Контрольный выстрел

68

Практически все было завершено. Следствие шло своим чередом. Костырину, Казакову и Никольскому были предъявлены обвинения. У каждого имелся целый букет статей. К этим лицам Адмирал утратил интерес сразу после начала следствия. Да и какой может быть интерес к людям, лишенным свободы? Сейчас они были безопасны и покорны. И хотя каждый в меру сил и способностей отвергал свою вину, особенно Казаков, судьба их была предрешена, а следствию оставалось добрать необходимые свидетельства, закрепить их и выполнить техническую работу.

Сам Адмирал подчистил хвосты, оглянулся по сторонам и, прикинув с Медведем проделанный объем работы, пришел к выводу, что благодаря затраченной энергии и спаленным нервным клеткам сделано много. Он был горд, как бывает горд человек, исполнивший свой долг. По логике, Адмирал должен был поблагодарить всех за помощь, поднять бокал и, сказав несколько высокопарных фраз о дружбе, братстве и группе крови, малой скоростью отбыть в первопрестольную. Однако с отданием ритуальных почестей он не спешил: поставленная сверхзадача так и осталась пока сверхзадачей. Еще не были нащупаны нити, связывающие махинаторов областного города, с махинаторами приватизации в Белом доме. Теоретически было все ясно, но схема доказательств без реальных материалов рушилась, как песочный кулич.

Скандал, вспыхнувший в печати, потихоньку стал гаснуть и по прошествии некоторого времени сошел на нет. Журналисты так и не получили сатисфакции, но, прослышав об отставке Соколова, постепенно унялись, простили ведомству прошлые обиды, зарыли свои перья-томагавки и даже опубликовали нечто позитивное.

Терять дружбу с ведомством, из которого можно периодически получать нечто сенсационное, было все равно что резать курицу, несущую золотые яйца. Эмоции эмоциями, а гонорар — это все-таки гонорар. Лишиться источника информации было неразумно.

С момента добровольной временной отставки сам Олег на связь не выходил. Не звонил, не обозначался — не только здесь, в области, но и в самом управлении. К этому отнеслись по-разному. Кто посчитал такое поведение чистоплюйством, кто пижонством. Большинство полагали этот шаг ошибочным. «Перед кем мечем бисер?»

Наиболее мудрые поступок оценили, осознав, что сами в подобных ситуациях вели себя иначе: оправдывались, теряя лицо и собственное достоинство.

Как сейчас не хватало Адмиралу мудрого совета товарища! Но тот держал приличную дистанцию от всего происходящего, заняв позицию полного невмешательства. По-своему Олег был прав. Только так, исключив даже малейшие подозрения в оказании давления на ход проверки, можно было дать коллегам возможность без лишней нервотрепки и суеты разобраться во всем случившемся.

Разработка «Титана» шла скрупулезная и почти ювелирная. О ней знал ограниченный круг лиц, проверенных и надежных. Утечки, которые стали реальностью по всем правоохранительным ведомствам, должны были быть полностью исключены. Гусаков не просто держал дело на контроле, он, как бульдог, вцепился в него зубами, просиживая ночи над трудами по банковскому делу, законами, инструкциями по налогообложению, сводками и сообщениями. В управлении экономической безопасности, куда он звонил за консультациями и советами, Гусакова узнавали по голосу. На дискетах Костырина информация была свалена в кучу без системы, логики и хронологии. Аналитическая служба привела весь этот винегрет в более или менее стройный вид, но и после этого требовалось многое уточнить, соотнести с другими материалами, запросить дополнительные справки и статистику. Без опыта работы в кредитно-банковской системе операм это было нелегко, тем более что круг привлеченных экспертов, в силу известных обстоятельств, был крайне ограничен. Более того, неожиданно оказалось, что ряд чиновников высокого областного ранга, к которым первоначально предполагал обратиться Гусаков, всплыли в материалах Костырина. Руководители налоговой полиции и таможни взяли в банке огромные беспроцентные ссуды. Хоть и не было это криминалом, но полагать, что такие ссуды дают за красивые глаза, было наивно.

Гусаков тут же вспомнил дворцы и того и другого, построенные на территории дачно-строительного кооператива. Лично у Гусакова денег и сил хватило только на то, чтобы завезти на выделенный ему неогражденный участок железобетонные плиты. Среди бурьяна и чертополоха они лежали уже третий год.

Управляющий банком даже не подозревал, что тучи над его головой приобретают иссиня-черный цвет — вот-вот грянет гром и ударит крупный град. Не знал он и о том, что копии наиболее сомнительных документов, составляющих уже не банковскую, а его личную криминальную тайну, давно находятся там, где им и положено быть.

Тем не менее люди, знающие управляющего, отмечали, что в нем что-то изменилось, сломалось. Он стал нервным, пугливым, не в меру истеричным и взбалмошным. Часто стал срываться на крик, а еще чаще впадал в жуткую депрессию, лекарством от которой был алкоголь. Но и выпив, он часто терял лицо, возбуждаясь по пустякам. Даже в движениях у Германа появилась какая-то суетность, неуверенность. Создавалось впечатление, что он потерял интерес к работе и стал проявлять неоправданно пристальный для его положения интерес к деньгам. К должникам он теперь придирался особо въедливо, не прощая им ни дня отсрочки. За глаза его стали называть Гобсек.

Отметили и другое. Трагическая, жестокая смерть бывшей любовницы Морозова не тронула его. Более того, под благовидным предлогом он уклонился от участия в похоронах. Его личная секретарша, невольная свидетельница взаимоотношений с убитой, была просто обескуражена. Роман, который длился полгода, скрыть было сложно. Тем более от женщины, которая сама была бы не прочь... Однажды после похорон Морозов в ее присутствии позволил себе сказать о Тереховой что-то пренебрежительное...

Через два дня после убийства секретарша машинально вскрыла письмо, адресованное лично Герману. В нем было краткое, состоящее из одной фразы послание. На открытке, вложенной в конверт, был изображен очаровательный малыш, сидящий на горшке. Текст, написанный, судя по всему, рукой Тереховой, гласил: «С будущим наследником!» Именно потому, что письмо пришло после смерти Лидии Максимовны, и потому, что Герман во всей этой истории повел себя, мягко говоря, странно, секретарша не стала докладывать ему об открытке. «И так неприятностей хватает...» Для себя же отметила столь пикантную деталь и оставила письмо в дальнем отделении своего сейфа.

Обложенный со всех сторон управляющий — прокурор оказался для ФСБ прекрасным союзником — стал проявляться, как фотопленка в бачке. Как и положено для пленки, изображение Германа было четким негативом. Проводимые оперативные мероприятия практически каждый день давали что-то новое, подтверждая обескураживающую истину — в это новое время вести дела честно практически невозможно. Банальное суждение: степень нечестности в бизнесе прямо соотносится с уровнем нравственности и порядочности тех, кто этим бизнесом занимается. Но вот другое суждение, менее банальное: степень нравственности людей прямо соотносится со степенью мудрости нормативной базы. Здесь в новые времена возникла своя закономерность. Казалось, что, принимая тот или иной закон, сам законодатель стремился расширить круг людей, его нарушающих, поскольку честно жить в бизнесе по этому закону было невозможно. Чем больше Адмирал с Гусаковым читали и анализировали материалы дела, тем больше приходили к такому выводу. Гусаков даже подумывал написать статью под претенциозным названием «Законодательство России как основа криминализации страны».

Имевшийся в банке договор о выделении валюты для некой фирмы, а точнее, для гражданки Тереховой, неожиданно оказался нереализованным. Деньги, возвращенные после операции по освобождению заложников, остались невостребованными. Версия В.И. косвенно находила свое подтверждение. Однако доказать предполагаемую попытку взятки можно было только умозрительно — соотнося поступление денег под конкретную сделку со временем подписания правительственного постановления... Это было на грани фантастики.

Адмирал же прекрасно понимал, что любая фантастика в условиях нового мышления, перестройки и демократизации — не что иное как плоская реальность. Настолько плоская, что сознание, как тонкий инструмент, созданный природой, не в состоянии ее осмыслить. «Сплошной горячий снег!» — думалось ему.

Однако фигура управляющего, которым плотно занимались чекисты, сейчас мало занимала Адмирала. Несмотря на внешнюю монументальность в областном масштабе, она была и оставалась проходной. Проходной, но все-таки пешкой. Основные фигуры — ферзь и король — оказались вне игры. Терехова погибла. Погибла от рук не менее важной персоны — Барского. Кто из них кто, сходу сказать было трудно, даже несмотря на явную соподчиненность. Загадочная смерть путала все. Водворение Барского в СИЗО не просто удивило местный бомонд, а буквально шокировало.

Нанятый адвокат, азартно взявшийся за дело, быстро обмяк и стушевался. Улики были неопровержимы, при всей нелепости и странности ситуации. Ни в какую теорию Ломброзо невозможно было вписать психофизический портрет Барского. Следователь, принявший к производству дело, подходил к нему прагматически. В известной степени это было формой защиты. И было от чего защищаться.

Убийство известной в городе женщины, исполненное с особой жестокостью не менее известной фигурой, газетчики раздули до уровня сверхсенсации. Молодой следователь оказался в перекрестии общественного внимания. Не привыкший к этому, он чувствовал себя не в своей тарелке. Оппозиция усмотрела в данном факте закономерное выражение нравов местной финансовой камарильи и со свойственной оппозиции цинизмом делала далеко идущие выводы в духе «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст».

Местная либеральная пресса буквально вцепилась в ход расследования дела Тереховой. Как всегда, все ставилось под сомнение — и вина Барского, и собранные улики. При этом журналисты буквально захлебывались, ерничая по адресу местных правоохранительных органов.

Молодого следователя возмущало и то, и другое мнение. Сколько в день совершается таких убийств по стране? Десятки, сотни? Но для большинства все кончалось под маленьким холмиком с жестяной табличкой. Смерть, перед которой все равны, в этом обществе также была ранжирована. Одному — некролог с фотографией, другому — просто рамку на последней полосе. Одному памятник от Министерства обороны, другому — от местной братвы, иным — ничего ни от кого...

Для установления контакта со следствием по делу убийства Тереховой Адмирал отрядил Медведя, предварительно купив ему галстук. Причесав и смахнув пылинки с подчиненного, он благословил его и вытолкнул за дверь управления. Адмирал знал, что в подобных ситуациях Медведь превращался в спираль Бруно. Зацепишься штаниной — не отцепишься. В спорах же на юридические темы Медведь был не просто ас. Дискутировать с ним — все равно что пытаться утопить сенбернара. Недостаток правовой подготовки он окупал мужицкой логикой и солдатской смекалкой.

Медведь, как личность, привыкшая выполнять приказы творчески, беседуя со следователем Олегом Маркиным, взял инициативу на себя до такой степени, что тот усомнился, а кто, собственно, ведет дело. Словно начитавшись демократических изданий, Медведь поставил под сомнение все, что на самом деле имело абсолютно документальную основу. Он начал критиковать все — от протоколов допросов до актов экспертиз. Единственное, что не позволило Маркину с порога указать место пришельцу, была разница в возрасте. Сам Маркин только закончил заочный юридический институт, и это было его первое дело об убийстве.

— Короче, старик, я ничего не утверждаю, но мое чутье подсказывает, что все здесь полная туфта. — Медведь шел по четвертому кругу. — Во-первых, чего это убийца явился к жертве с букетом роз, коньяком и прочими причиндалами? Наляпать при этом отпечатков пальцев где можно, бросить на виду у всех посреди дороги машину... Нелепо! Хорошо, допустим, что он поначалу не собирался ее убивать. Все возникло спонтанно. Допустим, ссора на коммерческой основе. Или, предположим, она сказала, что беременна от него... А ему это было не надо. Хотя чего этому банкиру суетиться? Бабки есть, парткомов нет. Логично? Значит, все не так просто.

— А улики куда? — Следователю было сейчас трудно выдвигать иную версию убийства, кроме той, что фактически доказана. — Тут и показания свидетелей, и экспертиза...

— А может, Барского кто-то хотел просто подставить? Чем не версия? — Медведя так и подмывало рассказать то, что они с Адмиралом уже не раз обсуждали, — и про Белый дом, и про этот кредит, и про саму разработку Германа. Но он не мог. — Представь, что Барский кому-то стал неугоден. Или неудобен, мешает, а Терехова тоже кому-то насолила... Одним махом обоих.

Ария варяжского гостя в четырех актах с прологом и эпилогом надоела и утомила следователя. Чего он от него хочет, этот лысый?

Медведь и сам не знал, чего он хочет. Он знал только одно — что все это неспроста. Связать же два происшествия без материалов и документов не представлялось возможным. Со всей очевидностью можно было утверждать только одно — Терехова была посредником. Важным, но все-таки посредником. Не исключалось даже, что Герман и Барский были знакомы, но основные переговоры вела Терехова. Она, скорее всего, отвечала за банковскую линию... Не мог ее Барский убить! НЕ МОГ!

— Вы все материалы проанализировали? — снова завел Медведь сказку про белого бычка.

— Все.

— Может, на обыске что-то обнаружили?

— Кроме удавки — ничего имеющего отношение к делу.

— А не имеющего?

— Не имеющего отношение к делу нам не надо.

Медведь снова прочитал протокол обыска.

— А это что? «Материалы на бланках, переписка, протоколы... Всего тридцать страниц».

— Это не имеет отношения к делу.

— Можно взглянуть?

Маркин пожал плечами.

— Сейчас принесу.

Когда Медведь открыл доставленный кейс, его будто ошпарило. Документы прямо указывали на связь Барского и лица, которого В.И. условно назвал «Б».

— Вот это б... — Медведь присвистнул. Перед ним лежала ксерокопия проекта постановления правительства, дающая фирме Барского значительные льготы при проведении аукциона по продаже одного из предприятий. Проект проектом, но он был завизирован. Первой буквой в подписи действительно была буква Б. Ферзь и король приобрели имена собственные.

«Лучше бы Барскому сидеть за убийство. Безопаснее», — подумал Медведь.