Красная фурия, или Как Надежда Крупская отомстила обидчикам

Глава 3

В период взросления Надя очень тянулась к отцу; впрочем, это характерно почти для всех девочек-подростков. Константин Игнатьевич старался укрепить в дочери ту внутреннюю силу, которая дана была ей великой матушкой-природой от предков. Чтобы при степенном течении дней и лет, без вмешательства черных сил, нарушающих уклад жизни, могла бы его дочь исполнить свою предназначенную ей высшей силой роль — роль русской женщины, женщины-матери, хранительницы очага и равновесия в обществе.

Уже много лет подряд их крепкая и дружная семья наведывалась в Москву, чтобы по традиции посетить Новодевичье кладбище, где покоилась бабушка Нади по линии матери. Разговоры об этой неординарной женщине довольно часто возникали в их доме; ведь это не только в силу того, что Константин Игнатьевич был прекрасным человеком и блестящим офицером, так удачно складывался жизненный и ученический путь Надежды. А впереди предстояла еще учеба и на Бестужевских высших женских курсах, и… только приоткроем завесу: для того, чтобы стать слушательницей этого уникального заведения, необходимо было иметь протеже как минимум главной фрейлины (статс-дамы) Императрицы или одного из великих Князей; разумеется, высшей ступенью оказанного доверия являлось бы доверие Государя императора.

В одну из таких поездок, — а они предпринимались обычно так, что семья была у Новодевичьего монастыря в день именин Нади, по странному стечению обстоятельств рожденной в… день рождения ее бабушки, — Константин Игнатьевич захворал. Родным пришлось задержаться в первопрестольной и с горечью наблюдать, как отец буквально угасал на глазах. Он скончался 25 февраля 1883 г. и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря.

Зять упокоился рядом с прахом женщины, подарившей ему прекрасную спутницу; Елизавета Васильевна безутешно оплакивала эту потерю. Теперь имелось больше причин навещать эти утолительно-тишайшие в предвечной скорби места… Пройдет не более 40 лет, и склеп, к коему приходили Крупские, будет переделан дорвавшимися до власти богоборцами, опознавательные вензеля и надписи счищены, останутся лишь почти обезличенные фамилии… Да и тленные кости несчастного Константина Игнатьевича перевернутся, когда его дочь молча согласится с чудовищной версией, что «кто-то собрал деньги для оплаты места на кладбище, кто-то заплатил за отпевание, кто-то принес цветы», и под этими «кто-то» подразумевались, конечно же, революционеры…

Да, эти «кто-то» были, но появились они… сразу же после ухода отца из жизни (и имели к его смерти непосредственное отношение). Эти «кто-то» обкладывали интересующих их людей, как охотники обкладывают дичь. Эта тактика претворялась и в годы советской власти, когда детей, особенно детей-сирот, растили и выводили в люди для «своих партийных нужд», для дальнейшего продвижения к своей конечной цели (действо за действом, — то мелкими шажками, то гигантскими прыжками) для завоевания мирового господства…

«Однажды, когда, вернувшись из гимназии, Надя села за уроки, в квартиру позвонили. Открыв дверь, она увидела незнакомого пожилого господина. «Я хотел бы видеть Константина Игнатьевича Крупского». Надя побледнела. «Папа умер». — «Простите меня, разрешите войти, я хорошо знал вашего батюшку и хотел бы поговорить с вами или с Елизаветой Васильевной». Войдя в комнату, незнакомец огляделся и стал расспрашивать Надю об отце, о том, на какие средства они живут. Она с трудом поддерживала беседу. «Мама вам лучше все расскажет, зайдите, пожалуйста, когда она вернется», — но незнакомец не уходил. Он предложил ей хороший урок. «Это займет у вас немного времени, а плату получите хорошую». Надя с радостью согласилась. И урок оказался действительно прекрасным — в милой интеллигентной семье… Позднее Крупская узнала, что к ним приходил Николай Исаакович Утин, один из руководителей русской секции I Интернационала» (Л. Кунецкая, К. Маштакова, с. 18)..

«Уроки были занятием «не из сладких. Родители побогаче смотрели на учительницу свысока, вмешивались в занятия». Лишь на одном уроке, который был ее первым частным уроком, этого не было. Его ей помог получить Н.И. Утин — человек, ранее связанный с организацией «Земля и воля», один из основателей русской секции I Интернационала. Он хорошо знал К.И. Крупского, с большим вниманием отнесся к его дочери и постарался помочь ей» («Надежда Константиновна Крупская. Биография». М., 1978, с.10; в авторском коллективе: Г.Д. Обичкин, B.C. Дридзо, С.У Манбекова и др.).

Обратимся к академическим советским источникам.

«Утину Николай Исаакович (1845–1883), революционный демократ, член руководящего органа «Земли и воли» 60-х гг. В 1863 эмигрировал, возглавлял группу русских революционных эмигрантов, на страницах журнала «Народное дело» вел борьбу против Бакунина и его сторонников в России. Организатор русской секции I Интернационала. В конце 70-х гг. отошел от активной политической деятельности и в 1880 вернулся в Россию» («Энциклопедический словарь», М, 1955, т. 3, с. 486).

«Утин Николай Исаакович (27.7.(8.8.)1841-19.11.(1.12). 1883, Петербург), русский революционер. Родился в семье купца-миллионера. С 1858 учился на историко-филологическом ф-те Петербургского университета. Осенью 1861 за участие в студенческих волнениях арестован и исключен из университета. В 1862 сдал экзамен за университетский курс. В марте 1862 вступил в общество «Земля и воля», с ноября член его ЦК. В мае 1863 эмигрировал, возглавил молодую эмиграцию». В августе 1863 в Лондоне сблизился с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым, занимался транспортировкой их изданий в Россию. Вскоре в силу политических, идеологических и отчасти личных разногласий, разошелся с Герценом и в конце 1864 — начале 1865 на съезде русских эмигрантов в Женеве выступил его противником. В 1867 в Швейцарии вступил в I Интернационал. В 1868–1870 гг. член редколлегии газеты «Народное дело», один из организаторов Русской секции 1-го Интернационала. В 1870–1871 гг. участвовал в редактировании газеты «Эгалите» — органа Женевской секции Интернационала, был делегатом Лондонской конференции Интернационала (1871). С середины 1870-х гг. отошел от политической деятельности, подал прошение о помиловании (1877). В январе 1878 вернулся в Россию, работал инженером на Урале» (БСЭ, т. 27, с. 138).

Любопытно, что опять мы встречаем разбежку в 4 года в дате рождения; и в 2 года при упоминании о возвращении его в Россию. Однако узнаем некоторые иные подробности: Утин — из семьи купца-миллионера, чьи денежки шли на дело разрушения уклада страны, в которой вырос сей недостойный сын. Фразу «сблизился с А.И. Герценом и Н.П. Огаревым» следует понимать буквально; связь этой гомосексуальной пары уже описана в современной публицистической литературе. Когда же троица не смогла разобраться в чувствах и связях, Н.И. Утин разошелся с «товарищами» и, гневаясь и ревнуя, публично на съезде выступил против недавнего партнера А.И. Герцена. (Подобных примеров потом будет масса: сначала оне-с «дружат», соревнуются в идее, как свергнуть монархию, а после на подобных сходках по городам Европы «обличают» друг друга. Позже, уже при Советах это воплотится в иной схеме: льстим и любим при жизни, ненавидим и разоблачаем после смерти.)

Вот еще: краткая информация из брошюры А. Смирнова «Первый Интернационал», (Минск, 1964 г., с. 90–91): «Николай Утин — сын миллионера — являлся одним из руководителей студенческого движения в столичном университете… участвовал в создании тайного общества «Земля и воля», являлся… организатором и руководителем ее нелегальной типографии в м. Мариенгауз, Витебской губернии. Утин был также представителем землевольцев в переговорах с польскими повстанцами, принимал участие в организации снабжения их оружием и боеприпасами, вел пропаганду в поддержку повстанцев, организовывал побеги пленных и т. д. За эти действия он был заочно приговорен к смертной казни» (обратите внимание на «польский» аспект!).

И коль выше упоминалось о некоем движении «Молодая эмиграция», то давайте откроем БСЭ, т. 16, с. 473, чтобы узнать, кто же такие молодые «русские» революционеры середины XIX века. Кроме Николая Исааковича в лидерах числятся А.А. Серно-Соловьевич и П.И. Якоби. К слову сказать, Серно-Соловьевич, член ЦК «Земля и воля», находясь в эмиграции, установил контакт со швейцарскими секциями Интернационала и стал одним из руководителей стачки женевских строителей. Один еврей — Утин — подогревает польский «раздрай», второй — Серно — раскачивает швейцарцев! «В 1862–1864 гг. «Молодая эмиграция», сплотившись вокруг редакции «Колокола», действовала как заграничный отдел «Земли и воли»: поддерживала связи с ЦК, транспортировала в Россию издания Вольной русской типографии, оказывала помощь партии «красных» в польском восстании 1863–1864 гг…После самороспуска «Земли и воли» в России и поражения польского восстания 1863–1864 гг. лидеры «Молодой эмиграции» выдвинули проект создания революционного центра за границей и превращения «Колокола» в общеэмигрантский орган». Однако проект встретил решительный протест со стороны А.И. Герцена. «Молодая эмиграция» сложилась в основном в 1862–1864 гг. из лиц, скрывшихся от ареста (Н.И. Жуковский, Н.И. Утин, М.С. ГУлевич и др.), отказавшихся явиться на суд правительства (А.А. Серно-Соловьевич, В.И. Касаткин, А.А. Черкесов и др.), бежавших из тюрьмы и ссылки (И.И. Кельсиев, Е.К. Ги-жицкий и др.), скомпрометированных прежней зарубежной деятельностью (гарибальдиец Л.И. Мечников), оказавшихся за границей по делам революционных организаций (А.А. Слепцов). К «Молодой эмиграции» примыкали также участники революционного движения, приехавшие за границу для продолжения образования…». Лихо! Одни совершали преступления и скрывались от ареста, другие так запросто отказывались явиться на суд (мол, плевать мы хотели на мягкотелость вашей царской судебной системы, которую мы всему миру подадим как чудовищные зверства!), третьи просто уходили из тюрьмы, когда им надоедало читать научную и, между прочим, свою марксистскую литературу, имевшуюся во многих тюремных библиотеках (!!!) и — получив от сотоварищей деньги и поддельные паспорта (обычно с русскими фамилиями), выезжали за границу для продолжения образования революционному делу…

Ну что ж, вернемся к этой теме чуть погодя, а пока познакомимся с еще одним Утиным, братом Николая Исааковича, «раскаявшегося» впоследствии и прощенного-таки либеральной царской Россией.

В июле 1874 г. особое присутствие Сената рассматривало один из первых процессов пропагандистов-народников в числе 12 человек, вошедший в советскую историю как «процесс долгушинцев». Дело слушалось при открытых дверях, а в печати были даны стенографические отчеты. «Долгушинцы» воспитывали пропагандистов, которые шли в народ «образумить» его; писали гнусные прокламации, призывая к восстанию и называя помещиков и чиновников врагами всего народа; правда, «прокламации среди крестьянства были распространены в очень небольшом количестве, и обвинительный акт не без скрытого удовольствия подчеркивал оценку крестьянами этих прокламаций как годных лишь для курева. Отмечалась в обвинительном акте и готовность крестьян задержать распространителей прокламаций. Судебное заседание прошло без особых инцидентов.

…В числе защитников были выдающиеся петербургские адвокаты: Спасович, Утин, Куперник и др.» (М. Гернет, с. 68). Правда, в отличие от своего братца, «выдающийся адвокат» Евгений Исаакович Утин (1843–1894) и иже с ним в анналы советской истории не вошел, в энциклопедиях не значится, как бы того кому-нибудь ни хотелось, — ну не было таких значимых фигур; в числе выдающихся в Санкт-Петербурге того времени фигурировали русские люди, на худой конец иноземцы из обрусевших немцев.

Так для чего в 1883 г., представившись давним знакомым отца, но которого Надя никогда не видела, приходил к ней колоритный, с хорошо запоминающейся внешностью еврей из купцов-миллионеров 38 (или 42?) лет Николай Исаакович? И почему не представился ни ей, ни матери, кто он такой (привычно солгал, назвался чужим, вымышленным именем?!), так что ей пришлось много позже (после революции?!) узнать его настоящее имя. Для чего он предлагал 14-летней девочке давать дорогие уроки каким-то его знакомым? Вот ведь незадача: в 1877 г. Н.И. Утин подал прошение-раскаяние в своих небогоугодных делах, и, вернувшись в Россию в январе 1878 г., к году 1883-му уж числился прощенным Государем императором, да и к тому же… «работал инженером на Урале». Или нет?! Или по-прежнему занимался преступными революционными делишками? Вот опять же — благополучно скончался все в том же 1883 г., в ноябре месяце.

С его именем у Надюши связаны не самые светлые воспоминания; это он сопровождал их с матерью летом 1883 г. в Польшу, к дальним родственникам ее отца Константина Игнатьевича, доехав с ними до границы. Известие, что у них в Польше проживают родственники, о которых муж не упоминал, сначала смутило Елизавету Васильевну, а после обрадовало. И она поверила в слова незнакомца, что Игнатий Каликстович Крупский наверняка рассказывал своим детям и об утерянном в Виленском крае родовом дворянском гнезде, и о родственниках в соседнем крае Польском. И были бы родственные встречи, если б не ранняя смерть родителей, оставившая сиротами Сашу и Костю. И даже если он и вспомнил впоследствии о сих людях, то сам служа в Польше в смутные годы, не захотел упоминать о них и разыскивать, чтобы не вызвать ненужных подозрений, — хотя бы по той причине, что те имели фамилию…гиньских. А, как известно, из этого рода происходил граф…гиньский, участник польского восстания во главе с Тадеушем Костюшкой. Так что на этом пышно разветвленном семейном древе могли оказаться и другие неблагонадежные бунтарские веточки…

События развивались споро. В первые летние дни мать и дочь Крупские уже выехали из Санкт-Петербурга; с собой они имели письма от Бронислава…гиньского с любезным приглашением погостить в его богатом имении. Из писем также стало ясно, что он изредка бывает в Санкт-Петербурге, знаком и ведет активную переписку с известными педагогами из Петербурга, Москвы и Варшавы и будет рад позаниматься со способной девочкой, являющейся ему хоть и дальней, но родственницей; тем более что двое его взрослых сыновей давно уж оставили родные пенаты, предпочитая не появляться на родительские очи, что очень огорчает их отца. Он также кратко указал, что вот уж несколько лет как их мать, будучи тяжелобольной женщиной, вскоре после серьезной операции совсем занедужила и отошла в мир иной…

Надюша любила путешествовать; в дороге она с теплотой вспоминала семейные переезды, папины рассказы об истории живописных мест, где они проезжали, свои пересказы прочитанных книг, неспешные беседы отца и матери во время прогулок, когда она шла позади чуть отстав, а еще отчего-то в запахах и красках припоминалось недавнее лето, когда она гостила в Псковской губернии, в поместье добрейших помещиц Косяковских. Душа девочки-подростка трепещет в ожидании, она как бутон, в который поступают первые живительные капли, гарантирующие скорый расцвет; детская округлость щек, знакомая серьезность красиво очерченных губ, длинная русая коса через плечо, чистый взгляд безмятежных глаз, — больше ТАКОГО взгляда вы на ее фотографиях не увидите.

Она, как и многие ее сверстницы, начинала по-новому влюбляться в литературных героев; раз за разом перечитывать волнительные пушкинские строки письма Татьяны Лариной к безразличному красавцу Онегину; размышлять и пленяться образом дерзновенно-ранимой Лизы из «Дворянского гнезда» И.С. Тургенева…

У Бронислава…гиньского оказалась великолепная библиотека, и Надюшу вскоре можно было увидеть сидящей в тенистой аллее с книгой в руках. Она свободно читала на русском и французском (старательно осиливая и польские книги) самых популярных авторов того времени. У нее появился круг общения, дядя дозволил дочерям шляхтичей-соседей навещать их; шумные игры в саду и звонкие детские голоса веселили сердце и Елизаветы Васильевны, недавно потерявшей мужа, и обходительного пана Бронислава, сочувствовавшего ей вовремя и умело высказанными фразами. В разговорах он показывал свою эрудицию, свободно переходил от темы к теме, мог осторожно пересказать о европейском вольнодумстве, посетовать на народовольцев и социалистов, и тут же перейти к войне 1812 года, отругать Наполеона, обещавшего дать полякам волю и процветание, а давшего разорение, при этом упоминал он Надиного дедушку Игнатия Каликстовича, дошедшего с войсками до Парижа, и словно невзначай, упоминал и Константина Игнатьевича. Имя отца Наденьке слышать было очень приятно, ей казалось, что этот человек, возникший из ниоткуда, обязательно бы полюбил ее папеньку, и тогда бы все они встречались чаще.

Много лет спустя Надя припомнит любопытный разговор, возникший за ужином незадолго до отъезда матери в Санкт-Петербург. Пан Бронислав, когда мать хотела отослать девочку спать, попросил разрешить той остаться. Он сказал, что подобные разговоры полезны для умственного и нравственного развития неокрепших душ юных дев, чтобы в будущем избегать некоторых ошибок. Уже сама эта формулировка была интригующей, Наденька смутилась, поджав губки, но Елизавета Васильевна оставалась спокойной, лишь улыбчивые морщинки пробежали в уголках век. Они опять затеяли разговор об императоре Наполеоне, вновь звучали знакомые названия и имена; однако разговор шел не о баталиях, а о чувствах, и Надя затаила дыхание.

— Он увидел ее, возвращаясь в Варшаву, почти девочку, на последней почтовой станции. Это она сказала кому-то по-французски, так громко, что он услышал: «Мсье, помогите мне выбраться отсюда и дайте мне на мгновение увидеть его!» Вот только что он ехал по обледенелой дороге, и был зол и остановился сменить лошадей. А она стояла с родительницей, и ее русые волосы разметало ветром. Вы понимаете, она приехала увидеть освободителя! Он понял ее восторг и протянул ей букетик.

— У победителей всегда много поклонниц, пан Бронислав.

— Да, но эта не была одной из них. Ее вскоре нашел Дюрок по приказу Наполеона, и, думаю, вы помните ее имя — Мария Валевская, жена графа Анастасия Колонна Валевича-Валевского, урожденная Лачинская. Происходила из старинной, но обедневшей шляхетской семьи, ее отец умер, когда девочка была еще маленькой.

— Конечно же, я знаю эту историю. Скажите, неужели ненависть к русским здесь так… сильна, что надо было придумывать, будто бы эта молодая женщина не захотела выйти за богатого русского дворянина, а пошла за 70-летнего польского графа, внук которого был на 9 лет старше самой Марии…

Пан…гиньский засмеялся, а за ним заулыбалась и Надя.

— Не знаю, не знаю… Но она действительно была патриоткой.

— Выйти в 15 лет замуж за 70-летнего соотечественника, да еще и очень-очень состоятельного, но не выйти по любви, в этом, по-вашему, и заключался ее патриотизм?

— Нет, конечно;, уже после рождения сына она поняла, что ей предначертано нечто большее. Она поверила, как все поляки, что в руках Наполеона судьба Отчизны, вот и поехала навстречу, чтобы первой приветствовать его…тогда все в это верили. И первый вельможа Польши Понятовский, узнав о той встрече, сказал: «Кто знает, быть может, небо изберет вас спасительницей Отечества!» Они встретились с Наполеоном на балу в Варшаве, а потом он забросал ее письмами. Но Мария была неприступна. И тогда ей вручили письмо, подписанное видными представителями нации, членами временного правительства, которое гласило…

Пан…гиньский поднялся из-за стола и подошел к секретеру, взял небольшую книжку, ловко раскрыл на нужной странице и прежде чем прочесть, подмигнул Надюше, спросив:

— Интересно?

Та чуть кивнула и опустила взгляд вниз, на руки, лежащие на коленях. Елизавета Васильевна с легкой иронией следила за движениями собеседника.

— «Мадам, — я цитирую, — маленькие причины вызывают иногда большие последствия. Женщины во все времена имели большое влияние на мировую политику. История самых отдаленных эпох, как и история нашего времени, подтверждает эту истину. Пока страсть владеет мужчинами, вы, женщины, будете одной из самых страшных сил. Будь Вы мужчиной, Вы отдали бы жизнь благородному й справедливому делу защиты Отечества. Как женщина Вы не можете защитить ее физически, Ваша природа не позволяет этого. Но зато существуют иные жертвы, которые Вы вполне можете принести, и Вы должны взять их на себя, какими бы тяжким они для Вас ни были. Вы думаете, Эсфирь отдалась Ксерксу из любви? Ужас, который он ей внушал, поверг ее в обморок, это доказывает, что нежность была ни при чем в этом союзе. Эсфирь пожертвовала собой, чтобы спасти свой народ, и ей досталась слава этого спасения. Да сможем же и мы сказать то же о Вашей славе и о Вашем счастье! Разве Вы не дочь, не сестра, не супруга тех ревностных сынов Польши, которые соединяются в единый национальный союз, сила которого может быть увеличена только числом и согласием входящих в него членов? Выслушайте же, мадам, что сказал один знаменитый человек, святой и благочестивый служитель церкви Фенелон: «Мужчины, имеющие власть, не смогут провести своими постановлениями ничего действенного в жизнь, если женщины не помогают им в этом». Внемлите же голосу, к которому присоединяется и наш голос, чтобы принести счастье 20 миллионам человек».

— А как же ее муж? Он тоже подписал это…

— Ее муж был не на ее стороне. Он сказал своей юной супруге: «Мадам, необходимо всем поступиться перед лицом обстоятельств, имеющих такое огромное и такое важное значение для нации».

— И она уступила, а после влюбилась в искусителя. Так что он не испугал ее, как Ксеркс в свое время Эсфирь.

— Ошибаетесь, в письмах сыну она после писала, что долго сопротивлялась и упала в обморок, как библейская героиня. Правда, в воспоминаниях Наполеона есть упоминание, что она не очень-то сопротивлялась.

Елизавета Васильевна посмотрела на дочь; подобный разговор был явно не для ушей девочки. И следовало его завершать; она даже не понимала, откуда взялась в ней колкость.

— И, по-вашему, это мудрое решение? Когда добропорядочные мужчины, вершащие власть, отправляют свою соотечественницу на поругание? Разве можно представить, чтобы подобный шаг совершили русские? Да они прежде расстанутся с жизнью. Знаете, пан Бронислав, Польша перестала быть собой, когда вашему королю подсунули Эстер, а она привела за собой миллионы собратьев. Вы же наверняка знаете, что за эту связь его все звали Мордехай Второй. Не так давно это было, XVI или XVII век, а не думаете ли вы, что с того времени польская нация изменилась, что поляки стали вести себя как…

— Ну, — явно успокаивая, протянул пан Бронислав, — не все, не все такие… Впрочем, я сам еврей, и не скрываю этого. Мою мать звали Сара Иосифовна, вот такая коллизия… nie ma… niepowodzenie…

— Извините, вы не говорили, — смутилась Елизавета Васильевна и Надя подумала тогда, что если бы мать знала это обстоятельство, то вряд ли они приехали в этот гостеприимный дом.

А через несколько дней ее родительница покинула имение и выехала в Санкт-Петербург, чтобы привести в порядок дела о наследстве. Тот разговор был забыт, после него упоминались иные, более веселые истории, так что не было никакого повода беспокоиться за дочь, которая оставалась в гостях. До окончания каникул было еще больше половины лета, и пан Бронислав, сославшись на некие дела в Санкт-Петербурге, пообещал приехать с девочкой в северную столицу в канун сентября.

А после свершилось то, что свершилось. То, что перевернуло не только ее душу, ее формирующееся тело, ее женскую физиологию, психику и мышление, — но и ТО, что в конечном итоге перевернуло всю великую царскую Россию и ее народы…

Бронислав…гиньский был ненавязчив, заботлив и мил, казалось, в свои 58 лет он отдавал своей племяннице тепло истосковавшейся по родственному общению души. Однажды в обычном житейском разговоре он коснулся воспоминаний о своих родителях. Наденька, слушая его, полюбопытствовала, решившись, наконец, уточнить для себя:

— Пан Бронислав, вы сказали, вашу маму звали Сара Иосифовна… так она правда не полячка?

Немного подумав, он ответил, что род его матери действительно происходит от широко известной в истории Польши Эстер и ее мужа царя Польши, неуважительно прозванного Мордехаем. И что то, о чем они недавно беседовали с Елизаветой Васильевной, и что сама она слышала за ужином, во многом соответствует действительности. Добавив при этом, что гордится предполагаемым родством со столь значимыми фигурами, навсегда оставившими свой след в мировой Истории. Наденька, в свою очередь, поделилась с дядей, что в их семье также ходит предание о том, что у кого-то из их рода текла в венах капля царской крови; правда, добавила, что говорилось об этом с долей шутки и упоминалось при ней нечасто…

Благосклонно выслушав ее, пан Бронислав отослал девочку отдыхать, потому как они слишком засиделись. И уже сладко засыпая в мягчайшей постели, Наденька почувствовала, как к ее лицу прикоснулся дядя. С трудом пытаясь раскрыть слипшиеся веки, она слушала и слушала его теплое дыхание с запахом мятных пастилок, его мягкие слова с характерным убаюкивающим сипящим акцентом, пока до ее сознания не донеслась отчетливая фраза:

— Мы должны объединить нашу царскую кровь.

О, искусник тайнобрачия! — этот полуполяк, этот покровитель смиренных детских всхлипов прошел великолепную школу искушения, не единожды побывав в святая святых — в тайных секретных школах организации, условно именуемой нами Орденом. Но то, что там обучают не только мужчин, но и женщин, предстоит узнать и самой Надежде Константиновне…

Процесс, которому она вначале не придала в силу возраста нужное значение, уже наложил на психическое и психофизическое развитие девочки свою печать. Ее совлечение в тайную бездну безрадостного познания когда-нибудь, через много-много лет обретет для нее понятие предумышленности всего, что происходило с их семьей на протяжении последних месяцев 1883 года и с ней самой тем ошеломительным летом.

Боль еще не единожды пронзит ее тельце; и посрамление, и непротивление, и всеведение, и даже подспудное желание продления постыдного, и ненавистность самое себя, и жалость к «дяде», — все чувства разом захлестнут ее душу, изменив внутренний мир. Порочный круг еще не был сомкнут, пока в один из августовских дней второй половины месяца в имение Бронислава…гиньского не пожаловала привезенная откуда-то дядюшкой акушерка. Преждевременная и нежелательная беременность была прервана. Однако после этой экзекуции Надя не сможет больше иметь детей…

Интимная близость с человеком, назвавшимся дядей по отцу, не приносила 15-летней девочке удовлетворения; она не получала оргазм, как и не представляла, что нечто подобное должно знаменовать интимные отношения людей любящих. Однако ей дано было освоить некоторые изощренные формы и виды половой жизни.