Контрольный выстрел

11

Назначенный вместо Адмирала шеф — Иван Сергеевич Носков — был человеком в системе не новым. Отслужив более двадцати лет на периферии, помыкавшись по углам и чужим квартирам, он по чьей-то неведомой для новых коллег воле перевелся в столицу. Проработав полгода в Центре, был направлен в Московское управление. Для него такой перевод носил исключительно бытовой характер: в Московском управлении легче можно было получить квартиру. Лужков свои службы уважал и по мере надобности ублажал.

Ритм работы, в которую Иван Сергеевич окунулся после рутины Центра, был необычайно высок, но, в принципе, для Ивана Сергеевича нового здесь было мало. Немногочисленные подчиненные, лишенные ложного чинопочитания, язвительные и резкие в суждениях, хлопот не доставляли. Тем не менее привыкать пришлось. Отношение глубинки к Центру и отношение к Центру «москвичей» отличались разительно. Особую иронию у «москвичей» вызывали разного рода концепции, разработке которых в Центре уделяли особое внимание. Здесь считали, что разработка концепций — дело неблагодарное, отвлекающее силы и средства от основной работы.

Упражнения в разработке концепций стали болезнью эпохи. Чем меньше становилось практиков, тем больше рождалось теоретиков. Аналитические службы в государственных структурах плодились, как лягушки в болоте.

— Ну что такое концепция? — кипятился парень со странной кличкой-позывным Монах. — Набор прописных, давно известных истин, изложенных высоким стилем! Чтобы сотворить такой набор, не нужно отвлекать практиков, тут справится и дрессированный попугай. Зачем концепция, если есть Конституция, уголовный и уголовно-процессуальный кодексы? Есть здравый смысл, наконец!

Помимо общей логики, в словах Монаха была и частная, глубоко упрятанная, словно рукопись в Сарагосе: любое письменное слово вызывало у Монаха идиосинкразию. Он готов был на тяготы и лишения, рейды на выживание в пустыню Гоби, без воды, пива и воблы, лишь бы не шуршать пером по бумаге. Если же отвертеться не удавалось и исправительно-трудовые работы за письменным столом становились реальностью, то руководство могло воочию убедиться, что краткость — сестра не каждого таланта.

Справка Монаха, которую сейчас читал Носков, была написана человеком с талантом больного церебральным параличом. Каждая строка документа жила сама по себе, и почему-то каждая была написана новым почерком. Буквы то рвались вместе с мыслью вверх, то соколом падали вниз, рассыпаясь брызгами и совершенно не стыкуясь друг с другом. Это полотно надо было разглядывать с большого расстояния, прищурив глаз и наведя лорнет. Примитивный подход был тут неуместен, но шеф этого не знал. С дотошностью Акакия Акакиевича Носков выправил ошибки, сделал поправки и, махнув рукой — этому горбатому могила не товарищ, — коротко надписал: «Машбюро. Прошу отп. 2 экз.».

Монах был силен не в бумагах, а совсем в другом, и это его полностью извиняло: не было более азартного, собранного и смелого человека в настоящем мужском деле. Славный сын своего славного отца — Деда.

Передав документ секретарше, Иван Сергеевич с озабоченностью посмотрел на перекидной календарь. Там была записана фамилия важного свидетеля, который неожиданно для всех скрылся из больницы. Тридцать минут назад Носков поручил его установить, однако до сих пор ему ничего не доложили.

«Когда гора не идет к Магомеду, значит, такой Магомед!»

Носков набрал номер Медведева.