Корзина шишек (СИ)

Глава 9

Телефон. Он вибрировал в кармане и тем самым разбудил. Мокрая куртка. В ботинках вода. Холодно. А телефон продолжал звонить. Дрожащими руками я достала телефон, чтоб сбросить звонок. Алик. Звонок прервался. Двадцать три пропущенных. Телефон тут же ожил, чтоб потом на дисплее отразился пропущенный двадцать четвертый звонок. На двадцать пятом я приняла вызов. Только что сказать я не знала. Он какое-то время молчал. Я уже хотела выключить телефон и продолжить спать, когда Алик спросил.

— Где ты?

— Не знаю.

— Чего видишь?

— Дерево. Сижу на нем над водой.

— Хорошо. Что еще видишь?

— Крыша с огоньками. Огоньки как на елке. И слышно, как дорога шумит.

— Понял. Сиди здесь. Скоро приеду.

Я не хотела тут оставаться и чего-то ждать, но спуститься с дерева я не могла. Куртка за что-то зацепилась. Шел дождь. Я спрятала телефон в карман куртки. Попыталась отцепиться от дерева, но не получилось. Зато я потеряла равновесие и упала в воду. Лед хрустнул под ногами. Вода заполнила ботинки. Надо было отсюда выбираться, но ноги начали вязнуть в иле.

— Вера! Где ты? — откуда-то со стороны раздался голос Алика.

— Здесь, — сипло ответила я. Нужно было крикнуть, но голос пропал. Зато я перестала тонуть. Видимо, ноги достигли дна. Фонарь заставил зажмуриться. Я закрыла лицо руками.

— Царевна-лягушка.

— Квакнуть?

— Ты как в это болото попала?

— Не помню, — ответила я.

Он забрался на дерево, чтоб освободить куртку. Протянул мне руку.

— У меня не получится.

— Не получится. Я тебя не вытяну. Но помогу добраться до берега.

— Это сложно, — я закашлялась.

— Хочешь тут остаться жить?

— Соблазнительная идея

— Какие у тебя интересные идеи, лягушка. Выбирайся. Поедем домой.

— Нет этого дома! — в сердцах сказала я и ударила руками по воде, оцарапав руки об лед.

— Хорошо. Пойдем ко мне домой. Это лучше звучит?

— Мне и здесь хорошо.

— Вера! — Он похоже разозлился. Я вжала голову в плечи. Алик спрыгнул в воду рядом со мной, окатив брызгами. — Пошли отсюда.

— Куда?

— Болеть вместе. После этой ночи точно заболеем.

Он вытолкал меня из лужи. Свет налобного фонаря высвечивал камыши. Где-то вдалеке светили фонари. Мимо проезжали машины, но я так и не могла понять, где мы находились.

Алик молчал. Помог мне выбраться на берег и повел в сторону машины.

— Я не сяду. Тебе салон испачкаю.

— Завтра очистим, — ответил Алик, открывая переднюю дверь машины. — Садись.

— Алик, я…

— Садись и снимай ботинки.

— Зачем?

— Ты замерзла и промокла.

— Еще и телефон утопила, — ответила я, сильно чихнув.

— Что ты там делала?

— Спала. Не спрашивай, как я там оказалась.

— Напилась и решила сбежать. Чего там спрашивать?

— Откуда ты знаешь?

— Догадался.

И что со мной? Я плакала. Размазывала сопли и слезы по лицу. Алик молчал. Его словно не было. От этого было еще тошнее. Он следил за дорогой и не обращал на меня внимания. И зачем тогда приехал?

До его дома мы ехали довольно долго. Так долго, что я успела наплакаться, а после уснуть, потому удивилась, когда Алик меня разбудил и отправил в дом. Сам же остался в машине, чтоб с кем-то переговорить по телефону.

Меня шатало. Было плохо. Боль в груди все больше и больше разрасталась, стремясь меня поглотить. Я зашла на кухню, оставляя грязные следы. Споткнулась и свалилась под стол, чтоб там продолжить спать.

— Вер! — Он называл меня как-то противно. Ни с укором, ни со злостью. А именно противно. Я попыталась спрятаться в угол, но Алик меня зачем-то вытащил из-под стола. — Не получится.

— Чего?

— Спрятаться.

— Оставь ты меня в покое.

— Когда-нибудь. Может быть.

— Оставь одежду!

— Ты же мокрая.

Он запихнул меня в душ. Включил теплую воду.

— Я отвратительно выгляжу.

— После болота? Нет, ты симпатичнее лягушки, — ответил Алик. — Пойду поставлю чайник.

Надо вымыть голову. Надо…

Взгляд упал на бритву. Рука потянулась за ней. Момент. Миг. Не будет боли. Не будет проблем. Не будет ничего. Только рука дрогнула. Остановилась в последний момент. Не будет ничего. А как же положительные моменты, которых столько же, сколько и плохих? Они же пропадут. Не будет ничего. Пройдет боль. Вернется разум и тогда придет чувство сожаления за проявленную слабость. Рука дрожала. Боль не отпускала, но я медлила. Смотрела на запястье с тонкими синими венами и понимала, что одно движение и жизнь может прерваться. От этого становилось страшно.

— Тебе помочь? — спросил Алик, выключая воду. Он принес с кухни нож. Достал одноразовую бритву и вынул лезвие. — Держи.

— Нет.

— Ты хочешь умереть. Давай. Действуй.

— Не хочу.

— Хочешь. Хотела замерзнуть, утонуть, теперь хочешь вены вскрыть. Давай. Действуй. — Лезвие лежало на ладони. Я потянулась к нему, но отдернула руку, словно боялась обжечься.

— Не могу. Не надо.

— Тогда я тебе помогу, — он сел рядом. Прямо на пол. Взял мою руку. Посмотрел на меня. Пустой взгляд. Совсем пустой. И эта пустота пугала. Глаза — зеркало души. У него души не было. — Чего трусишь? Хочешь умереть?

— Нет. Хочу жить.

— Тогда что ты творишь?! Вер! Что ты творишь?

— Ты злишься.

— Я не злюсь. Не понимаю тебя. Что ты хочешь? Спустить жизнь в унитаз? Оказаться в больнице?

— Нет.

— Ты так его любила?

— Кого?

— Не знаю. Гришу, Кешу, принца там какого-то? — усмехнулся Алик.

— Никого. Мне просто больно. Внутри. Я подумала, что если напьюсь и боль пройдет. Она не прошла. Но мне страшно умирать. Я ведь могу еще много чего почувствовать. Но мне больно. Просто больно, — прошептала я. Опять расплакалась. Алик кинул лезвие и нож в раковину.

— Тебя обнять? — спросил он. Я только кивнула. — Тогда иди сюда.

— Я мокрая.

— И? — спросил он. — Тебе же нужно…

— Мне ничего не нужно.

— Чего колешься? — спросил он.

— А мне не нужны одолжения.

— Тебе больно? Или у тебя зад от гордости полыхает?

— Больно, но обниматься я с тобой не буду.

— Мороженое?

— Я замерзла.

— Чай с лимоном и мороженое.

— Он скиснет.

— По отдельности.

— Не поможет.

— А что поможет? Алкоголь? Наркотики?

— Нет. Это будет разрушение. У меня и так жизнь разрушилась.

— Так ты не хочешь ее чинить. Так чего переживаешь?

— Не знаю, — ответила я, понимая, что окончательно потерялась. Стало холодно. Опять захотелось спать, но сна не было. Усталость.

— Чего ты боишься?

— Я не знаю, как жить, — ответила я. — Не знаю и все тут. Нет цели.

— Слушай, но многие живут без глобальной цели. Строят семьи. Делают ремонт и ездят отдыхать на юг.

— Так у меня и такой цели нет. Кешка говорил…

— Кешка многое чего мог наговорить.

— Но с ним у меня была хоть какая-то цель.

— Ты без мужика совсем не можешь? Своей головы нет?

— Не знаю. Я привыкла…

— Я тебе предлагал, план действий. Ты вроде его одобрила, а потом убежала пить.

— Ты мне не нравишься.

— Не нравлюсь? — передразнил Алик. — А кто же тебе нравится?

— Более живые мужчины, — ответила я. — Ты кажешься каким-то опасным и бесчувственным. Неживым.

— Зомби? Хм, хочешь, посмотрим фильм про зомби. После этого сравнишь настоящего зомби и меня, — предложил Алик. — Ты уже замерзла. Я сам скоро шмыгать начну и не от слез.

— Это что-то изменит?

— Изменит, — поднимаясь, сказал Алик. — У тебя уже губы синие.

— Может, я хочу замерзнуть.

— Этого я тебе не дам.

— Почему?

— Тебе нужна причина?

— Да. Я не понимаю. Почему?

— Не знаю. Мы с тобой оказались в похожей ситуации.

— Это не повод, чтоб помогать.

— Для тебя нет. Для меня повод. Я не хочу тебе зла. Мне противно видеть, как ты ломаешься.

— Противно?

— Всегда противно, когда сильный человек опускается на дно.

— Я слабая.

— Ты сильная и легко внушаемая.

Усталость. У него сейчас слетела маска с лица. Мне даже показалось, что я увидела его настоящим. И этот настоящи парень, который выглядел усталым и немного растерянным. Да сколько ему лет-то? Явно не так уж и много, пусть и выглядел он где-то моим ровесником.

— Дай полотенце, — попросила я. — У меня голова кружится. Я боюсь упасть.

— Решила перестать себя жалеть?

— А ты себя жалеешь?

— Нет. Такого за собой не замечал. Да и чего жалеть? Надо действовать и исправлять ошибки, а не создавать из них культ, — ответил Алик, протягивая мне полотенце.

— Я и не создаю культ. Я всего лишь сломалась.

— Ты не сломалась. Упала, но не сломалась. Я тебе говорю: сам в похожей ситуации нахожусь. Получается, если ты сломаешься, то и мне не подняться.

— Глупо себя ассоциировать с другим человеком.

— По мне, это лучше, чем сомневаться в себе и оставаться на месте, — ответил Алик. — Или сидеть в душевой кабинке и пытаться покончить с собой.

— Это была слабость.

— Но боль осталась?

— Осталась.

— Значит, все может повториться, — ответил Алик. — Тебя отпустило на время. Придет следующая волна и все повторится вновь.

— Откуда ты знаешь?

— Видел такое часто.

— С Кешей?

— Не только.

Я посмотрела на мокрые вещи, которые лежали кучкой в углу. Надевать их вновь совсем не хотелось. Алик проследил за моим взглядом.

— Если бы ты меня подождала, то мы пошли бы сегодня покупать занавески и вещи. Но ты решила поплавать в болоте. Если честно, то я вначале решил, что у тебя какие-то дела. Ты взрослая женщина. Имеешь права. Поэтому спокойно поехал по своим. Возвращаюсь домой. Тебя нет. На звонки не отвечаешь.

— Я тебя заставила переживать? — спросила я.

— Нет, я обрадовался. Вот и вожусь с тобой.

Он ушел в комнату. Я зашла следом. В меня же полетел шуршащий пакет.

— Тебе.

— Зачем?

— Чтоб не мерзла, — ответил Алик.

— Пижама в сердечках?

— Тебе пойдет, — сказал Алик, уходя на кухню, чтоб растопить печку.

Пижама была розового цвета в сердечках по рукавам и с розовыми пони на груди. Мягкая и дикая по цвету. Зато по размеру. Я легла в кровать и закуталась в одеяло. Стало теплее.

— Держи. — Алик протянул мне кружку с чаем. — Как тебя трясет!

— Ты угадал с размером.

— Ты дохлая. Это несложно.

— Только что за дикий цвет?

— Так на свой вкус выбирал. А не на твой.

— Мне не нравится твой вкус.

— Я уже понял, что тебе не нравлюсь, — ответил Алик. — И не нравлюсь не только внешне, но тебя коробит от моих привычек.

— Смеешься?

— Серьезно.

Он сел рядом. Я тут же подвинулась к стене. От холодной стены неприятно прошлись мурашки по коже. Пришлось отодвинуться от стены. Алик спокойно смотрел на мои передвижения по кровати и молчал. Мне стало не по себе. Вначале к горлу подошел комок. Неприятный, тяжелый комок, который никак не получилось сглотнуть. Затошнило.

— Не надо так на меня смотреть, — попросила я.

— Почему?

— Мне плохо от твоего взгляда. Тошнит.

— Пить меньше надо, — сказал Алик.

— Да чего ты знаешь!

— Расскажи, так узнаю.

— Мне плохо.

— Не надо было пить. Тогда не было бы плохо.

— Возьми чай и оставь меня в покое. Завтра я уйду.

— Теперь обиделась, — он усмехнулся, но кружку забрал.

Мне было обидно. Тут он угадал. Я повернулась к стене и закрыла глаза. Опять полились слезы, которые я утирала краем пододеяльника. Его рука легла мне на голову. Ладонь прошлась по волосам. Ласково. Даже нежно. От неожиданности я замерла. Что-то в этом было неправильно, но приятное. Тишина. Иногда я всхлипывала, но плакать уже не хотелось. Это как дождь, который вроде еще идет, но гроза закончилась. Остались лишь ее отголоски, но гроза ушла. Оставалось ее лишь проводить и продолжить жить дальше. Пусть на душе и была пустота.

Становилось теплее. Холод в душе проходил, зато его место занимала пустота.

— Мне страшно, — прошептала я.

— Не бойся.

Он отошел в сторону. Я опять вздохнула и плотнее закуталась в одеяло. В голове была пустота. Закрыв глаза, я попыталась уснуть. Алик лег рядом. Забрался под одеяло.

— Не надо.

— У меня второго одеяла нет. А я замерз. Чувствуешь? — спросил Алик, забираясь рукой мне под кофту. Он действительно замерз. — Терпеть не могу мерзнуть.

— Извини.

— Спи. Сам вписался.

Я хотела возразить, но только уютнее устроилась в кровати и уснула.

Кошмар. Что-то неприятное. Страшное. Я заплакала. А казалось, что все наладится, и гроза пройдет.

Алик спал. Я выбралась из кровати, чтоб пойти умыться. Еще и алкоголь гулял в крови. Тошно. Плохо. Обидно. Но хочется жить. Гроза прошла. Почему-то я это понимала.

— Надо завтра уходить, — прошептала я.

— Куда? — спросил Алик, заходя в туалет. Похоже я его разбудила. — Завтра будешь меня лечить. Я простыл.

— Может и я простыла.

— Не думай свалить. Я тебя лечу, а ты меня.

Стеснения он не испытывал. Так ведут себя любовники, которые вмести ни один год, а не люди, которые почти друг друга не знают. Он толкнул меня плечом, чтоб отодвинуть от раковины и помыть руки.

— Тебя не учили…

— Я хотел ссать. Ты любуешься в зеркало. Опять думаешь о какой-то хрени. А у меня температура. Я должен ждать? И откуда такая скромность, когда я тебя видел всю.

— Грубо.

— Иди спать, — довольно грубовато хлопнув меня по заднице, сказал Алик.

— Не смей!

— Спать! — рявкнул он. Я испугалась. Спряталась под одеяло и зажмурилась. Алик лег рядом. Опять обнял меня, уткнулся мне в плечо и уснул, словно ничего больше не произошло. Я попыталась расплакаться, пожаловаться на судьбу, но не получилось. Вместо этого я прижалась щекой к голове Алика и провалилась в сон.

Безумная ночь подошла к концу, принося такой же безумный день. Алик простыл и решил изобразить из себя смертельного больного. Он только открыл глаза и началось. Ворчание, капризы и требования внимания не давали минуты, чтоб сесть и подумать о вчерашнем.

— Вер!

— Что? — я вышла из кухни, где жарила картошку.

— Поправь одеяло, — попросил он, качая ногой из-под одеяла.

— Сам поправь.

— Мне сложно.

— Почему? Ты помираешь?

— У меня температура.

Я подошла к нему. Потрогала лоб. Холодный. Насморк. Глаза красные, но я не видела, чтоб он помирал.

— Нет у тебя температуры, — ответила я.

— Мне плохо. Вчера было плохо тебе. Сегодня мне, — ответил Алик. Темные глаза упрямо смотрели на меня. Я смотрела на него и понимала — это маленькая, подлая месть.

— У меня картошка горит, — сказала я, все же поправляя одеяло.

— Вот и иди к картошке. Только чаю принеси.

— Алик!

— Там еще зефир лежал. Его тоже принеси.

— Чего еще желаешь?

— Пока ничего. Подожди! Когда картошка будет готова? — спросил Алик.

— Я тебе сейчас прибью.

— Вначале зефир с чаем принеси и картошку проверь.

После вчерашнего бодуна, я чувствовала себя отвратительно. Голова болела. Алик действовал на нервы. Телефона не было. Ноутбук орал старым индийским фильмом с танцами, песнями и историей с надрывом. За окном светило солнце, которое раздражало. Хотелось разбить окно, чтоб его больше не видеть. Казалось, что вокруг у всех было хорошо и только у меня все было плохо.

Взгляд то и дело падал на нож. Почему я вчера думала, что это решение проблем? Дура. Всегда же считала, что надо бороться до последнего, а вчера меня просто переклинило. И от этого было стыдно. Но предательская мысль то и дело проскальзывала, что вчера все могло бы закончится. Мне не пришлось бы сейчас тут Алику прислуживать.

— Держи свою еду и больше меня не трогай.

— С чего это? — поглядывая в мою сторону, спросил Алик.

— Я тебе не прислуга.

— Вер, тебе же нравится, когда тобой командуют.

— Но не так же прямо.

— А как? Более жестко или помягче? Хитрее?

— Не знаю, но мне не нравится.

— Слушай, а зачем тебе нужно, чтоб над тобой кто-то издевался? — спросил Алик. — Можно же жить без этого.

— Мне не нравится, чтоб надо мной издевались.

— Тогда почему переживаешь, что этого лишилась?

— Я лишилась мечты. Пропал смысл. Стремиться некуда. Я смотрю в будущее и вижу пустоту.

— Так ведь это хорошо. Когда впереди ничего нет, то это как чистый лист. Рисуй чего хочешь, — ответил Алик.

— Рисовать не умею.

— Я это уже понял. Научится не хочешь?

— В моем возрасте переучиваться…

— Угу. Лучше в ванне реветь.

Забравшись с ногами в кровать, я накрыла ноги одеялом. От пола веяло холодно, а тапок у меня не было.

— Так замерзла? — спросил Алик, закончив с картошкой и перейдя к чаю с зефиром.

— Да.

— Держи зефирку.

— Спасибо.

— Я и чаем могу поделиться.

Индийский фильм шел своим чередом. Зефир с чаем согревал. Можно было сходить на кухню за второй кружкой, но было лень. Где-то я это уже видела.

— С Кешкой так же из одной кружки чай пил? — спросила я.

— К чему клонишь? — спросил Алик.

— Не знаю. Так, к слову пришлось.

— Нет. Ты к чему-то клонишь. И мысли у тебя испорченные, — шмыгая носом, Алик посмотрел на меня. — С Кешкой мы всего лишь друзья. И да, я много времени с ним провел, поэтому часть привычек мы переняли друг у друга.

Он забрал у меня кружку и поставил ее рядом с кроватью. После этого повернулся ко мне.

— Хочешь докажу тебе, что мне нравятся девочки? — серьезно спросил он. Именно, что серьезно. Не было улыбки, не было задорного блеска в глазах. Сплошная серьезность.

— Ты болеешь.

— Одно другому не мешает, — он подвинулся ко мне, чтоб обнять. Я увернулась, но Алик завалил меня на диван. Навис, шмыгая носом.

— Я не люблю, когда так делают.

— Ты ничего не любишь. Я это уже понял. Буду тебя учить любить.

— Чего любить?

— Прикосновения, — его пальцы прошлись по моей щеке. Спустились к шее. — Ты скромная девочка. Замерзшая. При этом тянешься к теплу.

— Ты горячий и предлагаешь, чтоб я об тебя согрелась?

— Да. Я тебя хочу погреть. А ты меня охладишь.

— Я не хочу греться.

— Хочешь. Иначе вчера…

— Не надо. Пожалуйста.

— Да. Надо.

Я замерла. Отвернулась, подставляя щеку под его губы. И чего они все целоваться лезут? Как будто нельзя просто обниматься.

— Чего замерла?

— Ты хочешь целоваться, так я даю тебе эту возможность. Целуйся.

Он не ответил. Прижался лбом к моей щеке. Горячий лоб обжигал. Все же я замерзла. Тут он был прав.

— Снимай кофту, — прошептал он.

— Сам же говоришь, что я замерзла.

— Вот и буду тебя греть, — сказал Алик. Он отстранился.

Я не хотела спорить, потому и сняла кофту. Как же все надоело! Алик почему-то покачал головой и снял свитер, а котором лежал в кровати. Накрыл нас одеялом, прижимая меня к себе. Включился другой фильм. Алик поправил подушку и стал смотреть фильм.

— Приставать не будешь?

— Я же сказал, что буду тебя греть. Привыкай не шарахаться от прикосновений.

— Я и не шарахаюсь. Мне они не нравятся.

— Как ты двух детей родила?

— Одно время мне нравилось обниматься с Гришей. Я его любила.

— И когда перестала?

— Через два года после рождения Риты.

— Почему?

— Я не буду об этом говорить.

— Мне можно, — прошептал Алик. — Никому ничего не расскажу.

— Это тяжело. Из-за этого не хочу рассказывать.

— Насилие?

— Нет.

— Вер. Было же что-то.

— Мне не нравятся некоторые моменты.

— В сексе?

— Да.

— А Грише нравилось.

— Некоторые моменты нравились.

— Он настоял?

— Я не люблю грубость. Не люблю боль.

— Если не любишь, то не делай.

— Так мужчинам нравится. Разве не знаешь, что нужно подстраиваться, чтоб удержать.

— Мужчину? Зачем такого удерживать?

— А ты чего ко мне пристал? — вопросом на вопрос ответила я.

— Почему такой страх? Ты ведь боишься остаться одной.

— Боюсь.

— Из-за этого ты так унижаешься? — спросил Алик.

— Жестоко.

— Жестоко. Но ведь правда.

Правда. Жестокая правда, от которой нельзя было сбежать. Но и смотреть в лицо этой правде я не хотела. Вместо этого я только повернулась на бок и закрыла глаза.

— Не спи.

— Я согрелась.

— Ничего ты не согрелась. Вся дрожишь.

— Нервное.

— Зря боишься. Я женщин не насилую.

— Никто меня не насиловал.

— Насиловал. Заставлять делать то, что тебе не нравится — это насилие. Понятно, почему тебя от парней коробит.

— Я с тобой лежу почти без одежды, — напомнила я.

— А ты этого хочешь?

— Не хочу.

— Тогда надень кофту. Если тебе не нравится, то зачем ты это делаешь?!

— Привычка.

— Надо от нее избавиться.

Кофту я надела. После этого стало лежать в кровати как-то комфортнее и спокойнее. Мы смотрели фильмы. Изредка прерывались на чай. Алик продолжал хлипать носом. Я предлагала сходить в аптеку, чтоб купить чего-нибудь от простуды, но он решительно отказывался, считая, что все пройдет через два дня.

— А как же работа?

— Уволили, — ответил Алик. Опять же спокойно и невозмутимо.

— Почему?

— Вчера плавал в болоте.

— И чего будешь делать теперь?

— Поправлюсь и буду искать другую работу, — ответил Алик.

— А найдешь?

— Чего-нибудь найду. Думаешь в первый раз? Не в первый.

— Посмотрим, — рассеянно сказала я. Алик почему-то улыбнулся.

Ночью я долго не могла уснуть, до последнего смотря фильмы. Алик же то просыпался, то вновь засыпал беспокойным сном. В итоге я уснула почему-то положив голову ему на грудь, а ведь хотела лечь на подушку. Все-таки я была дурой. И с этим приходилось жить.

На следующий день мне пришлось идти в аптеку. Алик температурил до такой степени, что перестал скандалить и капризничать. Потом пришлось варить бульон и заваривать чай с шиповником, чтоб привести парня в чувство. Красные глаза, щетина, помятый вид и влажные волосы от пота — выглядел он жутковато.

— Отвратительно болеть, когда на улице такая хорошая погода. Мы могли бы пойти погулять, а вместо этого мы сидим дома, — сказал Алик.

— Нагуляешься еще, — ответила я, принося с кухни чай с лимоном.

— Всегда боюсь, что времени не хватит. Нагуляться. Думаешь, что впереди много дней, много ночей, а на самом деле все не так. Жизнь хрупкая штука. Сегодня у нас есть все, а завтра не будет ничего.

— Так живи сегодняшнем днем. Не думай о прошлом и ничего не загадывай. Как идет так и идет.

— Но так скучно жить, — ответил Алик.

— Сколько я живу, все больше прихожу к выводу, что только счастливые люди могут себе позволить что-то загадывать и к чему-то стремиться. Остальные жалеют о прошлом и пытаются поменять настоящее, но их попытки такие незначительные, что напоминают копошение жуков в навозной куче.

— В свежей навозной кучи, — поправил Алик. Он закашлялся.

— Сильно же ты простыл.

— Потому что я вытаскивал одну глупышку.

— Мог бы и не вытаскивать.

— Я этого сам захотел.

— Тогда не стоит мне ставить твои желания мне в вину. Чего смеешься?

— Ты права, а я не прав. Сам решил с тобой повозиться, а в итоге обвиняю тебя в своем проигрыши.

— Проигрыш?

— Я не могу тебя переубедить продолжить жить дальше. Не получается подобрать слова, чтоб ты захотела начать все сначала. Пусть ты и говоришь, что уже старая, но ведь это не так.

— Я давно уже не девушка.

— Считаешь, что жить можно только в двадцать? Почему не в сорок? Почему не в пятьдесят? Что происходит с человеком, когда он перешагивает за очередной десяток?

— Он набирает опыта и начинает смотреть на мир иначе, — ответила я.

— И сильно твои взгляды отличаются? Чем тебя привлек муж, когда ты с ним только начала встречаться? Почему был он?

— Только не говори, что я могла выбрать кого-то другого, — улыбнулась я.

— Почему нет? На нем свет клином не сошелся.

— Гриша был первым мужчиной, который тогда обратил на меня внимание, — ответила я, забираясь на кровать с кружкой. Горячий чай с лимоном бодрил и навевал воспоминания о доме. Бабушке и школьных годах, когда все было, как сейчас, но иначе. — Он старше меня, красивее и умнее. Я же глупая девчонка, которая не знала толком жизни, но я его чем-то привлекла.

— Глупостью и наивностью. Девушками легко управлять. Они как пластилин. Лепишь чего хочешь. Подстраиваешь их под себя. Они настолько глупы, что не понимают этого. Исполняют любой каприз, даже если это им противно. Немного манипуляции, усилий и перед тобой милая девушка, готовая исполнить любой каприз. Этим они и нравятся. Со взрослыми женщинами сложнее.

— Чем?

— У вас есть опыт. Просто так на манипуляции не поддаетесь. Приходится считаться с вашими желаниями. Да, надо изначально учитываться желания близкого человека, но… Кто это делает? Только не надо говорить, что семья строится на взаимном уважении. На деле мы же знаем, что в семье все друг друга используют.

— Грустно это.

— Это правда.

— Грустная правда. Ты же хотел узнать, чем его привлекла. Меня бы ты привлекла этим, — ответил Алик.

— А сейчас?

— Сейчас ты мне интересна тем же. Если забыть про твой возраст, то ты ведешь себя, как вчерашняя школьница. Глупая и наивная, которая легко поддается на различные манипуляции. Мягкая, как пластилин, но со стержнем. Это необычно.

— Необычно? Я так не думаю. Женщины только кажутся сильными и независимыми. А на деле это маска.

— Серьезно?

— Да. В глубине души всегда хочется быть маленькой и глупой. Чтоб кто-то пожалел и сказал: все будет хорошо.

— Все будет хорошо.

— Сам в это веришь?

— Нет, но ты можешь в это поверить.

— Не хочу.

— В этом и есть проблема. Ты хочешь поверить, но запрещаешь себе это сделать.

— Зачем верить в иллюзию?

— Вер, а почему мы смотрим различные шоу? Чтоб развлечься и поверить в сказку. Вера же помогает переживать сложные моменты. Мы за нее прячемся, тяжелые времена отступают, а мы живем дальше, как будто ничего не было. Иллюзии нужны, но не на постоянной основе, — ответил Алик. — Одно дело, когда надо спрятаться от проблем на время, а другое дело жить в придуманном мире все время.

— Все это ерунда.

— Лишь частично. Ерунда — часть нашей жизни. Это надо учитывать.

— Ты прям философ.

— Много думаю, — ответил Алик.

— Сколько бы мы ни думали — это все не даст решения проблемы.

— Иногда дают.

Пустые разговоры занимали много времени. Мы разговаривали несколько дней, пока Алик валялся в кровати и болел. Я и сама болела. Не простудой. Болела душа. Было больно и тяжело, но я не понимала, почему она болела. Меня разрывало на части. Боль была такой сильной, что я ловила себя на желании ее убрать. Настроение было нестабильным. Я то чувствовала себя нормально, была на подъеме и с хорошим настроением, то я вытирала слезы и думала, что жизнь закончена.

— Разве может закончиться то, чего не было? — как-то спросил Алик.

— У меня была жизнь. Семья.

— У тебя есть семья. Дети никуда не делись.

— Они меня не хотят видеть.

— Это временно. Дети тянутся к матерям даже если матери полное дерьмо, а ты не такая. Начни все сначала. Вот с сегодняшнего дня. Валяться хорошо, но давай искать работу. Мы же еще не купили занавески. Не обустроили нормально кухню. Надо разобраться в прихожей. Там пол проваливается. Да и здесь надо обои поклеить. Я хочу сюда обои в виде кирпичной кладки.

— И будем жить в подвале.

— Цветочки?

— Нет. Но надо чего-то подыскать в светлых тонах.

— Договорились. Потом покрасим окошки. Сделаем красивые наличники.

— Перекроем крышу и покрасим стены. Ты знаешь сколько понадобиться денег, чтоб тут все поправить? И главный вопрос: зачем? Чтоб любоваться на гаражи и завод?

— Меня этот вид не напрягает. Я хочу сделать конфетку среди серости и унылости, — ответил Алик.

— А я тут при чем?

— Говорю же, что у меня вкуса нет, а у тебя он явно лучше, чем у меня. Вот ты и поможешь. Правда?

— Не хочу. Не вижу в этом смысла.

— Он придет со временем. У меня долгое время не было смысла. Да и сейчас он какой-то смазанный. Интуитивный. Я предлагаю жить дальше, а со временем все придет. Найдется смысл, придет желание жить и помирать не захочешь.

Любой человек может сломаться, когда жизнь катится с горы. Я не хотела этого, но сломалась. Алик поправился. Стал постепенно чинить дом. Убравшись в доме, я приступила к уборке на улице. Заодно все же опубликовала резюме. Одновременно посмотрела свободные вакансии, но пока ничего интересного не нашла.

Как-то незаметно наступил декабрь, который не принес ничего хорошего. Алика забрали по подозрению в торговле наркотиков. Я не поняла, как это получилось. Он иногда уходил из дома, подрабатывая неофициально. А потом пришли полицейские, чтоб провести обыск в доме. Мы вчера с ним разговаривали по поводу занавесок, а сегодня перевернули все вверх дном. Я сидела среди комнаты и не знала, что делать дальше. Не знала кому звонить и куда бежать. В кармане две тысячи. Впереди пустота.

Как такое возможно? Он говорил, что мы вместе справимся со всем. В итоге предал. Все предавали. Все отвернулись. Я себя чувствовала прокаженной, к которой не хотели подходить. Дети не хотели общаться. В последний раз я виделась с ними, когда был суд. Мы с Гришей развелись. Пока мы подписывали бумаги, дети недовольно смотрели в мою сторону. Даже Павел. Видимо, опять за что-то на меня обиделся.

Мир обиженных. Обиженные и жестокие — люди только и делали, что морально убивали друг друга. Сложный мир, сложные отношения. Слишком много обид. Всего было слишком. Для «полного счастья» не хватало какой-нибудь противной болячки. И такая болячка нашлась. Не надо было мне спать с Кешкой без презерватива. Не надо…

Много чего не надо было делать, но я делала. Совершала одну ошибку за другой. Смотрела по сторонам и ничего не видела. Бродила по улицам. Не обращала внимания на голод и холод. Ходила по городу в поисках пресловутого смысла и ожидая, когда таблетки вылечат заразу.

Снег и дождь танцевали под порывами ветра и пытались затащить меня в этот танец. Я не хотела танцевать, поэтому уворачивалась от этих порывов, но они продолжали пытаться забраться под пальто. Когда мне надоело бороться с ветряными мельницами, я остановилась на мосту и повернулась в сторону непогоды. Мимо проезжали машины. Проходили люди, а я стояла на мосту и наблюдала, как из серых туч льется вода вперемежку со снежной крупой.

Крупа била по лицу, царапала шею и никак не приводила в чувство. Мне было холодно. Страшно и неуютно. Боль в душе резонировала с болью от натертого ботинка. Свадебная машина проехала по шоссе, сигналя другим машинам. Они хотели, чтоб люди радовались их счастью, а мне хотелось им посочувствовать.

Ветер донес аромат свежей выпечки. Пахло чем-то вкусным и приятным. Этот аромат заставлял чувствовать холод еще острее. Но там, где была выпечка, там было тепло. Я все время искала тепло. Тепло манило. И я пошла следом за теплом.

Булочная-кафе, где продавали свежую выпечку, которую можно было съесть за столиком. Красивый ремонт. Светлые тона. Выпечка за прозрачной витриной и умопомрачительный аромат.

Цены были соответствующие ценам в туристической части города. А у меня в кармане только мелочь, которой не хватит даже на маленькую булочку. Зато здесь было тепло. Уютно. И здесь хотелось остаться.

— Будете что-то брать? — Девушка брезгливо посмотрела на меня. Хотелось ее поставить на место, но я с ней внутренне согласилась. Развернулась, чтоб уйти, но меня окликнули.

— Вера?

Я обернулась. Мужчина, с седыми волосами, выглядывающими из-под черной банданы, орлиным носом и худым лицом, вышел с подносом булочек. Кремовый передник, белый поварской костюм, целлофановые перчатки — я смотрела на него и не узнавала.

— Не узнала? — понимающе спросил он.

— Нет.

— А вот я тебя узнал, — ответил он. — Хотя выглядишь неважно.

— Видимо, ты тоже изменился, раз я тебя не узнаю.

— Какая у тебя короткая память, Вер.

— Какая есть, — ответила я.

— Чай? Там непогода разыгралась не на шутку.

— А давай.

На улицу возвращаться не хотелось. В желудке давно было пусто. Я замерзла. А это предложение было как нельзя кстати.

Мужчина почему-то пригласил меня в служебное помещение. Я удивилась. Мужчина явно не боялся остаться без работы. Мы прошли в небольшую комнату с компьютерным столом и шкафом с папками.

— Садись. Я сейчас чай принесу, — сказал мужчина.

— Хорошо, — ответила я, снимая пальто и вешая его на вешалку.

В памяти всплывали лица и имена, но я так и не могла его вспомнить. Мне даже начало казаться, что он обознался.

— Так и не вспомнила? — спросил он, возвращаясь с тарелкой, на которой лежали булки и пирожки. Снял с полки электрический чайник, чтоб налить в него воды из пятилитровой бутыли.

— Нет, — ответила я, наблюдая за его действиями.

— Андрей. Одиннадцать лет назад. Вместе работали на Луковой 13.

— И кем ты там работал?

— Пекарем. А ты на кассе сидела.

— Я почти не помню то время. Оно вроде было, но особо не запечатлелось в памяти, — ответила я, беря булку с глазурью. Мягкая сдоба, нежная глазурь и крепкий чай. От удовольствия я закрыла глаза.

— Вкусно?

— Очень.

— Ну и хорошо, — ответил он.

— Тебе не влетит за пирожки?

— Надо пользоваться служебным положением. Иначе работать будет не в кайф.

— У тебя здесь довольно вольные порядки, — заметила я.

— Есть немного анархии. Как ты живешь? Постой. Это глупый вопрос. Видно, что все ужасно.

— Зато у тебя хорошо, — ответила я.

— Не жалуюсь. Ты все еще замужем?

— Развелась.

— Сам в разводе.

— Только не начинай! Я не буду с тобой встречаться! С меня всего этого хватит! — поспешно сказала я. На что Андрей только улыбнулся.