто хотелось отвлечься от тягостных мыслей. Большая часть трупов уже лежала без доспехов. Тут уже успели похозяйничать стервятники — как четвероногие, так и двуногие. Я позавидовал мертвым.

Как оказалось, на поле я был не один. Тут бродили мародеры — крестьяне-христиане, искавшие чем поживиться. Один из них приметил меня. Видимо, ему приглянулась моя дорогая одежда. Крестьянин — низенький, приземистый человек в конической шляпе — бросился на меня с топором. Второй раз за день мне грозила смерть от одного и того же оружия. Я кинулся наутек, спотыкаясь о раздетые трупы, но мародер бежал быстрее. Так получилось, что с собой я захватил котомку, в которой лежали камни и праща. Несмотря на трясущиеся руки, мне удалось зарядить пращу, и когда преследователь был уже совсем близко, я запустил в него камнем. Даже не вскрикнув, он рухнул на землю — еще одно тело среди сотен других, точно таких же тел. Нет, он не был Голиафом, точно так же как и я не был Давидом. Так в тот день, пусть и не в битве, я убил человека — запросто, словно кролика. Я никогда об этом не рассказывал ни Паладону, ни Азизу. Меня мучило чувство стыда.

Спать я отправился в шатер к одному из сотников. Незадолго до рассвета меня разбудил Паладон. Он был бледен.

— Что случилось? — спросил я, когда мы вышли из шатра. — Твоя красотка пришлась тебе не по вкусу?

— Нет, она хороша, — помотал он головой, — но она уже ушла. Я отослал ее прочь.

— Это на тебя не похоже. — Я зевнул. Будучи занят собственными переживаниями, я не был готов выслушивать чужие. — Кстати, имя у нее есть?

— Джульетта, — проговорил он, — но это неважно. Важно то, что она рассказала мне после того, как мы позанимались с ней любовью.

— И что же она тебе такого рассказала? — Я снова зевнул.

— Помнишь темнокожую девушку? Сид еще сказал, что она из джунглей. Так вот, ее больше нет. Он ее убил — ударил в шею кинжалом, когда они занимались любовью. Понимаешь, Самуил? Когда он был внутри нее. Она билась в агонии, а он в это время продолжал с ней совокупляться. А потом он обезобразил ее труп. Другие девушки присутствовали при этом — все случилось на их глазах. Помнишь вопль прошлой ночью? Это кричала одна из них.

Я не знал, что на это сказать.

— Между прочим, у нее тоже было имя, — продолжил Паладон, — ее звали Айша. Да, Айша.

Он помолчал, а потом встревоженно добавил:

— Самуил, пойми, Сид — чудовище. Он убийца. Что будем делать? Расскажем Азизу?

— Нет, Сид добыл для нас победу, — подумав, ответил я. — Он герой. — К горлу подкатила дурнота. — Представляю, сколь торжественный прием ждет его в Мишкате. Не волнуйся, скорее всего, вплоть до следующей битвы его больше не станут мучить приступы безумия.

В Мишкате нас и впрямь встречали как героев. Прежде чем добраться до дворца, мы проехали по всем кварталам города. Мусульманки, иудейки и христианки осыпали нас с балконов лепестками роз.

Салим, который сразился с толедцами на севере и одолел их (хотя армия Толедо численностью превосходила нашу армию и победа далась визирю с большим трудом), великодушно дозволил Сиду возглавить триумфальную процессию. Через несколько дней рыцарь отбыл, нагруженный сокровищами. К счастью, мы никогда больше не виделись с ним, хотя я много слышал о его подвигах. Когда годы спустя он захватил город Валенсию, присоединив его к своему королевству, то приказал сварить живьем в котле городского главу. Это был очередной наглядный урок для его врагов, совсем как избиение наших пленных. Не знаю, самостоятельно он принимал решения об этих зверствах или по результатам общения с вселявшейся в него сущностью, которую он считал Богом…

Во время пребывания Сида в городе ничего примечательного не случилось. Он даже не осерчал, когда таинственным образом пропали несколько его рабынь. Салим отправил на их поиски стражников, но те вернулись ни с чем. Сид просто пожал плечами и махнул на беглянок рукой: к этому моменту ему уже заплатили, и он мог позволить себе купить новых рабынь. Я спросил Паладона, знает ли он что-нибудь о пропавших девушках. Мой друг все решительно отрицал. Впрочем, несколько месяцев спустя он отвел меня в одну таверну в христианском квартале. В этой таверне четверо девушек, чьи головы и лица были сокрыты вуалями, изумительно играли на музыкальных инструментах. Одной из них Паладон оказывал особые знаки внимания. Она играла на флейте, и у нее из-под вуали выбивался локон золотистых волос.

А что же Азиз, Паладон и я? Мы вернулись к нашим занятиям и к нашей обычной жизни. Однако теперь над раем, в котором мы пребывали, будто нависла мрачная тень. Дело не только в том, что мы с Азизом стали отдаляться друг от друга. Главное было в другом: в ходе той войны каждый из нас в каком-то смысле лишился невинности.