Красные крылья

ПРАВДИВЫЕ РАССКАЗЫ КРАСНОАРМЕЙЦА ШИРЯШКИНА

Жара стояла страшенная, трава и небо побелели от зноя.

Степан Григорьевич был в хорошем настроении, оттого что случилась оказия до города Красноводска.

— Знаете, где самое лучшее место в авиации? — спросил он.

Ни Санёк, ни мама этого не знали.

— Под плоскостью.

И все забрались в холодок под крыло, где уже отдыхали на разостланной плащ-палатке две женщины: одна в военной форме, другая штатская. И красноармеец с газетой.

— Располагайтесь, товарищи, — сказал он. — Всем места хватит. — И поздоровался с Саньком за руку. — Как вас зовут?

— Санёк.

— Простите, а как по отчеству?

Санёк растерялся — не ожидал такого вопроса.

— Степанович, — подсказал отец.

— Очень приятно с вами познакомиться, Александр Степаныч, — сказал красноармеец и стал обмахиваться газетой.

Санёк хотел спросить, куда едет красноармеец, но в военное время вопросов не задают — это он хорошо знал. Едет — значит, на то есть приказ.

Лётчик в гимнастёрке с двумя треугольничками на голубых петлицах ходил вокруг самолёта и напевал себе под нос что-то неузнаваемое. Он был в новых сапогах, собранных в гармошку, а за голенищем, как и у механика Петровича, — отвёртка. За поясом — пассатижи.

— Это второй механик и одновременно стрелок, — сказал молодой красноармеец и вытянул травинку.

К механику подошёл большой и, наверное, очень сильный лётчик с медалью на груди. Оба чего-то ждали и поглядывали на кирпичный дом, где толпились военные.

Красноармеец стал покусывать травинку, сладковатую снизу.

— Этот здоровяк с медалью командир нашего самолёта, — сказал он. — Герой! Вот только плохо слышит. Глухой.

Рассказчик печально вздохнул.

— Отчего глухой? — поинтересовалась штатская женщина. — Может, глухонемой?

— Нет, просто ничего не слышит. Однажды его подбили фашисты, но он посадил свой горящий самолёт на луг. От удара о землю его выбросило из кабины.

— Да ну! — удивилась женщина.

— Вот вам и «да ну»! Летел сорок метров.

— Неужели сорок? И всё по воздуху?

— Именно сорок. И всё по воздуху. Потом подсчитали рулеткой — ровно сорок.

— Врёшь, Ширяшкин, — сказала военная женщина.

— Что значит «врёшь»?! — обиделся Ширяшкин. — Ведь если самолёт врежется в землю, то пилота выбрасывает вперёд по движению — закон физики. Соображать надо!

— Ну и что дальше? — спросила штатская женщина.

— А дальше было вот что. На лугу паслись бык и корова. Травку щипали. Так он убил головой быка, а корова со страху убежала. Её до сих пор не отыщут. Вот, пожалуйста, коли не верите.

Красноармеец протянул обрывок газеты штатской женщине.

— Где смотреть? — спросила та.

— В отделе объявлений. Вот!

Женщина прочитала вслух:

— «Ушла корова по кличке Катя. Бурая с бел. пятн. на спине. Нашедшего просим сообщить…»

Санёк слушал, затаив дыхание, рассказ о легендарном лётчике-герое, а сам поглядывал на него. Да, такой дядя, пожалуй, мог бы и в самом деле убить быка головой.

— Что же дальше? — спросила штатская женщина.

— А то было дальше, — продолжал Ширяшкин, — что у него у самого из уха потекла кровь. И он оглох. Теперь глух как пень.

— Врёшь, Ширяшкин! — сказала военная женщина.

— А вы сами попробуйте, убейте быка головой, тогда и говорите. Спорим, что и вы тоже оглохнете! Между прочим, в газетах врать не будут. Думаете, Катя не убежала, если б у неё на глазах не убили быка головой? Тут всякий убежит!

— Но в газете ничего не сказано про лётчика и аварию, — возразила военная женщина. — Только про Катю.

Красноармеец, подмигнув Саньку, показал большим пальцем в сторону женщин:

— А ещё военные!

Санёк покраснел, польщённый вниманием такого многознающего человека.

— Причём тут военные? — обиделась военная женщина.

— А при том, что про аварии впрямую в газетах не пишут — это секретные сведения. Потому умный человек читает про корову, а понимает са-авсем другое. Правильно, Степаныч? — Ширяшкин поглядел на Санька — тому ничего не оставалось, как кивнуть. — Ну вот. Мы это понимаем. — Он потрепал Санька по плечу. — А они — нет. Женщины! Что с них возьмёшь!

Наступило молчание. Наверное, все думали про героя-лётчика, убившего быка, и про корову Катю, у которой на глазах разыгралась трагедия.

Вообще, Саньку было жаль быка. И вдруг он заметил, что отец, уткнув лицо в изгиб локтя, не то плачет, не то смеётся.

— Ты что? — испугался Санёк.

— A-а, нет-нет, ничего. Всё в порядке, — ответил Степан Григорьевич. — А как звали быка? — спросил он Ширяшкина.

— Володя, — не моргнув глазом ответил красноармеец. — Да об этом написано и в газете… Только, кажется, не в этой.

Отец снова упал лицом на руку.

Мама сказала обиженно:

— Ничего смешного.

И сочувственно поглядела на глухого командира.

— А теперь я вам расскажу менее печальную историю, — снова заговорил Ширяшкин. — Видите товарища с отвёрткой? Так он сбил в одном бою «мессершмитт» и «хейнкель» — одним выстрелом из пистолета ТТ.

— Да ну! — удивилась штатская женщина. — Сразу два самолёта?

— Сразу два. И оба из пистолета. Точнее, сперва один, а потом… Впрочем, слушайте, как было дело.

Стрелок, он же механик, о котором шла речь, всё продолжал что-то напевать. Потом вынул из дырки на моторе красную затычку с флажком на верёвочке и стал её выпрямлять пассатижами.

— Ну-ну, давай, Ширяшкин, заливай дальше, — сказала военная.

— Могу и не рассказывать, коли не верите.

— Рассказывай — рассказывай, — попросила штатская. — Верим.

— На борту Ли-2 какое вооружение мы имеем? Всего-навсего два пулемёта. А что это за пулемёты? Так, пукалки. Таким собьёшь разве что ворону. Если попадёшь. Знаете, какой у него калибр?

Женщины, наверное, не знали, какой калибр у пулемёта.

Ширяшкин махнул рукой.

— Да вы, верно, не знаете, что такое вообще калибр оружия!

— Нам это ни к чему, — сказала военная. — Я по медицинской части, а она летит к мужу.

— А если по медицинской, так молчите и не перебивайте. Сами поглядите на пулемёт, если не верите. Выйдете из-под крыла и поглядите.

Женщины не шевельнулись, а Санёк выполз из тени и поглядел на большой прозрачный шар, наполовину вылезший из тела самолёта. А в нём и в самом деле пулемёт.

— Ну, так как же он сбил самолёты противника из этой пукалки? — спросила штатская.

— Да не из неё! Впрочем, слушайте. Ведь они, то есть фашисты, совсем обнаглели. Правильно?

— Правильно. Когда же наконец собьют с них спесь?

— Итак, скорость у фашистского истребителя раза в три больше против Ли-2. Ему догнать нас ничего не стоит. И на борту у него не пулемёты, а скорострельные пушки. Ясно? Ахнет из пушки — и привет горячий!

— Пусть сперва попадёт, — бросила штатская.

— И вот один фашист обнаглел сверх всякой меры. Подлетел к самому борту и стал рожи корчить нашему советскому лётчику. Представляете? — Ширяшкин задохнулся от негодования. — Русскому человеку — и рожи! Нет, такого вынести мы, извините, не можем! — Он сел и развёл руками. — Вынесем всё что угодно. И голод, и холод, и… сами понимаете… Но чтоб перед нами кривлялись! Не-ет! Шалишь, кума! — Он погрозил женщинам пальцем. — Не с той ноги плясать пошла! А ещё фашист перевернул самолёт вверх брюхом — демонстрировал высший пилотаж — и стал показывать кулак. — Ширяшкин показал женщинам кулак. — Представляете? Он думал нас прихлопнуть, как муху. Ну а Иван — так зовут стрелка — парень не промах. Он вытащил пистолет ТТ — и хлоп по фашистской морде. И попал в ухи.

— Да ну! Не может быть! В ухо?

— В самое ухо! — Ширяшкин вытянул палец и как бы выстрелил. — На войне всё может быть. И даже такое, чего быть никогда не может. Соображать надо! Вообще-то, он попал, конечно, случайно. И пуля, значит, в одно фашистское ухо влетела, а через другое вылетела. Стервятник, обливаясь кровью, посыпался к земле. Откривлялся, одним словом. А внизу как раз проходил другой стервятник — «хейнкель». Знаете такой самолёт?

— Знаем. Бомбардировщик, — ответила штатская женщина. — Бомбит мирное население.

— Правильно. И вот «мессер» падает на «хейнкеля», и оба, беспорядочно кувыркаясь, валятся на землю. И взрыв. Это было в Крыму. Словом, бой в Крыму, всё в дыму, и ничего не видно. Слышали такое выражение?

— Слышали.

— Ну вот. А спорите. Отсюда какой вывод напрашивается? Не знаете? А вы подумайте, подумайте! Зачем вам голова дадена? Так не знаете? — Ширяшкин, казалось, торжествовал. — А вывод очень даже простой. Не выламывайся! И самое главное, — он поднял палец кверху, — никогда и ни при каких обстоятельствах не корчи рожи русскому человеку!

— Ширяшкин, вы болтун! — сказала военная женщина.

— Пойдите и сами спросите, коли не верите.

Ширяшкин лёг на спину. Он так разволновался, словно сам только что сбил двух стервятников. Конечно, после такого следовало отдохнуть.

Санёк выполз из-под крыла и подошёл к лётчикам поближе. Тот, что сбил два самолёта противника, спросил:

— Что скажешь, молодой человек?

Санёк не ожидал, что на него могут обратить внимание такие герои, и растерялся. Он не нашёл ничего лучшего, как спросить:

— А что это за штучка?

— Заглушка.

— Зачем она?

Санёк догадался, что перед ним не только герой, но и самый настоящий поэт.

Поэт, он же механик и стрелок в одном лице, заткнул дырку на моторе заглушкой.

Санёк решил узнать подробности воздушного боя, когда были разом уничтожены два стервятника, но тут все поспешно вылезли из-под крыла, а глухой командир затоптал окурок.