Комбо

Глава 7. Комбо

Степан

Накатили ещё по одной. Егор умирал дважды, так не грех и помянуть двойной. «Чтоб ему, засранцу, на том свете вдвойне веселее стало», — подмигнул Булгаков, и мужики согласились. И ещё одну, за Данилу.

В тот день, там, на Болотной, придя в себя, Степан кинулся искать брата и Данилу. Второй был мёртв, а Егор, кажется, дышал. Но на его обожжённое лицо с кусками свисающей кожи и такие же руки страшно было смотреть. Скорая сделала обезболивающий укол и увезла в ожоговое. Боровшихся со смертью в тот день насчитали семнадцать, восемь из них не дожили до утра. Егора ввели в состояние искусственной комы, из которой он выбраться не смог… Прошла неделя, за ней — другая. Три недели…

Родные были готовы ждать, сколько нужно. И даже то, что, очнувшись, возможно, он ничего не вспомнит, начнёт жизнь с белого листа, никого не пугало. Главное — он был жив, и состояние было стабильное. Как вдруг:

— Вы должны знать. Жизненно важные функции вашего брата угасают. Я советую вам подготовиться к отключению от аппарата. Если мы это не сделаем, он будет умирать в мучениях, — сообщил врач.

Тогда-то Степан и рванул к Старику, кричал, угрожал и умолял повернуть время вспять, чтобы предотвратить теракт. Ермолай Ильич успокоил подшефного и сказал, что возьмётся за дело лично, потому что отрезок прошлого в жизни братьев Матвеевых уже был повреждён. На вопрос, в каком отрезке и кем из них двоих, Ермолай Ильич уклончиво ответил, что расскажет как-нибудь потом. И попросил неделю, чтобы просчитать все варианты и выбрать подходящего транслятора с крепкой сосудистой и нервной системой.

В отделе каждый бы пошёл на риск, согласился помочь, но Старик сказал, что выберет сам. Несколько неудачных экспериментов, поставивших под угрозу здоровье трансляторов, заставили его пересмотреть легкомысленное, по его словам, отношение к судьбам людей.

Алгоритм изменения будущего в его описательном варианте был достаточно прост и логичен. Парапсихолог находил транслятора — человека, который мог контактировать с объектом, чью судьбу необходимо было изменить. Транслятор подвергался гипнозу, в котором парапсихолог отматывал воспоминания до нужной временной точки, фактически путешествовал по времени, и затем задавал транслятору определённый маршрут действий. Транслятор в нужный момент отвлекал объекта, уводил в безопасное место, и таким образом прошлое менялось.

Проблемы в этом алгоритме было две. Первая: изменения мог запомнить (и то не всегда) только парапсихолог, поэтому доказать работающий способ было сложно.

Вторая: не каждый транслятор выдерживал путешествие по времени, почти у всех после гипноза наблюдались нарушения в мозговом кровообращении.

Из команды Старика, насколько всем было известно, практику по изменению прошлого прошло всего четверо: сам генерал Федосов, спасший Президента; Эдик Шварц, предупредивший взрыв бытового газа за счёт изменения режима сна у жительницы многоэтажного дома; Валька Голубев, пошутивший над своим бывшим начальником и получивший за это выговор от Федосова, и Егор Матвеев. Что пытался изменить брат в прошлом, какую ошибку исправить, Степан узнал только после инсульта Старика.

Жена Ермолая Ильича, немного опомнившись от депрессии, позвонила Степану и сказала, что генерал незадолго до болезни написал несколько писем для друзей и знакомых, среди прочих было и для Степана. В письме генерал ответил на вопрос старшего Матвеева: прошлое семьи было основательно изменено Егором, когда он попытался спасти жизнь старшего брата.

Транслятором стала жена Егора, Елена, которая, начиная с момента вмешательства в прошлое, страдала от мигрени. Потом головные боли привели сорокалетнюю женщину к прогрессирующей старческой болезни Альцгеймера.

Через месяц после несчастного случая с Егором Лена сбежала ночью из лечебницы и попала под машину. Не выжила.

Так что Федосов просил Степана больше не рисковать ничьим здоровьем: «Мы все однажды теряем близких. Но, зная о своей вине, сможешь ли ты дальше жить спокойно? Егор не смог, поэтому и погиб. А у тебя семья, подумай о них». Все знали, что у генерала погиб сын, но изменить прошлое ради личного счастливого настоящего генерал Федосов даже не попытался. О конкретных причинах не говорил, но все догадывались, что дело в личных принципах Старика.

— «Изменение прошлого — преступление перед настоящим. Одному делаешь хорошо, другим, возможно, плохо. Не разменивайтесь на личное, история вам этого не простит», — процитировал Куликов генерала.

Булгаков тут же налил:

— За золотые слова! Ешьте рыбу, зря, что ли, ловил?

— Да мы едим, едим! — Куликов уплетал за уши домашнюю снедь. Семьёй он только собирался обзаводиться, так что в еде избалован не был. Это Степан неторопливо жевал, наслаждаясь накатившим покоем от самогонки.

Куликов вдруг перестал жевать и обвёл изумлённым, замедленным, взглядом товарищей:

— Это… А Старик не мог сам себя того… загипнотизировать? Ну, чтобы, типа, поверить Егору и всю королевскую рать того, отправить на площадь?

Матвеев с Булгаковым переглянулись.

— Молоток! Мне бы и в голову не пришло… Сделал сам себя транслятором, и… — Пётр наполнил стопки.

— И сам себя… — Степан пьяно кивнул, соглашаясь, и принимая протянутую стопку.

После инсульта главы отдела парапсихологов, всё пошло наперекосяк. Упадническим настроением заразились все. Генерал-майор Малышев на совещании мрачно пошутил над зря едящими свой хлеб «недоэкстрасенсами»: почти одновременно с инсультом Старика случился второй теракт — в клубе. Три десятка трупов. Шутку передали адресатам, и парапсихологи «расстроились», начали разбредаться.

Пока разваливался отдел, Степан лихорадочно искал способы помочь брату. Врач, сообщивший об отключении Егора от реанимационного оборудования, заикнулся об одном чудо-докторе из Наро-Фоминска, который якобы двоих вытащил с того света, и Степан ухватился за эту возможность. Договорился с медперсоналом, оплатил дорожные расходы. Выехать на скорой должны были утром. И опять всё пошло не так.

Бригада, которая должна была дождаться Степана, перепутала время. Выехали поздно вечером, предупредили, уже будучи в дороге. А отъехав пятьдесят километров, машина сломалась. Пока возились с мотором, взорвался кислородный баллон. Степан догнал бригаду, но уже было поздно.

Не судьба была Егору выжить… Похоронили рядом с женой.

Сегодня об этом не говорили, Булгаков упомянул вскользь — и этого хватило. Помянули дважды.

Дальше Куликов, на которого спиртное не действовало как транквилизатор, а, наоборот, развязывало язык, пересказал заинтересованно слушающему Булгакову недавние события. Завершил просьбой, до которой додумался сам — попросил совета у опытного товарища, как снять глубокий гипноз с продавщицы Милены, чтобы она смогла фоторобот потенциального Апостола составить. Булгаков кивнул согласно, пообещал подумать и… налил ещё. За решение проблемы.

Через полчаса Степан подпёр ладонью лицо и… уснул. Булгаков добродушно посмеялся над слабым майором и с помощью ещё владеющего своим телом Куликова уложил Степана на диван спать. Куликов продержался ещё час, поговорили о том, о сём. Булгаков вдруг спросил:

— Юрик, т-ты всё знаешь… Кто придумал имя этому… как его… Апостолу… вашему?

Куликов передёрнул плечами, с трудом сфокусировал взгляд на тарелке:

— Н-не п-помню… М-может, я… Или С-степан В-василич… К-кажись, он… Т-точно… А ш-што т-такое?

— П-пошли покурим и баиньки, — Булгаков поднялся, шатаясь, едва не смахнул со стола тарелку.

Бывшие коллеги покурили, вернее, Куликов сидел на крыльце и счастливо бормотал о том, как он уважает всех: и Петра, и Степана, и капитана Волошина… Булгаков улыбался, выкурил сигарету и потащил старшего лейтенанта в дом на приготовленную постель.

В субботу Булгаков провёл для гостей экскурсию по местным достопримечательностям: Можайскому Кремлю да музею художника Герасимова — и поехали на речку, где порыбачили на славу. Весь свой улов Булгаков раздал друзьям, лично почистил и засолил, чтоб не протухла по дороге. А в воскресенье дал отоспаться, пока ходил на службу в церковь.

— Юльич, ты чего такой набожный стал? — посмеялся Степан. — А ведь раньше атеистом прожжённым был.

— Времена меняются, человек тоже, — улыбнулся Булгаков, наблюдая за расхаживающим по дому Куликовым, который тыкал пальцем в статуэтки, картины и спрашивал про создателей шедевров.

— А это чья? — тут же ткнул подбородком в репродукцию, на которой Христос светился на фоне тёмных подчёркнуто хрустальных гор, а внизу двигалось страшилище с головой голема и безумным взглядом.

— Рерих, «Христос в пустыне». Моя любимая. Увидел как-то в интернетах и заказал одному художнику из колонии. Хорошо нарисовал ведь?

— Ну да, — Куликов приблизил глаза к картине, а потом сделал три шага назад и снова присмотрелся. — Чудо живописи. Ткнёшь носом — мазня мазнёй, а издалека — красота!.. Юльич, скажи, вот ты как верующий человек понимаешь Апостола? Разве можно спасать мир ценой кровопролития?

Степан оторвался от местной газеты, которую внимательнейшим образом изучал, и прислушался к диалогу.

— А причём тут я и Апостол? — вдруг недовольно спросил Булгаков, склонившись к открытой дверце духовки. Лица мужчины видно не было.

— Ну как… — зевнул лениво Куликов и потянулся, хрустя позвонками, — Апостол ментам подсказку три раза давал, а в четвёртый прямо носом ткнул в Евангелие. Как там было, Степан Васильич, про место, где все погибли?

— Содом и Гоморра, — подсказал Матвеев и вернулся к чтению.

— Точно! — останавливаясь перед репродукцией с изображением жертвоприношением Авраама Куликов снова почесал голову. Но спрашивать про автора не стал, задал другой вопрос. — Как вы думаете, почему Апостол дал именно цитату из Евангелия? Почему не из какого-нибудь «Послания фелистимлянам»? Логично же было бы. «Послание» как послание.

— Не из Евангелия — из «Бытия», и не «Послание фелистимлянам», нет такой книги в Библии, — Булгаков доставал из духовки румяную курицу. — О! За стол, друзья мои! Прекрасен наш союз!

Курица была приговорена к обгладыванию, и в процессе поедания её Булгаков больше не пытался споить гостей до пятничного невменяемого состояния:

— Всем нам на работу завтра, а Степана Васильича жинка на порог с амбре не пустит…

— Куда денется? — добродушно рассмеялся Степан.

— Я вам с собой по читку дам, семьи угостите, — пообещал щедрый хозяин дома.

Пообедали и стали собираться в дорогу. Булгаков нагрузил гостей гостинцами для домашних, а Куликов ещё и Библию выпросил:

— На черта она тебе сдалась? — тихо спросил Степан у Куликова, пока ждали Булгакова, ушедшего за книгой в дом.

— Да так, хочу почитать, вжиться в образ Апостола.

— Людей только не начни убивать, — покачал головой Степан.

Булгаков вынес старенький экземпляр и вручил старшему лейтенанту.

— Я верну через, м-м-м, наверное, месяц, — поблагодарил тот за подарок и убрал Библию в рюкзак.

Хозяин дома отмахнулся:

— Не стоит, у меня есть свой личный экземпляр.

В электричке Куликов полистал книгу, зачем-то посмотрел некоторые страницы на просвет и на лёгкую усмешку Степана лишь улыбнулся:

— Отрабатываю версию, товарищ майор.

В понедельник отправленные за продавщицей секс-шопа гонцы вернулись ни с чем. По словам одной бдительной соседки из квартиры по соседству, в ночь с пятницы на субботу Милена Шилова вышла из квартиры с большой сумкой через плечо и больше не возвращалась.

Макс

Хватило пары мгновений, чтобы мозг, словно отдохнувший после небытия, вспомнил о предыдущих намерениях в игре и ринулся в бой. Наученный горьким опытом, я запретил себе думать о езде на мотоцикле как отдыхе. Создатели игры в прошлый раз, очевидно, услышали ворчание единственного игрока и поставили в библиотеку кожаный офисный диван. Теперь периодически я ненадолго ложился на диван и просто слушал музыку, к выбору которой теперь подошёл расчётливо.

Чтение разбавляла опера, название которой показалось знакомым — «Севильский цирюльник», — и не прогадал. В минуты отдыха на знакомых пассажах дирижировал руками и подмурлыкивал певцам. И всё же не опера стала причиной моего растущего нервного возбуждения.

Ещё в начале работы (как ещё назвать упорное безостановочное чтение?) живые и яркие картинки-воспоминаний стали выпрыгивать с такой завидной регулярностью!

«Самое лучшее комбо в моей жизни!» — порадовался я и заволновался, не оборвётся ли внезапно это процесс восстановления прошлого? Поэтому и лежал, уставившись в книжный стеллаж и дирижируя лениво, а сам повторял воспоминания, чтобы закрепить их и не забыть позже. В итоге за время прослушивания оперы достаточно отчётливо был составлен пазл под названием «Детство».

Теперь я знал, что у меня точно есть брат, и его зовут Степан. Отец был спортивным тренером, и поэтому наше с братом детство прошло весьма активно. Мы мечтали о военной карьере, что одобрялось дедушкой, принесшим с войны два десятка орденов. Одного не мог вспомнить. Моё собственное имя — Максим — казалось чужеродным, словно магазинная этикетка. А во всех воспоминаниях родное имя будто оказывалось замылено и звучало глухим лопающимся пузырём воздуха на поверхности воды.

Пока ещё разрозненные картинки из юности и зрелости не показывали целой картины, но я уже понял: моя детская мечта осуществилась, я видел себя в форме вдвшника, ползущим по земле с винтовкой в руках, прыгающим с парашютом из самолёта и стоящим по струнке перед генералами.

В некоторых воспоминаниях я шёл по набережной, обнимая за талию девушку с волосами цвета спелой пшеницы и смеющуюся, рядом шёл брат и тонко улыбался. От этого видения защемило несуществующее в игре сердце, и захотелось как никогда домой, в нормальную жизнь. Мысленно сжав зубы, я поднялся с дивана и набросился на книги.

Предчувствуя финал оперы, пошёл к выходу, получил от кота восемьсот шесть кредитов, вернулся в модуль, а затем — снова к картотеке. Пока звучал радостный хор из динамика, ещё можно было успеть удвоить читательские баллы. Когда дело было сделано, заработанный опыт удвоился. Я прикинул, что не хватает ещё около двухсот кредитов для барного квеста, неплохо было бы иметь и про запас, чтобы не возвращаться в библиотеку за мелочью.

Открыл музыкальный каталог и в этот раз выбрал музыкальный альбом «Времена года» Чайковского, понадеявшись, что альбом — это вам не опера и длиться два часа не будет. Действительно, управившись за полчаса, я добрал недостающую сумму и поехал в бар.

Толпа халявщиков терпеливо ждала на улице. И только когда бармен принял требуемые три тысячи кредитов, заведение заполнилось толпой. Послышались голоса светской тусовки: тихий говор, смех, звоны бокалами и шарканье ног туда-сюда.

Ага, догадался я о назначении музыкального ящика, надо поставить музыку!

Занёс руку над щелью для монет, и раздался характерный кассовый звук, оплата была принята.

Сразу же возник список имеющихся музыкальных композиций, всего десять, выбирать особо было не из чего, и я ткнул в первую. Аппарат щёлкнул — сразу из динамиков под потолком забилась в конвульсиях клубная музыка.

Не стал жадничать, зарядил ещё девять композиций, потратив сто кредитов, и направился к покачивающемуся бармену в надежде, что тот даст подсказку. У стойки, как всегда неожиданно, включился игровой скрипт, означавший новую стадию в игре.

— Хорошая вечеринка, Макс! Давно в нашем городе не было так весело! — бармен пританцовывал, делая коктейли. — Могу ли я тебе помочь?

— Джонни, я собирался немного попутешествовать. Не подскажешь, когда придёт экспресс?

— Оу, дружище! Ты видишь, как пляшут мои бутылки на полке? Это бывает только когда идёт экспресс! Поторопись, Макс, билетная касса не работает круглосуточно!

Всё, скрипт закончился, и я рванул к выходу, оседлал мотоцикл, на полдороге опомнился и вернулся в аптеку, только потом поехал на вокзал. Бутылки у него пляшут, ***! Я мысленно ржал над картонным диалогом.

И вот он — аллилуйя! — поезд, выезжающий из одного тоннеля. До современного экспресса ему, положим, было как до Японии на роликах.

Транспорт больше походил на паровозик из времен первых железных дорог — с открытыми тамбурами и окнами для выбрасывания особо буйных пассажиров во время бандитских налётов.

Я подошёл к поезду, но его дальше перрона не пустило. Несколько пассажиров, топтавшихся на станции, тем временем спокойно зашло и уселось на диванчики у окошек.

Развернулся и увидел — заветное окошко билетной кассы открыто, как и предупреждал бармен. Настроенный скептично и подозревающий подлость со стороны создателя Игры, я подошёл к кассе и расхохотался, услышав ответ от тётки с неразличимым в полутьме кассы лицом:

— Стоимость билета в столицу — пять тысяч кредитов!

В шоке пнул ногой стену. Побесился немного и успокоился. В конце концов, я как никогда был близок к финалу.

И что ещё оставалось делать? Возвращаться в библиотеку. Чтобы избежать искушения, проехал мимо магазина, а домой всё-таки заглянул. Там изменений не было, если не считать музыки, льющейся из радио.

Не мог не обратить внимания на то, что звучавшие композиции не совпадали: в голове звучала одна мелодия из бара, а радио транслировало другую. Заинтригованный разностью, я сдвинул круглый регулятор частот, и за щелчком изменилась мелодия.

Ага, значит, эта мини шарада была настроена на музыкальный слух, тем более что позиций у рычага насчитывалось десять, как и музыкальных в баре. Подобрав аналогичную барной мелодию, я удовлетворённо улыбнулся, покрутился в надежде увидеть открывшийся тайник, но отдалённый знакомый звук меня потряс.

Пулей вылетев из дома и домчавшись до вокзала, я с открытым ртом наблюдал, как поезд под монотонный комментарий из проснувшегося громкоговорителя, медленно трогается с места и уезжает. Без него. Едва последний вагон скрылся в темноте туннеля, захлопнулось кассовое окошко, и изображение вернулось к первоначальному виду: нескольким унылым пассажирам с чемоданами на пустом перроне.

— Нихрена себе настроил радио! — то ли посмеялся, то ли расстроился. Плюс был в полностью сложившемся пазле. И только предвкушение конца придало сил и терпения.