Комбо

Глава 1. Пить надо меньше!

Неизвестный

Кап. Кап. Кап…

Монотонно капала вода. Мозг был настолько отрешённым, что не смог дать оценки — раздражает звук или нет. Сами собой открылись глаза и уставились в незнакомый потолок — однозначно. С чего я вообще решил, что потолок может быть незнакомым? Как будто запоминать потолки — моё хобби. Понадобилась ещё секунда, чтобы проанализировать состояние: голова — не болит, тело — тоже. И только звенящая пустота в мыслях, словно приходится продираться через вязкий туман. Ну же, давай, вспомни, черт тебя дери! Упрямый туман начал превращаться в кисель, давая понять, что так просто из себя не выпустит.

Я застонал от бессилия — и испугался, не услышав собственного стона. Ещё и онемел? «Здо-рово! Ве-ли-ко-леп-но!» — гнусаво пропел в голове знакомый голос. Ух, ты, уже что-то! Значит, не до чёртиков допился, вылечить можно.

ДОПИЛСЯ?

«… Давай, братан, за тебя! — где-то на подкорке внутричерепного кинотеатра возникло знакомое лицо, пьяное, красное и с каплями пота. — До дна!» Огромная рюмка приблизилась к глазам, издала характерный стеклянный звон и опрокинулась, закрывая обзор на фоновые пляшущие пятна. Кто был тот собутыльник, как его зовут — память не расщедрилась.

Я вздохнул и опять не ощутил движения воздуха внутри себя. Разве так бывает?

Вдруг необъяснимая сила заставила меня сесть, забивая шляпку гвоздя недодуманных мыслей в глубину киселя и от встряски вытаскивая на поверхность новые вопросы. Потолок незнакомый? Пф! Тут всё незнакомое и знакомое одновременно, как будто так бывает.

Комната без окна. Я в коммуналке, что ли? Скудная мебель: кровать, на которой я, собственно, и очнулся; стол с признаками беспорядка (всё, что получилось увидеть с кровати), кресло, старый телевизор с dvd-плеером на тумбочке возле шкафа, забитого кассетами образца девяностых, с аналогичным советским шармом и выцветшим от времени рисунком; стены серые в неразличимый геометрический рисунок… Нет, это не моя комната, я знал точно. И не комната брата или знакомо…

Тело снова выкинуло фортель — поднялось и неконтролируемое пройтись по комнате к двери, откуда так настойчиво доносился звук воды. Я пришёл на кухню и мысленно поморщился от изгаженного дизайна неизвестного Плюшкина, натащившего всякой мелочи, которой в сумме хватило бы на целую семью. Гора посуды в замызганной раковине. На эту пирамиду из тарелок и бокалов прыгали монотонные ржавые капли.

Я думал, а тело само подошло, и руки решительно закрутили вентиль. Вода перестала капать, стало так тихо, что слух моментально уловил слабый щелчок. Машинально развернулся, и меня вынесло вон из кухни в уже знакомую комнату с кроватью. Толкнул вторую дверь, и она сразу выпустила меня на яркое пятно. Улица!

Как странно: вот дом с серым потолком, вот дверь — и сразу стоят люди, мирно разговаривают. Девушка с ярко-красными длинными волосами и в коротком жёлтом топе, с ней парень неприметной наружности. Мозг, продолжающий пребывать в некоем анабиозе, отметил дежавю и подкинул картинку:

— Мама, мама! Смотри, какие маленькие домики! — в стекло перемещающейся кабинки тыкает детский пальчик. За стеклом внизу плывёт зелёный пейзаж, оставляя неподвижным голубую полоску неба над собой.

Сейчас тоже как будто бы в кабинке: сидишь такой себе внутри и наблюдаешь за перемещением своего тельца в этой бесконечной вселенной, полной сюрпризов. Возможно, мы смешали бадягу с ещё более крутой бадягой. Не наркоту же пробовали… Хотя это многое бы объяснило.

— Привет! — внезапно говорит хриплый голос. И Он понимает, что это Его голос. Незнакомый. Опять?

— О, Макс, привет! Как дела? Вышел прогуляться? — красноволосая симпатичная незнакомка улыбается, подперев бок одной рукой.

— Я…

А что говорить-то?

ХЛОП! Темнота…

Степан. Тот же день

Он так и не услышал бы звонка, если бы не жена, спавшая более чутко. Потрясла за плечо:

— Стёп, Волошин звонит.

Звонок посреди ночи означал одно: что-то случилось. Вдвойне обиднее, потому что случилось после смены: вернулся домой четыре часа назад, успел поужинать и свалился в сон. Находясь где-то на стадии возвращения из кошмара, взял телефон у жены, встревоженно ожидавшей объявления новости.

— Слушаю, — хрипло сказал Степан, нажимая кнопку подтверждения вызова и переворачиваясь на спину.

— Утро добрым не бывает, — мрачно пошутил коллега. — У нас опять комбо. Адрес выслал. Ждём. Не торопись, а поторапливайся.

— Понял-принял, — Степан отбросил замолчавший телефон на одеяло и тихо выругался, помянув «сраного шоумена».

Жена привычно, без просьбы со стороны Степана, соскочила:

— Я тебе кофе сделаю.

Золото, а не жена! В другой раз Степан, может быть, не выпустил бы её из кровати, но последние два месяца подкосили всю романтику. Теперь, каждый раз, когда ему звонили поздно или посреди ночи, Светка вздрагивала и бросалась «приносить патроны»: готовить ланчбоксы с едой на случай, если придётся задержаться на работе. А Степан, находящийся в моральном ступоре после первого «комбо» на Болотной, принимал помощь супруги с благодарностью. И в этот раз подошёл сонный, ткнулся губами в оголённое женское плечо и поплёлся в ванную, принимать бодрящий душ.

Выполнив миссию по приготовлению кофе, Светлана не вернулась в спальню, а наоборот, накинула халат, собираясь бодрствовать до момента, пока Степан не уйдёт.

— Иди спи, тебе завтра работать, — он благодарно принял бокал.

— Пойду… Ну что там? Опять? Ваше это… как его… «комба»?

Степан кивнул. С легкой руки какого-то гомофоба, ядовито написавшего комментарий к новости о террористическом акте, случившемся во время гей-парада, словечко разлетелось моментально. Аналитический отдел, в котором служил Степан, занимался в том числе и отслеживанием занимательных реакций в соцсетях. Так «комбо» и прижилось в отделе, майор Степан Матвеев не запрещал коллегам шутить, несмотря на то, что каждый раз слово болезненно проводило своим лезвием по сердцу, напоминая об утрате.

Он ещё тешил себя мыслью, что всё можно изменить, вернуть брата, но обида на Старика, генерала Федосова, запретившего пока даже думать об этом, обида не просто зарастала временем — давала плоды в виде понимания, что менять прошлое до бесконечности нельзя.

— Почему нельзя всё вернуть? Потому что мой брат не президент, не лауреат Нобелевской премии? А? Я хочу знать, мать вашу, почему?! — орал Степан в кабинете Старика, как раненый лось.

А Старик, хоть и побледнел, но истерику выдержал, налил воды в стакан, протянул горюющему майору, через секунду спокойно обозрел периметр кабинета, усеянного разлетевшимся стеклом, и уселся на своё место.

— Кого ты подставишь под удар? Жену свою? Себя? Или жену Егора? Или кого-то из наших? Ты не знаешь всего алгоритма, Степан!.. Сядь, я тебе сказал!

Технология изменения прошлого, и в этом нельзя было не согласиться с начальством, пока работала криво, выводя из строя тех, кто пытался помочь. Мозг того, кто менял прошлое, не выдерживал вмешательства. Жену Егора вон вообще откачивали и, к сожалению, слишком поздно узнали, в чём дело. А тут получается, Егор сам подставился: оказался на месте взрыва.

«Сраная Кассандра!» — рыдал, не стесняясь своих слёз, Степан. Признали все, но уже посмертно, что Егор был самым сильным из отдела парапсихологов: единственный, кто предвидел теракт, предупредил, но ему никто, кроме коллеги по проекту, смешливого Данилы Викарчука, не поверил. И тогда брат решил самостоятельно устранить террориста, а Данила пошёл за ним…

Теперь, когда прогремел уже третий взрыв, сожалеть о своём неверии было поздно — нужно было найти во что бы то ни стало организатора, а в том, что он был, Степан не сомневался.

— А где, Стёп, скажи! — настойчиво попросила жена. Разумеется, спрашивает не из праздного любопытства, чтобы тотчас же броситься строчить пост на фейсбуке или своим знакомым. Только потому, что боялась: прогремит там, где окажутся близкие ей люди.

Степан полез в телефон, прочитал смску:

— Опять гей-клуб, сгорел дотла, наверное, искать нечего, — и выругался, не жалея этажей для эпитета ситуации, — ***** конь, завтра опять начнутся вопли, чья кобыла ожеребилась…

В прошлый раз даже «Алькаида» подключилась к флешмобу «Это был я». И, самое смешное, самих лгбтэшников не напугали подобные заявления: как клубы работали, так и продолжают. «Мы вас не боимся!» — писали в ответ на злобные комментарии в сети. И даже пообещали провести акцию протеста против гомофобии. Грабли им в помощь.

— О, господи, — скорбно сказала Светлана, готовая заплакать, — и в самом деле, это ужасно!

Степан кивнул, соглашаясь. Залпом допил напиток и пошёл одеваться. Какая-то мысль, ещё пока нечёткая, родилась после ничего не значащих слов жены, но додумывать было некогда. Тем более, что опять зазвонил телефон. На экране высветилось всё то же: «Волоха».

Генка Волошин был, пожалуй, единственным в отделе мужиком, кто без ёрничества принял сотрудничество с «неполноценным» аналитическим отделом, созданным на коленке буквально месяц назад из семи оставшихся специалистов. «Какой-какой отдел у вас был? Беленький? Как водочка?» — будто не расслышал, с серьёзной миной спросил местный шут Балакирев — капитан Лёха Гусев, подразумевая бывшую лёгкую жизнь Степана, бывшую высокую зарплату и бывшие частые командировки за границу.

Степан спокойно относился к шуточкам в свой адрес, понимая, что в убойном без них не прожить, но сам в ответ шутить не умел, поэтому предпочитал даже не пытаться, чтобы не заслужить нервное прозвище, как случилось с Валентином Голубевым. Тот решил завоёвывать уважение, вернее, почтительный страх, делом: загипнотизировал первого попавшегося шутника, старшего лейтенанта Рябова, заставил его раздеться до трусов и отнести отчёт начальству в таком виде. И ведь донёс бы! Если бы Рябов не встретил Степана, выходящего из кабинета подполковника Ушакова.

Тихий смех высыпавших в коридор, стеклянные глаза Рябова — Степан быстро оценил ситуацию и сказал, что шеф сейчас в другом кабинете, взял под локоть и вежливо вызвался указать дорогу. Старший лейтенант довольно вышагивал рядом, а майор Матвеев озирался, жестами давая указания публике вернуться в кабинеты, выключить камеру наблюдения в коридоре.

И только оказавшись в нужном кабинете, «разблокировал» марионетку. Уж лучше при своих пусть проваливается со стыда, чем в коридоре, на глазах у всего отделения и ошарашенных посетителей. Голубеву же Степан коротко напомнил: «Первое правило!» — и вышел разгребать последствия.

Под первым правилом Старика понималось не применять способности в личных целях и в ситуации, не требующей вмешательства парапсихолога. И даже короткое замечание коллеги Голубев воспринял болезненно. Затаил обиду и через неделю уволился, объявив, что уходит в свободное плавание.

За Голубевым из аналитического ушли двое. Из них сильный и, по словам Старика, ещё не раскрывший до конца потолок своего потенциала сорокапятилетний Булгаков, которого Степан сильно уважал и звал в напарники, но тот уверенно отказался: «Всю жизнь мечтал работать с детьми, и вот оно — у меня под носом! Грех отказываться, брат! А деньги — что? Пыль! Найдём!»

Уехал куда-то в пригород, устроился психологом в колонию для несовершеннолетних и, по отзывам, набирал славу местного Макаренко[2]. Также завёл огородик и с удовольствием копался в нём в свободное время. Степан планировал съездить к нему в гости, но полтора месяца оказались слишком бурными для паломничества.

Недолго думая, ещё двое, Шварц и Курочкин, с лёгкой руки знакомых Шварца, уехали в Германию, соблазнившись предложенной высокой ставкой, тем более что знали немецкий. Звали с собой Степана, свободно говорящего на английском, но он только обещал подумать: со смерти брата ещё сорока дней не минуло, чтобы срываться с места, да и остались вопросы, ответы на которые Степан хотел найти. Кроме того, после инсульта Старик, генерал Федосов, пребывал в состоянии овоща, а его жена, избалованная вниманием мужа и его шестизначной зарплатой, теперь тоже нуждалась в моральной поддержке.

Так со Степаном остался один Куликов, любитель детективов и всю жизнь бредивший эполетами следователя. Аналитический не мог состоять из двух сотрудников — и был расформирован. Пытались, конечно, сохранить, майора Матвеева вызывали наверх, соблазняли повышением, предлагали подобрать себе подчинённых, обещая все необходимые ресурсы, но Степан нашёл аргументы, вежливую формулировку и отклонил предложение. Карьеристом он никогда не был, но чтобы ввязываться в авантюру любого характера, нужно быть азартным человеком. Вот Егор Матвеев был таким и наверняка согласился бы, развил деятельность. Но Егора больше не было. Старика больше не было. Вести за собой выводок зелёных недогипнотизёров Степан не было готов.

По счастью, на отказ Матвеева сотрудничать Сами-Знаете-Кто не обиделся и даже подписал Указ о выделении президентской пенсии тем парням из аналитического, которые продолжили работать на МВД, а также вдове Егора и пребывающему в блаженном забытьи генералу Федосову.

Куликов радовался, как ребёнок. Голубев посчитал, что его кинули, но возвращаться в отдел отказался. А Степан набрался наглости и попросил за Булгакова.

«Что ж, колония — дело хорошее… То есть, работа с подрастающим поколением и наука исправлять свои ошибки, — поправился Полпред тоном своего хозяина, — очень важна для государства. Поэтому мы пойдём вам навстречу». Степан тогда улыбнулся в трубку: кажется, все, кто работал с Президентом, рано или поздно перенимали его интонации и манеру говорить. А Булгаков, узнав о приятной новости, обещал Степану, как только тот приедет в гости: «.. Ух, какую баньку и во-о-от такую самогоночку!», — от вкуса которой: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»[3].

Деньги, деньги… Бабки, бабки… Везде они, окаянные, всем миром правят! Степана отпустило немного после всех этих разборок с изменившейся зарплатой только благодаря жене. Светка постоянно твердила, что её муж — золото и заслужил президентскую пенсию, и что Степан обязательно её оправдает. Так ему удалось задвинуть чувство вины перед бывшими коллегами и окунуться в новую работу, её ритм, постоянные сюрпризы и немного поблекшие шуточки коллег из убойного…

— Я за тобой машину отправил, — Волошин прекрасно знал, что у Степана есть своя, но и про то, что тот недавно пришёл со смены, а следовательно, был уставшим, не забыл. Была и ещё одна причина заботы, Генка её озвучил: — Нашёлся свидетель. Выходил помахаться с кем-то, ничерта не помнит, так что ждём тебя, пока не отпускаем бригаду скорой. «Не торопись» откладывается.

Степана избавили даже от нагрузки вести автомобиль, чтобы дать возможность сосредоточиться и показать «класс».

— Принял. Выхожу через минуту, — ответил Степан, направляясь к ванной почистить зубы.

Двери в белой «Тойоте» были открыты и позволяли увидеть лежащего на выдвижной кушетке ерзавшего мужчину. Рядом с машиной, как и предупреждал, Волошин, ждали два санитара, один курил сигарету, второй сидел на ступеньке и копался в телефоне. Едва Степан подошёл, как скучающий медбрат с облегчением встал и уступил дорогу. Матвеев и Волошин вдвоём залезли к пострадавшему, который, надо сказать, не выглядел обгоревшим, так, одежда слегка прокоптилась. Но гематомы и кровоподтёки на лице, костяшках пальцев говорили о весело проведённом вечере. Увидев ментов, свидетель оживился, насколько ему позволяли последствия успокоительного укола:

— Ну, мужики, вы это… *ля вообще! Я сдохнуть десять раз мог, пока вы соизволили подойти.

И сразу стало понятно, почему в автомобиле распахнуты все двери: дыхание счастливчика было более чем впечатляющим. Тем не менее Волошин вежливо обратился к гуляке:

— Иван Рамильевич, ещё немного. Минут пять, и вы поедете в больницу. Вам нужно лишь уделить немного времени моему коллеге, ответьте на все его вопросы, и мы вас отпустим. На сегодня, — капитан посторонился, давая Степану сесть рядом со свидетелем.

— Майор Матвеев, — представился Степан таким тоном, что гуляка враз присмирел. — Расскажите в общих чертах, что вы помните о сегодняшнем вечере?

Свидетель сразу оживился и попробовал было выплеснуть своё возмущение, но под внимательным, темнеющим взглядом моментально сбавил обороты:

— Ну, блин, ну, мужики, сколько можно рассказывать?.. Ладно, ладно… Слушай… те, товарищ майор. Пришёл я сюда расслабиться, моя мне весь мозг вынесла сегодня. На взводе был, признаю. Ну, выпил стаканчик-другой, а тут хмырь какой-то… Чмо уродское, толкнул меня… Я ж понимаю, в толпе всякое бывает, но я злой был: бабы, они, знаете, как умеют всё настроение испортить? Было у меня желание набить морду ей, но я сдержался. А тут это чмо само подставилось. Ну, мы и вышли…

— Вы выходили через центральный вход, через толпу?

— Естессна! Не через крышу же…

Идиот… Степан вздохнул, сосредотачиваясь:

— Сейчас вы будете слушать мой голос, можете закрыть глаза, и ответите ещё на несколько вопросов. И мы сразу вас отпустим, — правильно истолковав движение рта свидетеля, поспешил успокоить Матвеев. — Я введу вас в состояние, наступит покой и умиротворение, в котором вы будете оставаться в сознании. Все ваши проблемы отступят, и ваша память станет ясной. Вам станет хорошо, лучше, чем вчера. Вы будете спокойным, ваша голова — ясной, и все проблемы будут решены. Вы вспомните вечер во всех деталях. С вами случится только хорошее, вы не засыпаете, вы слышите мой голос, как будто бы я нахожусь с вами. Я — ваш лучший друг, мне можно доверять. Вам комфортно? Вы готовы вместе со мной посмотреть один очень интересный фильм?

Мужик промычал неразборчивое, в котором можно было угадать «угу»: ставший бархатным голос Степана усыплял, несмотря на постоянную возню, разговор снующих возле сгоревшего здания пожарных, милиции и журналистов.

На третьем предложении Степан дал знак коллеге прикрыть двери, и Волошин поймал себя на мысли, что если бы не эта просьба, то он растянулся бы рядом с гулякой и с удовольствием закрыл глаза. Уснуть в четвёртом часу утра, сидя на мягком сидении с откидной спинкой, — плёвое дело. Поэтому Волошин постарался сесть так, чтобы телу было некомфортно. Пока устраивался, пропустил лёгкий жест майора, напоминающий об обязательной записи показаний. Спохватился, полез в карман, достал диктофон, включил и вложил в протянутую руку Степана. Тот положил аппарат рядом с головой начинающего размеренно сопеть тридцатилетнего Ивана.

— … Как только я досчитаю до одного, вы окажетесь в клубе. Шесть… Вам легко и спокойно… Пять… Ваш мозг готов выполнить самую сложную задачу… Четыре… Забыты все тревоги и обиды… Три… Вы смотрите на себя со стороны и готовы простить многое… Два… Эмоции не мешают вам ясно видеть и понимать… Сейчас вы окажетесь за барной стойкой в тот момент, когда вас толкнули… Один… Вы можете говорить?

— Да, — отозвался глухо мужчина.

— Что вы видите?

— … Я вижу лицо…

— Кто это? Вы его узнаёте?

— Да, это человек, который меня избил.

— Всё хорошо. Вы спокойны… Сейчас я тихо щёлкну пальцами, и лицо этого человека станет размытым, а всё остальное — чётким.

Щёлк.

— … Попытайтесь рассмотреть происходящее. Посмотрите на людей. Как они одеты?

Повисла пауза, к концу которой капитан Волошин начал думать, что свидетель или уснул, или подзавис навечно.

Клуб был переполнен, навскидку взрывом разметало десятка два посетителя, остальные просто сгорели, в том числе охранник, находившийся на момент взрыва у входа. Почти сорок человек отправились к Тому, кто теперь будет вершить над ними суд за неподобающее времяпровождение.

Но вот свидетель заговорил, монотонно и быстро, торопясь рассказать всё:

— Слева от меня двое мужчин. Тот, что слева, одет в чёрную футболку и джинсы. Тот, что справа, одет в красную клетчатую рубашку. За ними…

Степан мягко прервал перечисления:

— Есть ли среди тех, кого вы видите, человек, который, на ваш взгляд, одет странно, не по погоде?

Опять пауза и ответ:

— Н-нет, не вижу. Все одеты легко.

— Мы сейчас промотаем вперёд. Вы будете идти через зал к выходу очень медленно. Идите к выходу. Медленно. Очень медленно… Вы видите чёткую картинку. Есть ли человек, который одет слишком тепло для августа?

Пауза и вялая радость:

— Да! Вижу! На мужике длинная куртка. Он выглядит в ней, как настоящее чмо.

— Давайте замедлим. Откуда идёт этот мужчина и куда?

— … М-м, из двери, откуда выходят … официанты… Он тоже несёт поднос. На подносе кружки с пивом. Он идёт к столикам в углу…

— Постарайтесь рассмотреть лицо этого человека. Вы его видите?

— Да… я его хорошо вижу… Это русский мужик… Он старше меня… намного… как мой отец… Мой отец тоже не любит усы… Каждое утро бреется… И ещё он лысый.

Волошин заёрзал на кресле, хотелось показать большой палец майору, склонившемуся над свидетелем, но парапсихолог был слишком занят.

— Вы — молодец, у вас хорошая память, и вы очень внимательный человек. Всё это останется с вами, как только я досчитаю до десяти. Лицо этого человека в странной куртке и с подносом в руках вы будете помнить. Сегодня к вам от меня придёт человек и попросит составить фоторобот мужчины в странной куртке и с подносом в руках. Вы поможете моему другу. И вы будете очень внимательны, вы будете понимать, что тот мужчина не ваш отец. Он выглядит так, как вы его увидели в первый раз. Сейчас я досчитаю до десяти, вы будете помнить всё, что с вами случилось последние десять минут. Один… Всё закончилось… Два… Вы в безопасности… Три…