Когда тело говорит НЕТ

2. Невероятно хорошая маленькая девочка

Сказать, что весна и лето 1996 года были тяжелым периодом в жизни Натали, было бы сильным преуменьшением. В марте ее шестнадцатилетнего сына выписали после полугодового пребывания в реабилитационном центре для наркозависимых. Он употреблял наркотики и алкоголь предыдущие два года, и его постоянно отчисляли из школы. «Нам повезло, что мы записали его на программу реабилитации, — говорит Натали, медсестра пятидесяти трех лет на пенсии. — Вскоре после возвращения сына домой диагноз поставили моему мужу, а потом и мне». В июле ее мужу, Биллу, удалили злокачественную опухоль кишечника. После операции им сказали, что рак распространился на печень.

Натали периодически чувствовала усталость, головокружения и звон в ушах, но эти симптомы были кратковременными и проходили без лечения. В год перед постановкой диагноза она испытывала большую усталость, чем обычно. После приступа сильного головокружения в июне она прошла КТ-исследование, которое ничего не выявило. Два месяца спустя в результате МРТ головного мозга у Натали обнаружили аномалии, характерные для рассеянного склероза: очаги воспаления в местах, где миелин — жировая ткань, выстилающая нервные клетки, — был поврежден и изрубцован.

Рассеянный склероз (от греческого «затвердевать») — самое распространенное из так называемых демиелинизирующих заболеваний, ухудшающих функционирование клеток центральной нервной системы. Его симптомы зависят от того, где локализуются воспаление и рубцевание. Основные поражаемые области — это, как правило, спинной мозг, ствол мозга и зрительный нерв, представляющий собой пучок нервных волокон, передающих зрительную информацию в мозг. Если место повреждения где-то в спинном мозге, симптомами будут онемение, боль или другие неприятные ощущения в туловище или конечностях. Также могут иметь место слабость или непроизвольное напряжение мышц. Потеря миелина в нижней части мозга может привести к двоению в глазах или к проблемам с речью и равновесием. У пациентов с ретробульбарным невритом — воспалением зрительного нерва — случается временная потеря зрения. Распространенный симптом — сильная вялость, абсолютное измождение, значительно превышающее обычную усталость.

Головокружения продолжались у Натали всю осень и начало зимы, пока она ухаживала за своим мужем в период его выздоровления после операции на кишечнике и трехмесячного курса химиотерапии. На какое-то время после этого Билл смог возобновить свою работу в качестве агента по недвижимости. Затем, в мае 1997 года, была проведена вторая операция — по иссечению опухоли в печени.

«После резекции, в ходе которой было удалено 75 процентов печени, у Билла образовался тромб в воротной вене[3]. «Он мог от этого умереть, — говорит Натали. — Он стал очень рассеянным и агрессивным». Билл умер в 1999 году, но перед этим успел подвергнуть свою жену большим эмоциональным страданиям, чем она могла бы ожидать.

Исследователи в Колорадо рассмотрели случаи ста человек с рецидивирующе-реммитирующим типом рассеянного склероза (PC), при котором обострения чередуются с периодами отсутствия симптомов. Такой тип заболевания был и у Натали. Оказалось, что у пациентов, подвергающихся экстремально сильному стрессу, вызванному, например, серьезными проблемами в отношениях с близкими или финансовой нестабильностью, риск обострений почти в четыре раза выше¹.

«Во время рождественских каникул 1996 года меня еще сильно мучили головокружения, но после этого я практически полностью восстановилась, — сообщает Натали. — Только моя походка была немного неуверенной. И несмотря на все проблемы после резекции печени у Билла (с июля по август мне пришлось четыре раза отвозить его на станцию скорой помощи), я была в порядке. Казалось, что Билл идет на поправку, и мы надеялись, что осложнений больше не будет. Как раз тогда у меня начался новый приступ болезни». Обострение случилось, когда Натали думала, что может немного расслабиться, когда ее помощь не была так сильно необходима.

«Мой муж принадлежал к тому типу людей, которые считают, что не должны делать ничего, что им не хочется. Он всегда таким был. Когда он заболел, то просто решил, что уж точно ничего не будет делать. Он садился на диван и щелкал пальцами — и когда он щелкал, все подпрыгивали. Даже детей он стал сильно раздражать. Наконец осенью, когда ему стало лучше, я отправила его на несколько дней за город с друзьями. Я сказала: „Ему надо развеяться“».

«А вам что было нужно?» — спросил я у нее. — «Я была сыта по горло. Я сказала его другу: „Забери его и поиграй с ним в гольф пару дней“. Он приехал и увез его. А два часа спустя я уже знала, что у меня начинается новый приступ болезни».

О чем это могло говорить? «О том, что я должна понимать, когда надо выключить свой режим помощи, — говорит Натали неуверенно. — Но я просто не могу это сделать. Если кому-то нужна помощь, я должна ее оказать». — «Независимо от того, что происходит с вами?» — «Да, прошло уже пять лет, а я все еще не научилась беречь свои силы. Мое тело часто говорит мне „нет“, а я все не останавливаюсь. Я не могу научиться».

За время ее брака тело Натали имело много оснований сказать «нет». Билл был запойным алкоголиком и часто позорил ее. «Когда он перебирал с выпивкой, то становился омерзительным, — говорит она. — Он делался сварливым, агрессивным, выходил из себя. Если мы были на празднике и что-то его задевало, он начинал при всех придираться к людям, без всякой причины. Я просто поворачивалась и уходила, а он потом злился на меня за то, что я его не поддержала. Через двое суток после того, как мне поставили диагноз „рассеянный склероз“, я знала, что на Билла я могу не рассчитывать».

Вернувшись с каникул, на которых он играл в гольф, Билл в течение нескольких месяцев чувствовал прилив физических сил. Он завел отношения с другой женщиной, подругой семьи. «Я думала: „Посмотри, сколько я сделала для тебя“, — говорит Натали. — „Я поставила под угрозу собственное здоровье. Я была рядом с тобой все лето. Ты висел на волоске от смерти, и я просидела трое суток в той больнице, не зная, умрешь ты или выздоровеешь. Я ухаживала за тобой, когда ты вернулся домой, — и вот чем ты мне отплатил. Ты плюнул мне в лицо“».

Идея о том, что психологический стресс увеличивает риск рассеянного склероза, не нова. Французский невролог Жан-Мартен Шарко первым сделал полное клиническое описание рассеянного склероза. Пациенты, как он сообщил в лекции 1868 года, связывают «длительные периоды горя или душевных мук» с возникновением симптомов. Пятью годами позже один британский врач описал случай, также связанный со стрессом: «С этиологической точки зрения важно упомянуть еще одно заявление, которое бедняжка сделала в доверительной беседе с медсестрой, — что она заболела после того, как застала мужа в постели с другой женщиной»².

Для этой книги я провел интервью с девятью людьми, страдающими PC, восемь из них — женщины. (Около 60 процентов больных PC — женщины.) Эмоциональные паттерны, описанные в истории Натали, очевидно присутствуют, пусть и в менее драматичной форме, в каждом из этих случаев.

Данные, собранные мной в результате интервью, согласуются с опубликованными исследованиями. «Многие из тех, кто изучал данное заболевание, поделились клиническими наблюдениями о том, что эмоциональный стресс может как-то влиять на развитие PC», — говорится в научной статье 1970 года³. Чрезмерная эмоциональная связь с родителем, отсутствие психологической независимости, всепоглощающая потребность в любви и привязанности и неспособность чувствовать или выражать злость долгое время рассматриваются медицинскими наблюдателями как возможные факторы развития болезни. Исследование 1958 года выявило, что более чем в 90 процентах случаев «перед возникновением симптомов… пациенты сталкивались с травмирующими жизненными событиями, которые ставили под угрозу их „систему безопасности“»⁴.

Исследование, проведенное в 1969 году, рассматривало роль психологических процессов для тридцати двух пациентов с PC из Израиля и США. Восемьдесят пять процентов этих пациентов почувствовали возникновение симптомов, которые впоследствии были диагностированы как рассеянный склероз, вскоре после чрезвычайно стрессовых событий. Природа стрессоров сильно различалась — от смерти или болезни близких людей до внезапной потери средств к существованию или семейных событий, вызвавших необратимые изменения в жизни человека и требовавших такой адаптивности, на которую он был не способен. В одном случае источником стресса стал затяжной супружеский конфликт, в другом — возросшая ответственность на работе. «Общей особенностью… — пишут авторы исследования, — является постепенное осознание своей неспособности справиться со сложной ситуацией… вызывающее чувство неполноценности или несостоятельности»⁵. Эти причины стресса были одинаково характерны для разных культур.

В другом исследовании пациентов с PC сравнивали с контрольной группой здоровых людей. В группе с PC в десять раз чаще имели место тяжелые, угрожающие жизни события и в пять раз чаще — супружеский конфликт⁶.

Из восьми женщин с рассеянным склерозом, с которыми я беседовал, только одна по-прежнему сохраняла долгосрочные супружеские отношения, другие семь либо жили отдельно от мужей, либо были в разводе. Четыре женщины за некоторое время до возникновения болезни подвергались физическому или психологическому насилию со стороны партнера. В остальных случаях их партнеры были эмоционально холодными или недоступными.

Когда у журналистки Лоис в 1974 году диагностировали PC, ей было двадцать четыре. Через несколько месяцев после короткого эпизода двойного зрения у нее возникло ощущение покалывания в ногах. Два предыдущих года она прожила в маленьком арктическом поселении с мужчиной, который был на девять лет старше ее, — художником, которого она теперь описывала как психически нестабильного человека. Позже он попал в больницу с маниакально-депрессивным расстройством. «Я его боготворила, — вспоминает она. — Он был очень талантливым, и мне казалось, что по сравнению с ним я ничего не знаю. Возможно, я его немного боялась».

Жизнь в Арктике оказалась очень сложной для Лоис. «Для обеспеченной девушки с Западного побережья это было все равно что переехать в Африку. Несколькими годами позже я разговаривала с психологом, и он сказал: „Вам повезло, что вы выбрались оттуда живой“. Там процветали алкоголизм и преступность. Я боялась моего партнера, его осуждения и его злости. Это был летний роман, который должен был продлиться несколько месяцев, но вместо этого растянулся на пару лет. Я старалась держаться изо всех сил, но все равно в конце концов он выставил меня за дверь».

Условия жизни были тяжелыми. «Туалет находился во дворе, и в сорока- или пятидесятиградусный мороз это было ужасно. Потом он сделал мне уступку и поставил в комнате туалетное ведро, чтобы я могла пописать ночью, ведь женщины писают чаще мужчин, верно?»

«И это была уступка?» — спросил я.

«Да уж. Его нужно было относить подальше, чтобы опорожнить, а он не хотел этого делать. Однажды ночью он опрокинул его в снег и велел мне пользоваться туалетом во дворе. Моей обязанностью было носить воду: у нас не было водопровода. У меня не было выбора. Если я хотела оставаться с ним, то должна была с этим мириться».

«Помню, я говорила, что больше всего мне хотелось, чтобы он меня уважал. Не знаю, почему, но для меня это было очень важно. Я так хотела заслужить его уважение, что готова была мириться со многим».

Лоис говорит, что желание одобрения со стороны окружающих было свойственно ей в детстве, особенно сильно оно проявлялось в отношениях с матерью. «Я передала ему тот контроль над моей жизнью, который всегда имела мать… она говорила мне, что надеть, что делать, сама украшала мою комнату. Я была невероятно хорошей маленькой девочкой. Я жертвовала собственными желаниями и потребностями, чтобы получить одобрение. Я всегда старалась быть той, кем меня хотели видеть мои родители».

У Барбары, ведущей успешную психотерапевтическую практику, много пациентов с хроническими заболеваниями. У нее самой — рассеянный склероз. Она категорически отрицает, что подавление эмоций, уходящее корнями в ее детство, имеет какое-либо отношение к возникновению у нее участков воспаления и рубцевания, вызывающих симптоматику PC.

Барбара заболела рассеянным склерозом восемнадцать лет назад. Первые симптомы возникли после того, как она на две недели пригласила в свой дом мужчину-социопата, с которым она работала в исправительном учреждении. «Он прошел длительный курс терапии, — говорит она, — и моя идея была в том, чтобы дать ему шанс». Вместо этого клиент спровоцировал хаос в ее доме и разлад в отношениях с мужем. Я спросил Барбару, не кажется ли ей, что приглашение в дом чрезвычайно неуравновешенного человека свидетельствует о серьезной проблеме с выстраиванием личных границ у нее самой.

«И да, и нет. Я думала, все будет хорошо, потому что это должно было продолжаться всего две недели. Но, конечно, я ни за что не повторила бы такое. Теперь я настолько хорошо владею своими границами, что одна клиентка зовет меня королевой границ; она тоже психотерапевт, так что мы шутим с ней на эту тему. К сожалению, мне пришлось учиться на своем горьком опыте. Иногда я думаю, что мой рассеянный склероз стал наказанием за мою глупость».

Восприятие болезни как наказания отсылает к важной проблеме: люди с хроническими заболеваниями часто слышат обвинения в том, что они чем-то заслужили свое несчастье, что им следует винить самих себя. Если бы концепция стресса и подавления эмоций действительно предполагала, что болезнь — это наказание, я согласился бы с отказом Барбары принимать такой подход. Однако поиск научного понимания несовместим с морализаторством и осуждением. Сказать, что необдуманное решение пригласить к себе в дом потенциально опасного человека было источником стресса и сыграло роль в возникновении болезни, — значит всего лишь указать на взаимосвязь стресса и болезни. Это приглашение можно рассматривать в качестве причины, вызвавшей негативные последствия, — не в виде наказания, но как физиологическую данность.

Барбара утверждает, что у нее были здоровые, наполненные взаимной любовью отношения с родителями. «Мы с мамой отлично ладили. Мы всегда были очень близки».

«Мы учимся выстраивать личные границы в годы формирования нашей личности, — говорю я. — Тогда почему же вам пришлось учиться этому позже, на горьком опыте?»

«Я видела границы, но моя мать — нет. Главной причиной наших ссор была ее неспособность понимать, где заканчивается она и начинаюсь я».

То, что Барбара пригласила к себе в дом нестабильного и опасного человека, в исследованиях было бы обозначено как сильный стрессор, но предшествовавший ему хронический стресс из-за слабости личных границ не так легко выявить. Размытие психологических границ в детстве становится источником значительного физиологического стресса во взрослом возрасте. Гормональная и нервная системы людей с нечеткими личными границами испытывают непрерывное негативное воздействие, поскольку эти люди живут в постоянном стрессе, чужие вторжения — неотъемлемая часть их повседневного опыта. Однако они «научились» не осознавать эту реальность.

«Причина или причины рассеянного склероза остаются неизвестными», — сказано в авторитетном пособии по лечению внутренних болезней⁷. Инфекционное происхождение в большинстве исследований опровергается, хотя возможность вирусной природы заболевания не исключена. Вероятно, имеет место генетическая предрасположенность, поскольку представители нескольких расовых групп, судя по всему, не болеют PC: например, эскимосы в Северной Америке и банту в Южной Африке. Но гены не объясняют, у кого и почему возникает заболевание. «Можно унаследовать генетическую предрасположенность к PC, но саму болезнь унаследовать нельзя, — пишет невролог Луис Дж. Роснер, бывший глава Клиники рассеянного склероза при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. — И даже люди со всеми характерными для PC генами не обязательно им заболеют. Болезнь, по мнению экспертов, скорее всего, провоцируют внешние факторы»⁸.

Еще больше усложняют картину МРТ-исследования и вскрытия, обнаруживающие характерные признаки демиелинизации в центральной нервной системе людей, у которых никогда не наблюдалось выраженных симптомов заболевания. Почему же некоторые люди с невропатологическими изменениями избегают явного развития болезни, а другие — нет?

Какие «внешние факторы» имеет в виду доктор Роснер?

Превосходный во всех других отношениях учебник доктора Роснера по рассеянному склерозу имеет один недостаток: автор, ничем не обосновывая свою точку зрения, отказывается исследовать роль эмоционального стресса в развитии заболевания. Вместо этого он делает вывод: наиболее вероятно, что природа заболевания аутоиммунная. «У человека развивается аллергия к своим собственным тканям, — объясняет он, — у него вырабатываются антитела, атакующие здоровые клетки». Он игнорирует многочисленную медицинскую литературу, показывающую связь аутоиммунных процессов со стрессом и личностными особенностями. Эту крайне важную связь мы рассмотрим более подробно в следующих главах. Исследование 1994 года, проведенное на базе неврологического отделения больницы при Чикагском университете, рассматривало взаимодействие нервной и иммунной систем и их потенциальную роль в возникновении рассеянного склероза⁹. На примере крыс было показано, что течение искусственно спровоцированных аутоиммунных заболеваний усугублялось, когда блокировалась реакция «бей или беги». Если бы ей не препятствовали, возможность нормально реагировать на стресс защитила бы животных.

Пациенты с рассеянным склерозом, чьи случаи описаны в литературе по стрессу, и все, у кого я брал интервью, находились в условиях, похожих на те, которые создали для бедных лабораторных животных в чикагском исследовании: эти люди подвергались сильному хроническому стрессу из-за сформированного в детстве поведения и ослабленной способности реагировать на стресс борьбой или бегством. Основной проблемой был не внешний стресс, а приобретенная под влиянием среды беспомощность, блокировавшая оба компонента нормальной реакции «бей или беги». Возникающий в результате внутренний стресс вытесняется из сознания и становится незаметным. В результате наличие неудовлетворенных потребностей или необходимость удовлетворять потребности других перестает восприниматься как стресс. Человек считает это нормой. Он оказывается обезоруженным.

Веронике тридцать три, PC у нее диагностировали три года назад. «У меня случился серьезный приступ болезни, — рассказывает она, — но я не знала, что это приступ… боль в ступнях, онемение и покалывание, поднимавшиеся до верхней части груди и затем спускавшиеся вниз, — все это продолжалось около трех дней. Меня это забавляло — я колола себя и ничего не чувствовала! Я никому ничего не сказала». В конце концов подруга убедила ее обратиться за медицинской помощью.

«У вас были онемение и боль от стоп до груди, и вы никому об этом не сказали? Почему?»

«Я не считала это настолько серьезным, чтобы кому-то об этом рассказывать. И если бы я рассказала, например, моим родителям, они бы расстроились».

«Но если бы кто-то другой чувствовал онемение и боль от стоп до груди, вы бы тоже это проигнорировали?»

«Нет, я отправила бы его к врачу».

«Почему же вы отнеслись к себе хуже, чем к любому другому человеку? Есть предположения?»

«Нет».

Наиболее показателен ответ Вероники на вопрос о возможных стрессовых ситуациях, предшествовавших появлению у нее рассеянного склероза. «Ну, это были не такие уж плохие события», — сказала она.

«Я приемный ребенок. После пятнадцати лет давления со стороны моей приемной матери я наконец с неохотой стала разыскивать свою биологическую семью. Ведь всегда проще уступить требованиям моей мамы, чем спорить с ней, — всегда!

Я нашла их и встретилась с ними, и первое мое впечатление было: „Бррр! Не может быть, что это мои родственники“. Я испытала стресс, узнав о семейной истории: мне не нужно было знать, что я, возможно, родилась в результате инцестуозного изнасилования. Есть основания так думать. Никто не рассказывает всей правды, моя биологическая мать ничего не сказала.

Кроме того, у меня в тот момент не было работы — я была на социальном обеспечении и ожидала пособия по безработице. А несколькими месяцами раньше я выставила за дверь своего молодого человека, потому что он был алкоголиком и я больше не могла с этим справляться. Это не стоило моих душевных сил».

Вот те события, которые молодая женщина называет «не такими уж плохими»: непрерывное давление со стороны приемной матери на Веронику, чтобы та, вопреки собственному желанию, нашла свою неблагополучную биологическую семью и встретилась с ней; новость о том, что она могла быть зачата в результате инцестуозного изнасилования (двоюродным братом; биологической матери Вероники тогда было шестнадцать); финансовая нестабильность; разрыв с бойфрендом-алкоголиком.

Вероника отождествляет себя с приемным отцом. «Он мой герой, — говорит она. — Он всегда меня поддерживал».

«Так почему вы не обратились к нему за помощью, когда на вас давила ваша приемная мать?»

«Я никогда не могла поговорить с ним наедине. Я общалась с ним только в присутствии матери».

«И как ваш отец на все это реагировал?»

«Он просто наблюдал. Но было видно, что ему это не нравится».

«Я рад, что у вас доверительные отношения с отцом. Но, возможно, вам пора найти для себя другого героя — того, кто сможет научить уверенности в себе. Я рекомендую вам самой стать этим героем, чтобы обрести здоровье».

В 1987 году в возрасте сорока двух лет от осложнений рассеянного склероза скончалась талантливая британская виолончелистка Жаклин дю Пре. Когда позже ее сестра Хилари пыталась выяснить, не мог ли стресс вызвать болезнь Жаклин, неврологи решительно заверили ее, что стресс тут ни при чем.

Точка зрения ортодоксальной медицины с тех пор почти не изменилась. «Стресс не вызывает рассеянный склероз, — сообщает пациентам брошюра, недавно опубликованная Клиникой рассеянного склероза при Университете Торонто, — однако людям, страдающим рассеянным склерозом, рекомендуется избегать стресса». Это утверждение сбивает с толку. Конечно, стресс не вызывает рассеянный склероз — у него нет единственной причины. Нет сомнений, что развитие рассеянного склероза зависит от взаимодействия ряда факторов. Но правильно ли говорить, что стресс не играет существенной роли в проявлении симптомов заболевания? Научные исследования и рассмотренные нами истории дают все основания полагать, что играет. Об этом же свидетельствует жизнь Жаклин дю Пре, чьи болезнь и смерть являются почти классическим примером разрушительного влияния стресса, вызванного подавлением эмоций.

Люди часто плакали на концертах дю Пре. Как кто-то заметил, ее взаимодействие с публикой «было поистине захватывающим и оставляло всех очарованными». Ее игра была страстной, порой невыносимой по эмоциональному накалу. Она прожигала прямую тропинку к сердцам слушателей. В отличие от личной жизни, на сцене она держалась совершенно свободно: ее волосы развевались, тело покачивалось, это больше походило на рок-н-ролльный эпатаж, чем на сдержанность, присущую исполнителям классической музыки. «Она казалась милой застенчивой селянкой, — вспоминал один обозреватель, — но с виолончелью в руках становилась будто одержимой»¹⁰.

Некоторые из записанных выступлений дю Пре, в частности концерт для виолончели Элгара, остаются непревзойденными — и скорее всего, такими и останутся. Этот концерт был последней крупной работой выдающегося композитора, он был написан в атмосфере отчаяния, царившего после Первой мировой войны. «Все доброе, чистое, прекрасное далеко позади и никогда не вернется», — написал Эдвард Элгар в 1917 году. Ему шел седьмой десяток, его жизнь клонилась к закату. «Умение Джеки передать эмоции человека, встречающего осень своей жизни, было одной из ее потрясающих и необъяснимых способностей», — пишет ее сестра Хилари дю Пре в своей книге «Гений в семье»¹¹.

Потрясающей — да. Необъяснимой? Пожалуй, нет. Сама того не ведая, к двадцати годам Жаклин дю Пре тоже вступила в осень своей жизни. Уже через несколько лет начнется болезнь, которая вскоре положит конец ее музыкальной карьере. Ее эмоциональный опыт, выражаемый только в музыке, был полон сожалений, покорности и чувства потери. Она понимала Элгара, потому что изведала такое же страдание. Его портрет всегда волновал ее. «У него была несчастная жизнь, Хил, — говорила она своей сестре, — он был болен, однако, несмотря на это, его душа сияла, и я чувствую это в его музыке».

Мы знаем о жизни Джеки с самого раннего возраста. Ее мать, Айрис, узнала о смерти собственного отца, когда находилась в родильном доме вместе с Джеки. С того момента отношения Джеки с матерью стали симбиотической взаимозависимостью, от которой ни одна из них не могла освободиться. Дочери не разрешалось ни быть ребенком, ни становиться взрослой.

Джеки была чувствительной девочкой, тихой и застенчивой, иногда непослушной. Говорили, что она всегда была спокойной — за исключением тех моментов, когда играла на виолончели. Учитель музыки вспоминает, что в шесть лет она была «ужасно вежливой и хорошо воспитанной». Она демонстрировала миру лицо приятной и уступчивой девочки. Секретарь в школе для девочек, куда ходила Джеки, вспоминает ее как счастливого веселого ребенка. Одноклассник из старшей школы говорит о ней как о «дружелюбной, радостной девушке, которая хорошо со всеми ладила».

Однако самой Джеки реальность представлялась совсем другой. Хилари вспоминает, что однажды ее сестра расплакалась: «Я никому в школе не нравлюсь. Это ужасно. Они все дразнят меня». В интервью Жаклин описывала себя как «одного из тех детей, которых другие дети терпеть не могут. Они собирались оравами и говорили ужасные вещи». Она была неуклюжей девушкой-подростком, неловкой в обществе, не интересовавшейся учебой и немногословной. По рассказам сестры, Джеки всегда было трудно выражать свои мысли. «Наблюдательные друзья замечали оттенок зарождающейся меланхолии за солнечным фасадом Джеки», — пишет ее биограф Элизабет Уилсон в книге «Жаклин дю Пре»¹².

До самой болезни Джеки прятала свои чувства от матери. Вот леденящее душу воспоминание Хилари о детстве — напряженное лицо Джеки и ее шепот: «Хил, только не говори маме… когда я вырасту, я не смогу ходить и двигаться». Как понимать это ужасное исполнившееся пророчество? Как нечто мистическое или как точное отражение того, что в глубине души маленькая Джеки уже тогда чувствовала себя скованной, неспособной двигаться самостоятельно, будто жизнь в ней была парализована? А «не говори маме»? Покорность того, кто уже осознал всю тщетность попыток донести боль, страх и тревогу — теневую сторону своей души — до матери, неспособной воспринять такую информацию. Намного позже, когда ее настиг рассеянный склероз, бесконечная покорность Джеки матери уступила место приступам неконтролируемой ярости. Кроткий ребенок превратился в озлобленного взрослого.

Как бы Жаклин ни любила и ни боготворила виолончель, что-то в ней сопротивлялось роли выдающейся виолончелистки. Эта роль не оставляла места для ее подлинного «я». Ее виртуозная игра была для нее единственным способом выразить эмоции и привлечь внимание матери. Рассеянный склероз дал ей возможность отбросить эту роль — таким образом ее тело говорило «нет».

Сама Жаклин не могла открыто отвергнуть ожидания всего мира. В возрасте восемнадцати лет, уже будучи публичной персоной, она страстно завидовала другой молодой виолончелистке, которая тогда переживала кризис. «Той девушке повезло, — сказала она подруге. — Она может бросить музыку, если захочет. А я никогда не смогла бы бросить музыку, потому что слишком много людей потратили на меня слишком много денег». Виолончель возносила ее на невероятные высоты, и она же была ее кабалой. Несмотря на ужас перед жертвой, которую требовала от нее музыкальная карьера, Жаклин подчинилась тому, к чему ее обязывали талант и ожидания семьи.

Хилари говорит о «виолончельном голосе» Джеки. Поскольку способность Джеки к непосредственному выражению эмоций была с ранних лет подавлена, ее голосом стала виолончель. Она вкладывала в свою музыку все напряжение, всю боль и обреченность, всю свою ярость. Как проницательно заметил один из преподавателей в отроческие годы Джеки, она заставляла инструмент выражать ее внутреннюю агрессию. Занимаясь музыкой, она переживала весь спектр эмоций, которые отсутствовали или были едва заметны в другие моменты ее жизни. Вот почему, по словам русского виолончелиста Миши Майского, ее вид был таким гипнотизирующим, а слушать ее было зачастую так больно — «почти страшно».

Через двадцать лет после своего детского дебюта уже болеющая PC Джеки рассказала подруге, что она почувствовала, впервые оказавшись на сцене. «У нее возникло ощущение, будто до этого момента перед ней была кирпичная стена, не дававшая ей общаться с внешним миром. Но в тот момент, когда Джеки начала играть для публики, эта стена исчезла и Джеки наконец смогла говорить. Это ощущение никогда не оставляло ее во время выступлений». Будучи взрослой, она написала в своем дневнике, что никогда не умела говорить с помощью слов — лишь с помощью музыки.

Отношения с мужем, Даниэлем Баренбоймом, определяли жизнь Жаклин на последнем этапе — до того, как рассеянный склероз лишил ее возможности играть на виолончели. Очаровательный, хорошо воспитанный аргентинский еврей-космополит, выросший в Израиле, Баренбойм в свои двадцать с небольшим уже был сверхновой звездой в международной музыкальной галактике. Он был востребованным концертным пианистом и камерным музыкантом, а также делал себе имя на дирижерском поприще. Когда дю Пре и Баренбойм встретились, с первых же секунд их музыкальный диалог был наэлектризованным, страстным, даже мистичным. Любовные отношения и брак были неизбежны. Их роман казался сказочным, они стали главной гламурной парой мира классической музыки.

К сожалению, в браке Жаклин могла быть собой не в большей степени, чем в своей родной семье. Знакомые скоро заметили, что в ее речи появился едва уловимый среднеатлантический акцент. Это неосознанное подражание манере мужа говорить было сигналом о слиянии ее идентичности с идентичностью другой, доминирующей, личности. Хилари пишет, что Джеки снова стала подстраиваться под потребности и ожидания другого человека: «Огромные просторы ее личности не имели шанса быть выраженными нигде, кроме музыки. Она должна была быть той Джеки, которой требовали обстоятельства».

Когда еще не диагностированное прогрессирующее неврологическое заболевание стало вызывать у нее такие серьезные симптомы, как слабость и потеря сознания, она пошла привычным путем замалчивания. Вместо того чтобы пожаловаться мужу, она скрывала свои проблемы, притворяясь, что ее слабость вызвана другими причинами.

«Я лишь могу сказать, что не чувствую в этом стресса, — однажды сказала Джеки, когда в самом начале ее замужества Хилари спросила ее, как она справляется с напряжением из-за совмещения личных и профессиональных отношений с мужем. — Я очень счастливый человек. Я люблю мою музыку и моего мужа, и у меня достаточно времени для того и другого». Вскоре после этого она бросила мужа и карьеру. Ей стало казаться, что муж стоит между ней и ее подлинным «я». Она ненадолго ушла от мужа, изживая свое горе через сексуальную связь с деверем, — еще один пример размытых границ ее личности. Пребывая в глубокой депрессии, какое-то время она не хотела прикасаться к виолончели. Вскоре после возвращения Жаклин к мужу и музыке ей поставили диагноз «рассеянный склероз».

Голос виолончели оставался единственным голосом Жаклин дю Пре. Хилари называла его спасением для сестры. Это было не так. Публика была счастлива, Джеки — нет. Зрители обожали ее страстную игру, но никто из действительно важных для Джеки людей никогда по-настоящему не слышал ее. Публика рыдала, критики пели ей дифирамбы, но ни один человек ее не слышал. К сожалению, она сама была глуха к своему подлинному «я». Художественное самовыражение — это лишь форма проигрывания эмоций, но не способ их проработки.

После смерти сестры Хилари слушала запись Би-би-си концерта Элгара 1973 года, дирижировал Зубин Мета. Это было последнее публичное выступление Джеки в Британии. «Пара секунд настройки, короткая пауза, и она вступила. Я внезапно подскочила. Она замедляла темп. После еще нескольких тактов это стало очевидным. Я точно знала, что происходит. Джеки, как и всегда, говорила через виолончель. Я услышала, что она хотела сказать… Я почти видела слезы на ее лице. Она прощалась с собой, исполняла реквием по самой себе».