Красная фурия, или Как Надежда Крупская отомстила обидчикам

Глава 18

В тот год Надежда Константиновна чувствовала себя прескверно. Даже несмотря на то, что она вернулась в Россию. Ее поразила тишина Финляндского вокзала, когда она сошла с поезда, — даже через многие годы она вспоминала именно эту тишайшую бездну зимнего Петербурга, принявшего ее в свое лоно после заграницы. Разительная перемена!

Она приехала одна, без «супруга», с документами на чужое имя и, не успев ступить на перрон, почувствовала, что слишком все здесь напоминало о другой жизни, о беспечной юности; вокруг нее, казалось, непрерывно звучал теноровый смех гимназистов и витал стрекозий дух егозливых отроковиц. Ах, как хорош Санкт-Петербург в своем имперском величии! И вновь забилось ее сердце, выстукивая заунывную песню недовершенного женского счастья. Как она когда-то любила, и как возжаждала вновь увидеть Его, своего единственного, чей образ таился глубоко в душе все годы! После познания такого мужчины, как ее возлюбленный великий князь Сергей Александрович, ни одному не дозволишь дотронуться до своего тела! Тем более, коли и выбрать-то, собственно, не из кого: насмотрелась молодая женщина на образованных, но убогих полудурков, жеманных педерастов, мазохистов с комплексом мессий, одержимых бредовыми идеями заполучить власть в чужих державах… все эти маниакальные идолы, окружавшие ее изо дня в день…

Но она помнила, как искала встречи с Ним перед своим отъездом за границу много лет назад и как впервые личная встреча не состоялась; ей передали письмо, в котором великий князь Сергей Александрович кратко писал, что из сведений Имперской разведки ему стали известны некоторые подробности, которые являются препятствием для их дальнейших свиданий; писал, что очень сожалеет, что не может продолжать эти встречи, а еще — что для него очень дорога и высока честь семьи Романовых, но он никоим образом не раскаивается в том, что произошло между ними… Она тогда горько плакала, и даже жалостливая и все понимающая Елизавета Васильевна не могла успокоить свою дочь. Наденька, зажав в кулаке краткое письмо, полное горьких строк, билась в беспамятстве долгую бессонную ночь. Перед ее глазами проносились их интимные встречи; стенающие губы, разгоряченные тела, упоительные поцелуи, тантрические ласки; ее желание стать матерью, призрачная надежда на полное исцеление, данная ей профессором Сеченовым… О, пагубная страсть! Разве тогда еще не чувствовалось, не ощущалось ею, что божественные порывы обрекаются немилосердной судьбой на летальность, преждевременную завершенность?! Но, натешенная, разве могла она тогда думать, вспоминать, что проклята; высчитана из миллионов соотечественниц, одурманена, унижена, растоптана и проклята сатанинскими масонскими силами?

Она знала, что не имеет права на эти встречи, но она также знала, чувствовала, что навсегда останется небезразличной Ему. И женское чувствование не подвело. Великий князь Сергей Александрович всегда с теплотой думал и отзывался о Наденьке Крупской. Даже когда прекратились их встречи в Териоки, их прогулки и веселье из-за смешливого подростка — местной чухонки, приносившей в дом великого князя свежее молоко. Даже когда настал конец их встречам в Санкт-Петербурге, конец их кратким свиданиям в Москве…

Она сообщила о своем прибытии, она была серьезно намерена рассказать ему ВСЕ; это тишина Финляндского вокзала убила в ней тленную муть, перечеркнула годы скитаний и мнительной беспокойной деятельности «на благо» некоего заокеанского «центра». Она даже готова была поверить в то, что ее партийная деятельность была всего лишь забытьём, беспамятством, отместкой на Его письмо о чести царской семьи и поступивших определенных сведениях, отнимающих Его у нее навсегда… Да, она расскажет, она докажет, она попросит Его уничтожить всю эту мерзость, окружившую ее; кружащуюся нечисть, мразь, замыслившую отобрать ее Отечество!

Их встреча в Санкт-Петербурге длилась всего несколько минут; никто не должен был заподозрить, что великий князь встречается с женщиной, имеющей сомнительные политические связи. Она видела, как засияли Его глаза, как он подтянулся и напрягся, когда целовал ее руку. Ни в лице, ни в фигуре ее не было тонкости гравюрных черт, но в те минуты она была счастлива, словно самая прекрасная и любимая женщина на Земле. За этой пронзительностью чувств все забылось, уплыло, и словно молчаливое сестринское всезнание наполнило ее сердце пониманием обреченности ВСЕГО: и судеб России, и судеб людей, населяющих Империю. Словно очнувшись, она потянулась к нему, попыталась дать понять, что хочет серьезно поговорить, рассказать ему нечто очень-очень важное, на что он спокойно кивнул: «Знаю, Надея, знаю… Мы поговорим об этом чуть позже, в Москве. А сейчас я тороплюсь, я несвободен во времени…» Он был единственным, кто всегда называл ее исключительно по-своему: Надинька, Надея…

Вскоре генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович отбыл в первопрестольную.

О встрече Надежды Константиновны с великим князем сразу же стало известно в Ордене, агентура которого контролировали каждый шаг своих ставленников; никто и ничто не могло повлиять на исход предполагаемых и планируемых событий, — ставка слишком высока, чтобы рисковать!

Однако агенты Ордена воспользовались сложившейся ситуацией и предложили Надежде Константиновне пойти на встречу с ним. Разговор выглядел вполне прилично: никто не заставлял ее делать что-либо непристойное, не норовил подсунуть взрывчатку, не принуждал даже выказывать ему гадости.

Но что-то тут было не так; она чуяла сердцем, но не могла ничего изменить, ровным счетом НИЧЕГО! Ее убедили, что эта встреча может даже быть полезной для примирения противоборствующих сторон, и что, возможно, это только начало переговорного процесса, который может привести к положительным результатам для всех, в том числе и для революционеров, которые уже порядком устали от борьбы.

У нее же был свой интерес в этом деле: увидеть хотя бы на мгновение, — вот главная причина; но то, что о произошедшей быстрой встрече знали ее соглядатаи, слишком настораживало, отбивало любое желание видеться. Ну что ж, решила Надежда Константиновна, она попробует сыграть эту партию, еще неизвестно, кто переиграет!

Она приехала в Москву и через доверенных людей передала просьбу о необходимости увидеться. На удивление, великий князь Сергей Александрович довольно быстро дал согласие на встречу…

Но когда подошло время и она, вся трепещущая, уже надевала шляпку, в ее комнату вдруг вошли трое мужчин, и, ничего не говоря, осмотрели все вокруг, после чего… просто заперли за собой двери, закрыв ее в комнате, замуровав заживо ее горячее, рвущееся на части сердце, ее молящий за Его спасение разум. Она рвала дверь и кричала, но никто не помог, никто не пришел, пока…

Надежду Константиновну освободили через несколько часов, — после того как свершилось убийство великого князя Сергея Александровича Романова; шел февраль 1905 года. Ненавистный «передовым силам» антисемит, гонитель бунтарей и большевиков больше ничего не мог сделать для своей горячо любимой Родины…

Великий князь спешил на встречу с Надеждой Константиновной; во дворе его ждал специальный экипаж, на котором он ездил по личным делам, как частное лицо. Но его уже поджидали вынашивающие месть террористы, пользующиеся добропорядочностью и открытостью русских людей и оттого свободно проникавшие хоть в частный дом, хоть в царские палаты (!); великий князь был убит в Кремле боевиком-психопатом И.П. Каляевым.

Иван Платонович Каляев (1877, Варшава — 1905); с 1898 он — член петербургского «Союза борьбы»; с 1903 — в партии эсеров, член ее боевой организации в Женеве; в 1904 в Санкт-Петербурге участвовал в покушении на министра внутренних дел (!) В.К. Плеве. 4 февраля 1905 г. в Москве бомбой убил московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Казнен в Шлиссельбургской крепости 10 мая 1905 г. (согласно БСЭ, т. 11, с. 240). То, что Каляев, увидев, что в результате взрыва бомбы великий князь не погиб, и добил раненого, произведя выстрелы в упор в грудь и лицо великого князя, — об этом БСЭ умалчивает. Казнь преступника состоялась в 3 часа ночи; осужденный отказался от напутствия священника. К слову сказать, в скором времени в Шлиссельбурге были казнены еще четверо — Гирш (Хаим) Гершкович и Васильев (20 августа 1905 г., за теракты), Зинаида Коноплянникова (29 августа 1906 г. за убийство полковника Мина) и Яков Васильев-Финкелыитейн (19 сентября 1906 г., за убийство генерала Козлова, принятого им, между прочим, за генерала Трепова). На этом казни в крепости завершились… а зря.

На следующий день после похорон великого князя Надежду Константиновну Крупскую посетил один из адъютантов убиенного генерал-губернатора Москвы и сказал, что ей надлежит приехать в Териоки и обратиться к молодой женщине из финской семьи по имени Хильда (Хелен), которая, если Надежда Константиновна помнит, приносила в дом великого князя молоко.

Она выслушала посетителя, широко раскрыв обезумевшие от горя глаза и до конца не понимая ни слов, ни их значения. Но мысль, что возлюбленный, к жуткой смерти которого она оказалась сопричастна, хочет дать о себе знать даже после физической смерти, исполнила ее сердце тишайшей мыслью о возможности всепрощения…

То, что Надежда Константиновна Крупская в течение непродолжительного времени в начале 1905 года находилась в Российской Империи, никогда не будет указано в ее официальной биографии (которую она сама для потомков и составила; а все остальные биографы будут исходить лишь из этих доступных сведений). Как, впрочем, и известия о некоторых других ее поездках, в том числе и в США! Останется лишь известие о присутствии Н. Крупской на съезде РСДРП в Лондоне в апреле 1905-го да свидетельства ее приезда в Санкт-Петербург в ноябре того же года. Менялись дни, менялись события, менялись имена и паспорта, мелькали страны и люди, — но сколько умышленно утаенных событий осталось вне поля зрения историков марксизма-ленинизма?! Впрочем, кто из выдающихся резидентов и успешных агентов предавней иль новейшей истории выдал вам полную биографию? — НИКТО и НИКОГДА. А если учесть, что Крупская была главным своим биографом, да к тому же впоследствии стала еще и главным биографом Ленина…

Разыскав в Териоки ту, которую она помнила тонким смеющимся подростком, превратившуюся за прошедшие годы в крепкую молодую женщину, Надежда Константиновна спросила:

— Скажите, Хильда… великий князь мне… что-то оставил?

Та словно ждала подобного вопроса; она молча кивнула даже не раскрыв рта и вернулась в дом. Через некоторое время Хильда вынесла ларец и, подавая ключик к нему, грустно объяснила:

— Этим ключом вы сможете открыть ларец. Но только в том случае, если наберете буквы известного вам шифра. Так мне было велено вам передать.

Надежда Константиновна не знала никакого шифра; так и стоял этот ларец, бережно хранимый ею от всех взглядов, не тронутым целый год. Почему она не попыталась открыть его, удовлетворить иссушающее ее любопытство? Что была для нее эта безвестная мука: пыткой или очищением, молчаливой мольбой о прощении или забвением?

В ночь перед годовщиной его гибели ей приснился сон, она отчетливо увидела шифр, четыре буквы, значащие когда-то для них двоих так много: «Н. К. С. А.». Говорила ли Надежда когда-нибудь кому-нибудь об этом? — да…

Проснувшись, она подхватилась с кровати, достала припрятанный ларец и тут же набрала буквы, после чего вставила замысловатый ключик, повернула и… крышка как по волшебству поднялась, а оттуда полилась механическая музыка, знакомый мотив… Надежда Константиновна поборола желание сразу заглянуть в ларец, она чуть отставила его от себя и ждала, пока закончится мелодия. Сделав глубокий вздох, она наклонилась над ларцом и увидела там письмо, ценные бумаги, чек на большую сумму денег, прядь ее волос и еще одну прядь, как она поняла, принадлежавшую великому князю. Она попыталась припомнить, откуда взялись здесь ее волосы, но только и пришла к мысли, что великий князь Сергей Александрович срезал тонкую прядь, когда она однажды крепко спала в его объятьях.

Письмо начиналось очень трогательно. Он говорил, что не жалеет об их встрече, даже несмотря на те нюансы, о которых она сейчас узнает сама и из-за которых им пришлось расстаться. Еще он сетовал на то, что ему практически не с кем поделиться наболевшим, что вокруг имени Романовых с каждым годом порождается все больше грязных слухов; что очень и очень беспокоит его.

Ты должна понять, писал Надежде Крупской великий князь Сергей Александрович, отчего Ты имеешь право знать правду… У Твоей матери есть драгоценная безделка, которая все для Тебя расставит на место. Это бриллиант на золотой цепочке, имеющий свой особый секрет, как и положено вещицам, которые ходят в кругу царской семьи. И если Надея сделает особые манипуляции, нажмет и плавно повернет такие-то части золотой оправы, то обнаружит царскую монограмму и инициалы сына императора Павла I великого князя Михаила Павловича, который и был настоящим отцом ее матери Елизаветы. Получается, что бабушка Надежды Крупской, будучи одной из фрейлин Императрицы Марии Федоровны (Софии-Доротеи-Вюрттембергской-Мемпельгардской), забеременела и, пребывая на сносях, была выдана замуж за достойного человека, дворянина Василия Тистрова. Именно эти сведения, представленные ему из Святейшего Синода и подтвержденные другим источником, уверял великий князь Сергей Александрович, не позволяют им более иметь интимные отношения, потому как в их жилах течет родственная кровь; получается, что твой дед — родной дядя моего отца, — открывал секрет пишущий.

Но именно это и дает ему надежду быть понятым ею; прежние встречи породили меж ними откровение, а ему так хочется исповедаться перед родственной душой, сопричастной их… семье…

Он сообщал ей, что вокруг имени его отца императора Александра II, как снежный ком, начинают расти легенды, будто бы вся царская семья, все дети Александра II возненавидели его после того, как тот после смерти матери взял в жены княжну Екатерину Долгорукую. Это неправда, горячо уверял Надежду Константиновну писавший; мне, добавлял он, конечно же, дорога память о моей матери, и каждый из моих братьев и сестер видел, как она мучилась оттого, что ее супруг встречается с княжной, которая по истечении времени родила от него троих детей. Но с другой стороны, рассуждал великий князь, наша мать сама способствовала тому, чтобы отец чувствовал себя одиноким в семье; она сама оттолкнула его, увлекшись мистикой, поверив всяким наговорам, и наши попытки, как и попытки нашего отца, прекратить связи с неизвестными людьми, к сожалению, не возымели должного действия.

Спустя уже многие годы после гибели отца я узнал о том, что на нашу матушку оказывали влияние агенты центра международного масонства. И как бы мне ни было трудно признавать, однако в том, что Россия потеряла помазанника и императора, а мы дорогого нам отца, — большая доля вины нашей матери. Так нельзя грешить на собственную мать, но истина мне дороже… Хотя, скорее всего, за греховные мысли в адрес матери и за сохранение истины для потомков мне вскоре воздастся…

К сожалению, мы не смогли воспрепятствовать оговорам нашей семьи; беспочвенны также и слухи о том, что когда императором стал Александр III, то якобы он и его жена Императрица Мария Федоровна заняли жесткую позицию в отношении овдовевшей морганатической супруги Екатерины Юрьевской. Это не соответствует действительности, ибо Императрица Мария Федоровна (в недавнем прошлом принцесса Дагмар) сама пережила утрату своей первой любви, когда ее жених, наследник престола умер в Ницце, и уж она-то хорошо понимала состояние великой княгини Екатерины Юрьевской и, как никто, разделяла с ней горечь ее утраты. У меня, подчеркнул великий князь Сергей Александрович, ощущение, будто меня постигнет участь отца…

Трагические события, добавил он практически без всякого перехода, которые имели место на Ходынском поле во время коронации моего племянника, государя императора Николая II, принесшие горечь в мое сердце, были спровоцированы по поручению все того же масонского центра; теперь мне это очевидно, потому что имеются неопровержимые доказательства…

Обо мне, как и о членах царской семьи, также ходят всякие нелепости, но, может быть, Ты будешь одной из немногих, кому я открывак) душу. Возможно, откровенно признавался он, я и не написал бы Тебе этого письма, но в последнее время ко мне стал приходить призрак погибшего отца. Он молча находится со мной некоторое время, затем так же молча уходит, а перед исчезновением оборачивается и всегда произносит одну фразу: «Сын мой, то, что постигло тебя, я уже пережил… то же произойдет и с Россией…»

А еще великий князь признался, что любовь им не подвластна, как не подвластна и смерть, но оттого, что все мы смертны, мы рано или поздно встретимся, утешил читающую эти грустные строки он, человек, приговоренный дьявольской силой к ранней смерти. Как это произойдет, я не знаю, но я хотел бы быть похороненным в нашем семейном склепе, и как жаль, что по прошествии десятилетий Ты, имея на то законное право, не сможешь оказаться рядом…

Она почувствовала, как строчки, написанные некогда любимым, расплываются, как во всем теле появляется необъяснимая боль, как давит в висках, так давит, что из орбит выскакивают глаза, а спазм цепкой хваткой взял за горло. И вдруг из-под ее ног уходит опора, но она не падает, не летит, а физически ощущает как ее тело перестает чувствоваться телом женщины, как перерождается в тело какого-то мерзкого, отвратительно-холодного существа, отчего ей нестерпимо хочется избавиться от него. Возникает ощущение, будто кто-то невидимый проткнул эту полуживую холодную массу тела толстым прутом, и он, проламывая реберную клетку, тупо упирается снизу в горло, разрывая, раздирая ее саму на крупные окровавленные части. Но ощущение длится недолго, и постепенно все исчезает…

В какой-то момент Надежда Константиновна, открыв глаза, ощутила, что подбородок ее мокрый, и что шея и верхняя часть платья влажные и холодные. В комнате темно, она с трудом поднимается, зажигает свет, а подойдя к зеркалу, видит, что пенистая слюна залила ей грудь и забрызгала пятнами весь воротник…

В этот момент кто-то шел к ней в комнату, она сразу и не догадалась, кто это открыл дверь. Но поняла, когда услышала характерный говор:

— Надя, ты бы собгалась, нам пога…

В ее горле тут же заклокотало, и, может быть, впервые в своей жизни она сказала бранные слова. Ее трудно было разобрать, но Владимир Ильич был поражен такой дерзостью и хорошо понял смысл брошенного в чудовищной ненависти:

— Пошел вон, дитя содома! Не подходи ко мне, убью!

Страх Владимира Ильича был столь огромен, что он даже забыл, зачем заглянул, а когда полностью пришел в себя, то был уже на одной из конспиративных квартир партий. Пожалуй, в тот момент это было лучшее для него.