Красные крылья

СТОРОЖЕВОЙ КАТЕР

Солнце село, и тотчас сделалось прохладно. Только песок отдавал тепло, накопленное днём.

Лётчики, полковник и Степан Григорьевич ушли ещё засветло и всё никак не возвращались.

Все остальные расположились у костра и пили чай. Красноватые и вертлявые искры летели к неподвижным синеватым звёздам на небе. Лица людей от огня казались оранжевыми. Когда подбрасывали хворосту и пламя раздвигало темноту, можно было видеть в отдалении самолёт. Рядом белела фигура часового. Временами он сам подходил к костру — скучно стоять одному — и тоже пил чай. Но обязательно лицом к объекту охраны.

Послышались голоса — все замолчали, прислушиваясь, а часовой вскочил на ноги, сжимая палку в руках.

— Спокойно, товарищи! — раздался из темноты голос полковника. — Свои!

Отец подарил Саньку три маленьких аккуратных гильзы.

— От пистолета ТТ, — сказал он.

— Кто стрелял?

— Полковник.

— В фашистов?

— Какие там фашисты! Стреляли, чтоб нас услышали со сторожевого катера. Через час поплывём в Красноводск.

— А как же наш самолет? — заволновался Санёк. — Оставим?

— Без бензина всё равно лететь нельзя. Да и трактор нужен — гляди, как колёса ушли в песок. Без трактора не вытащишь.

Лётчики остались у костра, а пассажиры двинули к морю, которое угадывалось в темноте по далёкой лунной дорожке. А сама луна, повисшая над ребристыми барханами, казалась огромной и красной. Сверкали ясные звёзды — каждый лучик можно рассмотреть.

Ширяшкин шёл и ворчал — полковник заставил его нести ящик с рыбой. Идти по песку было трудно. И тут путешественников нагнал ишачок, а в тележке — часовой с палкой.

— В тележку чемоданы и ребёнка! — приказал полковник.

И Санёк поехал в тележке.

Ишачок косил на него своим печальным глазом. На волнистом песке извивалась его длинноногая тень, тут же рябила тень крутящегося колеса со спицами.

Ехали, ехали, спустились с высокого берега к воде и увидели катер.

Из темноты вышли два человека в тельняшках и поздоровались. Один, с поблёскивающим золотым зубом, сказал:

— Извините, полковник, но удобств у нас никаких. Придётся всем разместиться на палубе.

— Ничего, капитан. Теперь не до жиру — быть бы живу, — махнул рукой полковник. — Ночи ясные. Дождя не будет. Нам, главное, поскорее в Красноводск.

Полковник пожал руки туркменам, а старику, чей сын воюет, сказал:

— Благодарю за службу.

— Служу Советскому Союзу! Помогай вам аллах!

— Бог, он, конечно, бог. Да и сам не будь плох.

— Может, встретишь сына Алты — скажи ему привет с родной земли.

— Записано. Обещать трудно, а там кто его знает — война.

Ширяшкин вытащил из брички ящик и сел на него.

— Присаживайтесь, Степаныч, — сказал он Саньку. — Посидим как солдат с солдатом.

Солдат Ширяшкин долго глядел на катер, а потом вдруг спросил:

— Видишь полосу по борту?

— Вижу.

— Это ватерлиния.

— Зачем она?

— Чтоб глядеть. Загружаешь судно, а сам поглядывай на линию. Если уйдёт под воду — всем каюк. Смекаешь?

Санёк заволновался — вода как раз доходила до полосы.

— О чём размечтался? — спросил отец. — Пойдём на катер.

— Гляжу на ватерлинию, — ответил Санёк.

— Откуда ты знаешь такое слово?

— Ширяшкин сказал.

— Пойдём-пойдём.

Все разместились на чемоданах. Только у Ширяшкина ничего не было, и потому он устроился на ящике с рыбой.

Катер слегка покачивало, волны лениво шлёпали в борт.

А Санька волновала ватерлиния, он стал глядеть за борт.

— Не вывались, — сказал отец.

— Не видно линии.

— Бог с ней, с линией, — махнул отец рукой, что Саньку показалось непростительным легкомыслием с его стороны.

— Ведь утонем!

— Кто тебе сказал такую чепуху? Уж не Ширяшкин ли, твой боевой друг?

— Он.

— Слушай его побольше: он с три короба наврёт — дорого не возьмёт. Несерьёзный человек.

Капитан, у которого тельняшка и зуб золотой, дал маме одеяло и сказал:

— Постелите парню. Ночи прохладные.

А Санёк всё думал и думал о ватерлинии, которой не видно, и решил во что бы то ни стало спасти судно, для чего обратился к Ширяшкину как солдат к солдату.

Выслушав Санька, тот сказал:

— Надо избавиться от лишнего груза. Смекаешь? А что у нас лишнее?

— Не знаю.

— А я знаю — рыба! Вы себе не представляете, Степаныч, до чего тяжело её таскать. Ну сами подумайте, что о ней делать? Сварить? Изжарить? Разложить костёр на палубе?

Санёк не мог не согласиться с доводами своего богатого опытом друга.

— Давайте-ка я, Степаныч, встану на стрёме. То есть буду часовым, а вы спустите три рыбины за борт. Ящик открыт. В случае чего мы ничего не знаем. Вы умеете хранить военную тайну?

— Умею, — ответил Санёк.

— В случае чего — наша хата с краю. Как поняли боевую задачу?

— Хорошо.

— Надо говорить: «Так точно!» Ведь вы — военный человек.

— Ага. Так точно.

— Действуйте! Желаю успеха в вашем благородном деле.

Санёк легко поднял крышку — ящик стоял у поручней — и спустил за борт одну, вторую, третью и даже четвёртую рыбины.

— Всё! — доложил он Ширяшкину.

— Уф, хорошо — не попались. А то разговоров было бы. Итак, благодарю за службу! От имени командования и лично товарища полковника. Что надо в таких случаях отвечать? Служу Сове…

— Служу Советскому Союзу! — обрадовался Санёк.

— Вот правильно. Теперь люди в полной безопасности. Вы спасли живую силу и технику. Да и мне лично легче будет.

Санёк вовремя спас катер, так как подошла мама и спросила:

— Что ты тут делаешь?

— Ничего.

Она поглядела на Санька подозрительно. А его так и подмывало сказать, что она теперь может ничего не бояться, катер не утонет. Но надо молчать — военная тайна.

— Почему от тебя воняет рыбой? — спросила она.

— От него пахнет ватерлинией, — поправил Ширяшкин.

— Ватерлинией? Какой ещё ватерлинией? А чем она пахнет?

— Она пахнет рыбой.

— Ваши шутки дурацкие, Ширяшкин.

— Что делать, мадам. Я всего-навсего простой солдат.

Под палубой загудело. Пыхнуло снизу сладковато удушливым дымом выхлопа, и катер поплыл к луне. Волны, раскидываемые носом, засверкали голубоватыми искрами, будто в них зажгли свои лампочки многочисленные светляки.

Мама постелила на палубу отцову куртку и сказала:

— Детям давно пора спать. Двенадцать часов ночи.

Санёк лёг, мама накрыла его капитанским одеялом и подоткнула края.

Он лежал на спине и глядел на россыпи дрожащих звёзд. Небо словно дышало.

— А где-то совсем недалеко льётся кровь, — сказала мама и тоже стала глядеть на звезды.

— На самолёте можно долететь до звезды? — спросил Санёк.

— Ну что ты! Самолёт летел бы до самой ближайшей звезды тысячу лет. Нет, не тыщу, а миллионы лет. Люди никогда не сумеют добраться до звёзд. Да это и ни к чему, если неспособны навести порядок на земле. Всё воюют, воюют. А чего ради?

— Но мы их видим, — возразил Санёк.

— Просто они очень большие. Больше нашего солнца. Спи. Думай о звёздах и спи.

Тонко дрожала палуба. Санёк глядел на звёзды и одновременно как бы видел светящиеся голубые волны и светлячка, который жил у него в банке, и мягкие прыжки кролика, и печальные глаза ишачка. И стал словно проваливаться. Но только не вниз, а вверх. Падал в бесконечную яму неба к звёздам. Раньше ему казалось, что звёзды — дырки в тёмном покрывале, а над покрывалом — ослепительный свет. Теперь ему стало ясно, что они — каждая в отдельности, и все разные. И вокруг бесконечная пустота. Он глядел на одну из звёзд, и вдруг внутри словно что-то оборвалось. Он ощутил невообразимое пространство ледяного космоса.

— Глядите, тюлени! — крикнул Ширяшкин.

— Где? Где?

Тут и Санёк враз пришёл в себя и сел.

Что такое тюлень, он, правда, не знал.

— Вон голова, — показала ему мама.

По сверкающей чешуе волн двигалось что то чёрное и круглое. Плывёт, плывёт, исчезнет. И снова плывёт и ныряет. Рассмотреть в подробностях, что это такое, было невозможно.

— А какой он? — спросил Санёк.

— Да вон, гляди! Второй, третий, четвёртый!

Мимо проплывали тёмные шары, что следовало понимать как головы животных. Это могли быть всего-навсего и футбольные камеры, которые кто-то тянет за верёвочку, хотя представить того, кто так дурачится, было ещё труднее, чем поверить в существование таинственной жизни моря под огромным живым небом.

Санёк разволновался, чувствуя себя заодно с небом, людьми на палубе, тюленями и рыбами в бескрайнем ночном море, полном светляков. Ему передалась радость тюленей: очень, наверное, весело и жутко плыть, выкидываясь из воды, и быть заодно со всем дышащим миром.

— Вот кончится война, — сказала мама, — мы пойдём в зверинец, и ты увидишь тюленя близко-близко.

— Какие они?

— Они хорошие. У них круглые и печальные глаза. Они, я слышала, любят музыку. Вот после воины купим патефон и… и пойдём в зверинец с патефоном. Можно ведь пройти туда с патефоном? — спросила она у отца. — Разрешат?

— После войны всё разрешат, — ответил тот солидно.

— Они не кусаются? — поинтересовался Санёк.

— Ну что ты! Они добрые.

Санёк, кажется, заснул. И ему привиделись танцующие на задних лапах толстые звери с печальными, как у ишачка, глазами — это были тюлени. Впрочем, они походили на учёных собак. Только без ушей.