Короли локдауна

Я просидел на выступающей скале три четверти пути вверх по горе Тахома, прислонившись спиной к твердому камню, и мой левый ботинок торчал над отвесным обрывом внизу, в то время как правая нога оставалась согнутой передо мной.

У меня в кармане зазвонил мобильный, но я не обращал на него внимания. Не то чтобы это помогло надолго. Я должен был ответить. Сегодня. Или кто-нибудь придет лично. И это ни для кого добром не кончилось бы.

Вид на озеро был живописным, и, несмотря на пронизывающий холод в воздухе, небо было голубым и светило солнце. Отсюда, с высоты, едва ли можно было разглядеть все здания вокруг кампуса. Я практически мог притвориться, что их вообще не существует.

Впереди меня на ветру летел белоголовый орел, и мои глаза жадно следили за его движениями, пока я набрасывал татуировку на его основе. В этой величественной птице было что-то такое, что взывало к самой голодной части моей души. Он был выше всего этого. Его единственные желания были голодными или плотскими. Он не чувствовал ненависти, обиды или вины. Это была настоящая свобода.

Мой байк был припаркован чуть дальше по тропинке, по которой я обычно подъезжал к этому месту. Больше сюда никто никогда не поднимался. Тропинки были слишком крутыми, а обрывы — коварными. Там также водились горные львы. Не то чтобы я когда-либо подходил к ним слишком близко. Но я верил, что нож на моем поясе спасет меня от этого боя, если мне когда-нибудь придется им воспользоваться.

Я вытащил пачку сигарет из внутреннего кармана своей кожаной куртки и зажал одну в губах. Сэйнт бы взбесился, если бы узнал, что я курил. Что он и сделал бы. Потому что, даже если бы я уничтожил всю одежду, которая была на мне, принял душ с отбеливателем и прополоскал рот целой бутылкой жидкости для полоскания рта, он все равно каким-то образом почувствовал бы этот запах. И он бы знал почему. Но я не мог смириться с этим знанием прямо сейчас.

Я забрал пачку у придурка-первокурсника, который думал, что выглядит круто, откашливаясь, когда пытался выработать в себе новую привычку, вызывающую рак. Я действительно оказал ему услугу, выбив ему зуб и забрав их у него. Может быть, я получу от него открытку с благодарностью, когда вернусь.

На самом деле я не курил больше двух лет. Но в моей семье, если ты не изображал дымоход все время с сигаретой, едва держащейся в уголке рта, то люди думали, что с тобой что-то не так. Я даже не мог с уверенностью сказать, сколько мне было лет, когда я начал курить. В те времена мне было наплевать на одобрение своей семьи. В любом случае, было чертовски странно быть восемнадцатилетним парнем, который уже приобрел привычку, пристрастился и бросил. Казалось, у меня не должно было быть времени заниматься всем этим дерьмом. Казалось, что у меня не должно было быть времени на многие из тех дерьмовых вещей, которые я натворил. Но потом я понял, что никогда по-настоящему не тратил много времени на то, чтобы быть ребенком. Я был свидетелем своего первого попадания, когда мне было восемь. Я вспомнил, как задавался вопросом, сколько ведер может заполнить вся эта кровь…

Я щелкнул зажигалкой zippo и глубоко затянулся сигаретой, прикуривая ее, прежде чем снова взять уголь и попытаться запечатлеть изгиб крыльев орла, когда он парил над головой. Справа от моего пресса был участок кожи, который нуждался в заполнении, и я был убежден, что выбрал правильный дизайн.

Если бы я продолжал добавлять тушь с той скоростью, с какой собирался, я был почти уверен, что к тридцати годам у меня закончилась бы кожа для украшения. Но поскольку я не рассчитывал прожить намного дольше того времени, я предположил, что на самом деле это не имело значения. На самом деле, когда мой телефон снова зазвонил, я задался вопросом, было ли тридцать лет несбыточной мечтой.

Мне следовало бы знать, что моя семья не отпустит меня так легко, как они это сделали. Но я догадывался, что был полным надежд идиотом, увлеченным мечтой о свободе.

Дым клубился у меня между губ, пока я продолжал рисовать орла, но, когда мой телефон снова заработал, мне пришлось смириться с тем, что я не могу больше откладывать это.

Я захлопнул альбом для рисования и достал мобильный. Номер, конечно, неизвестный. Мне было интересно, кто бы это мог быть. Дугал с его мягкими словами и смертоносными намерениями? Дермот с его вспыльчивостью и угрозами? Коннор с его длинными историями и окольными убийственными подтекстами? Это была бы не мама, она сама никогда не наказывала меня в последнее время. Всегда есть брат, которого можно позвать на работу. Тот, который идеально подходил для любого преступления, которое я совершил против семьи, с моим существованием, мнениями и отношением к Роско. Что, по сути, означало, что я не был добровольной пешкой в руках империи О'Брайенов, и им это совсем не нравилось.

Кто бы это ни оказался из моих дядей, я был почти уверен, что они собирались повысить меня в звании, угрожать, дать мне точно знать, сколько внимания они уделяли мне в течение последних нескольких месяцев, с тех пор как я порвал с ними и потребовал ухода.

На мгновение я позволил себе подумать, что я свободен.

Какая же это была охренительная идея. Неужели я когда-нибудь действительно верил, что они просто отпустят меня? Или я был просто дураком, который хотел попытаться построить жизнь во сне?

— Да? — Ответил я, делая еще одну длинную затяжку.

— Ты совсем расстроил свою бедную мамочку, парень. — Я совершенно замер, услышав мелодичный ирландский акцент в голосе моего дедушки. Лиам О'Брайен, глава всей нашей семьи. Он был единственным близким членом моей семьи с таким акцентом, хотя многие из моих дядей и двоюродных братьев переняли его за время, проведенное на родине. Но человек, возглавлявший нашу преступную империю, родился и вырос в Килларни с богатым чувством патриотизма к своей родине. На самом деле, я был почти уверен, что он любил Ирландию гораздо больше, чем любого из своих девяти детей или последующих внуков. Он, конечно, не так уж часто обращал на меня внимание.

— Я удивлен, что она заметила, что я ушел, — сказал я грубым голосом. Я не собирался просто кланяться ему, но я и не был гребаным идиотом. Он мог бы убить меня любым отвратительным способом, каким пожелает, еще до захода солнца, если бы такая идея пришла ему в голову. Но я был блестящим прикрытием, которое они хотели для своей преступной группировки. Имя, которое открывало двери. Пока всем этим занимался мой отец, но я знал, что они хотели, чтобы я достаточно скоро сменил его. Заставить кого-то с кровью О'Брайенов и фамилией Роско делать свою грязную работу вместо того, чтобы доверить ее родственнику мужа.

Но они на самом деле не рассчитывали на то, что я стану самостоятельным человеком. На то, что я захочу не участвовать в их планах и уйти от такой жизни. Но, конечно, это будет не так просто. Они просто не позволили бы мне выбирать.

— Коннор говорит, что отвез тебя в Ройом Д'Элит, и ты закатил истерику по поводу своего посвящения, как описавшийся младенец, — сказал Лиам своим неторопливым тоном. Мне приходилось называть его дедушкой в лицо, но это имя всегда казалось слишком ласковым для холодного человека, которого я знал. — Я сказал ему, что мой золотой мальчик ничего не боится. Что то, что ты видел и делал там, никоим образом не могло шокировать тебя и заставить сбежать, как маленькую киску. Поэтому я хочу услышать это из твоих уст. Твоими словами. Почему ты разбиваешь сердце своей маме?

— У нее нет сердца, и мы оба это знаем, — невозмутимо ответил я, делая еще одну длинную затяжку сигаретой.

Здесь было так красиво, что я почти мог представить, что мужчина на другом конце провода находится в совершенно другом мире. Где-нибудь, где он не смог бы выследить меня и выпотрошить, как свинью, за то, что я плохо подбирал слова.

Он мрачно рассмеялся, но в этом не было настоящего юмора.

— Да ладно, парень, у меня не весь день впереди. Я услышу правду из твоих уст сейчас или пришлю Найла за тобой для более личной беседы.

Очередной глоток никотина придал мне сил не проклинать его. Найл, возможно, был худшим из моих дядюшек. Безусловно, самым непредсказуемым. Он может спуститься сюда и отрезать одно из моих яиц только за то, что я заставил его совершить это путешествие. Или он может выпотрошить кого-нибудь из других студентов от скуки. С таким же успехом он мог вообще ничего не делать и приставать ко мне с шутками и улыбками. И с ним не было реального способа узнать, что это будет, пока не начинала течь кровь.

— Нет, не трать его время на то, чтобы гоняться за мной. Я всего лишь в школе. В той же школе, в которую ты отправил меня, чтобы я получил образование шикарного мальчика, чтобы однажды сыграть свою роль, — легко сказал я.

— Звучит почти так, будто ты намереваешься исполнить отведенную тебе роль, — ответил Лиам. — Но я знаю, что ты оборвал свои связи с нами так тщательно, как только мог, прежде чем вернуться в свою модную школу. К счастью для тебя, твое обучение за год было уже оплачено, не так ли? Иначе тебе некуда было бы идти.

— Да. Ты знаешь, я ценю это.… Я просто хочу быть сам по себе, дедушка, — сказал я, используя ласковое обращение, чтобы попытаться умаслить его. Но его сердце было таким черным, что на фоне него мое казалось розовым, поэтому я сомневался, что это поможет. — Я хочу проложить свой собственный путь. Проявить себя и сделать свой собственный выбор.

— И ты хочешь бросить свою семью ради этого? Ты уверен, что в Ройом Д'Элит ничего в тебе не сломалось? Мне бы не хотелось думать о тебе как о мягкотелом, мальчик.

Я выдохнул с примесью дыма и затушил сигарету, прежде чем зажать другую в губах и прикурить. Потому что он был прав. Ройом Д'Элит стал для меня последней каплей. Я знал, что моя семья была кучкой головорезов и преступников, но это место пересекло границы, о которых я даже не подозревал, что их нужно проводить. Это было крайнее злоупотребление деньгами и властью. Людей покупали и продавали, как движимое имущество. Люди сражались насмерть за смутное обещание лучшей жизни, которая никогда не наступит. Девочек моложе некоторых моих одноклассниц продавали с аукциона мужчинам старше моего дедушки и более развратным, чем все мои дяди вместе взятые, ни за что иное, как за шанс попасть на более высокий уровень и забвение наркотиков, которые им давали, чтобы они забыли, что с ними сделали. При условии, что они вообще переживут эту ночь.

И то, что они заставляли меня делать в рамках моего посвящения… Я содрогнулся от отвращения к самому себе, поскольку отказывался даже думать об этом. С тех пор я решительно отрицал это, но, если быть честным с самим собой, я знал, что эти воспоминания преследуют меня. Я был вынужден выяснить, насколько я облажался, и я был более чем немного в ужасе, осознав, как чертовски низко я мог пасть во имя выживания.

— Мягкотелый? — Я усмехнулся, убедившись, что ужас и отвращение, которые я чувствовал, не отразились в моем тоне. — Я не мягкотелый. Я полностью за смерть и славу с достойным противником. Это место было просто мошенничеством. Ни у кого там не было ни грамма твердости духа. Они были придурками, которые покупали свою силу. Большинство из них использовали гребаных доверенных лиц, чтобы пройти инициацию. Как это доказывает, что у них что-то есть? Как это показывает их силу, мощь и превосходство, о которых они так говорят? Если я собираюсь утверждать, что мои яйца самые большие в зале, то я докажу свою силу сам себе, заработаю ее честно, самостоятельно.

Хотя я жалел, что меня заставляли доказывать это в том гребаном месте. Сделать все, что потребовалось для победы…

— Я рад это слышать, парень, ты до мозга костей О'Брайен, каждый из нас заслужил там свое место, но мир таков, каков он есть. Ты, должно быть, научился этому в своей модной школе. В наши дни больше мужчин унаследовали свои деньги, чем заработали их, и мы не можем быть настолько придирчивы к своим друзьям, чтобы оттолкнуть их из-за каких-то сомнительных наклонностей. Кроме того, кого волнует, что несколько шлюх и наркоманов будут разделаны ради забавы? Ты уже прошел инициацию. Если ты не хочешь участвовать в предлагаемых играх, когда вернешься туда, тогда не делай этого. Любого мужчину, который попытается назвать тебя за это киской, ты хорошенько оттрахаешь, и я вызову уборщика, чтобы ты избавился от мусора. Но тебе пора перестать дуться и вернуться в семью.

— Я не хочу иметь ничего общего с Ройом Д'Элит, — проворчал я. Или с любым из вас, мысленно добавил я. — Нет ни милосердия, ни морали. Я не хочу быть мужчиной ни без того, ни без другого.

— У всех нас есть мечты о том, какими мужчинами мы хотим быть, но очень немногие из нас имеют привилегию сделать этот выбор для себя в этом мире. Мое терпение на исходе, Киан. Ты родился с определенной целью, и ты выполнишь ее. К несчастью для тебя, твоя мама не могла смириться с тем, что твой отец задерживался между ее бедер достаточно часто, чтобы сделать резервную копию, так что ты единственный.

— Если я так важен, тогда позволь мне вернуться на моих собственных условиях, — прорычал я, вытаскивая сигарету изо рта и агрессивно гася ее.

— Не путай важность с властью, — пробормотал Лиам низким тоном, от которого у меня волосы встали дыбом на затылке. — Ты нам нужен живым. Но твоя хорошенькая подружка — совсем другое дело. И твои модные друзья тоже. Сына губернатора, возможно, трудно скрыть, но всем наплевать на учителя. И даже сын футболиста может исчезнуть без лишних вопросов. Эти дети типа знаменитостей вечно путаются в наркотиках. Для этого достаточно одной неудачной партии.

Я не потрудился указать, что отец Блейка не был футболистом и что на самом деле он владел этой гребаной командой. Вероятно, он все неправильно понял, просто чтобы позлить меня.

— Ты угрожаешь моей семье, старик, — прорычал я, мой разум лихорадочно соображал, пока я пытался понять, какой бесхребетный кретин в этой школе донес на моих родственников. Я был уверен, что мы прогнали шпионов в прошлом году, но, если он знал о Татум, значит, у него все еще был кто-то, кто следил за мной. Возможно, не один человек.

— Нет, — спокойно ответил Лайам. — Ты О'Брайен. Единственная семья, которая у тебя есть, это моя. И если ты скоро не вспомнишь об этом, я с радостью избавлю тебя от отвлекающих факторов. Интересно, какую цену заплатят за ее хорошенькую маленькую попку в Ройом Д'Элит? Жаль, что ты ее сломал, на самом деле, девственницы всегда продаются лучше.

Я прикусил язык, чтобы не закричать, и на линии между нами повисла тишина.

Орел пронзительно закричал и спикировал с неба, падая к земле далеко внизу и унося с собой остатки моего почерневшего сердца.

— Когда? — В конце концов, спросил я. Он был очень точен, и я знал, что у этой угрозы будет определенный срок.

— Рождество. Я приглашу тебя домой на ужин с твоей семьей. Можешь привести и подружку.

— У меня нет девушки, — выдавил я. — У меня есть девушки, которых я могу трахать, когда мне заблагорассудится, меня ничего больше не интересует.

— Я обязательно передам милашке Татум твои слова, когда увижу ее на Рождество. Я уверен, она будет рада приглашению. Учитывая, что последний член ее семьи в бегах и все такое, я сомневаюсь, что у нее есть какие-то другие планы.

Линия оборвалась прежде, чем я успел ответить, и я вскочил на ноги с ревом ярости.

Я развернулся и ударил кулаком в каменную стену, у которой сидел, костяшки моих пальцев хрустнули, когда потекла кровь, и агония взорвалась в них.

Я, черт возьми, чуть не сбросил свой телефон со скалы для пущей убедительности, но, если он попытается позвонить мне снова и не дозвонится, я не сомневался, что он выполнит свои угрозы и пришлет кого-нибудь сюда.

Я сжал кулаки и принялся расхаживать взад-вперед, когда гнев во мне стал смертельным, а жажда крови вызвала зуд на коже. Мне нужно было что-то сделать, чтобы противостоять совершенной гребаной несправедливости этого и отвлечься от фантазий о том, как я запрыгну на свой байк и поеду к дому Лиама с моей гребаной битой, чтобы размозжить ему череп вместе с черепами всех моих дядей. Иногда я был уверен, что именно к этому все и приведет в конце концов. Если я хотел жить своей собственной жизнью, то расплачиваться за это должны были они. Но размер и размах их организации означали, что собрать их всех в одном месте для чего-либо, кроме похорон или свадьбы, было практически невозможно. Но в следующий раз, когда они соберутся, у меня может возникнуть искушение устроить гребаную резню.

К черту мою грязную кровь и развращенную семью.

Я стиснул зубы, пытаясь сообразить, что делать. Возможно, пришло время взглянуть в лицо своей лжи, своим секретам. Действительно ли, Сэйнт и Блейк отвернутся от меня, как я думал, за то, что я натворил в том месте? Но если бы они это сделали, то я остался бы ни с чем и ни с кем, и моя судьба была бы решена в любом случае.

Я громко выругался и быстрым шагом направился к своему байку, запрыгнул на него и ударил ботинком по кнопке стартера, так что он с ревом ожил. Я снова выжал газ и помчался вниз по крутым горным тропинкам намного быстрее, чем было безопасно, наслаждаясь тем, как холодный ветер обжигал мою кожу, а мое сердце учащенно билось каждый раз, когда я был близок к тому, чтобы потерять контроль над транспортом подо мной.

По мере того, как я спускался, я огибал все более и более толстые стволы деревьев, яркое полуденное солнце освещало лес вокруг меня, когда мотоцикл взбивал грязь, а я спрыгивал с выступов и перепрыгивал через поваленные стволы.

К тому времени, как я добрался до подножия горы, адреналин уже струился по моим венам, и мое плохое настроение почти улучшилось. Но все, что потребовалось, — это одна мысль о том телефонном звонке, чтобы лишить меня всякого удовольствия, которое я, возможно, смог бы извлечь из поездки.

Я проезжал дорожки, которые огибали озеро, и студенты кричали, когда их заставляли нырять с моего пути. Я заметил, как Глубокая глотка упала на свою задницу, когда я почти расплющил ее, и мрачно рассмеялся про себя. Возможно, немного охоты на Невыразимых было тем, что мне было нужно. Я определенно изголодался по чему-нибудь, что могло бы удовлетворить монстра во мне.

Приближаясь к Храму, я свернул с дорожки, а затем помчался вокруг здания к деревьям за церковью, где стояла старая пристройка, которую Сэйнт построил для меня, чтобы хранить мой байк. Мне нужно заставить одного из Невыразимых прийти и помыть его позже.

Я закатил байк внутрь и оставил его там, прежде чем выйти обратно и прислониться к каменной стене маленькой пристройки.

Я тяжело вздохнул, пытаясь решить, что делать, снова вытащил пачку сигарет из кармана и зажег одну, снова упираясь ногой в стену.

Я закрыл глаза, вдыхая дым, и попытался побороть желание пойти и выбить дерьмо из всех, кого только смогу найти. Я хотел почувствовать удары своих кулаков, врезающихся в плоть, почувствовать боль и жжение от ударов самому и искупаться в крови какого-нибудь достойного ублюдка, который мог бы устроить чертовски хороший бой.

Я поймал себя на том, что думаю о той ночи, когда мы убили того мудака ради Татум. Пытался похоронить свою ярость в воспоминаниях о насилии, но все, что это действительно сделало, — это увеличило мой аппетит. Я действительно был испорченным созданием.

— Я не знала, что тебе нравится медленное и затяжное самоубийство в качестве времяпрепровождения, — донесся до меня голос Татум, и я приоткрыл глаза, обнаружив, что она смотрит на меня снизу вверх.

На ней была спортивная форма, наушники болтались у нее на шее, а облегающая одежда прилипала к телу. Блейк отправился с ней, так как никто из нас не хотел оставлять ее одну, пока не разберемся с этим преследовательским дерьмом, но я догадался, что они уже вернулись. Хрен знает, как долго я был на горе, дуясь в одиночестве.

— Хочешь сигарету? — Спросил я, протягивая пачку сигарет, и снова затянулся сам.

— Фу, нет. Ты же понимаешь, что это делает тебя примерно на десять пунктов менее привлекательным, верно? В чем, собственно, дело? Тебе просто нравится изображать цыпленка, больного раком, или ты думаешь, что ты такой чертовски крутой, что просто ни за что не заболеешь?

Я наклонился к ней и выпустил дым ей в лицо, заставив ее с отвращением сморщить нос.

— Не-а, детка, — поддразнил я. — Я не думаю, что я слишком вынослив для рака. Я просто думаю, что в моем будущем более насильственная смерть, так что, похоже, мне нет особого смысла беспокоиться об этом.

— Что-то… не так? — Спросила она, озабоченно наморщив лоб, и я выпустил сигарету из уголка рта, скользнув по ней взглядом.

— Да. Ты пришла насладиться моей болью?

— Нет, — отрезала она, имея наглость казаться оскорбленной. — Возможно, одному человеку небезразлично видеть, как другому больно.

Я насмешливо фыркнул.

— Так ты хочешь помочь мне изгнать моих демонов, да?

— Может быть.

На мгновение правда действительно слетела у меня с языка, и я глубоко затянулся сигаретой, раздумывая, не подарить ли ее ей. В любом случае, ее мнение обо мне не могло сильно упасть, и сегодня эта правда давила на меня сильнее, чем обычно. Может быть, разгрузка от этого поможет.

— Или, может быть, мне просто оставить тебя здесь одного курить и устроить вечеринку жалости, — добавила она, когда молчание затянулось. — После всего, что ты мне сделал, я все равно ничего тебе не должна.

— Если ты действительно хочешь помочь мне, детка, тогда почему бы тебе не встать на колени и не отсосать мне член, как ты это делала на посвящении Монро? — Рявкнул я, гнев во мне поднимался на поверхность, когда я задавался вопросом, почему я вообще решил довериться ей, когда я не доверял своим братьям в этом, и мое сердце бешено колотилось.

— Пошел ты, Киан, — прорычала она, поворачиваясь и удаляясь от меня, но теперь, когда мой взгляд упал на мою жертву, я не хотел отпускать ее.

— Хорошо, я чувствую себя великодушным, — крикнул я, направляясь за ней, хватая ее за руку, разворачивая, чтобы она посмотрела на меня снизу вверх и утопила свои страхи в ненависти, которую я увидел в ее голубых глазах. — Я дам тебе то, о чем ты так долго мечтала, и буду трахать тебя до тех пор, пока ты не перестанешь трезво мыслить. Хотя, честно предупреждаю, я в отвратительном настроении и чертовски груб, так что, возможно, тебе стоит подготовиться.

— Я не знаю, почему я вообще беспокоилась, — прошипела она, вырывая свою руку из моей хватки. — Поделом мне за попытку помочь тебе. Но не волнуйся, я усвоила свой урок и больше никогда не попытаюсь повторить это.

Что-то разбилось вдребезги в моей груди, когда она посмотрела на меня глазами, полными ненависти, но все, что я сделал, это посмотрел прямо на нее в ответ.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — Голос Сэйнта прервал нас, и Татум посмотрела на него, когда он обошел Храм и направился к нам, но мои глаза были прикованы к ней.

Я слишком крепко сжимал ее руку, но мысль о том, что она может уйти от меня прямо сейчас, была чертовски невыносимой, как и все остальное. Но все, что я, казалось, мог делать с ней хорошо в последнее время, это раздражать ее и прогонять прочь, и я был настолько саморазрушителен, что, черт возьми, не мог это остановить.

Сэйнт ворвался прямо к нам и толкнул меня в грудь, заставляя отпустить ее, когда я отступил на шаг.

— Ты, блядь, знал, что я сделаю, если когда-нибудь снова увижу тебя курящим, — прорычал он мне, и я сделал последнюю затяжку за мгновение до того, как он выхватил сигарету у меня изо рта.

Он покрутил ее в пальцах и с рычанием ярости ткнул ею прямо мне в грудь, загасив ее, когда она прожгла мне рубашку и боль от нее врезалась в плоть.

Я стоял на своем и смотрел на него, пока он держал ее там, его глаза горели яростью, когда он обжигал меня, и я просто, блядь, принял это. Потому что, почему, черт возьми, нет? Я точно знал, что он сделает, когда поймает меня, и какая-то долбанутая часть меня хотела этого, чтобы хотя бы одна частичка моего тела почувствовала хоть каплю боли, в которой сейчас тонула моя душа.

— Какого хрена ты делаешь? — Закричала Татум, ее кулак врезался в челюсть Сэйнта, когда она с рычанием ярости оттолкнула его от меня, и сигарета отлетела в грязь.

Она посмотрела на меня с настоящей болью в глазах, как будто пыталась понять, что, черт возьми, со мной не так, и как будто ей тоже было не все равно.

Сэйнт зарычал в ярости, повернувшись к ней, и я схватил ее за руку, дернув за спину и поравнявшись с ним.

— Отойди, — предупредил я, мои мышцы напряглись, когда я приготовился драться с ним, если он попытается дотронуться до нее пальцем.

— Если ты хоть на секунду подумаешь, что я позволю ей безнаказанно ударить меня…

— Нет, — прорычал я. — Хочешь кого-то наказать, тогда приходи за мной.

Сэйнт потер челюсть в том месте, куда она его ударила, и я крепче сжал ее руку, удерживая ее позади себя, а она попыталась повернуться к нему лицом. Но я ни за что не хотел выпускать ее из-под своей защиты, пока не узнаю, что она больше в ней не нуждается.

— Вам двоим не обязательно участвовать в соревновании по измерению члена, — прорычала Татум у меня за спиной. — Но я иду в дом с Кианом, прямо сейчас, чтобы посмотреть, что, черт возьми, ты только что сделал с его грудью, и подлатать его.

Я нахмурился, услышав нотку беспокойства в ее голосе, и Сэйнт долго сердито смотрел на меня, прежде чем что-то буркнуть в знак согласия.

— Ладно. Но с вами обоими я разберусь позже. Если ты не можешь докопаться до сути его дерьма, Барби, тогда я сделаю это по-своему. И тебе лучше быть готовой заплатить за то, что ударила меня. — Он выхватил пачку сигарет у меня из кармана и мял их до тех пор, пока они не раскрошились и табак не рассыпался по всему полу. — И если твоя семья виновата в дерьме, то мне нужны полные объяснения, а не какая-то разбавленная чушь, — предупредил он меня, прежде чем развернуться и уйти.

Татум потянула меня за руку, и я нахмурился, глядя на нее, когда она потянула меня к Храму, позволяя ей тащить меня за собой, пока я задавался вопросом, какого черта она вообще от меня хотела. Минуту назад она смотрела на меня с ненавистью, а теперь вела себя так, словно какой-то маленький ожог на моей плоти на самом деле причинил ей боль больше, чем мне.

Я молчал, пока она тянула меня к двери, наблюдая, как Сэйнт направляется по тропинке к Эш-Чемберс.

Я был удивлен, что он согласился оставить нас в покое. Но я предположил, что он понял, что, если бы он остался, мы бы уже валялись в грязи. Он бы не захотел испортить свою модную одежду. И, может быть, дело было в этом. Или, может быть, дело было в том, как Татум смотрела на него, словно хотела содрать с него кожу заживо за то, что он затушил сигарету о мою кожу.

Она затащила меня в церковь и оставила стоять у обеденного стола, а сама отошла, чтобы начать рыться в одном из шкафов на кухне.

— Сними куртку, — скомандовала она, доставая аптечку первой помощи и направляясь к холодильнику. — И футболку, если материал не прилип к коже. И сядь на стол.

Я сбросил куртку и тоже стянул с себя испорченную футболку. Я был почти уверен, что резкий рывок и вспышка боли, вызванная ожогом, сказало мне, что она прилипла расплавившись к моей коже, но это было не важно.

Я посмотрел на круглую отметину и с удовлетворением обнаружил, что он не задел моих татуировок, ожога на маленьком участке обнаженной кожи прямо над моим сердцем. Я бы не удивился, если бы оказалось, что он тоже тщательно прицелился, чтобы попасть именно в это место. Сэйнт был ничем иным, как меткостью.

— Господи, — прошипела Татум, подходя ко мне с аптечкой первой помощи в одной руке и миской с кубиками льда в другой. — О чем, черт возьми, он думал, делая это с тобой?

— Когда я бросил курить, я попросил его сделать это, если он когда-нибудь снова увидит, как я закурю, — добавил я. Было несколько вещей, которые дала мне моя семья, с которыми я действительно не мог ничего поделать, моя тяга к никотину была той, от которой я мог избавиться, и я намеревался избавиться от нее как можно усердней, насколько это было физически возможно.

Татум нахмурилась, глядя на меня, когда до нее дошло это, затем покачала головой.

— Я не знаю, что было более идиотски, эта просьба, или то, что он действительно это сделал, — пробормотала она.

— Если ты еще не поняла, насколько мы испорчены, то, возможно, ты просто не обращала внимания, — сказал я тихим голосом. — Ты связала себя с группой сломленных существ, когда присоединилась к нам, детка.

— Разве я этого не знаю, — фыркнула она.

Я откинулся назад, чтобы сесть на обеденный стол, как она мне сказала, и она переместилась, чтобы встать между моих бедер, когда положила свои принадлежности рядом со мной и осмотрела рану.

— Мой папа научил меня множеству приемов первой помощи, но это был скорее уход за ранами на случай, если я получу травму, пока мы были в лесу, или что-то в этом роде, чем такие вещи, как ожоги… — Пробормотала она, прикусив нижнюю губу, когда она осматривала воспаленную кожу на моей груди, а я осматривал ее. Она действительно была красива. Пленительна. Из тех девушек, которые на самом деле не существуют, как фантазия, обретшая плоть.

Я наблюдал, как она взяла кубик льда и прижала его к ожогу, контраст температур почти заставил меня вздрогнуть, а боль усилилась, когда она снова посмотрела мне в глаза.

— Тебе нравится делать мне больно? — Я спросил ее, даже не будучи уверен, говорю ли я об ожоге или… о чем-то другом.

— Я буквально стою здесь, пытаясь подлатать тебя прямо сейчас, и ты спрашиваешь меня об этом?

— Просто… Лед усиливает ожоги, а не улучшает их. Я не был уверен, был ли в этом смысл, или…

Она оторвала кубик льда от моей кожи и нахмурилась, переводя взгляд с него на меня.

— Холод снимает ожоги, — не согласилась она, и я был немного удивлен, увидев, что она действительно хотела помочь мне, а не просто наслаждаться моей болью. В моей жизни было не так много людей, которые, я мог бы сказать, заботились обо мне настолько, чтобы так переживать за меня.

— Лед слишком холодный, — сказал я, пожимая плечами. Я не упомянул тот факт, что знал это, потому что мой дядя Коннор однажды замучил человека до смерти, используя огонь и лед прямо у меня на глазах. Мне тогда было двенадцать. На самом деле, это был мой день рождения. Довольно сложно забыть такой подарок. Хотя выбранное им оружие было немного мощнее сигареты и кубика льда, так что я не слишком беспокоился за свою жизнь.

— Тогда почему ты позволил мне сделать это? — Спросила Татум, доставая телефон и гугля.

— Потому что я считаю, что если ты жаждешь причинить мне боль, то я, вероятно, заслуживаю хотя бы часть того, что ты хочешь со мной сделать.

— Да, — яростно согласилась она. — Но я не хочу причинить тебе боль. Я просто чувствую, что должна. Из-за всего, что вы все сделали со мной.

— Лгунья, — прорычал я, и она резко посмотрела на меня.

— Я не была такой до того, как встретила вас, придурков.

— Это называется ростом, детка, — сказал я тихим голосом. — То, что ты не исследовала эту часть себя раньше, не означает, что ее там не было. Только не говори, что тебе это не нравится. Я видел, как загораются твои глаза во время боев. В тебе есть жажда крови, совсем как во мне.

— Я совсем не такая, как ты, — отрицала она, но ее голос был шепотом, а в глазах не было особой убежденности.

— Теперь ты почувствовала вкус дьявола, — возразил я, протягивая руки, чтобы обхватить ее за талию и притянуть ближе к себе. Она не сопротивлялась, и ее руки обхватили мои бицепсы, когда она посмотрела мне в глаза. — И тебе нравится, как он ощущается внутри тебя.

— Почему тебе всегда нужно, чтобы все звучало грязно? — Пожаловалась она, но ее хватка на моих руках говорила о том, что она не так уж сильно возражает против этого.

— Потому что жизнь грязна. Я грязный. Я не смог бы этого изменить, даже если бы захотел, и не вижу смысла отрицать это.

— Ты хочешь, чтобы мир думал, что ты такой крутой, Киан Роско, но я думаю, что это просто броня. На тебе так много слоев, что ты даже не знаешь, как их снять. Но глубоко внутри ты не такой уж грязный. Именно там, где это важно, ты не так уж и сломлен.

— Ты хочешь спасти меня, детка? — Я поддразнил, привлекая ее к себе, когда мой взгляд слишком долго задержался на ее губах.

— Ты хочешь, чтобы я спасла тебя, Киан? — Выдохнула она в ответ.

— Для этого уже слишком поздно, — медленно ответил я. — Даже если какая-то обманутая часть меня жаждет этого, в глубине души я знаю, что для меня нет искупления. Я не родился сломленным, но я прожил достаточно, чтобы облажаться со всех сторон, пока во мне не осталось так мало света, что удивительно, что я вообще могу видеть в темноте.

— Я в это не верю. Я думаю, у всех нас есть выбор в том, кем мы хотим быть, и ты делаешь свой, решив не быть таким человеком.

— В каком милом маленьком мире ты, должно быть, выросла, детка. Твой папа действительно любил тебя, не так ли?

— Не делай этого, — сказала она, хмуро глядя на меня, как будто я ее разочаровал.

— Что делать?

— Перекладываешь свои проблемы на меня. Тебе не обязательно все время вешать мне лапшу на уши.

Я лающе рассмеялся и внезапно встал так, что моя грудь коснулась ее.

— Ты уже говорила об этом — я настолько сломлен, что меня, блядь, невозможно полюбить. Так что самое меньшее, что я могу сделать, если мне суждено прожить всю свою жизнь в одиночестве, — это бороться до тех пор, пока я больше не смогу выстоять, и трахаться до тех пор, пока я не перестану чувствовать всю ту боль, которая гноится внутри меня, и получать как можно больше удовольствия любым способом, пока я не окажусь мертвым и забытым.

Я протиснулся мимо нее в поисках какого-нибудь «Джека», который снял бы остроту моей боли, физической или иной.

— Почему бы тебе просто не рассказать мне, что с тобой сегодня происходит? — Спросила она, преследуя меня с тюбиком крема от ожогов, зажатым в руке, как оружие.

Чертов Сэйнт снова спрятал всю выпивку в склеп, и я захлопнул шкаф, направляясь к двери, ведущей в спортзал, не ответив на ее вопрос.

Хуже всего было то, что какая-то глупая, ноющая маленькая часть меня хотела сделать так, как она просила. Повернуться к ней и рассказать о своей семье, о дерьмовой жизни, которую они спланировали для меня, и о тех дерьмовых вещах, которым они подвергли меня в своих попытках превратить меня в идеальную пешку, пока я рос. У меня возникло искушение попытаться объясниться и заставить ее понять, почему я был таким, какой я есть, и убедить ее, что, несмотря на все это, я все еще сам по себе. По крайней мере, частично. По крайней мере, с ней.

Но я не мог. И не стал бы. Возможно, она и сказала мне однажды, что я принадлежу ей, но никто не заслуживает того, чтобы брать на себя ответственность за меня. И никто в здравом уме не захотел бы этого в любом случае. Конечно, не такая, как она.

Я трусцой спустился в склеп, прошел через тренажерный зал и вошел в старую молитвенную комнату, которую мы сейчас использовали под склад. Как я и думал, мой виски ждал меня там, и я быстро схватил его, сорвал крышку и выпил гораздо больше, чем полагается.

— Что нужно сделать, чтобы заставить тебя сказать мне правду? — Спросила Татум, подходя и становясь позади меня.

— Правду? — Я усмехнулся, глядя на нее, и выпил еще виски, наслаждаясь другим видом жжения, когда оно потекло по моему горлу. — Во мне так много правды, что я даже не знаю, с чего начать. И как только я начну рассказывать, ты все равно пожалеешь, что я это сделал. Есть некоторые вещи, которые тебе лучше никогда не знать обо мне. Некоторые секреты, которые ранят слишком глубоко.

Я сделал движение, чтобы пройти мимо нее, но ее ладонь легла мне на грудь, осторожно избегая ожога от сигареты, когда она встала у меня на пути, и я замер, поскольку эта точка соприкосновения между нами заняла все мое внимание.

— Тогда начни с чего-нибудь маленького, — сказала она тихим голосом. Здесь, вдали от света в спортзале, было темно, но ее голубые глаза все еще сияли энергией.

В моей голове закружились все те долбанутые, меняющие мир, невероятно разрушительные истины, которые я мог ей предложить, и я остановился на самой маленькой из них, которая пришла мне в голову.

— Я сохранил нож, — выдохнул я.

— Что? — Спросила она, прижимая горячую ладонь к моей груди, когда она держала ее там, ее тело было так близко к моему в темноте, что мне до боли хотелось придвинуться еще ближе.

Я отстегнул охотничий нож, пристегнутый к моему поясу, вытащил его из ножен и протянул ей.

Ее рука немного дрожала, когда она брала его, и я жадно наблюдал за ней, когда в ее взгляде появилось узнавание.

— Ты гребаный псих, — прошептала она, как будто думала, что стены могут подслушивать нас. — Это…мы убили кое-кого этим. Какого черта ты хранил это? Это улика!

Я проигнорировал ее опасения, Сэйнт тщательно очистил его, так что я знал, что на нем нет следов ДНК, а тело давно исчезло, так что я не беспокоился, что меня поймают с ним.

— Скажи мне, детка, насколько тебе было приятно, когда ты вонзила в него это лезвие? — Я зарычал, наклоняясь, чтобы коснуться губами ее ключицы и заставить ее вздрогнуть, когда моя щетина задела ее кожу.

— Мне не понравилось убивать его, — запротестовала она, у нее перехватило дыхание, когда я двинулся губами вверх по ее шее, оставляя нежнейшие поцелуи на ее коже.

— Дело не в убийстве, — пробормотал я. — Дело в выживании. Знать, что у тебя есть все, что для этого нужно.

— Я… — Холодное лезвие в ее руке прижалось к моему животу, когда она прикоснулась ко мне, все еще удерживая его, и я зарычал от желания к ней, когда скользнул губами к ее подбородку.

— Когда ты ударила его ножом, это разрушило те оковы в твоем сознании, которые рисовали мир в черно-белых тонах, — сказал я. — И ты поняла, что иногда акт зла — это то, что нужно, чтобы уничтожить зло. Иногда самые темные существа могут сражаться с еще более темными существами. И что, возможно, границы хорошего и плохого, линии, прочерченные на песке между одним и другим, не так четки, как ты привыкла думать.

Ее спина выгнулась, когда я обвил руками ее талию, наслаждаясь тем, какой нежной она казалась в моих объятиях, и в то же время зная, насколько сильной она была на самом деле.

— Так кем же это делает меня? — Спросила она, затаив дыхание. — Если иногда мне кажется, что мне нравится темнота?

— Сильной, — сказал я, мой рот двигался вдоль ее подбородка, когда я приближался все ближе к ее полным губам, и мое сердце лихорадочно забилось от желания попробовать их на вкус. — Красивой, — добавил я, проводя зубами по ее коже и заставляя ее ахнуть. — И свободной.

Мой рот коснулся уголка ее рта, и у нее вырвался тихий стон, когда я замер там, каждая частичка меня жаждала сделать это последнее движение, почувствовать прикосновение этих полных губ к моим, ощутить вкус желания на ее языке и открыться всему тому, чего я не должен был желать, чтобы она была для меня.

— Киан… — Пробормотала она хриплым голосом, ее грудь прижалась к моей, когда звук нашего тяжелого дыхания заполнил маленькую молитвенную комнату и эхом отразился от холодных каменных стен.

— Все хорошее, что когда-либо было рядом со мной, в конечном итоге было разрушено, — медленно произнес я, мои губы касались ее кожи, пока я оставался на месте, отчаянно желая получить от нее этот поцелуй и в ужасе от того, что это будет означать для нее, если я это сделаю.

Лиам уже знал о ней, уже догадался, что она может значить для меня. Если я переступлю эту черту, я только затяну ее глубже, убедившись, что утяну ее за собой, когда груз моих секретов окончательно поглотит меня.

— Если это из-за того, что я наговорила тебе в гневе, я…

— Все, что ты мне сказала, было правдой, — сказал я, крепче сжимая ее талию, пока боролся со своими собственными эгоистичными желаниями и с тем, что, как я знал, было лучше для нее.

— Киан, — снова выдохнула она, и мне чертовски понравилось, как прозвучало мое имя в ее устах. Она повернула голову так, что ее губы на самую короткую долю секунды коснулись моих, но я отстранился прежде, чем это могло даже походить на поцелуй.

— Тьма во мне — это тот тип, который размножается, — грубо сказал я, глядя ей в глаза, борясь с желаниями своей плоти в пользу того, что, как я знал, было правильным. — И когда она касается чего-то хорошего, она заражает это. Если ты знаешь, что для тебя хорошо, ты будешь держаться от меня подальше.

Я сделал шаг назад, но она бросилась вперед, уронив крем от ожогов и схватив меня за щеку, когда снова заставила остановиться.

— Ты только что сказал мне, что границы между хорошим и плохим не очень четкие, Киан, — яростно сказала она. — Так что, может быть, тебе стоит позволить мне решить, насколько сильно я хочу их размыть.

— Ты опустишь палец ноги в воду, а потом утонешь в океане тьмы, — грубо ответил я, игнорируя боль в груди, когда я использовал свою хватку на ее талии, чтобы оттолкнуть ее назад. — И я не собираюсь тащить тебя за собой на дно.

Я вырвал свой нож из ее руки, прежде чем она смогла еще что-то возразить, и схватил бутылку «Джека», прежде чем отойти от нее.

В моей жизни было не так уж много хороших поступков, но я мог сделать это. Я мог бы защитить ее от худшего в себе и попытаться отвлечь от нее внимание моей семьи. Я бы убедил их, что она для меня ничто, и я бы сделал все, что они, блядь, захотят, чтобы держать их подальше от нее и других Ночных Стражей.

Я обманывал себя, веря, что действительно могу отрезать себя от них и никогда туда не возвращаться. Они слишком глубоко зацепили меня. И пришло время признать, что моей жизни никогда не было суждено стать моей собственной.