Когда тело говорит НЕТ

18. Сила негативного мышления

Карен Гелмон, онколог из Ванкувера, не нравится сравнение борьбы с раком с войной, которое часто используют. «Идея в том, что побеждает сильнейший, — говорит она. — Предполагается, что это битва. Не думаю, что такой взгляд приносит пользу. Во-первых, это неверно с физиологической точки зрения. Во-вторых, я считаю, что это вредно для здоровья с точки зрения психологии.

То, что происходит с нашим телом, — это процесс обмена: есть вход и выход, и вы не можете контролировать каждый его аспект. Мы должны понимать этот обмен и знать, что есть вещи, на которые вы можете повлиять, и вещи, на которые вы повлиять не в состоянии. Это не битва, а двусторонний процесс нахождения баланса и гармонии, объединение конфликтующих сил в единое целое».

При «военном» подходе болезнь рассматривается как враждебная сила, нечто чуждое; организм должен сражаться с ней и побеждать. Такая точка зрения не дает ответа на один важный вопрос — даже при лечении острых инфекций, когда мы можем идентифицировать вторгающиеся в тело микроорганизмы и уничтожить их с помощью антибиотиков: почему одни и те же бактерии или вирусы щадят одного человека, но атакуют другого? Такая бактерия, как стрептококк, которая является причиной так называемых пожирающих заживо болезней, живет в организме многих людей, но вызывает болезнь лишь у немногих. Или, присутствуя в теле человека какое-то время, она не вызывает никаких проблем, но приводит к смертоносной атаке в другой период его жизни. Чем объясняется данное различие?

В XIX веке велись оживленные дискуссии на эту тему; десятилетиями спорили два выдающихся ученых — основоположник микробиологии Луи Пастер и физиолог Клод Бернар. Пастер настаивал на том, что течение болезни определяется вирулентностью микроба, а Бернар считал, что оно зависит от уязвимости организма носителя. На смертном одре Пастер отрекся от своей теории. «Barnard avait raison, — сказал он. — Le germ n'est rien, c'est la terrain qui est tout». [Бернар был прав. Микроб — это ничто, среда его обитания (то есть тело носителя) — всё.]

Умирающий Пастер, возможно, сделал очень резкий поворот в противоположную сторону, но, быть может, он предвидел будущее. С наступлением эры антибиотиков в середине XIX века мы почти забыли, что почва для болезней — это отдельный человек в определенный период его жизни. «Почему эта болезнь появилась у этого пациента именно сейчас!» — этот вопрос в 1977 году задал Джордж Энгель, ученый, изучающий единство тела и ума в процессе лечения¹. Во всех отношениях современная медицинская практика придерживается упрощенного «причинно-следственного» подхода. Когда не удается обнаружить явный внешний агент, как это происходит в случае большинства серьезных заболеваний, врач разводит руками и заявляет, что причина заболевания неизвестна. «Болезнь неизвестной этиологии», пожалуй, самое распространенное выражение в учебниках по медицине.

Хотя в науке приветствуется скромность, причинно-следственный подход к болезни сам по себе является источником заблуждений. Он не дает понять, каким образом здоровое состояние превращается в болезненное и как можно вновь обрести здоровье. Есть известная суфийская история о мудреце и простаке XII века, мулле Насреддине, который, ползая на четвереньках, искал что-то под уличным фонарем. «Что ты ищешь?» — спрашивают его соседи. «Свой ключ», — отвечает он. Все соседи начинают искать его ключ, тщательно просматривая каждый сантиметр земли вблизи фонаря. Никому не удается найти ключ. «Постой, Насреддин, а где ты потерял свой ключ?» — наконец говорит кто-то. «Дома», — отвечает он. «Тогда почему ты ищешь его на улице?» — спрашивают его. «Разумеется, потому что на свету лучше видно». Возможно, проще (и более выгодно в финансовом отношении) изучать отдельные причины, такие как микробы и гены, но до тех пор, пока мы будем игнорировать комплексный подход, болезни всегда будут иметь неизвестную этиологию. Поиск снаружи, там, где есть свет, не даст нам ключа к здоровью; мы должны заглянуть внутрь, где мрачно и туманно.

Ни одна болезнь не развивается по какой-то одной причине. Даже в тех случаях, когда можно определить значительные риски, такие как биологическая наследственность при некоторых аутоиммунных заболеваниях или курение при раке легких, эти риски существуют не изолированно. Личностные особенности также сами по себе не вызывают болезнь: человек не болеет раком только из-за подавления гнева или БАС — только потому, что слишком доброжелателен. Системный подход признаёт, что многие процессы и факторы действуют сообща при формировании заболевания или состояния здоровья. В данной книге мы продемонстрировали биопсихосоциальный медицинский подход. Согласно этому подходу индивидуальная биология отражает историю человеческого организма в его взаимодействии с окружающей средой в течение жизни, постоянный обмен энергией, в котором психологические и социальные факторы так же важны, как и физиологические. Как полагает доктор Гелмон, исцеление — это процесс обретения состояния равновесия и гармонии.

Никогда не будет лишним напомнить себе, что слово исцеление происходит от слова «целое» — отсюда и его производные «цельный» и «полноценный». Исцелить — значит стать целым. Но как нам стать более цельными, чем мы есть? Или как получается, что мы становимся менее цельными?

Нечто может потерять свою полноценность по двум причинам: или из него что-то вычли, или внутренняя гармоничность настолько нарушена, что части, которые работают сообща, больше не способны функционировать прежним образом. Как мы знаем, стресс — это нарушение внутреннего баланса организма в ответ на предполагаемую угрозу, включая угрозу лишения какой-либо базовой потребности. Физиологический голод может быть одним из таких лишений, но в нашем обществе угроза чаще всего носит психологический характер — например, отсутствие эмоциональной поддержки или нарушение психологического равновесия.

«Я не понимаю, почему я заболела раком, — сказала одна женщина с раком яичника. — Я вела здоровый образ жизни, хорошо питалась, регулярно занималась спортом. Я всегда заботилась о своем здоровье. Если кто-то и представляет собой воплощение здоровья, то это я». Она упускала из виду один аспект своей жизни, незаметный на первый взгляд: стресс, связанный с подавлением эмоций. Ее добросовестные (и сознательные) активные усилия по должному уходу за собой не могли коснуться той сферы, о которой она не знала. Именно поэтому знание и понимание способны трансформировать, и поэтому понимание гораздо полезнее для людей, чем совет. Если мы приобретаем способность смотреть вглубь себя честно, с состраданием и незатуманенным взглядом, то мы понимаем то, как нам нужно о себе заботиться. Мы начинаем видеть ту часть себя, которая ранее была скрыта во мраке.

Мы все имеем потенциал для обретения цельности и здоровья, равно как и потенциал для развития болезни и дисгармонии. Болезнь — это и есть дисгармония. Точнее, проявление внутренней дисгармонии. Если рассматривать болезнь как нечто чужеродное и внешнее, то в конечном итоге мы будем вести войну против самих себя.

Первый шаг на пути к здоровью — отказ от приверженности к так называемому позитивному мышлению. Слишком часто за время работы в паллиативной помощи я сталкивался с подавленными людьми, которые выражали недоумение по поводу того, почему они заболели раком. «Я всегда был оптимистом, — сказал мне один мужчина лет сорока. — Я никогда не давал волю пессимистическим мыслям. Почему я заболел раком?»

В качестве противоядия от неизлечимого оптимизма я порекомендовал бы силу негативного мышления. Да, тут есть ирония, но во что я действительно верю, так это в силу мысли. Когда мы добавляем к слову «мышление» прилагательное позитивный, то исключаем те стороны реальности, которые кажутся нам «негативными». Кажется, именно так поступает большинство людей, которые придерживаются позитивного мышления. Подлинное позитивное мышление начинается с охвата всей реальности. В основе этого лежит уверенность в том, что мы способны остаться наедине с собой, чтобы узнать всю правду, какой бы она ни была.

Как отмечает доктор Майкл Керр, патологический оптимизм — это один из способов, с помощью которых мы сдерживаем наше беспокойство, избегаем столкновения с ним. Такая форма позитивного мышления является защитной реакцией обиженного ребенка. Взрослый, который хранит в себе обиду, даже не подозревая об этом, превращает этот защитный детский механизм в жизненный принцип.

Проявление симптомов заболевания или полученный диагноз должны подтолкнуть к поиску ответа на вопрос в двух направлениях: что говорит болезнь о прошлом и настоящем и что поможет в будущем? Многие подходы фокусируются только на второй половине этой целительной диады, игнорируя то, что изначально привело к развитию заболевания. Такие «позитивные» методы наводняют книжные полки и радиоэфир.

Для того чтобы исцелиться, необходимо собраться с силами и начать мыслить негативно. Негативное мышление — это не унылый, пессимистический взгляд на мир, который скрывается под маской «реализма». Скорее это готовность столкнуться с проблемами — такими, какие они есть на самом деле. Где нарушен баланс? Что я упустил? Чему именно мое тело говорит «нет»? Если мы не станем задавать эти вопросы, то стрессы, которые нарушают наше равновесие, будут ускользать от нашего понимания.

Еще более важно то, что отсутствие таких вопросов само по себе является источником стресса. Во-первых, «позитивное мышление» основано на бессознательной убежденности в том, что мы недостаточно сильны, чтобы справиться с реальностью. Когда мы позволяем этому страху взять верх, это пробуждает чувство детской тревоги. Независимо от того, осознается ли данная тревога или нет, возникает состояние стресса. Во-вторых, отсутствие важной информации о себе и ситуации, в которой мы находимся, представляет собой один из главных источников стресса и один из мощнейших активаторов гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой реакции на стресс (ГГН-оси). В-третьих, стресс уменьшается при условии независимого автономного контроля.

Человек не может обрести автономность, пока им движут чувство вины или привязанности, жажда успеха, страх перед начальством или боязнь скуки. Причина проста: автономия невозможна, если человеком что-то движет. Подобно унесенному ветром лепестку, ведомым человеком управляют силы, более могущественные, чем он сам. Его автономная воля не участвует в этом, даже если он считает, что сам «выбрал» свой образ жизни и даже если ему нравится его деятельность. Выбор, который он делает, привязан к невидимым ниточкам. Он по-прежнему не способен сказать «нет», даже если дело в его собственной одержимости. Когда он, наконец, просыпается, то недоуменно качает головой, будто Буратино, и говорит: «Как глупо я себя вел, когда был марионеткой».

Джойс, которая преподает в университете и страдает от астмы, не умеет отказывать. Вместо нее отказывают ее легкие. Страх Джойс перед отказом — это не страх перед другими людьми, а пустота, которую она чувствует, когда не заставляет себя что-то делать. «Пустота, — говорит она, — связана со страхом: если я не способна действовать, не отвечаю предъявляемым ко мне требованиям, значит, я не существую». Если бы она использовала силу своего негативного мышления, ей удалось бы принять эту страшную пустоту внутри себя. Она стала бы изучать это ощущение пустоты, а не пытаться заполнить его благими делами.

Мишель, которой диагностировали рак молочной железы в 39 лет, обратилась за помощью, чтобы избавиться от привычки витать в облаках, чем она занималась всю свою жизнь: «Неудивительно, что я жила в мире фантазий, — сказала она, вспоминая свое безрадостное детство. — Так безопаснее. Ты сам устанавливаешь правила, сам делаешь свой мир защищенным и настолько радостным, насколько пожелаешь. Внешний мир совершенно другой».

Одно исследование, которое проводилось на протяжении почти двух лет, показало, что у пациентов с раком молочной железы, склонных витать в облаках, прогноз был хуже, чем у тех, кто был более приближен к реальности. То же самое касается и женщин, которые сообщили о меньшем количестве негативных эмоций².

Согласно другому отчету о женщинах с рецидивирующим раком молочной железы, «пациентки, которые сообщали о небольшом количестве [психологических] стрессов… и которых другие оценивали как „уравновешенных“, чаще умирали в течение последующего года»³.

Повторяющиеся результаты исследований, говорящие о том, что люди с более оптимистичным, менее тревожным образом мыслей чаще страдают от болезней, на первый взгляд противоречат здравому смыслу. Обычно считается, что положительные эмоции должны способствовать крепкому здоровью. Подлинная радость и настоящее удовлетворение действительно ему способствуют. «Позитивное» умонастроение, которое формируется, чтобы перестать обращать внимание на психологический дискомфорт, наоборот, снижает устойчивость к болезням.

Мозг управляет работой всех органов и систем организма, одновременно координируя наши взаимоотношения с окружающей средой. Данная регуляторная функция зависит от четкого распознавания негативных факторов влияния, сигналов опасности и признаков внутреннего стресса. У детей, которые живут в обстановке, когда постоянно передаются противоречивые сигналы, в развивающейся мозговой системе происходит нарушение. Снижается способность мозга анализировать окружающую среду, в том числе способность различать, что является полезным, а что токсичным. Люди, получившие таким образом травму, как это произошло в детстве с Мишель, чаще принимают решения, которые в дальнейшем приводят к стрессу. Чем больше они игнорируют свою тревогу с помощью «позитивных» мыслей, отрицания или витания в облаках, тем дольше на них воздействует стресс и тем более разрушительный эффект он имеет. Когда у человека отсутствует способность чувствовать тепло, возрастает риск ожога.

Негативное мышление, которое помогает посмотреть правде в глаза, неизбежно приведет к месту боли и внутреннего конфликта, которое мы избегаем. Иначе быть не может. Преобладающая потребность ребенка избегать боли становится причиной развития тех особенностей личности, или копинг-стратегий, которые впоследствии увеличивают предрасположенность взрослого человека к болезни.

У Натали рассеянный склероз. Она мирилась с алкоголизмом и психологическим насилием со стороны своего мужа. Она преданно ухаживала за ним в период выздоровления после двух онкологических операций, которые он перенес, и терпела его капризы. Он предал ее, но даже спустя годы после его смерти она не может сказать «нет» требованиям других людей: «Спустя пять лет я так и не уяснила, что мне нужно сбавить темп. Мое тело нередко говорит мне „нет“, а я продолжаю двигаться дальше. Я просто не учусь на своих ошибках». Какое объяснение находит этому Натали? «Нянька внутри меня не дает мне остановиться». Эта могущественная «нянька», как считает Натали, контролирует ее поведение. Когда Натали на все соглашается, она с большей вероятностью испытывает стресс и приступы PC. Но чтобы освободиться от стресса, ей пришлось бы принять мучительную реальность: понять, что только ее собственные решения, основанные на детском восприятии, не дают ей возможности удовлетворить свои потребности.

Самопознанию и личностному росту многих людей препятствует миф — они вынуждены придерживаться представления о том, что у них было «счастливое детство». Немного негативного мышления помогло бы им разглядеть самообман, из-за которого они застряли в поведенческих моделях, причиняющих им вред.

Джин, 35-летнему секретарю по правовым вопросам, диагностировали рассеянный склероз в 24 года, когда она страдала от слабости, головокружений, усталости, проблем с мочевым пузырем и, в конечном счете, временной потери зрения. Почти год она провела в медицинских учреждениях, в отделении неотложной помощи, а затем в реабилитационном центре. С тех пор рецидивы стали намного слабее.

Джин вышла замуж в 19 лет. Ее первый супруг был старше нее, жесток и помешан на контроле. «Это была психологическая и словесная жестокость, которая в итоге переросла в физическую. Он ударил меня. Именно тогда я ушла. Он записывал мои телефонные разговоры с друзьями. Я вкалывала на двух работах — по вечерам концерты или репетиции, а днем работала в детском саду. Я отдавала мужу всю свою зарплату. Мне не нравилось играть в его музыкальной группе, постоянно переезжать. Я чувствовала себя одинокой.

Кроме того, большую часть жизни у меня было расстройство пищеварения. Попав в больницу, я весила 40 кг при росте 170 см. Я болела анорексией. Когда я ушла от мужа, уже на следующий день оказалась в больнице».

«То, что на протяжении пяти лет вы мирились с жизнью рядом с жестоким мужчиной, который был старше вас, не может быть просто совпадением. Я думаю, это многое говорит об истории семьи, в которой вы выросли».

«Я абсолютно с вами не согласна. Вы не представляете, насколько далека моя семья от жестокости. Она оказывает мне невероятную поддержку. У меня есть два брата, сестра и родители, которые счастливо живут вместе уже 45 лет. Я всегда чувствовала с их стороны только заботу, любовь и нежность».

«Я не употреблял слова „жестокий“ применительно к вашей семье. Я сказал, что ваша ситуация многое говорит мне об истории семьи, которая вас воспитала».

«Боже! (Долгая пауза.) Даже не знаю. О чем вам это говорит?»

«Прежде всего разрешите задать вам один вопрос: в детстве вы когда-нибудь подвергались сексуальному насилию?».

«Нет, хотя… Когда мне было лет одиннадцать, был один случай неуместного приставания со стороны парня, который работал с моим отцом. Мы ночевали в палатках. Я рассказала об этом родителям. Тогда я промолчала, но спустя несколько лет рассказала им.

Мы сидели у костра, на мне были надеты шорты. Он говорил мне о том, какая я красивая девочка, и мне это льстило. Потом он провел рукой по внутренней части моей ноги. Когда он начал трогать меня, я извинилась и ушла. И расстроилась из-за этого.

Тогда у меня не было ясной оценки ситуации. Я даже начала сомневаться в том, правильно ли я поступила. Даже сейчас, когда я рассказываю об этом вам, мне кажется, будто ничего особенного не случилось. Но я помню свое ощущение — тошнотворное, ужасное, как будто я прикоснулась к грязи».

«Если бы у вас была 11-летняя дочь, и с ней произошло бы нечто подобное, как бы вы хотели, чтобы она поступила?»

«Ух ты. Я бы точно не хотела, чтобы она рассказала мне об этом только спустя пару лет».

«Почему?»

«Потому что для начала я хотела бы обсудить это с ней и помочь ей понять то, что она переживала».

«А если бы она вам не рассказала?»

«Я бы подумала, что она боится рассказать мне об этом. Я не знаю, что бы я подумала…» Джин едва сдерживала слезы, но хотела продолжить интервью.

«Вы вспоминаете свое детство как счастливое».

«Разумеется».

«Расскажите о своей анорексии».

«Кажется, мне было около 15 лет. Это нельзя было назвать анорексией до тех пор, пока не началась булимия. Я выбрасывала обед и никогда не завтракала. Я была невероятно худой. Родители очень переживали из-за этого».

«Вы помните, о чем думали в то время?»

«В основном это касалось комплексов по поводу того, как выглядит мое тело. Все девочки-подростки проходят через это. Я никогда не была толстой, просто считала, что чем стройнее буду, тем больше стану нравиться. Моя самооценка зависела от того, нравлюсь ли я окружающим. Я хотела нравиться всем».

«Я считаю, что это устроено следующим образом: самооценка формируется в зависимости от того, насколько ребенка ценят родители. Точнее, как он воспринимает эту оценку».

«Мне казалось, что, если я не буду получать одни пятерки, они перестанут меня любить. У меня есть старшая сестра, которая тогда заставила родителей пройти через настоящий ад. У нее было нарушение свертываемости крови, поэтому в детстве она получала много внимания. Ее госпитализировали. Долгое время считали, что у нее лейкемия».

«Давайте снова вернемся к вам. Вы были ребенком, который чувствовал родительскую любовь только тогда, когда получал пятерки. Ребенком, который в 11 лет подвергся сексуальному домогательству. Вы ужасно чувствовали себя из-за этого, но ничего не сказали родителям. В 15 лет вы заболели анорексией. И у вас было абсолютно счастливое детство. Что не так с этой картиной?»

Джин рассмеялась. «Потому что когда я вспоминаю свой подростковый период, это не кажется сущим адом. Этого просто не было. Расстройство пищеварения только начало проявляться…»

«Вы замечаете, что избегаете ответа на мой вопрос?»

«Что не так с этой картиной? По-моему, это не похоже на счастливое детство. Но я не думаю о том, что у меня было безрадостное детство».

Вытеснение Джин мрачных моментов из воспоминаний о детстве — обычное явление. В одном исследовании проводилось сравнение пациентов с рассеянным склерозом с контрольной группой людей без PC. Участников просили оценить свою жизнь в семье в детском возрасте — как несчастную, умеренно счастливую или очень счастливую⁴. Более 80 процентов участников обеих групп ответили, что их жизнь в семье была либо умеренно счастливой, либо очень счастливой. Можно было подумать, что они росли в Стране Оз. Но когда люди начинали рассказывать о своей жизни, идеализированный образ детства, подобный образу Джин, очень часто разрушался.

«Анорексия была моим способом закрыться от своих переживаний. Но почему я поступила именно так, я не знаю».

«Возможно, вы видели, как родители страдают из-за сестры, и хотели защитить их. Вы взяли на себя роль опекуна. Вы, вероятно, по-прежнему заботитесь о людях, даже если не осознаёте этого… о своих родителях, братьях, сестрах или муже».

«Или обо всех. Когда муж злится или расстроен, моя первая мысль: как мне это исправить? А ведь дело даже не во мне. Это автоматическая реакция. Сейчас я работаю над тем, чтобы помочь ему при лечении рака простаты[35]. Ну разве я не молодец?»

«Вы же не станете этого делать. У вас может начаться обострение».

«Когда в прошлом году ему впервые поставили диагноз, именно так и произошло. Потом у меня было обострение, когда заболела, а затем умерла мама моего мужа. Я так волновалась за него, что пренебрегала заботой о себе. Я неправильно питалась и мало отдыхала. И я по-прежнему веду себя так со своими родителями. Я защищаю их от всего, что может причинить им боль. Я никогда подробно не обсуждала с ними свое расстройство пищеварения. Не всегда рассказываю им об обострении PC. Я не придаю этому большого значения, ведь они будут сильно переживать».

Зачастую взрослые, вспоминая и оценивая свое детство, не принимают в расчет скрытую цену, которую были вынуждены заплатить за одобрение и принятие родителей. Памела Уоллин, канадская журналистка, у которой в 2001 году обнаружили рак кишечника, ярко демонстрирует это в своих мемуарах «Раз уж вы спросили». В ее книге мы видим разрыв между воспоминаниями взрослого человека и эмоциональной реальностью ребенка. Она заранее предупреждает читателя: «Я хочу сразу предупредить: то, что последует дальше, может показаться платной пропагандой семейных ценностей, но, насколько мне известно, это чистая правда. Мне кажется, у меня было почти идеальное детство». Это идеализированное представление абсолютно противоречит некоторым эпизодам, которые откровенно описывает Уоллин (в настоящее время верховный комиссар Канады в Нью-Йорке).

Памела вспоминает, как ее постоянно запугивала старшая сестра. Ее подавленная злость достигла такой точки кипения, что однажды из мести она поранила ей руку: «У Бонни так и остался шрам на руке от раны, которую я специально нанесла ей перед важным свиданием, на которое она хотела надеть новое платье без рукавов. Ей пришлось надеть накидку, чтобы скрыть шрам». По сей день, пишет Уоллин, она винит Бонни в том, что та вселила в нее страх темноты. Чтобы отделаться от Памелы, когда приходил ее парень, Бонни загоняла младшую сестру в спальню, выключала свет и захлопывала дверь. «Она прекрасно знала, что я буду слишком напугана воображаемыми монстрами, прячущимися под кроватью, чтобы в темноте пройти через комнату и включить свет. Это гарантировало, что до конца вечера я буду сидеть там, дрожа от страха, и не стану мешаться у нее под ногами». Эта история рассказывается в книге с нотками веселья.

В действительности это своего рода «синдром ложной памяти», только наоборот: на сознательном уровне люди часто сохраняют только счастливые воспоминания из детства. Но даже если память сохранила тревожные события, эмоциональные аспекты подавляются. Родительская любовь, как правило, запоминается, а чувства, которые ребенок испытывает из-за непонимания и отсутствия эмоциональной поддержки, — нет. В данном случае нет каких-либо воспоминаний о том, как чувствует себя ребенок, у которого нет ощущения безопасности. Именно из-за этого он не может рассказать родителям о том ужасе и гневе, которые он испытывает, когда его закрывают одного в темной комнате. Это ощущение угрозы, опасности проявляется еще более болезненно в другом эпизоде, который произошел с Памелой в подростковом возрасте. Она просила маму вмешаться в неприятную ситуацию, сложившуюся в классе. Мать Памелы работала учительницей в школе, в которую ходили ее дочери. «Она отчитала меня лишь однажды. Во время урока один из учителей начальной школы трогал девочек за груди. Мама отказывалась верить моим обвинениям. Она сказала, — и я думаю, это влияние времени, в котором она жила, — что мне следует объяснить другим девочкам, что мы должны сидеть так, чтобы он не смог совершать эти нежелательные ощупывания. Мы так и сделали и просто ждали конца учебного года, когда перейдем в следующий класс, где он до нас не доберется… Но все мы, кажется, пережили этот опыт без эмоциональных шрамов». Проблема как раз в том, что «кажется, пережили». Эмоциональные шрамы чаще всего невидимы. Но любые шрамы обладают меньшей прочностью и эластичностью, чем ткани, которые они заменяют: они остаются возможным местом боли и повреждений в будущем, пока их не обнаружат и не позаботятся о них.

Вскользь брошенная в книге фраза о том, что «дети часто не могут открыто поговорить со своими родителями», — единственное признание Памелы в том, что в детстве родители оставались к ней глухи. Она не говорит о разочаровании, которое испытывает ребенок, когда значимые взрослые не умеют слушать. В общем, она настаивает на том, что у нее нет «внутренних демонов», — выражение, демонстрирующее отрицание тревоги, гнева и негативных эмоций, характерное для больных раком, что постоянно подтверждают исследования.

Отстраненность — например, витание в облаках — помогает ребенку переносить ситуации, которые в противном случае способны спровоцировать ответную реакцию и доставить ему неприятности. Этот вид диссоциации появляется, когда человек помнит события прошлого, но не травмирующий эмоциональной отклик, который они вызвали. Это объясняет многие «счастливые детские годы», как в случае с Айрис, страдающей БАС, которая отстаивает свое мнение, несмотря на то что помнит тиранию отца и эмоциональную отстраненность матери.

«Мой отец быстро теряет терпение, и когда он впадает в ярость, невозможно угадать, чем все закончится. Иногда он бьет посуду, а иногда кому-то прилетает пинок».

«Вас били?»

«Никогда. Я была любимицей отца».

«Как вы добились такого положения?»

«Я становилась невидимкой. Научилась этому в раннем детстве».

«Помните ли вы, что в детстве ощущали себя несчастной?»

«Несчастной? Нет».

«Разве мог ребенок в таких обстоятельствах не чувствовать себя несчастным или грустным?»

«Как правило, ты подавляешь это».

«Выходит, на самом деле вы не знаете, чувствовали ли себя грустной или несчастной, потому что подавляли свои эмоции».

«Вы правы. Я не помню огромных отрезков своего детства».

«Зачем вообще что-то замалчивать? Почему вы просто не подошли к кому-то, чтобы поговорить об этом? Например, к маме?»

«Я не могла поговорить с матерью. Мне не хотелось, чтобы она думала, будто я несчастлива, с одной стороны. А с другой стороны, она была неразрывно связана с отцом. Она была безучастным человеком.

Ребенок не много способен выразить словами. Я была молчалива, но, с другой стороны, была абсолютно счастлива в своей немоте».

«Правда?»

«Я играла с куклами… нет, забудьте… Я хотела сказать, что я грызла куклы!»

«Что вы имеете в виду, говоря, что грызли их?»

«Они были сделаны из пластика, и я грызла их пальцы рук и ног!»

«Вы калечили их в результате подавленного гнева. Подумайте вот о чем: когда мы вынуждены подавлять эмоции?»

«Когда испытываем боль…»

«В конечном итоге, когда вы подавили достаточно негативных эмоций, вы можете представить себе, что вы счастливы. Вы счастливы только потому, что подавляли огромную часть своей реальности. Это означает, что в действительности вы не живете полной жизнью».

«Согласна».

Наконец, вспомним страхового брокера Дарлин, у которой случайно обнаружили рак во время обследования при бесплодии. В ее биографии нет ничего, что даже отдаленно можно было бы назвать болезненным опытом. Единственным негативным событием в жизни Дарлин, по ее мнению, был рак яичников и неожиданный рецидив, несмотря на поставленный диагноз и лечение на очень ранней стадии. Первоначальный прогноз, по ее словам, был «настоящим праздником», а рецидив — «катастрофой».

«Я всегда стремилась контролировать свою жизнь, всегда заботилась о себе. Я придерживаюсь здорового питания, занимаюсь спортом, я в отличной физической форме. У меня никогда не было вредных привычек». Единственный фактор риска, который у нее был, — это бесплодие. Дарлин описывает свою жизнь словами, которые, на мой взгляд, звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой. Из своего детства она не может припомнить ни одного несчастного случая, ни одного мгновения страха, гнева, тревоги или печали.

«Я старшая из трех сестер. Все трое невероятно близки, как и наши мама с папой, которые по-прежнему живут вместе. Кроме того, меня связывают очень близкие отношения с семьей моего мужа. Мне очень повезло родиться в такой семье и обрести по-настоящему преданных друзей, с некоторыми из них я дружу с пяти лет. Друзья и семья стали для меня источниками вдохновения. Думаю, мне очень повезло в этом отношении».

В 1991 году Дарлин удалили пораженный раком правый яичник. Она не стала удалять левый, надеясь забеременеть. Спустя год она действительно забеременела.

«Мы все говорим об этом пятилетнем рубеже, но я пережила его. После моей овариэктомии прошло примерно пять с половиной лет, а моему сыну было четыре, когда у меня появились, как мне казалось, весьма безобидные симптомы: я уставала, немного похудела — всего на пару килограммов, ничего особенного. У меня был младенец, карьера и множество домашних хлопот. Заболела нижняя часть спины, но я подумала, что просто перенапряглась в попытках надеть на ребенка зимний комбинезон.

Когда в 1996 году у меня снова обнаружили рак и он стал давать метастазы, мы были раздавлены горем. Врачи говорили о вероятном распространении рака на другой яичник, матку и другие участки брюшной полости».

«Учитывая ваш прошлый опыт рака яичников, почему эти симптомы не встревожили вас раньше? Что бы вы посоветовали своей подруге с аналогичным опытом и такими же симптомами?»

«Что ж, когда дело доходит до моих друзей, — например, если у кого-то из них вросший ноготь, — то я отправляю их к врачу».

«Именно эта разница в том, как вы относитесь к себе и к окружающим, стала одной из подсказок, что вы мне дали. Она говорит о том, что не все в вашей жизни происходило так, как вы себе представляете. Еще один намек на это: вы говорили, описывая ваши отношения: „Я думаю, мне очень повезло“. Я думаю — это показатель, который, на мой взгляд, отражает неопределенность; это говорит о внутреннем конфликте. Возможно, то, что вы думаете, противоречит тому, что вы чувствуете; в противном случае вы просто заявили бы, что чувствуете себя счастливой.

Я также заметил, что вы улыбаетесь, когда говорите о своей боли и мучениях, будто пытаетесь смягчить воздействие своих слов. Каким образом и зачем вы научились это делать? Я постоянно наблюдаю защитную реакцию в форме улыбки, когда люди говорят о физической боли, мучительных событиях, инцидентах или мыслях. Когда ребенок появляется на свет, он не способен скрывать свои чувства. Если он чувствует дискомфорт или чем-то расстроен, то будет плакать, показывать грусть и гнев. Что бы мы ни делали в попытке скрыть боль или грусть, это условный рефлекс. Возможно, в некоторых обстоятельствах скрывать негативные эмоции имеет смысл, но слишком многие из нас делают это постоянно, автоматически. Каким-то образом люди учатся — некоторые больше других — неосознанно заботиться об эмоциональных потребностях окружающих и не удовлетворять собственные потребности. Они прячут свои боль и грусть даже от самих себя».

Дарлин задумчиво слушала. Она не выразила согласия, но и не возражала.

«Это интересная точка зрения. Вам обязательно нужно поднять эту тему в группе поддержки больных раком яичников, в которую я хожу. Не знаю, как ответить на это прямо сейчас, и не думаю, что вам требуется незамедлительный ответ. Это интуитивно понятно и наводит на размышления. Благодарю вас».

Смелость мыслить негативно позволяет нам увидеть себя такими, какие мы есть на самом деле. В копинг-стратегиях людей с различными болезнями, которые мы рассмотрели, наблюдается удивительная последовательность: подавление гнева, отрицание уязвимости, «компенсаторная гипернезависимость». Никто не выбирает данные черты намеренно и не развивает их сознательно. Негативное мышление помогает нам понять, в каких условиях жизни мы росли и каким образом наше восприятие окружающего мира сформировало эти личностные особенности. Эмоционально истощающие отношения в семье определяются как фактор риска практически при всех видах серьезных заболеваний: от дегенеративных неврологических заболеваний до онкологии и аутоиммунных расстройств. Цель заключается не в том, чтобы обвинять родителей, предыдущие поколения или супругов, а в том, чтобы помочь отказаться от убеждений, которые опасны для нашего здоровья.

Чтобы обрести «силу негативного мышления», необходимо снять розовые очки. Самое важное — не винить окружающих, а взять на себя ответственность за свои взаимоотношения с миром.

Важно предлагать людям, которым недавно поставили диагноз, начать анализировать взаимоотношения с окружающими, чтобы понять свою болезнь. Людям, не привыкшим выражать чувства и не склонным признавать собственные эмоциональные потребности, чрезвычайно трудно найти в себе силы и слова, чтобы уверенно сообщить об этом своим близким. Все еще усложняется, когда они становятся более уязвимыми и зависимыми, как никогда раньше, от поддержки окружающих.

На этот сложный вопрос нет простого ответа, но если не найти решения, то такое состояние останется постоянным источником стресса, который, в свою очередь, будет еще больше вредить организму. Независимо от того, как пациент пытается себе помочь, психологический груз, который он несет, не станет легче без ясного анализа самых значимых отношений в его жизни.

Как мы видим, фактор стресса — это не ожидания и намерения других людей, а то, как мы их воспринимаем. У Джин, которая болеет рассеянным склерозом, появляется обострение заболевания из-за беспокойства о раке простаты ее мужа и взятия на себя ответственности за то, чтобы он получил надлежащую медицинскую помощь. Эд злится из-за того, что Джин его «контролирует», но не может рассказать ей о своих чувствах. Убежденность Джин в том, что она обязана нести ответственность за Эда, и убежденность Эда в том, что она должна за ним присматривать, — это установки, основанные на моделях взаимоотношений, которые сформировались у каждого из них в раннем детстве.

«Большая часть наших разногласий и разочарований проистекает из навязчивой потребности играть роль того, кем мы на самом деле не являемся», — писал Ганс Селье. Сила негативного мышления требует силы духа, чтобы признать, что мы не настолько сильны, как нам хотелось бы верить. Наше представление о себе как о неизменно сильном человеке было создано для того, чтобы скрыть слабость, — относительную слабость ребенка. Мы не должны стыдиться своей слабости. Человек может обладать силой и все же нуждаться в помощи: он может быть сильным в одной сфере жизни, а в другой — растерянным и беспомощным. Мы не можем делать все, что, на наш взгляд, нам по силам. Многие заболевшие люди понимают, иногда слишком поздно, что пытаться жить, поддерживая образ сильного и неуязвимого человека, — значит порождать стресс и нарушать внутреннее равновесие. «Я могу справиться с чем угодно», — именно так описывал Дон, пациент с раком кишечника, свою жизненную позицию до болезни. «Я не могла помочь всем женщинам с раком яичников, — осознала Гилда Раднер после рецидива, — я не могла читать каждое полученное письмо, потому что это разрывало мне сердце».

Если мы научимся негативному мышлению, то перестанем преуменьшать свои эмоции, связанные с потерей. Во время интервью для этой книги люди много раз описывали свои обиды и стрессы, используя слова «чуть-чуть», «возможно» или «может быть». Вспомните Веронику, страдающую рассеянным склерозом. Накопленный стресс был вызван разрывом с парнем-алкоголиком, финансовыми проблемами и другими трудными событиями в жизни, которые она назвала «не особенно плохими».

Я живу своей жизнью в соответствии с собственными внутренними принципами или пытаюсь оправдать чужие ожидания? Как много из того, во что я верил и делал, действительно относится ко мне и что имеет отношение к тому образу, который я изначально для себя создал, считая, что это необходимо для получения одобрения со стороны родителей? Магда, которая мучается от сильной абдоминальной боли, стала врачом вопреки собственному желанию — не потому, что ее мать и отец откровенно требовали или просили об этом, а потому, что она превратила убеждения родителей в свои собственные. Она сделала это задолго до того, как стала достаточно взрослой, чтобы решать, как поступать со своей жизнью. «Почти все мои достижения были так или иначе связаны не с моими устремлениями, а с чаяниями моего отца», — писал Деннис Кай, умирающий от БАС.

«[Я] и наполовину не такая женщина, какой была моя мать, — писала бывшая первая леди США, Бетти Форд. — Моя мама была потрясающей женщиной, сильной, доброй и принципиальной и никогда меня не подводила. Она была перфекционисткой и пыталась привить своим детям тягу к совершенству»⁵. Благодаря силе негативного мышления миссис Форд задала бы себе вопрос, насколько правильно пытаться «привить» своему ребенку тягу к совершенству. Вместо того чтобы сбегать от самой себя в алкоголизм и наполненную стрессом жизнь, что привело к раку молочной железы, ей следовало вооружиться негативным мышлением — тогда Бетти отвергла бы невыполнимые стандарты перфекционизма. «Я и наполовину не такая женщина, какой была моя мать, — сказала бы она с радостью, — и я не хочу даже на четверть быть такой женщиной, как она. Я просто хочу быть собой».

Лаура, болеющая БАС, чувствовала себя виноватой, потому что не хотела принимать гостей в своем отеле в связи с отъездом горничной. Она считала, что обязана принимать гостей, так как ее страх перед чувством вины был больше, чем страх перед стрессом, который вызывал уход за гостями у нетрудоспособного человека.

«Я все время стараюсь помогать людям», — сказал Эд, пациент с раком простаты. А если не удается этого сделать? «Я чувствую себя ужасно. Виноватым». Для многих людей вина — это сигнал того, что они решили сделать что-то для себя. Большинству людей с серьезными заболеваниями, которые не испытывают чувства вины, я сообщаю о том, что, вероятно, у них какой-то дисбаланс. Они по-прежнему ставят собственные потребности, эмоции, интересы на последнее место. Сила негативного мышления помогает людям встретиться с чувством вины, а не избегать его. «Я чувствую себя виноватым? — мог бы сказать Эд. — Прекрасно. Аллилуйя! Значит, я наверняка сделал что-то правильное, действовал по собственному побуждению, чтобы измениться».

«Самое главное — это фактор контроля, — сказал Эд о чуткой материнской заботе своей жены, Джин. — Меня это обижает». И как он с этим справляется? «Я не подаю вида». Сила негативного мышления способна помочь Эду принять вину за то, что он настроен против вмешательства жены в его решения, какими бы благими ни были ее намерения. Психотерапевт однажды сказал мне: «Если вы сталкиваетесь с выбором между чувством вины и обидой, всегда выбирайте вину». С тех пор я передал многим людям эту мудрость. Если отказ пробуждает в вас чувство вины, а согласие оставляет обиду, делайте выбор в пользу вины. Обида — это самоубийство души.

Негативное мышление позволяет нам собственными глазами увидеть свои слабые стороны. Одно за другим исследования показывают, что компульсивные позитивно мыслящие люди чаще заболевают и реже выживают. Настоящее позитивное мышление — или, если копнуть глубже, позитивная сущность человека — помогает нам понять, что нам вовсе не стоит бояться правды. «Здоровье зависит не только от того, что нужно думать о хорошем, — пишет молекулярный биолог Кэндис Перт. — Иногда самым большим стимулом для исцеления становится запуск иммунной системы при помощи вспышки давно подавляемого гнева»⁶.

Гнев, или здоровый способ его выражения, — это одна из семи стадий исцеления. Каждая из этих стадий направлена на проработку одной внутренней интуитивной установки, которая предрасполагает к болезни и подрывает выздоровление. Мы поговорим о них в последней главе.