Крепость демона 2 (СИ)

Глава 77, после

Я открыла глаза там же, где закрывала. Передо мной были зубцы стены крепости, дальше клубился дым, подсвеченный белым сиянием крыльев. Щита Лиона уже не было, вокруг стояли солдаты с автоматами, потом они разошлись, освобождая место, и рядом приземлился Алан. Я в первый раз посмотрела на него прямо и без спешки – чёрный шипастый монстр, безоружный и голый, залитый кровью так, как будто нырял в неё с трамплина, жёлтые демонские глаза, чёрные рога и чёрные шипы на крыльях, в сложенном виде они как будто обрамляли его мрачной готической рамкой.

«Красиво.»

Он улыбнулся, белые зубы на чёрном лице выглядели так, как будто кто-то разрезал маску. Он мягким движением забрал у меня бокал, цокнув когтями по стеклу, сказал мурлычущим шёпотом:

– Спасибо, принцесса. Всё-таки можно доверять женщинам, не всем и не всегда, но тебе – точно можно.

Я слегка кивнула, не то чтобы соглашаясь по всем пунктам, но всё же принимая его благодарность, он сделал глоток, на миг прикрыл глаза от удовольствия, приоткрыл и посмотрел на меня, с соблазнительным прищуром предлагая:

– Хочешь? Гномы знают толк в выдержке.

Я не могла с уверенностью сказать, что на меня больше повлияло – его голос, его глаза или волшебное слово «гномы», но я кивнула:

– Давай.

Я ожидала, что напиток будет очень крепким, и что Алан предложил мне его исключительно с целью полюбоваться моим перекошенным лицом, и уже внутренне собралась, делая первый глоток и обещая себе ни в коем случае не доставить ему этого удовольствия, когда поняла, что алкоголь меня не обжигает. Я чувствовала насыщенный многогранный вкус, похожий на горьковатую карамель из кленового сиропа и каштанового мёда, чувствовала густой запах дерева и приятное тепло внутри, как от острой еды, и всё.

«Эльфы не пьют алкоголь. Вот только я не эльф.»

Алан смотрел на меня так, как будто наслаждается каждой секундой гораздо сильнее, чем я, мне не хотелось в этом участвовать, поэтому я вернула ему бокал и спросила, просто чтобы что-то сказать:

– Где мой молот?

– Это молот Армина Третьего Иссадора, наследника владыки одного из крупнейших королевств Мира демонов.

– Уверяю тебя, он ему больше не понадобится.

Алан рассмеялся и попытался меня обнять, я увернулась и отошла, он сделал вид, что не особенно расстроился, но по каналу прилетела такая волна боли, что я только сейчас вспомнила о нём и поскорее закрыла. На мне стояло столько заклинаний, что мне нужен был час медитации просто на то, чтобы разобраться в них и снять лишние, но времени не было, я пообещала себе, что займусь этим позже. Алан сказал гораздо более трезвым и деловым тоном:

– Этот молот – древний артефакт, очень мощный, я отдал его специалистам, пусть изучат. Я верну его тебе через пару недель, если захочешь.

– Я подумаю, – я не смотрела в его сторону изо всех сил, осматривала стену и бегающих по лестницам солдат, заметила раненого и решила, что я сейчас буду гораздо полезнее в роли врача. Развернулась уходить, но передо мной приземлился Лион, протянул Алану одну из моих бутылок с эликсиром, ещё одну такую же протянул мне, я не стала отказываться. Лион пошёл раздавать бутылки дальше вдоль стены, но быстро вернулся, остановился рядом с Аланом и тихо спросил:

– Вы в порядке?

Алан ответил ровно, с задумчивым видом глядя на пустую банку от эликсира из меня:

– Да. Какие планы?

– Стандартные. Лечимся, оцениваем ущерб, отправляем отчёт, восстанавливаем что можем.

– Кому отчёт?

– Тебе, по ходу. Или кто там тебя сейчас заменяет?

Алан поморщился и качнул головой, продолжая смотреть на банку:

– Я не в курсе, владыка кого-то назначил.

– Кого-то, кто не подал сигнал, когда они прошли?

Алан поднял взгляд на Лиона, они молча посмотрели друг на друга пару секунд, потом Алан медленно глубоко вдохнул и очень тихо сказал:

– Я разберусь. Отчёт мне, через час.

Лион кивнул так, как будто это был правильный ответ, хотя я подозревала, что Алан старше, и по возрасту, и по званию, но они как-то между собой эти вопросы субординации уже решили, разделив зоны ответственности. Я посмотрела на свою зону ответственности – внизу было море раненых, им требовалась помощь, и я собиралась этим заняться, как только Лион перестанет перегораживать мне путь к лестнице. Лион на меня не смотрел так старательно, как будто цель его жизни состояла в том, чтобы стоять своей безразмерной крылатой тушей именно в этом месте. Он в очередной раз проигнорировал мой прямой взгляд и сказал Алану:

– Там за хребтом есть озеро, если крылья не уберёшь, спустишься быстро. Обратно можно дойти пешком минут за сорок, через туннели, там есть метки.

– Спасибо, иди.

Лион забрал у нас обоих пустые банки из-под эликсира и пошёл дальше вдоль стены, я развернулась в сторону лестницы, Алан поймал меня за локоть, тут же убрал руку и улыбнулся с очаровательно-невинным видом:

– Пойдём со мной. На озеро, тут близко.

– Иди сам. – Я отвернулась от него, стала внимательно смотреть на беготню внизу, – здесь нужны врачи, а я хоть спорный, но врач.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я опять попыталась шагнуть к лестнице, Алан загородил мне путь крылом, я закрыла глаза, чтобы не смотреть на него и не думать о том, какое оно на ощупь. Он сказал соблазнительным шёпотом:

– Принцесса, решайся, тебе понравится. Я же тебя не в загс зову, а просто на приятную прогулку вдвоём, без обязательств и ответственности. Ты сегодня солдат, а не врач, здесь и без тебя врачей достаточно, ты имеешь полное право отдохнуть и получить немного запретных удовольствий на эмоциях после битвы. Это же как пьяные, не считается.

Я посмотрела на него прямо, в очередной раз думая о том, как вообще умудрилась даже подумать о браке с этим клоуном, и сказала ровно и чётко:

– Я уже два месяца себе не вру, Алан, и другим не позволяю. Очень круто, попробуй как-нибудь для разнообразия.

Он перестал улыбаться и прикидываться соблазнителем, сказал серьёзно:

– Давай просто поговорим, а? Можешь мне уделить немного своего бесценного времени? Я тебе жизнь спас.

– Я тебя не просила.

– А зачем ты меня звала тогда?

– Я тебя не звала, я прощалась.

– Ты сказала, что это был лучший вечер в твоей жизни.

– Я сказала это, чтобы ты не винил себя в моей смерти. – Он опустил глаза, я продолжила чуть мягче и гораздо тише, как будто нас мог кто-то подслушать, хотя на всём пролёте между башнями не было никого, Лион всех увёл, – и чтобы ты знал, что я не держу зла.

– Ты не держишь зла? – полуутвердительно уточнил он, я кивнула:

– Я не держу зла. Только благодарность за всё хорошее, что было, но кончилось. Спасибо, прощай, мне надо идти, позаботься о себе, – я предельно равнодушно указала взглядом на его не особенно серьёзную рану, чётко развернулась к лестнице, думая о том, что если он не уберёт крыло, я спущусь со стены левитацией. Он убрал.

***

Как только я спустилась вниз, меня поймала за руку девочка из параллельной группы, грязная, лохматая и окровавленная, но бодрая, я решила, что это не её кровь. Она ловко повязала мне на запястье зелёную ленту и скороговоркой протараторила уже много раз повторённую за сегодня фразу, судя по тому, как заученно она звучала:

– Идите к лазарету, вон там белые палатки, становитесь в очередь, вам окажут помощь. Вы меня слышите? Вы всё поняли? Кивните. – Я кивнула, она сказала: – Спасибо, – и размашисто пошла к следующему солдату.

«Она меня не узнала в этой каске и бронежилете. Надо снять.»

Девочка пробиралась к следующей цели, карабкаясь по обломкам и переступая тела, я смотрела на неё – шлёпанцы, пижамный комбинезон со слониками, сверху жёлтый медицинский жилет с красным крестом в белом круге во всю спину – местные, у нас в Верхнем были другие. Через плечо медицинская сумка, из неё торчат края лент, зелёная, жёлтая, красная и чёрная. Я посмотрела на свою зелёную – она означала, что у меня лёгкое ранение, не требующее срочной помощи, и что я могу самостоятельно передвигаться.

«Где она нашла у меня ранение?»

Я осмотрела себя, но бронежилет был такой пыльный, что было непонятно, какого он вообще цвета, правый рукав был грязный, левого рукава не было. Шлем не давал нормально повернуть голову, чтобы рассмотреть, я сняла его, потом сняла бронежилет, с трудом разобравшись в застёжках, осмотрелась, не зная, куда это всё деть. Мой взгляд поймал один из солдат, подошёл и предложил помощь, я отдала, он унёс вещи куда-то вверх по лестнице стены. Я осмотрела свою кофту – рукав был отрезан, плечо было забинтовано, боли или дискомфорта я не чувствовала, поэтому решила разобраться с этим позже, а пока заняться тем, что умею.

Возле белых палаток раненые лежали рядами, вокруг них бегали студенты, проверяя их состояние, более опытные врачи оказывали помощь тяжёлым пациентам, я на глаз определила главного, подошла к нему, представилась и отдала свои скромные навыки в его распоряжение. Он обрадовался мне как родной и включил в работу.

Сначала я занималась лёгкими ранениями, потом кто-то из старших врачей заметил мой уровень и позвал к себе, на более тяжёлых пациентов, мы бегали от одного к другому, они не кончались, мне казалось, во всей крепости не было столько народу, сколько прошло через мою бригаду. Потом вокруг появились новые голоса и запахи, я не отрывала взгляда от пациента, но слышала всё вокруг – пришла помощь. Очередного пациента переложили на носилки прямо из-под наших рук, носилки подхватили чистые и свеженькие санитары, унесли и погрузили в машину скорой, которая сразу же выехала через стационарный портал в центре той площади, на которой я отобрала молот у демона с косичками, по ту сторону этого портала была подземная парковка, на место уехавшей машины скорой тут же выехала следующая, приняла носилки и уехала, её заменила новая. Я посмотрела на своего врача, он неуверенно улыбнулся и похлопал меня по плечу, сказал сорванным голосом:

– Отдыхай, дальше взрослые сами справятся. Ты молодец. Как тебя зовут?

– Лея.

– Молодец. Иди, – он развернулся в сторону палаток, сделал нетвёрдый шаг, а на втором шаге начал падать, я его поймала, закинула его руку себе на плечо и повела в сторону опустевших носилок, на которых отдыхали врачи, его там приняли коллеги, я пошла отмываться и выяснять, где ещё могу быть полезна. Я искала глазами Сари, всё искала и искала, её не было.

Всех тяжёлых пациентов забрали телепортом, для лёгких организовали новые чистые палатки, вся крепость наполнилась специалистами, одетыми в разную форму и говорящими на разных языках, они разбирали завалы, чинили технику, убирали мусор, готовили еду и всё ещё лечили раненых, и я лечила, я не чувствовала себя особенно уставшей. Солнце взошло и село, специалисты наладили освещение стены и внутреннего двора крепости, но в небе над главной площадью всё ещё сияли крылья Лиона, кулак Алана и моё зелёное солнце, это было странное, но приятное соседство.

Меня несколько раз отправляли отдыхать, я соглашалась, шла умываться и переодеваться, а потом возвращалась опять, этого никто не замечал. Когда я вернулась в очередной раз, меня поставили в очередь пациентов, проигнорировав мои заверения, что я в порядке, сняли старую повязку, обработали всё под ней и наложили новую, отправив отдыхать уже в приказном тоне, и громко всем врачам объявив, чтобы вот эту героиню больше сюда не пускали, она плохо слушалась и наказана, все смеялись. Всё налаживалось.

Моя палатка сгорела, но рюкзак я нашла, он был целый – хорошие щиты. В рюкзаке была косметичка, а в ней было маленькое зеркало, но я всё равно не смогла рассмотреть в нём ничего, и плюнула на этот вопрос. Я нормально себя чувствовала, просто устала.

Я не знала, куда идти. Бродила по крепости, осматривая результаты чужой работы, искала тех, кому может быть нужна помощь, но тут всем уже помогли до меня. Друзья собирались в компании вокруг костров, парочки жались друг к другу и разговаривали шёпотом, солдаты патрулировали и нарочито громко смеялись, толкались и хватали друг друга за плечи, как будто стремясь убедиться, что сослуживец всё ещё достаточно крепкий.

Протрубили отбой, командиры групп носились по крепости со списками и собирали своих подопечных, для студентов поставили палатки, строителям и солдатам выдали спальные мешки, но разбредаться по местам никто не хотел, все укладывались как попало, те, чьи палатки сохранились, звали друзей в гости. Один из руководителей групп спросил мою фамилию, я назвала, он не нашёл меня в списке и спросил, кто я такая, я затруднилась с ответом.

Моя Печать сияла над этой крепостью, а я не могла найти, где в этой крепости лечь поспать.

Обойдя весь лагерь, я вернулась на центральную площадь, которая была ниже уровня на пять сантиметров. Сейчас на этой площади стояла автоцистерна с водой и два каких-то грузовика, я обошла их и увидела на месте моей сгоревшей палатки такую же новую, в ней горел свет, я знала, кого там найду. Мне не хотелось туда идти, и разговоров никаких не хотелось, если бы я могла вернуться в прошлое и сказать Алану что-нибудь другое, я бы с удовольствием прожила эту бесконечную ночь и этот бешеный день ещё раз, лишь бы вычеркнуть из истории своей жизни те слова. Но уже поздно.

Я стояла и смотрела на эту палатку, опять ощущая себя канатоходцем, которому не нравится ни один из берегов, и он просто бродит туда-обратно, уже давно не чувствуя ног, и понимает, что гудящее от усталости тело его вот-вот предаст, и выбор будет уже не за ним, а за гравитацией.

«Я пойду туда. И потребую, чтобы он вернул меня в Верхний. Там есть общага, за которую я заплатила, я смогу там отдохнуть и вымыться. Когда воду дадут.»

Это было так дико, смешно и глупо, что в мире, где существует мобильная связь, всё ещё продолжает существовать вода по часам. Я в который раз посмотрела на небо, не понимая, что я здесь вообще делаю, как я здесь оказалась и как моя жизнь умудрилась привести меня из пансиона в бронежилет.

Когда я опустила голову, у палатки стоял Алан, придерживал на груди накинутое на плечи одеяло, смотрел на меня. Я уже видела такие картины – ночью в пустыне было холодно, солнце садилось за горы очень рано, скала остывала, через пару часов после заката уже все сидели у костров, а парочки сидели вдвоём под одним одеялом, вот так же, накинув его на плечи, вдвоём было теплее. Я не собиралась этого делать, мы расстались, потому что наши отношения были ошибкой, и я не планировала эту ошибку повторять, никогда.

Алан смотрел на меня молча, долго, я уже раз десять успела поверить в то, что он сейчас уйдёт, но он просто стоял и смотрел на меня, пока я смотрела куда угодно, только не на него. Наконец, он снял с плечей одеяло, сложил и положил внутрь палатки, в мелькнувшем на секунду свете я увидела зелёную ленту на его запястье, он посмотрел на меня, усмехнулся и показал эту ленту, как свой билет на посещение меня, пошёл в мою сторону, я осталась стоять на месте. Он подошёл и сказал устало-ироничным шёпотом:

– Принцесса, мне нужна медицинская помощь.

– Тебе окажут её в лазарете.

– А я хочу, чтобы ты мне её оказала.

– А ты кто?

– Я твой муж.

– Я никогда не была замужем.

– У тебя на груди написано, что ты моя.

– Там написано, что я ценные руки и всевидящее око. И мои глаза видят, что мои руки в твоём случае бессильны. Обратись к другому специалисту.

Он сначала быстро вдохнул, как будто собирался бойко ответить, потом выдохнул, как будто сам себе напомнил, что он здесь не ради весёлой перепалки. Помолчал, потом нервным движением сорвал с запястья ленту и бросил на гору строительного мусора, сказал нервным шёпотом, как будто изо всех сил удерживался от крика:

– Ты око, да, и руки, и вот это вот всё. Поговори со мной. Ты... как око, и как руки, как минимум, обязана мне рассказать, что тут происходило.

С этим было сложно спорить, потому что к нашим Печатям почему-то не прилагался контракт, я не знала прав и обязанностей сторон, поэтому апеллировать было не к чему. Я молчала. Алан нервничал. Потом добавил таким тоном, что я заподозрила, что ему действительно нужна помощь:

– Пойдём в палатку, ради всего святого, моей репутации только конфликта с женой не хватает.

Портить ему репутацию я точно не хотела, поэтому пошла. Палатка стояла там же, где раньше стояла моя, чётко внутри контура камня, я забралась внутрь, оставив обувь снаружи, посмотрела на свои ноги при свете и поняла, что можно было и не разуваться, я была очень грязной вся. В дальнем углу палатки лежал мой рюкзак, рядом стоял кожаный дипломат Алана с кодовым замком, рядом лежали две фляги, две кружки, один котелок и коробка сухого пайка. Одно одеяло лежало сложенное у входа, второе было расстелено на полу, когда я к нему прикоснулась, оно ещё было тёплым – похоже, Алан на нём спал, пока ждал меня.

«Если я сорвала его с красной дорожки, то он проснулся утром в половине восьмого, весь день работал, потом пошёл наводить светские мосты на вечеринке, а потом сразу пошёл в бой, а после боя ломал заклинание блокировки телепортации, потом весь день искал врачей и специалистов, организовывал им доступ в крепость и оформлял пребывание раненых в больнице. Потом ещё вопросы снабжения, ремонты... И ему придётся отбиваться от журналистов, когда они прознают, что коварный "Джи-Транс" заманил детей на линию фронта, и их там покусали демоны. Великий Создатель...»

Желание отложить все вопросы на завтра и просто дать ему отдохнуть окатило меня жутким дежавю из тех времён, когда мы называли свои дурацкие отношения браком, как это было наивно и глупо.

«Два месяца прошло. Как будто две жизни.»

Я сидела на коленях, стремясь спрятать свои грязные ноги, смотрела на свои грязные руки с одним рукавом, стараясь на смотреть на Алана. Он застегнул вход в палатку и сел напротив, точно так же, на нём был тот же чёрный костюм, который он снимал на стене и отдавал мне подержать, я не помнила, куда он потом делся. У него тоже были грязные руки. Я свои, вроде бы, постоянно мыла, но тальк от перчаток въедался в сухую растрескавшуюся кожу и сушил её ещё больше, а потом в эти трещины забивалась новая грязь, я не знала, куда деть эти позорные страшные руки, так стыдно. Алан попытался меня за них взять, я их убрала, в нём плескалась такая боль, что никакие двери её не сдерживали полностью, мы утопали в ней, она заливала эту палатку до крыши, в ней было тяжело дышать, я понятия не имела, что с ней сделать.

– Это песнь души, – тихо сказал Алан. Я подняла глаза, он медленно поднял руку, указывая на свою Печать, а потом на мою, пальцы дрожали, как будто он был пьян или безгранично измотан. – Перья, два одинаковых пера, знак «песнь души». Ими отмечали любимых, в древнем ритуале свадебном, ещё до Слияния Граней. Перья серых орлов участвовали в ритуале, их носили в волосах. Серые орлы выбирают пару один раз на всю жизнь, перо было символом. Ты моя пара, на всю жизнь, как серый орёл. Понимаешь?

– Это была ошибка, Алан, – мой голос звучал так же тихо и хрипло, как и его голос, он прятал руки, как будто не знал, куда их деть, так же, как я. Я смотрела на его руки, чтобы не смотреть в глаза, белые манжеты уже не были такими белыми, но всё равно были самым белым, что есть в этой крепости. Мне было стыдно за свою окровавленность и пропылённость, а ему, похоже, было стыдно за этот костюм с красной дорожки, где он веселился и пил, пока мы здесь сражались. Он тихо сказал:

– Покажи мне всё, с самого начала. Я уже видел версию Лиона и ещё двух солдат, можно, я посмотрю твою?

Я нервно усмехнулась – можно подумать, ему так уж необходимо моё разрешение.

Он переплёл пальцы с ещё большей силой, сказал с бездной стыда и вины:

– Да, необходимо. Лея, я понимаю, что моё поведение тогда в Верхнем непростительно, и не надеюсь, что ты вдруг станешь настолько великодушна, что сможешь меня простить, но всё равно я должен сказать – прости, мне очень жаль, я вёл себя как демон. Я не хочу это повторять никогда больше, но мне нужна информация, которая у тебя есть, поэтому я прошу тебя, как мои глаза и руки, кем ты себя, всё-таки, какое счастье, уверенно называешь... И я тебе благодарен за это, потому что это позволяет мне не выглядеть в глазах своих подданных абсолютным неудачником, который на весь мир объявил о помолвке, а потом его жена от него уехала посреди ночи с маменькой и больше не вернулась... Чёрт, я не об этом хотел сказать. Ладно, – он с силой потёр лицо, резко выдохнул и опять заговорил спокойно: – Покажи мне, с чего всё началось. Только сама покажи, а то на тебе такое нагромождение заклинаний, что я не разберусь. Почему ты их не сняла до сих пор?

Я бы сама хотела это знать, у меня было достаточно времени, но за всё это время я не нашла места, где могла бы сесть, закрыть глаза и распутать этот кокон шелкопряда на своей ауре. Я неохотно призналась:

– Я не могу их просто снять, у меня это так не работает, я их осознанно разбираю, это требует времени.

– Хочешь, я сниму?

– Давай.

Я закрыла глаза, уходя в слабый поверхностный транс, было что-то бесстыдное в том, чтобы наблюдать со стороны, как кто-то другой делает мою работу, как будто Алан убирался в моей комнате, а я лежала на кровати и наблюдала. Он снял с моей ауры все каркасы, один за другим, но не развеивал, а просто убирал в сторону, я сама оценивала каждый и сама развеивала те, которые больше не должны были пригодиться. После очередного развеянного заклинания, я ощутила боль в плече и шее, наконец убеждаясь в том, что там действительно есть рана, а боли я не чувствовала потому, что на меня действовало обезболивающее заклинание, которое я строила для Алана, на мне оно тоже осталось. Я вернула его на место – я тоже не любила, когда мне больно, и вообще сомневалась, что хоть кто-то может это любить.

Когда Алан разобрал всё, я сняла заклинания для усиления зрения, мир тут же потух и выцвел, превратившись в непроглядную ночь, разбавленную только слабой лампой на потолке, она давала тусклый желтоватый свет, которого хватило бы на то, чтобы найти выход из палатки, но не более, в этой темноте стало странно легче. Я посмотрела на Алана, впервые подняв взгляд выше рук, он не надел галстук и не стал застёгивать рубашку, демонстрируя всему миру мою Печать на своей груди. Подняв взгляд выше, я увидела на его лице непреклонную упрямую гордость за эту Печать и эти незастёгнутые пуговицы, и ему было стыдно за эту гордость и эти пуговицы, но ничего менять он не собирался, потому что это было его право. Я знала, что так и есть. Это была ошибка, но мы её уже совершили, пути назад нет, мы теперь будем жить с этим всегда. Осталось только извлечь уроки, но мы пока ещё были не в состоянии.

– Лея?

Я опять посмотрела на него, он отвёл глаза и сказал предельно сухим и деловым тоном, по крайней мере, он пытался:

– Я знаю, что с тобой встречалась старшая женщина рода Золотой Берёзы, Сари сказала об этом Лиону, а он рассказал мне. Но подробностей она не знает. Что было на этой встрече?

– Сари в порядке?

– Да, у них с Лионом всё хорошо. Гораздо лучше, чем у нас с тобой, можешь за них не волноваться, – прозвучало с иронией, я нахмурилась:

– Что значит "у них с Лионом"?

– Они вместе, да, – с лёгким самодовольством улыбнулся Алан, – она станет членом нашей семьи, скоро.

– Откуда такая уверенность?

– Это было предсказано. Так о чём ты говорила с пророчицей?

Я молчала и вспоминала наш разговор – она сказала, что ей нужна моя помощь, без меня никак. Потом она сказала, что всё видит, но светофор не видит. Потом похвалила мои часы. Потом сказала, что он умрёт без меня.

Алан сидел напротив несомненно живой, и его кровь на песок проливаться не собиралась, особенно в канун Рождества, его тогда вообще здесь не было, и атака началась после полуночи, технически, это было уже двадцать пятое число, никакой не канун, канун прошёл дружно и весело.

– Пророчица меня обманула и использовала. Её целью было защитить свою Сарочку, плевать она хотела на меня, на тебя и на весь остальной мир. Она меня сюда отправила для того, чтобы я сработала «маяком» для тебя, ты сюда телепортировался и переломил ход боя. Если бы здесь не было меня, и следовательно, тебя, Сарочка могла бы пострадать.

– Хочешь сказать, ты не подозревала?

Я отвела глаза – этого я сказать не могла, я подозревала, я была почти уверена, что цель моего пребывания здесь вращается вокруг Сари, а не вокруг меня, Алана или крепости. Но я согласилась. Я продалась за пирожок, за запах чая, за улыбку Сари, за мизерную вероятность того, что помогу Алану сохранить пару капель крови, или крепость, или мир. Не важно. Я хотела помочь ему сохранить то, что важно для него, потому что для меня не было важно ничего, моя жизнь была потрясающе однотонной, разделённой на жив/мёртв, где я стояла на грани и играла со смертью в перетягивание пациента, не задумываясь о том, кто он вообще такой, мне было всё равно, я одинаково сражалась за всех, они все были для меня одинаковыми. Только Алан был особенным. Сари ещё, может быть. Когда-то Никси, ещё более когда-то – Кори, плюс ещё десяток друзей и просто приятных знакомых. Но они все были где-то ступенькой ниже, Алан возвышался над всеми, не из-за Печати, просто... Просто Алан. Есть Алан, а есть остальные.

Я прочистила горло и ровно сказала:

– Она назвала мне дату, канун Рождества. И ещё у Сари было видение, она увидела голодающую крепость, в которой даже воды нет, так что мы с ней стали копить «эликсир». Кстати, передай Кори и его «учителю», что они козлы, я их презираю. Их «эликсир» калечит пациентов, а любая критика замалчивается на уровне издательств. Пусть он своей медалью гвоздь себе в голову забьёт, инноватор грёбаный. Так вот, – я медленно глубоко вдохнула, неосознанно копируя Алана, и заметила, что он тихо смеётся, посмотрела на него удивлённо. Он сказал шёпотом:

– Я люблю тебя.

– Хватит.

– Я тебя люблю. Прямо сейчас.

– Алан...

– Принцесса, давай ещё раз, а?

– Нет.

– Почему? Было же клёво.

– Алан, я не знаю, кому было «клёво», и я не знаю, как ты умудряешься помнить «клёво» и не помнить всего остального. И если ты думаешь, что я в прошлый раз унизительного наплевательского отношения не наелась, то ты ошибаешься, мне хватило с головой.

Он помрачнел и опустил голову, сказал другим тоном, без следа веселья:

– Я учёл ошибки. И я работаю над ними.

– Это не ошибки, Алан, это врождённая несовместимость по всем фронтам, никто в ней не виноват, и никак её не исправить. Мне жаль, что у меня не хватило мудрости и силы это понять и остановить это раньше. Но теперь хватает. И я говорю тебе – остановись. Я ничего тебе не должна, и ты не должен, никаких ошибок, просто... прошлое. Забудь и живи дальше.

Он опустил голову ещё ниже, посидел молча, поднял руку и тронул Печать, посмотрел на свои пальцы, как будто там должен был остаться след, тихо спросил:

– А что написано у меня на груди, Лея?

Я молчала, но не потому, что не хотела говорить, а потому, что понятия не имела, как это сказать, у меня не было сил на то титаническое усилие, которого будет достаточно для трансформации этого в слова. Алан ждал очень долго, прикладывая очевидные и ощутимые усилия для того, чтобы просто ждать, но сил не хватало, он дышал всё чаще, наконец повторил с бездонной тяжёлой болью, как будто это незнание его душило:

– Лея, скажи мне. Это навсегда. Ты на мне это написала, я вижу это в зеркале каждый день, и все это видят, и задают вопросы, я могу отмалчиваться и отшучиваться, и заявлять всем, что это личное и это не их дело, но для себя я должен знать, что это значит. Живу с каким-то ребусом грёбаным на груди, как будто сам не могу прочитать своё имя в своих документах, и не могу понять, как меня зовут вообще. Что ты на мне написала? Нет, я помню, что ты писала, но что ты в это вкладывала, что это значит для тебя? И как я должен это понимать для себя?

Я опять молчала, хотя всем нутром чувствовала, как тяжело ему даётся каждая секунда моего молчания. Посмотрела на его грудь, ощущая как по нервам ударило той памятью, хлёстко, как будто это было только что – я спрашиваю, могу ли поставить свою Печать на нём, и он без малейших сомнений соглашается, с радостью, а потом его восторг нарастает с каждым моим шагом к этому событию, всё сильнее и сильнее, до небес и выше. Он был счастлив. Я была счастлива из-за того, что был счастлив он. Если бы я могла сделать это ещё раз, я бы сделала.

– Там написано, что ты особенный. И что ты освещаешь мой мир. Освещал, пока я находилась на достаточно большом расстоянии. И я буду находиться на расстоянии и дальше, в целях самосохранения.

Он не пошевелился и ничего не ответил, но ощущение было такое, как будто плотность боли вокруг нас увеличилась в разы, и вот-вот нас расплющит. Если бы он был моим пациентом, я бы предложила ему препараты, но он не был, и предложить мне было нечего, кроме того, что я уже дала. Он хотел эту правду и просил о ней, а теперь она его душила.

– Лея, ты меня ненавидишь?

– Нет.

Это я могла сказать с уверенностью и без раздумий, я любила его, я его обожала, я просто не хотела, чтобы он своим поведением портил моё отношение к нему, поэтому выбирала дистанцию. Он спросил с таким недоверием, как будто точно знал, что не давал мне повода, а я просто придумала себе конфликт на пустом месте:

– Ты... не хочешь меня видеть? Вообще никогда?

– Нас ничего не связывает.

– На тебе моя Печать, – прозвучало как королевский аргумент, который решает всё, я кивнула:

– А на тебе – моя. Я от своих обязательств не отказывалась, но они состоят только в защите, которую сильный дарит верному, и всё. Если она тебе нужна, обращайся, я не откажу. А пока не нужна, мне эти Печати не мешают. Это телефон, который никогда не звонит.

– Сегодня ты мне позвонила.

– Я хотела попрощаться. Я не думала, что выживу.

Звучало глупо и жалко, я ненавидела себя за те слова, и он почуял эту слабость, как акула каплю крови, это придало ему сил, я ощущала это в его голосе.

– Я спас тебе жизнь?

– Я не просила.

Теперь молчал он, а меня это молчание испытывало на прочность, я добавила предельно ровно и безэмоционально:

– Это твоя крепость, ты защищал свой народ.

– Я защищал тебя.

Я изобразила микроскопический наклон головы и сухой голос:

– Спасибо.

Я ненавидела себя за это, и всю эту ситуацию ненавидела, он мне жизнь спас, а я реагировала так, как будто он передал мне соль. Это всё было неправильно, это убивало меня так же, как и его, менее очевидно, но точно так же разрушительно. Я понятия не имела, что с этим делать.

– Поцелуй меня, принцесса.

– Не хочу.

Я врала, я хотела. И я не врала ни на грамм. Я любила его сияющим и уверенным, а сейчас он выглядел жалко, он был похож на наркомана в ломке, весь чёрный, тощий и измотанный процессами, которые происходят внутри него, в которых он виноват, и которых никто не поймёт, кроме него самого, и никто его от них не спасёт, потому что они и есть он весь. Мне было его жалко, и мне было противно на это смотреть, и мне хотелось ему помочь, и хотелось бежать без оглядки, оставив его разбираться со своими заскоками самостоятельно, потому что я была в них не виновата, и разгребать их точно была не обязана, это доводило до безумия. А потом я поняла простую истину, объясняющую всё – он просто в дефиците, и в дисбалансе, ему просто плохо, и он хочет сделать хоть немного лучше. А я просто подвернулась. Не было бы здесь меня – он бы пошёл в палатку к любой другой, получил от неё всё необходимое и расслабился. А я не даю ему этого сделать просто своим существованием и своим присутствием здесь. Я предложила единственное, что могла предложить:

– Хочешь, я поправлю тебе баланс?

– Лея, чёрт, нет! – он схватился за голову и сгорбился с мрачным стоном, выпрямился и прошептал на грани крика, задушенного из последних сил: – Лея, это не проблема баланса, это проблема души, будь она проклята, но она у меня есть. Я те ситуации уже сотню раз пережил, проклял и возненавидел себя за это, но это ничего не изменило. Я уже на всё согласен, на какие хочешь условия, мне ничего от тебя не надо, делай что хочешь, и со мной делай что хочешь, просто обними меня сейчас. Я так скучаю, Лея, это как голод, только страшнее. Кажется, что ты здесь, и должно быть легче, а не легче, и от этого ещё больше ломает. Обними меня. Как друга хотя бы, нам же было хорошо, хоть немного?

– Было.

– Можно я тебя обниму?

– Можно.

Он схватил меня и прижал к себе, точно как в здании суда, я помнила это ощущение – как давящую повязку. Я не хотела быть повязкой, но в данный момент я не знала, чем ещё могу ему помочь, как будто он был пациентом с неизвестной болезнью и страшной болью, а я была самым некомпетентным в мире врачом. Хотя, когда выбора нет, то выбор один – облегчить боль.

Я просто сидела и ждала, либо когда ему станет лучше, либо когда он поймёт, что лучше не станет никогда, потому что одной повязки мало. Он сжимал меня с такой силой, что была бы я эльфом, уже бы сломалась, потом прошептал с отчаянной обречённостью:

– Не легче, принцесса, вообще не легче... Почему?

– Ты правда ждёшь ответа или тебе просто подыграть, чтобы ты и дальше наслаждался своими страданиями?

Он помолчал, потом спросил серьёзно:

– У тебя есть ответ?

– Он и у тебя есть, просто ты не хочешь его принять. Это проблема баланса, ты можешь это отрицать, но то, что ты в это не веришь, не избавляет тебя от того, что это на тебя влияет. Хочешь, докажу? И помогу заодно, хочешь? Без переливания, чистый эксперимент.

– Как?

– Беги.

– Ты шутишь?

– Из своего тела беги, как тогда во время операции, с Деймоном, только теперь со мной. Поле с колосьями работает в обе стороны, я тебя приглашаю. Попробуй.

– Я не смогу, это не так просто. Когда я это для тебя делаю, это такое состояние разума, при котором нет вообще никакой защиты, нет анализа, нет решений, ты приходишь как... как эмоция, как ощущение. У тебя так не получится, ты всегда в состоянии анализа. Ты даже когда спишь, можешь принять решение, проснуться тебе или нет, это такой барьер, который не пройти.

– Ты плохо меня знаешь.

– Я знаю тебя лучше всех в мире, – прозвучало с горьким весельем, он опять прижал меня к себе и уткнулся лицом в мою шею, вдыхая поглубже, прошептал: – Ты мисс Контроль, ты всегда в сознании, ты из-за этого медитировать не можешь даже.

Я усмехнулась и погладила его по спине, тихо сказала:

– Ты плохо меня знаешь. За эти два месяца много чего изменилось. Я видела край, за которым контроля нет. Видела снег. Ты видел снег?

– Бывало.

– Хочешь посмотреть на мой?

– Давай, – он улыбался, почти смеялся, он в меня не верил. А я закрывала глаза и гладила его по спине, открывала глаза, смотрела на тускло освещённый брезент палатки и опять закрывала, медленно дыша и вспоминая тот день. Я вроде бы шла, но ног не чувствовала, поэтому как будто парила, и вроде бы у меня были силы идти, но я больше не могла, и не особенно хотела, поэтому просто опёрлась о стену на углу и смотрела на снег, бесконечно белый, медленный и равнодушный, холодный как я.

Я стояла на коленях, прижимая к себе Алана, и смотрела на снег, он падал, заметая бескрайнее поле, там не было ветра, не было луны или неба, просто поле и снег, и мы двое, без цели и смысла. Я собиралась протащить Алана на свою сторону, но здесь не было сторон, и тащить его я никуда не могла, я даже на коленях стояла с трудом. Ослабив остатки контроля, я расслабила руки, которыми обнимала его, закрыла глаза и села на снег, а потом легла, не делая больше ничего. Когда я открыла глаза, мы с Аланом сидели в палатке, бессильно опустив руки и упираясь лбами друг другу в плечи, как самонапряжённая конструкция, которая держит себя сама за счёт гравитации. Боли больше не было.

Боль как бы была, но она была далеко, в теле Алана происходили какие-то процессы, он дышал, сердце билось, но лицо было полностью расслабленное, как будто он спит, а ауру он как обычно скрыл. Я позвала мысленно:

«Алан?»

«Я здесь, принцесса. Здесь правда легче, ты была права. Дай мне руки.»

Я отодвинулась из части собственного тела, как недавно отодвигалась из захваченного тела вражеского иерарха, Алан осторожно поднял мои руки, пошевелил пальцами, мне опять стало стыдно за то, какие они убогие и некрасивые, я отобрала их и спрятала, он тихо рассмеялся у меня внутри, но настаивать не стал.

«Положи моё тело ровно, пожалуйста, пусть хоть выпрямится на пять минут. Тяжёлый был день.»

«Хорошо, сейчас.»

Я осторожно уложила его на одеяло, как спящего, отодвинулась и отвернулась, чтобы не начать его рассматривать и любоваться. У меня тоже был тяжёлый день, и выпрямиться хотелось, но я пока держалась.

«Ложись, принцесса, я не буду к тебе приставать, обещаю.»

Прозвучало иронично и очень грустно, я не стала ложиться.

«Тебе лучше?»

«Невероятно, принцесса. Я в это поверить не могу. Неужели весь мой космос внутри чисто физиологический?»

«Очевидно, да. Но ты можешь попробовать найти более надёжный способ это проверить, если захочешь.»

«Я поищу.»

«Потом поищешь, а сейчас расслабься.»

«Спасибо, конечно, но какой в этом смысл, если потом я опять вернусь в своё тело и это продолжится?»

«Смысл в том, что ты отдохнёшь. Боль изматывает, постоянное напряжение утомляет. Отдыхай, тебе станет легче.»

«Хорошо. Только давай ты ляжешь.»

«Ладно.»

Я легла на спину и закрыла глаза, пытаясь даже ауры не видеть, полностью погрузившись в расслабленное состояние абсолютного отдыха, прошла минута, вторая, десять или больше, когда Алан тихо сказал:

«Принцесса, это не выход. Спасибо тебе, конечно, за всё, но я чувствую себя мёртвым. Верни мне мою боль, это всё, что мне от тебя осталось, я уже по ней скучаю.»

Я села, закрыла глаза, откопала своё сознание из сугроба и встала в полный рост, глядя на заметённое снегом поле и на уходящего в метель Алана, пока чёрный силуэт не растворился в белом небе. Когда я открыла глаза, он опять обнимал меня, мягко и осторожно, не как повязку, а как что-то хрупкое и бесценное. Я сидела на полу, он сидел за моей спиной, прижавшись лицом к моей шее с той стороны, где не было повязки. Я ничего не стала говорить, он сказал так, как будто наш разговор не прекращался:

– Я знаю, почему не легче. Потому что я всё равно уйду. Все мои косяки никуда не денутся от того, что я отдохну, они всё ещё со мной. И тебе всё ещё не надо этого дерьма в твоей жизни. Вот почему не легче. Раньше уйду – раньше смирюсь. Прощай, принцесса. Мне правда очень жаль, что всё так глупо вышло. Так по-дурацки, боги... – он обнял меня крепче, понемногу возвращаясь в своё обычное эмоциональное состояние, мне даже легче стало от этой перемены. Он прижимал меня к себе крепче, касался лицом моей кожи, как кот, и шептал всё быстрее, стремительно скатываясь в ту же бездну боли, из которой сбегал отдыхать: – Всё должно было быть совсем не так, принцесса. Нужно было всё делать правильно, по порядку. Делать всё, что нужно было, и не делать того, что нельзя. И тогда всё было бы хорошо. А я делал, я делал ужасные вещи, и совсем не дарил тебе подарков, и комплиментов не говорил, и не держал тебя вот так...

– Алан, ты не виноват...

– Я виноват.

– Ты не мог ничего сделать, мы просто не подходим друг другу, так бывает. Хорошо, что мы это поняли до того, как это стало проблемой.

– Мы подходим. Мы подойдём, я теперь знаю, как надо это всё...

– Алан, хватит. Алан...

Он уже даже не спорил, бессвязные аргументы превратились в глухой безысходный вой, который он пытался заглушить, вжавшись в меня. Мне опять становилось больно, я не хотела в этом находиться, а он хотел, для него это значило жить, мы были так катастрофически непохожи, что я не понимала, как мы вообще встретились.

– Ты меня ненавидишь?

– Нет. Ты уже спрашивал, и я уже отвечала, сегодня.

– Говори мне это почаще, ладно?

Я не нашла, что на это ответить, он мрачно рассмеялся, отодвинулся, застегнул пуговицу на рубашке, посмотрел на меня и сказал с обречённым равнодушием:

– Я жалкое зрелище, я знаю. Я могу прикинуться не жалким, и я обычно так и делаю, но с тобой не буду. Не хочу тебе врать. Прощай, принцесса. Звони, если что. Пока.

Он забрал свой дипломат и ушёл, я осталась сидеть на полу в состоянии тотального непонимания всей своей жизни. Мы больше не виделись.

***

Суббота, 26 декабря, Мир демонов

Я проспала до утра, потом поела, открыв сухой паёк, и проспала ещё три часа, меня никто не беспокоил. В полдень протрубили обед, я выбралась из палатки и увидела очередь с флягами к цистерне, не стала туда подходить, у меня ещё была вода. Побродила по крепости, сходила на перевязку, переоделась в выданную всем новую форму, было удобно. На груди была липучка с именем: "Лея эль'Тор", их вышивала специальная машина прямо во время выдачи комплекта, быстро и красиво, студентам нравилось.

Я поражалась тому, насколько быстро природный оптимизм и жизнелюбие вернули в строй всех этих подростков, создавалось впечатление, что им добавили в еду антидепрессанты. А может быть, дело было в том, что ни один из студентов не погиб, их защищали очень серьёзно, максимум, что с ними было, это лёгкие травмы по собственной глупости, типа вывихов и разбитых коленей. Они работали и они устали, вчера, но сейчас они уже отдохнули, и радостно фотографировали друг друга в новенькой форме, принимая пафосные позы на фоне развалин. Я старалась не попадать в кадр случайно, а намеренно меня никто не звал. Я всё ещё искала Сари, её всё ещё не было. Её компания веселилась в полном составе, я понаблюдала за ними и не стала подходить – вряд ли они что-то знают, а если и знают, то вряд ли скажут, лучше спросить у Лиона.

Погрузившись в неглубокий транс, я нашла его по ауре, его сияющий эдельвейс выделялся в любой толпе. Он находился в штабной палатке, принимал решения и раздавал распоряжения, я не стала его отвлекать, просто сказала дежурному у входа, что я жду капитана у себя. Лион догнал меня, когда я даже не успела дойти до своей палатки, пригласил на прогулку телепортом и переместил на один из скальных уступов высоко над крепостью. Я посмотрела на кольцо стен внизу, с такой высоты оно выглядело тонким и хрупким, ползающие по горам камня рабочие казались муравьями, я не могла поверить, что эта жалкая конструкция выдержала штурм, с этой точки её можно было ладонью закрыть. Я посмотрела на Лиона и спросила:

– Зачем мы здесь?

– Хотел поговорить с тобой без лишних ушей.

Я посмотрела на него внимательно – он немного покраснел, неловко теребил рукава и воротник, как будто собирался признаваться в чём-то очень смущающем. Он выглядел на удивление хорошо, несерьёзные раны уже закрылись и не причиняли дискомфорта, а серьёзных у него не было – он был машиной убийства и всегда атаковал первым, один раз, второго не требовалось. Но было что-то ещё, он сиял, как будто вернулся с отдыха, а не с войны, гладкая кожа, светлые глаза, даже румянец...

– Где Сари?

– С ней всё в порядке, честно, – он покраснел ещё сильнее, заулыбался, глядя в пространство и видя что-то такое, что кроме него никто не мог рассмотреть, я нахмурилась. Он заметил, тут же стал серьёзным и заверил меня: – Она в порядке, ты можешь ей позвонить, вышку уже починили. Она просто занята, но скоро освободится, я передам, чтобы она к тебе зашла. А вообще, мы же вместе придём. Мы хотели... – он опять засмущался, покраснел ещё сильнее и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, показывая мне нарисованный шариковой ручкой на коже берёзовый листок в шестиграннике, улыбнулся и признался: – Мы хотели тебя попросить построить для нас каркас Печати, Алан говорил, ты умеешь. Сможешь сегодня?

Он смотрел на меня совершенно безумными глазами влюблённого, который был адекватным, вчера, а потом стал счастливым. Я такое уже видела, не раз и не два, на паре ПДП, у себя в комнате за чаем, в скворечнике посреди океана, в поезде посреди ночи и даже в зеркале, да, я тоже грешна. И поэтому я лучше всех знала, что это проходит.

– Лион, это очень серьёзное решение.

– Мы в курсе. Так ты сможешь? Энергия не вопрос.

Он сиял, он вчера командовал крепостью на грани гибели, а сейчас стоял дурак дураком, с бездной наивной веры в счастье в своих прекрасных демонских глазах. Я смотрела на берёзовый листок на его груди и не могла в это поверить, как в толстую эльфийку когда-то.

– Слушай... Я не могу сама принимать такое решение, и ты не можешь, и Сари. Это не просто брак, это навсегда. И лично для тебя, учитывая твоё положение и твой статус наследника, это вопрос политики, его должна решать вся твоя семья.

Лион посмотрел на меня с безгранично счастливой обожающей улыбкой и сказал:

– Принцесса Лея, дорогая... возможно, ты не в курсе, но сейчас это Алан, Деймон и ты.

***

Суббота, 26 декабря, Грань Тор

Вечером двадцать шестого декабря нас отправили телепортом в Верхний, из-за разницы во времени получилось, что от главного корпуса мы расходились в середине ночи, я подумала, что это было сделано специально, чтобы привлекать поменьше внимания. Крепость восстанавливали с огромной скоростью, но это всё-таки была пустыня, там было трудно с водой, её даже лазарету и кухне не хватало, мечты о душе можно было вообще забыть – мы обтирались гигиеническими салфетками, этого было явно недостаточно. В Верхнем мы появились в таком виде и с таким запахом, что лучшего времени для появления было трудно придумать, даже я воняла, просто от соседства с другими.

В Верхнем был декабрь, такой, каким он должен быть, как с открытки – пушистый белый снег, лежащий шапками на еловых лапах и ветках деревьев, яркий месяц с короной в безоблачном небе, переливающиеся искры от его света на каждой снежинке, и такая тишина и безветрие, как будто кто-то остановил время.

Представитель «Джи-Транса» вызвал для нас десяток карет, студенты сгруппировались по общежитиям и районам, быстро погрузились и по очереди разъехались каждый в свою сторону. Для меня открыли толстую дверь роскошной кареты Алана, в которой он когда-то вёз меня с поэтического аукциона, внутри сидела новая Алис, у двери стоял старый Бравис, породистые лоснящиеся кони перебирали мохнатыми ногами. Я стояла молча, глядя на снег, дышала, думала.

У меня на плече был мой заколдованный от всех бед рюкзак с книгами, который пережил войну и пожар, на мне была форма цвета скал над Каста-Либра, без знаков различия, зато с именем на груди, Лея эль'Тор. Свою сумку для зимней одежды я почему-то не додумалась заколдовать от огня и прочих неприятностей, я понятия не имела, где она сейчас. В день прибытия на практику мы сложили вещи в одну из комнат внутри стены, когда мы уезжали, на том месте был закопчённый двухэтажный завал из каменных и бетонных плит, его потихоньку разбирали, но я сомневалась, что там хоть что-то уцелело. Холодно не было почему-то совершенно. Я развернулась в сторону общежития и пошла.

Солдатские ботинки, которые нам выдали вместе с формой, были на меня великоваты и слегка болтались на ноге, так что я шла медленно и осторожно, снег хрустел в абсолютной тишине, мне казалось, что я иду со смены, ощущения были один в один. Физическая усталость, от которой еле волочились ноги и болтались плетями руки, и моральная абсолютная расслабленность и безгрешность – я на сегодня отработала, я сделала это так хорошо, как только могла, моя совесть чиста, я свободна до следующей смены, имею полное право отдыхать. В такие моменты мне даже было наплевать, как я выгляжу, меня не волновало, кто на меня как посмотрит и что подумает – та старушка, которая приняла меня за наркоманку, была не единственной, кто при виде меня думал что-то подобное, чаще всего я не реагировала, иногда веселья ради говорила правду, чтобы посмотреть на их лица и впитать немного их стыда и неловкости. Все знали, какая важная и нужная это профессия, и все до дрожи боялись однажды попасть мне в руки. И попадались. За два месяца я успела трижды вытащить с того света знакомых – одну девушку-аксессуар, одного богатого наследника и одного преподавателя, ни один из них меня не узнал, и я молчала, так было проще. Но промывать желудок красотке, которая критиковала моё платье на «дуэли роялей» было приятно, я себе не врала об этом и не винила себя за это. Она съела горсть болеутоляющих и антидепрессантов, а потом запила алкоголем и закусила наркотиками, её очередной «папик» вызвал скорую, когда она долго не выходила из ванной. А потом ни разу не пришёл к ней в больницу, хотя счета оплатил. Мне было до отвратительности приятно, что я – не она.

Я была счастлива. Это ощущение вырастало во мне постепенно, я шла по свежему снегу, совершенно никуда не торопясь, и осознавала, что умудрилась восхитительным образом избежать такого количества вероятных бед, что сложно сосчитать. Я не вернулась в свой проклятый пансион – раз. Я не вернулась в проклятый родительский дом – два. Я шла в свою родную общагу, а не в проклятый отель с проклятой круглой кроватью – три. Я не вышла замуж за завидного жениха, который предлагал мне роль ширмы для своих отношений с любовницей – четыре. Я не вышла за Алана, который хотел от меня того, что я не могла ему дать физически, и не обрекла нас обоих на вечные муки обременительного брака, в котором никто не счастлив – пять. Я не поехала на свою шикарную практику на Грань Син, и не обрекла себя на вечные сожаления о том, как сложилась бы жизнь Сари, и Алана, и всей Грани Ис, если бы я всё-таки поехала – шесть.

«Хотя, может быть, ещё не поздно.»

Наша практика в Каста-Либра продлилась пять дней и четыре ночи, а моя практика на Грани Син должна была длиться месяц, может быть, я смогу договориться и сделать так, чтобы мне простили это опоздание.

«Займусь этим вопросом завтра, прямо с утра.»

Дойдя до двери общежития, я прикоснулась к ней ладонью, как к финальному столбу марафона, фиксируя достижение. Обернулась, увидела чистый белый снег и цепочку моих неловких следов, других не было, снег был совсем свежим. Постучала. Никто не открыл.

Я прошла к окну комнаты комендантши, скатала снежок и бросила в стекло, потом ещё один и ещё. В комнате зажёгся свет, отодвинулась штора, выглянуло мятое и недовольное лицо полуорчихи, просияло улыбкой в сто клыков и исчезло, через время со скрипом открылась дверь и госпожа-хозяйка-всего радостно раскинула свои огромные руки с чудовищным оранжевым маникюром:

– Лейличка, ну наконец-то! Я тебя ждала, я знала, вас по телевизору показывали! Проходи скорее, я тебе воду включила, она почти нагрелась. А мы пока чайку, да? Давай быстро рассказывай, а то мне уже все звонят, а я ничего не знаю!

Она повела меня в свою комнату, где царил самый наглый в Верхнем попугай, усадила за стол, налила чай и стала задавать вопросы, тут же рассказывая свою версию ответов, от меня ничего не требовалось, так что я просто пила чай, улыбалась и слушала, как попугай пытается перекричать хозяйку, а хозяйка обзывает его наггетсом летучим и грозится накрыть халатом, но не накрывает. Вода нагрелась, я сходила в свою комнату за полотенцем, вымылась под душем и пошла спать.

В комнате была абсолютная чистота и моё завещание на столе, я написала его перед отправкой и оставила на видном месте, придавив чернильницей. Я его помнила – там был длинный список моих книг и конспектов, которые нужно передать Никси, Сари, Улли или в библиотеку, и просьба продать на аукционе всё остальное, деньги пожертвовав храму Просвещения. Я не одобряла ни одну религию и не верила ни в какого создателя, но не могла отрицать того скромного, но краеугольного факта, что дверь храма – единственная дверь, которая была открыта для меня всегда, вне зависимости от прописки, статуса и уровня благосостояния.

«Надо было завещать сборник рассказов про Вестника жрецу Люку, чёрт, я не подумала. Надо переписать.»

Я добавила это в список планов на завтра и уснула с чистой совестью.

***